Категория литературного рода — в частности, применительно к булгаковским произведениям — обнаруживает свою синкретическую природу: эпическое, лирическое и драматическое стремятся к унификации внутри конкретного художественного целого. Вопрос о генологии творчества М.А. Булгакова в той или иной форме рассматривался во многих исследовательских работах (И.Ф. Бэлза, А.З. Вулис, А.А. Нинов, М.С. Петровский, Е.А. Яблоков и др.); булгаковеды в своих концепциях высказывают тезис о том, что для творчества писателя в основном характерно взаимодействие двух литературных родов — эпоса и драмы. Корреляция эпического и драматического родовых элементов в произведениях М.А. Булгакова непосредственно реализует себя и на жанровом уровне — автор создаёт пьесы, похожие на романы — и романы, напоминающие пьесы. По-видимому, в контексте творчества писателя всё же наиболее эластичным оказывается именно жанр романа, внутри которого тесно взаимодействуют структуры различных жанров и родов. Примером подобного взаимодействия может быть, например, текст «Белой гвардии», на основе и по мотивам которого автором пишется пьеса «Дни Турбиных»: очевидно, что в самом романе «Белая гвардия», его событийном ряду, хронотопе — наконец, в выбранном автором романном жанре — заложены особенности, позволяющие трансформировать саму форму и природу художественного целого. В данном контексте превращений — от «Белой гвардии» до «Дней Турбиных» — интерес представляет реплика булгаковского героя из «Записок покойника»: «Из этого романа, — говорит Ильчин Максудову, — вам нужно сделать пьесу».
В процесс жанровой трансформации М.А. Булгаков вовлекает пространственные координаты внутреннего мира художественного произведения, то есть измерения пространства. Так, в «Записках покойника» читаем: «Присматриваясь, щурясь, я убедился в том, что это картинка. И более того, что картинка эта не плоская, а трёхмерная. Как бы коробочка, и в ней сквозь строчки видно: горит свет и движутся в ней те самые фигурки, что описаны в романе»; здесь же: «я понял, что сочиняю пьесу». Вероятно, трёхмерность, описанная М.А. Булгаковым, связана именно с особенностями поэтики его романов — система средств выражения у писателя не может быть соотнесена с каким-либо конкретным литературным родом, она обращена сразу ко всем трём родовым началам: драматическому, эпическому, лирическому. Некоторыми исследователями драматическое в произведениях М.А. Булгакова даже берётся за основу для создания особой типологии — так, «Белая гвардия», «Жизнь господина де Мольера», «Записки покойника», «Мастер и Маргарита» названы М.С. Петровским «театральными романами»; булгаковед С. Максудов также считает «Мастера и Маргариту» «театральным романом». В свою очередь, эпическое начало очевидно хотя бы благодаря роли рассказчика, фигуре повествователя, безусловно важных в романах М.А. Булгакова. Лирическое же начало в творчестве писателя присутствует имплицитно и может быть обозначено как «поэзия в романе». Важно подчеркнуть, что при анализе творчества писателя маркировкой лирического начала исследователи считают ритмическую организацию текста. Так, булгаковедов В.Я. Лакшина [96] и А. Зеркалова [68] привлекает фонетическое оформление фразы из романа «Мастер и Маргарита»: «...никто не пришёл под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея». В этом смысле интересен графический вариант данной фразы, представленный А. Зеркаловым: «никто... никто... пус-та-а была-а ал-лея-а...» [68, с. 12]. Если здесь внимание акцентируется на звучании, в частности, на повторе и ассонансе, то И. Белобровцева и С. Кульюс уже в другом фрагменте романа «Мастер и Маргарита» — в главе «Маргарита» — выделяют элементы метрической прозы, «вплоть до вкрапления хорея («Кто сказал тебе, что нет на свете...») и амфибрахия («За мной, мой читатель, и только за мной»)» [23, с. 339]. Итак, можно предположить, что в романах М.А. Булгакова трём пространственным измерениям соответствуют три родовых начала: лирическое, эпическое, драматическое.
Отмечая неразрывность пространства и времени в романном жанре, М.М. Бахтин в работе «Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике» рассматривал именно время как четвёртое измерение пространства. Сам же М.А. Булгаков голосами своих героев так говорит о четвёртом измерении — например, в пьесе «Иван Васильевич»: «Да, впрочем, как я вам объясню, что такое время? Ведь вы же не знаете, что такое четырёхмерное пространство, движение...» Если первое, второе и третье измерения в романах М.А. Булгакова непосредственно связаны с литературными родовыми началами, поэтикой, то время как четвёртое измерение обращено к идее повторяемости, риторичности, ведь в сущности своей роман — это «действительное, запечатлённое в слове время, переживаемое всякий раз при каждом новом прочтении» [16, с. 94]. Принципиальная незавершённость романа как жанра может быть объяснена его ориентацией на «неготовую действительность», «незавершённое событие» (М.М. Бахтин), которое повторяется в четвёртом измерении — во времени. Здесь уместно привести пример из «Мастера и Маргариты»: в эпилоге романа описано, как Иван Николаевич Понырёв приходит на Патриаршие пруды каждый год, в день вечернего праздничного полнолуния, идёт по одному маршруту, каждый раз садится на ту самую скамейку, на которой сидел Берлиоз и т. д. Повторяемость событий в романе — в частности, маркированная в данном примере словами «каждый год», — возвращает Ивана Николаевича Понырёва к одному и тому же событийному ряду, который сам герой уже знает наизусть.
Легко заметить, что в булгаковских романах есть прямая апелляция к реальному времени и топографии. Литературовед И.Б. Роднянская отмечает, что любое художественное время и пространство «требуют реального историко-географического опознания или хотя бы сближения, без чего произведение вообще не может быть понято» [147, с. 777—778]. Однако поиск прототипов булгаковских героев, попытка восстановить действительные адреса заведений, учреждений и домов в «Мастере и Маргарите» и т. п. ведёт к тому, что при интерпретации романов автора учитывается нечто вполне конкретное, настоящее, зачастую лишённое условности и художественной преобразованности. Для М.А. Булгакова же реальная действительность и настоящее время — отображение того, что уже было и того, чему только предстоит случиться. Мысль о предвосхищении событий самим жанром романа высказывалась в одной из работ М.М. Бахтина: «Роман же хочет пророчить факты, предсказывать и влиять на реальное будущее, будущее автора и читателей» [16, с. 473]. «Тем, кто хорошо знаком с прошлым и настоящим, предсказать будущее не представляет труда», — говорит один из булгаковских героев. И в этом смысле романы писателя одновременно исторические, реалистические и прорицательные, они обращены ко всем трём временным пластам.
Ту высоту, на которую должно подняться наше человеческое сознание, чтобы одновременно увидеть прошлое, настоящее и будущее, П.Д. Успенский в работе «Tertium organum» называет перпендикуляром к плоскости времени, или пятым измерением пространства. «Именно в этом, пятом измерении, если верить «обольстителям-мистикам», находятся образы и мысли, находятся идеи» [170, с. 97], которые постепенно воплощаются в мире художественного произведения, во всей пространственно-временной организации. По-видимому, знание о пятом измерении может рассматриваться как результат нравственно-духовной и умственной работы, личностного роста, как обретение сверхсил и уникальных возможностей, характеризующих своего носителя: «Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, — говорит Коровьев Маргарите, — ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов. Скажу вам более, уважаемая госпожа, до чёрт знает каких пределов!..»
Итак, для романов М.А. Булгакова характерно наличие особой многомерной пространственной модели, которая представлена пятью измерениями. Первые три измерения соотносятся между собой как известные родовые начала в рамках жанра романа. Однако то, что внутри романа есть внутренняя динамика, объясняемая его жанровой незавершённостью и поисками жанровой доминанты, обусловило и ощущение движения в самом пространстве романа. Наличие же движения говорит о формировании времени, понимаемом в контексте булгаковского творчества как четвёртое измерение пространства. Наконец, пятое измерение как бы размыкает внутреннее пространство художественного произведения; можно говорить и о том, что именно оно демонстрирует природу творчества, которое онтологично по своей сути, а значит, может напрямую воздействовать словом на человеческую жизнь и бытие.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |