Письменный стол

Как-то зимой, под вечер я заглянул на Андреевский спуск к Инне Васильевне. Встретила она меня, как всегда, приветливо и пригласила пройти к ней в комнату. Инна Васильевна занимала отдельную комнату, двумя окнами выходившую прямо на улицу. Небольшое современное боженковское трюмо — между окон, в углу — диван, стулья, кресло, дубовый старинный книжный шкаф и письменный стол: вот и вся ее обстановка.

Усадив меня в просторное кресло у дивана и предложив с мороза чашку чаю, хозяйка сама тяжело опустилась на диван, служивший ей также и кроватью. Как раз в этот момент в дверь заглянула ее дочь, редкой красоты женщина — Ирина. Заметив, что мы собрались чаевничать, она через несколько минут вошла к нам с домашней свежей выпечкой и тот час же ушла к себе.

Инна Васильевна всегда с большой охотой рассказывала о знаменитых квартирантах своих родителей Василия Павловича и Ядвиги Викторовны, и как раз сегодня обещала рассказать о квартире, которую занимала большая семья Булгаковых и об их загородной даче. Ей хотелось вспомнить то время, когда их соседи на лето покидали Андреевский спуск и перебирались в Бучу, где Афанасий Иванович Булгаков, профессор Киевской Духовной Академии, построил для своей семьи просторную дачу. Теперь, в холодное время года, ей было особенно приятно мысленно возвратиться в летние теплые дни своей молодости, когда только нарождался тревожный 20-й век.

— Афанасия Ивановича я никогда не видела, так как мы приехали на Андреевский спуск (мой папа купил этот дом с жильцами на втором этаже), когда Булгаковы уже потеряли отца. Во главе семьи стояла Варвара Михайловна, которая уверенно держала дом, умело воспитывала детей и была для всех непререкаемым авторитетом. Надо учесть, что, кроме своих семерых детей, в ее доме жили еще и ее племянники.

В тот день, когда мы въезжали в свой дом на Андреевском спуске, квартиранты Булгаковы как раз отбывали на дачу. Во дворе стояла большая подвода, на которую было уже погружено пианино. Как оказалось позднее, в их семье почти все музицировали, и поэтому они не могли оставаться без инструмента все лето.

Познакомилась я с их младшими детьми, когда семья к осени вернулась в Киев. Надо сказать, что мама, особенно вначале, крайне настороженно относилась к жильцам и не желала, чтобы ее дочь дружила с детьми своих квартирантов. Ей казалось, что Леля и Ваня, мои сверстники, недостаточно воспитаны. И она запрещала мне играть с ними даже во дворе, — а мне так хотелось иметь друзей! Здесь, наверное, сыграло свою роль ее польское происхождение — мамин род восходит к знатному роду Хлопицких, среди которых был и знаменитый генерал, активный участник Польского восстания. Правда, со временем она смягчилась и уступила мне, но настороженность осталась навсегда.

Признаюсь вам, никогда я не пылала любовью к своей матери. Чего никак нельзя сказать об отце, Василии Павловиче. Я всегда его обожала и до сих пор считаю, что он был замечательным человеком и образцовым отцом. Это был мягкий, добрый, отзывчивый человек, который по первому зову всегда оказывался там, где требовали обстоятельства. Как жаль, что я его так рано потеряла. Он очень многим помогал, так как всегда был при деньгах. Ведь после окончания столичного Института гражданских инженеров, он стал преуспевающим строителем и хорошим архитектором. Преподавал также в школе десятников. По его проектам в провинции возведены и до сих пор сохранились оригинальные постройки. К счастью, у меня остались их снимки.

Инна Васильевна подошла к книжному шкафу и извлекла из него объемную папку. В ней она нашла на старом паспорту фотографию красивого особняка, построенного в Виннице в стиле модерн, и еще несколько семейных фото.

— Я никогда не успокоюсь и не перестану утверждать, что в романе «Белая гвардия» выведен какой-то другой человек, но только не мой отец. Зачем понадобилось Мише в таком карикатурном виде показывать хозяина дома и назвать его еще Василисой? Не припомню каких-либо серьезных конфликтов, существовавших между нашими семьями. Правда, папа очень не хотел, чтобы Михаил открывал в нашем доме частный прием для лечения этих... люэтиков. Видимо, он боялся за мое здоровье, — я ведь была у него единственная дочь.

Вот старая фотография моего родича — бравого генерала Хлопицкого, а вот фотокарточка Ядвиги Викторовны, — продолжала Инна Васильевна.

А вот это фото мне особенно дорого. Видите, на дореволюционном снимке товарищества «Гудшон и Губчевский» я с папой.

У меня хранится фотография, сделанная в 1913 году на ступенях Булгаковской дачи. Здесь на веранде с левой стороны сидит Михаил. Ниже, почти в центре снимка — его мать, Варвара Михайловна, его дядья Николай Михайлович и Михаил Михайлович Покровские — известные московские врачи. Сестры Миши — Вера, Леля, Варя и Надя, их тетка, подруги — одна Муся Лисянская, а вот другой, сидящей внизу, — имени не припомню.

Инна Васильевна в своей комнате в доме по Андреевскому спуску, 13. Фото Т. Курило. 1982 г.

И тут же принялась затушевывать шариковой ручкой лицо неизвестной подруги. Благо, это была копия. Забегая наперед, отмену, что, когда, примерно через год, я оказался на Северном Кавказе в гостях у Татьяны Николаевны — первой жены М.А. Булгакова, и показал ей эту фотографию, она во второй подруге сразу узнала... себя. По просьбе Татьяны Николаевны тогда я оставил ей копию этого снимка...

— В детстве меня привозили в Бучу на Булгаковскую дачу, — продолжала хозяйка. — Запомнились вечерние веселые игры на свежем воздухе и воспитательная мудрость Варвары Михайловны. Она никогда грубо не вторгалась в дела младших детей — знала все наши секреты и проделки, но никогда не делала скоропалительных выводов. Например, она догадывалась, укладывая младших в постель около 9 часов вечера, что они спать не будут: в кроватях — только «куклы» из простыней и одеял. Но ее «проверка» не выявляла нарушителей, неподалеку преспокойно продолжавших прерванные игры. И в этом случае она не желала ронять свой родительский авторитет...

Несмотря на холодный день, в комнате, где мы беседовали и рассматривали содержимое папок, было тепло и уютно. Сидели мы неподалеку от той самой «пышущей жаром изразцовой печки, которая грела и растила» Турбиных и Булгаковых. Только печь поглощала не тающие из сарая дрова, а еще не исчезнувший на бескрайних просторах Союза дешевый дашавский газ. Затем Инна Васильевна развязала еще одну папку и достала несколько ветхих листов кальки. Оказалось, что это поэтажный план дома и план застройки участка по Андреевскому спуску, 13.

Имея такой план, можно было легко представить себе расположение комнат в доме, а также маршруты всех передвижений героев романа «Белая гвардия». Инна Васильевна, которая в детстве часто бывала в доме Булгаковых, хорошо помнила «все семь... комнат», которые занимали члены их дружной и шумной семьи...

— Когда наши квартиранты съехали с квартиры и покинули Киев, в доме после них осталась кое-какая мебель и мелкие хозяйственные предметы. Вот эти мягкие стулья, дубовый книжный шкаф, а также пианино, жесткое канапе, письменный стол доктора Булгакова, трюмо, обеденный стол, несколько подсвечников, кое-что из посуды... По моему мнению, вся оставленная ими мебель, должно быть, сохранилась. Конечно, в известные времена нас, как и многих других, уплотнили и даже на втором этаже появились чужие люди. Им пришлось выделить угловую Мишину комнату, комнату Коли и Вани, а также кухню и комнату прислуги. Моя мать уступила им старое Булгаковское трюмо, обеденный стол и несколько стульев. Канапе и подсвечники я недавно подарила своему сыну Валерию. А вот письменный стол Михаила Булгакова мой муж Николай Иванович, похоже, за ненадобностью отправил в подвал. К сожалению, подвал недавно сильно просел из-за сырости и завевшегося грибка, и добраться в него довольно трудно и даже небезопастно...

Быстро пролетало время в уютном доме гостеприимной хозяйки. Весело полыхал огонь в белоснежной печи, «живительный и жаркий изразец» не скупился на тепло. За окнами было темно, только фонарь у дома выхватывал падающий снег, медленно укрывавший безлюдную улицу светлым покрывалом. Я заторопился и стал прощаться...

Оказавшись на углу Андреевского спуска и тогда еще существующей улицы Черная грязь, я направился по свежему снегу вниз к Контрактовому дому и оттуда уже добирался к себе домой в Голосеево.

Пролетела еще одна холодная неделя. Снова я оказался на древнем Подоле, в доме № 13 по Андреевскому спуску. На этот раз Инна Васильевна вышла во двор и показала мне погреба и подвал, где, по ее словам, мог находиться письменный стол М. Булгакова. Из-за глубокого снега и сильно промерзшего грунта мне тогда не удалось забраться в подполье и я вынужден был отложить свою затею на теплое время года. В тот день Инна Васильевна познакомила меня со своими соседями. Дверь их квартиры, как и квартиры бывшей владелицы дома, выходила во двор и нависала над «мрачным подземельем».

На звонок, входную дверь отворил сам хозяин. Инна Васильевна представила ему меня как своего гостя и попросила показать квартиру. При знакомстве выяснилось, что хозяина зовут Валентином Всеволодовичем и что сам он художник. Мне показался он очень серьезным, даже суровым человеком. И все же он, хотя и без энтузиазма, показал свою обитель, а услышав, что меня интересует Булгаковская обстановка, повел в кухню к красивому зеркалу в резной светлой раме. Оказалось, что это и есть Булгаковское трюмо, но новый хозяин зачем-то перекрасил его в белый матовый цвет. Видя, что трюмо только загромождает заставленную мебелью квартиру, я робко поинтересовался — не желает ли владелец расстаться с ним. Тогда он несколько оживился, но категорически отклонил всякую возможность продать это зеркало. Потом, он сказал, что скоро предвидится его переезд на Оболонь, и, если старая мебель не пригодится в новой квартире, он, возможно, вступит в переговоры. Тогда же он сообщил, что раздвижной обеденный стол и стулья, оставшиеся от прежних владельцев, он несколько лет тому назад отвез своим дальним родственникам в деревню и об их судьбе ничего не знает.

* * *

Прошло с тех пор несколько лет. Соседи, проживавшие на первом этаже дома по Андреевскому спуску, дождались новых квартир и покинули живописную улицу.

Без проведения ремонта дом, отданный под коммунальные квартиры, быстро ветшал. В жилых комнатах «по обоям ползла зеленая плесень, полная болезненной жизни». Пришлось срочно переселять теперь уже всех жильцов в новые дома. Переехала в новую квартиру и семья сына Инны Васильевны — известного хирурга Валерия Николаевича. Сама Инна Васильевна овдовела. Некогда крепкое ее здоровье пошатнулось, да и годы брали свое, — она стала часто болеть. Чтобы быть рядом с матерью и присматривать за ней, сын перевез ее к себе. В доме осталась только семья дочери — Ирины Николаевны...

Завершался 1988 год. В городе стали поговаривать о том, что, возможно, на Андреевском спуске к 100-летию со дня рождения писателя-киевлянина появится музей Михаила Булгакова. Далеко не все верили в это. Ведь так много лет замалчивалось творчество великого нашего земляка, — его книги практически не печатались на родине, пьесы изымались из репертуара многих театров страны. И все же говорили не зря...

В феврале 1989 года в «верхах» было принято решение создать на Андреевском спуске, 13 Литературно-мемориальный музей М. Булгакова как филиал Музея истории города Киева. Директор Музея истории Киева Тамара Евгеньевна Хоменко предложила мне помочь ей в создании этого музея. Нечего и говорить, что я с большой радостью принял такое предложение.

Как раз в это время мы с Дмитрием Васильевичем Малаковым работали над рукописью книги «Киев Михаила Булгакова». Работали мы много, без выходных и праздничных дней, но себе в радость, получая истинное удовлетворение от того, что делаем. Все редакционные условия мы выполнили в довольно сжатые сроки. Совместная работа сдружила меня с этим талантливым и исключительно порядочным человеком. Зная мечту моего нового друга, а также его деловые качества, я попросил его стать рядом со мною и совместно осуществлять давно взлелеянную мечту о Музее на Андреевском спуске. Я счастлив, что и тогда мы были вместе.

Собранная на протяжении многих лет моя коллекция Булгаковских реликвий вот-вот должна была стать музейной экспозицией. Однако выяснилось, что этого было мало. У меня практически не было никакой мемориальной мебели, за исключением подаренных Инной Васильевной моей дочери Кате двух мягких стульев. Вот тогда и вспомнились вечерние беседы в гостеприимном доме на Андреевском спуске.

К тому времени Инна Васильевна отошла в мир иной. Приходилось рассчитывать теперь только на ее воспоминания и на свою память.

Первым делом мы с Дмитрием Васильевичем отыскали адрес переехавшего на Оболонь художника Валентина Всеволодовича, и, договорившись с ним о времени, нанесли ему визит. В назначенное время принял нас Валентин Всеволодович у себя дома и после традиционных приветственных слов мы завели разговор о судьбе мебели из Булгаковской квартиры. На вопрос о возможности приобретения для музея трюмо, хозяин ответил, что в новую квартиру он решил не брать старую мебель. Трюмо он отвез прямо с Андреевского спуска на дачу, но без согласия сына он его нам не отдаст. Тут же он предупредил, что с государственными учреждениями, каковым является музей, он вообще не намерен иметь дела. Вот если мы лично хотим приобрести зеркало, он попытается уговорить своего сына. В противном случае — разговора не будет. Немного подумав, он назвал цену. Она примерно равнялась двум нашим месячным зарплатам. Услышав ее, мы несколько растерялись и приуныли. Решительность хозяина подсказывала нам, что уступать он не намерен, и мы, посовещавшись, приняли его условия, вспомнив, что «торг здесь не уместен».

Связавшись через несколько дней с владельцем трюмо по телефону, мы узнали, что, переговорив с сыном, он подтвердил свое согласие продать нам трюмо. Мы условились, что в ближайшую субботу заедем за ним и вместе отправимся на дачу.

В Киеве стояла золотая осень. Днем, когда из-за туч показывалось солнце, было тепло, а к вечеру, ближе к закату — холодало. Клены уже начали сбрасывать свой яркий наряд. Не отставали и каштаны — все улицы были усеяны их красивыми глянцевыми плодами.

В назначенный день мы с Дмитрием Васильевичем приехали на Оболонь в стареньком автобусе, предоставленном нам Музеем истории Киева. Похоже, что эта машина была изготовлена когда-то в начале войны и могла сама претендовать на музейную редкость. Однако, она была на ходу, хотя водитель едва справлялся с ее крутым нравом. Приняв еще одного пассажира, новая «Антилопа Гну» во весь опор направилась на загородную дачу.

Только мы двинулись в путь, как прямо на глазах стала портиться погода. Подул резкий холодный ветер, солнце скрылось за тяжелыми тучами. По дороге стал накрапывать неприятный осенний дождь. За общим разговором, касающимся, главным образом, будущего Музея и музейного дела вообще, под колесами нашей машины быстро убегала мокрая дорога. Мы миновали границу города, потянулась унылая придорожная посадка. Скоро наш «лоцман» повеселел, увидев из окна автобуса свой поселок. Через несколько минут мы достигли цели, подъехав по ухабистой грунтовке к дачному участку, которым владел наш провожатый.

Хозяин открыл калитку и пропустил нас в свои владения. Под ногами хлюпало и было скользко от раскисшего плодородного чернозема и мокрого куриного помета, которым был заполнен практически весь участок. Опасаясь завязнуть в жиже, мы потихоньку продвигались по узкой тропинке вслед за хозяином. Он, подойдя к своему дому, открыл входную дверь и пригласил следовать за ним. Из коридора в комнаты вела деревянная некрашенная дверь. Сам коридор был заставлен всякого рода стеклянными банками, бутылками, картонными коробками. Наш проводник открыл одну из дверей, и мы оказались в жилой комнате, меблированной обычной подержанной мебелью. Мы с Дмитрием Васильевичем глядели во все глаза, но «нашего» трюмо так и не увидели...

Хозяин показал нам еще одну комнату, которая, как оказалось, была идентична только что увиденной, разве только мебель была немного другой. Но и там мы ничего похожего на искомое трюмо не обнаружили. Переходя из комнаты в комнату, наше внимание привлекло отчетливое кудахтанье, доносившееся из-за какой-то перегородки. Наконец, Валентин Всеволодович отворил еще одну дверь, и мы оказались в полумраке. Это тоже была жилая комната, только меньших размеров, чем те, в которых мы побывали, и с меньшими окнами. Сразу ударил в нос резкий запах куриного помета. В полумраке мы разглядели, что комната была перегорожена длинными прутьями. Оказалось, что прямо на мебели установлены шесты, на которых сидят куры. Внизу, на полу стояли несколько пустых грязных мисок и большая лохань с водой. Под шестами лежал корой спрессованный помет, он был и на мебели.

Вдруг в углу комнаты что-то блеснуло. Всмотревшись, мы увидели в светлом обрамлении мутное стекло. Не раздумывая, мы продрались к нему и принялись внимательно рассматривать нашу находку. Как раз в это время хозяин пошел за кормом и, задав его птицам, пояснил, что осенью, когда холодает, его пернатое хозяйство перебирается из холодного сарая в дом. А на неделе кто-нибудь сюда наведывается для присмотра за этим самым хозяйством.

Разобрав шесты и отодрав помет с трюмо, мы вынесли его во двор. Каково же было наше разочарование, когда мы обнаружили, что оно утратило свой пышный резной фронтон. Опять мы вернулись в «курятник». Втроем мы перерыли все помещение, отдирая помет от мебели и коробок, но никаких частей от зеркала так и не обнаружили. При этом, освободили от слипшейся коры несколько растрепанных книг. Поиски в других комнатах, кладовой и коридоре также не дали результата.

Быстро угасал короткий осенний день. Валентин Всеволодович забрался в сарай, мы тоже присоединились к нему, но и там нас ожидало разочарование. Выбравшись, наконец, из сарая, хозяин вдруг, хлопнув себя по лбу, сказал, что, кажется, он вспомнил. Необходимо осмотреть чердак, куда он всегда сбрасывал всякие ненужные вещи. Появилась стремянка, по ней ловко забрался владелец дачи, а вслед за ним поднялся и Дмитрий Васильевич. Вместе они долго перебирали там какой-то залежалый скарб, переворачивали и поднимали длинные доски, катали кадки и пр. Наконец, мой друг радостно воскликнул: «Вот он! Смотрите!» С этими словами он вытащил из-под развалившегося ящика целехонький резной фронтон неопределенно-серого цвета.

Спустив вниз, мы приставили его к зеркалу и окончательно убедились, что это его «родная» часть. Конечно, мы сообразили, что использовать такое трюмо в дачном домике, даже если его владельцем является художник, было невозможно из-за его размеров, рассчитанных на нормальную высоту городской комнаты. Поэтому его владельцы просто укоротили трюмо, благо, съемный фронтон легко позволял это сделать.

Рассчитавшись с хозяином, мы направились со своим грузом к калитке. Уставшие, перепачканные с головы до ног, но счастливые, мы погрузили нашу находку в автобус. С большими предосторожностями мы ехали домой по тряским дорогам, удерживая в руках зеркало, завернутое в одеяло...

Какое-то время трюмо находилось в Музее истории Киева, но вскоре реставратором Дмитрием Дмитриевичем Копейко «нашему» трюмо было возвращено первозданное состояние. В деревянном декоре утрат практически не было, а само зеркало только очистили и отмыли — его никто не реставрировал: оно до настоящего времени не потеряло ни своего блеска, ни своего цвета! Теперь оно украшает гостиную «Дома Турбиных» на Андреевском спуске.

* * *

А вот судьба письменного стола сложилась по-другому. Как только начались реставрационные работы в Доме, мы с Дмитрием Васильевичем сразу обследовали все закутки, дальние и ближние кладовки, погреба и подвал. Подвал в доме образовался из комнаты прислуги первого этажа, когда стены помещения, примыкавшие непосредственно к грунту, сильно отсырели. Тогда в эту бывшую жилую комнату обитатели дома начали сбрасывать пустую тару, ломаную мебель...

Туда, как вспоминала Инна Васильевна, вероятно, и был упрятан письменный стол, принадлежавший писателю. Еще при жизни Инны Васильевны подвал сильно пострадал под напором весенних вод от нависающей над домом летописной горы Уздыхальницы. Одна стена завалилась, начали разрушаться потолочные перекрытия. К началу нашей экспедиции подвал практически полностью был заполнен грунтом, потолок держался только с одного угла, опасно провисая над узким лазом.

И все же, несмотря на это, мы решили обследовать это место. Для чего, вооружившись лопатами, мы не один день понемногу выбирали ил и грунт, надеясь натолкнуться на упрятанный там скарб. Гора породы росла, а сокровища так и не показывались. Опасаясь обвала бетонного потолка, мы с предосторожностями все же забрались внутрь помещения и продолжали его расчистку чуть ли не голыми руками. И вдруг наткнулись на какой-то твердый предмет. Сразу работать стало намного веселее. К вечеру, расчистив грунт, мы раскопали кованный железом небольшой старый сундук. Можно было представить нашу радость при виде такой находки. Моментально всплыл в памяти яркий эпизод из романа «Белая гвардия», когда хозяин дома по Алексеевскому спуску, Василиса, стараясь обезопасить свои сбережения, прянет деньги и драгоценности в приготовленные им тайники.

Нам казалось, что как только мы откроем сундук...

Вначале крышка его никак не хотела впускать любопытных. Но после того, как ее поддели острием лопаты, она сразу отвалилась вместе с прикипевшими ржавыми завесами. Мы заглянули вовнутрь нашей находки и обнаружили на истлевшем ее дне... битые черепки, стекло и просто всякий мусор...

Так наша радость обернулась большим разочарованием. Однако, мы все же попытались вытащить сундук наверх, но у нас ничего не вышло: стенки его, превратившись в труху, рассыпались на мелкие части. Кроме злополучного сундука, в аварийном подвале мы больше ничего не нашли.

По городу ходит легенда: как-будто один киевский художник, мастерская которого расположена на Андреевском спуске, неподалеку от Дома Турбиных, разыскал все же письменный стол Михаила Булгакова. Однако, его до сих пор, так никто и не видел...