Книги Листовничего

«Описывай не мудрствуя лукаво, Все то, чему свидетель в жизни будешь.»

А.С. Пушкин

Еще у Замка Ричарда чувствовался запах гари, доносящийся откуда-то снизу Андреевского спуска.

Когда в послевоенный Киев пришел дешевый дашавский газ и под булыжной мостовой проложили длинные черные трубы, голубое и, как говорят сейчас, экологически чистое топливо, рекой потекло в печи этой древней подольской улицы. После этого нововведения заметно поубавилось дыма, валившего из многочисленных печных труб, которыми были утыканы дома, домики и домишки на Андреевском спуске. Огибая заросшее кустарником и дерезою белое подножие горы Уздыхальницы, я инстинктивно прибавил шагу, скользя вниз по спуску, желая поскорее узнать, откуда взялся этот дым. Поравнявшись с усадьбой, где всего каких-то сорок лет назад жила семья Булгаковых, во дворе, за открытыми настежь деревянными воротами я увидел большой полыхающий костер. Вооружившись лопатами, у костра хлопотали двое. В первом я сразу узнал высокую фигуру Николая Ивановича, нынешнего хозяина дома. Второй оказался неизвестным мне молодым человеком, которому, по всей вероятности, было не более шестнадцати лет. Облаченные в грязную поношенную одежду, они то и дело лопатами и старыми верейками подбрасывали в огонь все новые порции предназначенного для сжигания хлама. Едкий дым слезил глаза. Однако я подошел поближе к костру, поздоровался с Николаем Ивановичем, с его помощником и поинтересовался их работой.

В каждом большом или малом хозяйстве приходится рано или поздно с чем-то расставаться. Вот и сегодня, свой выходной день, мужчины употребили на наведение порядка в доме и заодно решили сжечь ненужные, вышедшие из употребления, старые вещи.

Огонь разгорелся славно, языки пламени высоко поднялись над застекленной верандой, ярко освещая и ажурную раму, и осыпавшееся «мрачное подземелье» бывшего хозяина усадьбы. Я наблюдал, как помощник Николая Ивановича в очередной раз подошел к костру с большой охапкой старья и бросил его в костер. Пламя взметнулось вверх, и тут я заметил в костре какой-то серый предмет, издали напоминающий книгу. Не долго думая, я схватил валявшиеся на снегу грабли, и вытащил из огня заинтересовавший меня предмет. Мне повезло — передо мной на мокром снегу лежала действительно едва не сгоревшая книга, одетая в светлый коленкор. Я взял ее в руки, поднял переднюю крышку переплета и прочел на титуле: «Собрание сочинений Владимира Сергеевича Соловьева». Том VII (1894—1897). СПб. издание товарищества «Общественная польза». Б. Подьяческая, 39.

Перевернув еще одну страницу, я увидел Оглавление, из которого следовало, что этот том содержит знаменитую работу известного философа и поэта «Оправдание добра. Нравственная философия». Я много слышал об этой книге, но не читал ее, никогда даже не видел ее. В советское время философия Владимира Соловьева была объявлена идеалистической — вредной для «строителей коммунизма», следовательно, познакомиться с ней было практически невозможно.

Я подошел к Николаю Ивановичу и попросил разрешения взять эту книгу себе. Оказалось, что он и сам не ожидал увидеть ее здесь, и так же, как я, очень удивился этому обстоятельству. Однако, книгу разрешил взять. Тут же сразу началась «ревизия» подготовленного для сжигания остального «хлама». К счастью, больше ничего ценного мы не обнаружили.

Через несколько минут я уже переступал порог квартиры «дома Турбиных», где теперь проживали супруги Кончаковские: Николай Иванович и Инна Васильевна со своими детьми и внуками.

Накануне Инна Васильевна обещала мне в ближайший выходной день рассказать о библиотеке своего отца Василия Павловича Листовничего и показать сохранившиеся из его библиотеки книги.

Удобно устроившись в уютной, хорошо натопленной комнате, двумя окнами выходившей на тогда еще малолюдную улицу, я приготовился слушать рассказ.

— У моего отца, гражданского инженера и довольно известного архитектора, помощника Кобелева, была большая, богатая библиотека. В те далекие времена, когда еще был жив мой дорогой отец, мы располагались на первом этаже этого дома, занимая примерно такую же квартиру, как и жившие на втором этаже дома моих родителей квартиранты — Булгаковы. В отличие от их большой семьи, в нашей было всего три человека и всем нам, в отличие от Булгаковых, было просторно в своей квартире. Для работы папа имел уютный кабинет и чертежную комнату. Окна ее выходили в приямок, в нижний дворик. Уже при нас папа велел прорубить в ней большие отверстия для окон — эти окна и сейчас намного выше остальных на первом этаже — для того, чтобы на кульман падало больше дневного света.

Кабинет — полноправная территория хозяина дома. Там он работал, там любил он и отдыхать, удобно устроившись в своем кресле. Сохранилась любительская фотография моего отца, запечатлевшая его за столом в рабочем кабинете. Все пространство комнаты занимали письменный стол, дубовый книжный шкаф, полки с журналами и этажерка, перегруженная книгами. Кстати, этот книжный шкаф как раз сохранился, мы перенесли его на второй этаж в мою комнату. Правда, книги здесь уже совсем другие.

С этими словами Инна Васильевна открыла дверцу шкафа — на полках громоздились книги различных форматов и толстые журналы. Это была преимущественно современная литература, хотя попадались и издания, увидевшие свет в прошлом столетии. Здесь же, привлекая внимание золотым обрезом, находилось несколько старинных, одетых в кожу, фолиантов.

— Мой отец очень любил книги. Часто приходил домой с книжными новинками. И, если позволяли дела и время, брал принесенные книги и сразу углублялся в чтение.

Листовничий В.П. (1876—1918). Фото В. Высоцкого. Киев

Как-то мы с подругой Лелей Булгаковой заметили, что в кабинет Василия Павловича зачастил Миша Булгаков. Придя к отцу, он садился в кресло напротив стола, за которым папа работал. Они долго о чем-то говорили. Потом Василий Павлович вставал из-за стола, подходил к этому шкафу, доставал какую-то книгу и передавал ее брату подруги. Михаил брал книгу, вставал и покидал наш первый этаж. Мы с Лелей решили удовлетворить свое любопытство и узнать, что же он уносил из кабинета. В очередной его приход мы не сводили с них глаз и я заметила, что после продолжительной беседы, уходя к себе на второй этаж, наш квартирант держал в руках книгу «История религий» Шантепи де ля Сосей. Эту книгу Михаил часто брал у Василия Павловича. Кажется, тогда Леля сказала, что ее старший брат, отдавая дань блестящей эрудиции моего отца, называл его ходячей энциклопедией.

Из этого я делаю вывод, что роман «Мастер и Маргарита» вышел из кабинета моего отца.

Вспоминая боготворимого ею отца, Инна Васильевна рассказывала, что у него, кроме книг по строительному делу и архитектуре, было также много книг для души: русская и зарубежная классика, книги современных авторов. В кабинете в шкафу на полках стояли собрания сочинений Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, И.С. Тургенева, В. Шекспира, В. Гете... Особое место занимали справочники и энциклопедии: полные комплекты «Энциклопедия Брокгауза-Эфрона», новое издание Гранат... Из этих книг остались только разрозненные тома энциклопедии Гранат, фрагменты книги «История религий», два тома Гоголя и кое-что еще.

— После того, как большевики забрали отца в качестве заложника, отправив его на грузовой барже вверх по Днепру к Чернобылю, — мы с матерью никогда его больше не видели и, естественно, остались без средств к существованию. Все более или менее ценные вещи пошли на базар в обмен на продукты питания. Тогда же мы лишились многих книг из отцовской библиотеки. Но наибольший урон собранию Василия Павловича нанесли матросы, которых мы были вынуждены пустить на постой. Стояла зима, время было тревожное, в квартире было холодно, дров не хватало, и для «сугреву» наши матросики стали топить буржуйку папиными книгами. Я как-то вошла в комнату на первом этаже, а там у чугунной печки с длинной трубой в сплошном дыму, беспомощно растопырив листы, валялось несколько книг, которые проворные руки постояльцев забрасывали в ненасытную пасть буржуйки. Я чуть не упала и, подскочив к горящей печке, стала выхватывать уцелевшие книги. Наши морячки немного сконфузившись, начали робко извиняться: «Барышня, простите, но мы Ваших золотых книг не трогали и не будем трогать!..» Действительно, книги с золотыми обрезами в кожаных переплетах остались стоять на полках и после того, как непрошенные гости покинули наш дом.

Папа не только любил собирать книги, но и много читал. Для чтения он устраивался в своем уютном, не очень светлом кабинете при зажженной настольной лампе, — продолжала Инна Васильевна. — Василия Павловича почему-то волновала тема матерей великих людей. И он много над ней работал: собирал материалы из книг, журналов, делал выписки из различной справочной литературы и энциклопедий.

До недавнего времени сохранялись куски рукописи этой его большой работы. Но сейчас, к сожалению, я вряд ли смогу их найти... Не помню, чтобы отец праздно слонялся по дому, днем лежал на кровати или диване. Он всегда был в работе. В детские годы я не подозревала, что папа является автором нескольких книг по основной своей специальности — архитектуре и строительству. Потом, повзрослев, перебирая книги в шкафу, я обнаружила в нем несколько написанных им книг. Вот и сейчас хранится у меня, как семейная реликвия, книга: Листовничий В.П. «Курс строительной механики». К сожалению, время не пощадило и ее, от книги до сегодняшнего дня осталась только половина блока и переплет.

А вот этот дубовый шкаф, я хочу завещать Вам, Толя. Чувствую, что моим детям он не нужен — сейчас в моде другая мебель: А Вам он может понадобиться, если все же осуществится Ваша мечта — создать в моем доме музей Михаила Булгакова. Впрочем, какой он мой — он мой только по прежней памяти, — давно он принадлежит не хозяину или хозяйке, а беспечному ЖЕК'у, который и пальцем не пошевелит, чтобы что-нибудь сделать для жильцов, ну хотя бы починить крышу. Вот в большой комнате — в Булгаковской гостиной, где сейчас живет моя дочь Ирина со своей семьей, на стене у окон уже надежно устроился грибок. А что делается на первом этаже! Сплошная сырость и плесень от грунтовых вод нашей Уздыхальницы. Боюсь, как бы не рухнули стены.

В тот памятный зимний день Инна Васильевна не только рассказывала о книжном собрании своего отца, но, раскрыв дубовый шкаф, доставала и показывала мне семейные альбомы и книги — жалкие остатки большой некогда библиотеки прежнего владельца знаменитого дома.

— От Гранатовской энциклопедии у меня осталось несколько разрозненных томов. Если хотите, — возьмите на память вот этот, такой красивый том — хозяйка протянула мне тисненный золотом фолиант. Я поблагодарил за подарок и уложил его к себе в портфель, где уже покоилась спасенная от сожжения книга Владимира Соловьева.

Вкратце рассказал я Инне Васильевне о приключении во дворе и вынул завернутый том. Освободив от обертки, я протянул его хозяйке. Взглянув на книгу, она сказала, что этот том из собрания Василия Павловича. Попутно заметив, что где-то имеется еще один или два тома из собрания сочинений этого забытого у нас философа. И поскольку дети, а тем более, старшие внуки не интересуются идеалистической философией, она передаст мне и эти книги. Вот надо только их отыскать. Забегая наперед, замечу, что в следующий мой приход на Андреевский спуск, обещанная книга уже ждала меня и перешла в мою собственность. Это: десятый том Собрания сочинений Владимира Сергеевича Соловьева. — СПб., 1896.

А вскоре Инна Васильевна решила подарить мне еще несколько книг из библиотеки своего отца. Это были: «Энциклопедический словарь Товарищества «Бр. А. и И. Гранат и К^о», седьмого, совершенно переработанного издания. — М., 1913. Том двадцать четвертый, где между статьями о Кауфмане и Кондакове были помещены интересные очерки о Кипренском и Ключевском, о Киеве и Киевской губернии, а также объемный материал о Китае. Там же я впервые прочитал о знаменитой книге Кондакова «Византийские эмали».

Позднее наследница библиотеки Василия Павловича подарила мне трудно находимые в то время 5, 6, 7 и 8 тома Собрания сочинений Н.В. Гоголя под редакцией Н.С. Тихонравова — Издание 15-е. — СПб. Маркс, 1900 (Приложение к журналу «Нива») в одном переплете с кожаным корешком с блинтами, где были напечатаны, помимо поэмы «Мертвые души», «Выбранные места из переписки с друзьями», «Авторская исповедь» и «О божественной литургии»...

За интересной беседой быстро убегало время. Надвигались ранние сумерки. В теплой уютной комнате хозяйки дома зажегся свет, и я начал неторопливо собираться домой в свое Голосеево... Ступая по мокрому грязному снегу, я размышлял над тем, почему Владимир Соловьев — известный философ, решил вдруг оправдывать Добро. Ведь смысл жизни заключается только в Добре. Мне тогда казалось, что Добро не требует никакой защиты, никакого оправдания. Добро и есть Добро! Как тогда я был безнадежно наивен!

Позже, во времена так называемой перестройки, когда на книжный рынок хлынули доселе не известные или мало известные мне книги, я приобрел новенький двухтомник Владимира Соловьева. В нем были помещены основные труды великого философа. Там я нашел «Оправдание добра», «Общий смысл в искусстве» и «Врага с Востока», а также много других интересных его работ, которые не утратили своей актуальности и в двадцать первом веке.

Однако, весьма уставшие книги, принесенные мною тогда, холодным зимним вечером из дома № 13 по Андреевскому спуску стоят и поныне на моей книжной полке.