В тот достопамятный 1935 год советские газеты трубили об «эпохальной встрече в Москве двух корифеев современности» — Максима Горького и приехавшего к нему в гости французского публициста Ромена Роллана. Но в тот же год в Москве состоялась действительно «встреча века», даром что никем не замеченная! Писатель Сент-Экзюпери встретился с писателем Михаилом Булгаковым. Однако без Горького все же не обошлось. Это имя едва не стало роковым в судьбе замечательного француза, а Москва могла войти в его биографию как место гибели. Но произошло чудо...
Кто спас Антуана де Сент-Экзюпери в Москве?
Уточним вопрос: кто спас французского летчика и писателя Сент-Экзюпери от неминуемой гибели в авиакатастрофе над Москвой 18 мая 1935 года?
Консуэло, жена писателя, была почти что уверена, что ее Тони погиб. Ведь он должен был подняться в воздух именно 18 мая на том самом роковом самолете, что носил имя «Максим Горький».
Самолет «Максим Горький» (АНТ-20) был тогда самым большим самолетом в мире — размах крыльев этого 8-моторного гиганта достигал 63 метра. Обладая весом хорошего танка (42 тонны), эта махина поднимала в воздух 72 пассажира и 8 членов экипажа и могла покрывать огромные по тому времени расстояния. Построенный в 1934 году в одном экземпляре, «Максим Горький» олицетворял воздушную мощь страны Советов. Продемонстрировать ее перед всем миром, перед кинокамерами и публикой «Максим Горький» должен был 18 мая 1935 года в небе над Москвой. Однако во время полета флагман советской авиации был протаранен истребителем И-15. «Удар был чудовищной силы, — сообщал очевидец летчик-испытатель В. Рыбушкин, — "Максим Горький" накренился, от него отделился черный капот. "Максим Горький" пролетел по инерции еще 10—15 секунд, крен все увеличивался, и он начал падать на нос... Машина ударилась о сосны, стала сносить деревья и окончательно рассыпалась на земле...» в районе поселка Сокол, близ одноименной станции метрополитена. Погибли 36 пассажиров и 11 членов экипажа. Погиб и пилот истребителя капитан Николай Благин.
Председателем похоронной комиссии был назначен Никита Хрущев... На мемориальной доске, установленной на Новодевичьем кладбище, выбито 48 имен. 49-м могло быть имя Антуана де Сент Экзюпери...
Ленточка Консуэло в московском небе
Зачем граф де Сент-Экзюпери поехал в красную Москву? Впрочем, он отправлялся в столицу неведомой ему страны вовсе не как граф, а как журналист. Ведь он знал русских людей только по большой эмигрантской колонии в Бизерте, которую он назвал «русским Карфагеном». А хотелось посмотреть на них в России.
Консуэло пишет об этом так:
«Денег нам не хватало. Тони работал над каким-то киносценарием, но это ничего не приносило.
— Консуэло, — сказал он мне. — Я не хочу сидеть в четырех стенах и ждать, когда Господь Бог насыплет мне горсть золота.
Однажды ему заказали репортаж из Москвы. Замысел его захватил.
— Выезжаю, Консуэло, утром в Москву. Мне нужно видеть людей. Видеть людей в их развитии. Я чувствую себя опустошенным, когда привязан к дому твоими ленточками.
Мои бедные ленточки! Он попросил ленточку из моих волос и спрятал ее в свой портфель. На лице его читалось, что он уже далеко-далеко, в Москве, вникал в проблемы пятилетнего плана.
— Знаю, что у русских очень хорошие самолеты, что они далеко ушли в своих исследованиях...
— Да, это так... Русские сильны. Но они забыли свои песни, забыли о любви. Мне говорили, что там уже нет семей. Детей с младенчества отдают в ясли.
— Может быть, это и правда. Но они все свои силы бросили на подготовку к большой войне, и у них нет времени, чтобы петь и любить. Но настанет день, когда они вернутся к своей музыке, своим песням, своим женщинам, к человеческой жизни... Жаль, не могу взять тебя с собой. Но телефон между Парижем и Москвой работает бесперебойно и довольно дешево. Расскажу тебе все, что увижу. А пока уложи чемодан.
Однажды, поздним вечером, когда в компании коллег мы попивали перно, я услышала крики продавцов газет: "Катастрофа! Разбился русский гигант "Максим Горький"! Никто из пассажиров не уцелел!"
Сент-Экс должен был лететь этим самолетом. Должен был описать полет в репортаже. Перед моими глазами мелькали шапки газет, которые на все лады сообщали о трагедии в небе.
Однако мой муж полетел на день раньше. Это еще одно чудо его жизни, потому что его полет был назначен именно на день катастрофы. В то время Советский Союз тщательно охранял все свои аэродромы, готовясь к жестокой войне с Германией. Однако видя в моем муже не просто журналиста, а человека, влюбленного в авиацию, шеф советских ВВС не стал ждать назначенного дня, чтобы показать ему гигантскую игрушку, деяние СССР. Так за день до катастрофы Тонио поднялся в воздух вместе с экипажем "Максима Горького".
Держу газеты на коленях. Один из коллег читает мне очерк. По его лицу догадываюсь, что мой муж не находился в самолете в момент катастрофы.
Возвращаюсь на рю де Шанель, где жду у телефона голос моего листригона...
Репортаж из России, опубликованный в "Фигаро", расширил круг поклонников и почитателей Сент-Экса».
Сент-Экзюпери писал: «Я летал на самолете "Максим Горький". Эти коридоры, этот салон, эти каюты, этот мощный гул восьми моторов, эта внутренняя телефонная связь — все было не похоже на привычную для меня воздушную обстановку. Но еще больше, чем техническим совершенством самолета, я восхищался молодым экипажем и тем порывом, который был общим для всех этих людей. Я восхищался серьезностью и той внутренней радостью, с которой они работали. Чувства, которые обуревали этих людей, казались мне более мощной движущей силой, нежели сила восьми великолепных моторов гиганта.
...Я знаю, что эта трагедия вызвана не технической ошибкой, не невежеством создателей или оплошностью экипажа. Эта трагедия не является одной из тех трагедий, которые могут заставить людей усомниться в своих силах. Не стало самолета-гиганта. Но страна и люди, его создавшие, сумеют вызвать к жизни еще более изумительные корабли и чудеса техники».
Сент-Экзюпери оказался прав в каждой фразе своего очерка. Это провидческая правота была одним из изумительных качеств его писательского и философского дара. Поражает его утверждение: «...Я знаю, что эта трагедия вызвана не технической ошибкой, не невежеством создателей или оплошностью экипажа...» Он не мог знать о всех закулисных обстоятельствах той катастрофы. Но чутьем летчика и провидца (свою будущую смерть он преподробнейше описал в романе «Военный летчик») Сент-Экс понял главное — это не ошибка, не невежество, не оплошность. Истинная причина гибели флагмана советской авиации окутана зловещей тайной. Ореол этой тайны мгновенно почувствовала и вдова летчика Николая Благина, «назначенного» властями главным виновником катастрофы. Она дожила до 90 с лишним лет и скончалась в Москве в 1999 году. Историку отечественной авиации Льву Вяткину удалось поговорить с ней незадолго до ее смерти. Вот что он записал: «Клавдия Васильевна Благина совершенно справедливо считает, что нужно извлечь из архивов бывшего КГБ материалы расследования и сделать их достоянием гласности. А еще и кинопленку, которая пылится на полке, "арестованная" много лет назад».
В последние годы та давняя авиакатастрофа снова привлекла к себе пристальное внимание исследователей. Появились свидетельства того, что столкновение в воздухе не было трагической случайностью, что оно было организовано.
Вокруг демонстрационного полета флагмана советской авиации затевалась некая придворная игра, неразгаданная и по сию пору. О степени ее коварства мы можем судить только по косвенным фактам: вскоре после катастрофы был арестован нелюбимый Сталиным авиаконструктор Туполев (вождю не нравилось его «пристрастие к гигантизму»), скоропостижно скончался Максим Горький, арестован главный шеф охранки Ягода... Можно предположить, что уже тогда, в 1935 году, началась морально-психологическая подготовка общества к небывалой волне репрессий 1937 года. И запрограммированная гибель «Максима Горького» — один из актов страшного спектакля.
В этом есть своя мистика: один писатель садится в самолет, названный именем другого писателя, чудом остается жив...
Когда Горький узнал о катастрофе «своего» самолета, его прихватил сердечный приступ. В гибели крылатого тезки он увидел зловещий знак, данный ему небесами. Увы, дурное предчувствие не обмануло Алексея Максимовича...
Французский летчик попал в бучу этой дьяволиады случайно. И кто-то (кто?) пожалел ли его, или посчитал за благо не усложнять отношения с Францией, где Сент-Экзюпери уже снискал свои любовь и славу, вызволил его от неминуемой смерти. Кем был этот неведомый пока «кто-то»? Мог ли сам Алкснис взять на себя ответственность и перенести полет иностранного пилота-журналиста? Или он это сделал по согласованию со своим шефом — наркомом обороны Климом Ворошиловым? Но ведь и Ворошилов не решал в одиночку военно-дипломатических вопросов, к сфере которых принадлежал и полет летчика-иностранца на опытном и потому секретном самолете, предназначавшемся для вооружения стратегической авиации дальнего действия.
Тогда кто же отвел от головы Сент-Экзюпери дамоклов меч неминуемой беды? Консуэло, совершенно незнакомая с атмосферой жизни в СССР, могла искренне верить в то, что Сент-Экса спас его авторитет летчика: де из уважения к летным заслугам ее мужа ему предоставили право первым подняться в воздух на крылатом гиганте. Откуда ей было знать, что в советской стране в те (да и не только в те) времена иностранный журналист — да еще из капстраны — воспринимался как почти несомненный шпион. Разумеется, сотрудники НКВД не оставили без присмотра и французского летчика, приехавшего «под прикрытием» буржуазной и очень влиятельной газеты «Фигаро». Так что решение о переносе его полета принималось отнюдь не в кабинетах авиационного ведомства.
Более того, вдова капитана Николая Благина считала главными организаторами катастрофы именно начальника ВВС РККА Якова Алксниса, а также наркома обороны Клима Ворошилова. Оба вышли сухими из воды, Алкснис даже стал депутатом Верховного Совета СССР созыва 1937 года. Правда, через год был арестован и расстрелян, но вовсе не за катастрофу «Максима Горького»... Воистину, «темна вода в облацех».
«И вместо сердца — пламенный мотор...»
Командарм 2-го ранга Яков Алкснис, вольно или невольно сыгравший в судьбе французского писателя важную роль, вошел в судьбу и Михаила Булгакова, однако вовсе не как спаситель...
Булгаков лично знал начальника ВВС Республики Якова Алксниса, более того, именно Алкснис и вдохновил его на создание пьесы на злобу дня, пьесы-катастрофы — «Адам и Ева». Булгаков бывал на лекциях Алксниса, воспевавшего свой крылатый род войск как нового бога грядущей войны. Провозвестника сокрушительных воздушных ударов Булгаков вывел в пьесе «Адам и Ева» под именем Дарагана. «Дараган, — отмечает критик, — тип совершенно новый в драматургии тех лет. Это человек, вознесенный революционной волной к верхним этажам власти, для которого республика трудящихся полностью воплощена в иерархии нового государства. Говоря: "Я служу республике", Дараган говорит, в сущности, о службе той государственной машине, которая сформировалась к концу двадцатых годов. Это безукоризненный исполнитель верховной воли, у которого классовый инстинкт перерос в инстинкт власти».
Яков Алкснис вошел в судьбу драматурга Булгакова не только как герой своего времени, но и как цензор, запретивший его новую пьесу. О том, как это случилось, поведала вторая жена писателя Любовь Евгеньевна Белозерская: «М.А. читал пьесу в Театре имени Вахтангова в том же году. Вахтанговцы, большие дипломаты, пригласили на чтение Я.И. Алксниса, начальника Военно-Воздушных Сил Союза... Он сказал, что ставить эту пьесу нельзя, так как по ходу действия погибает Ленинград.
Конечно, при желании можно было подойти к этому произведению с другими критериями. Во-первых, изменить название города, а во-вторых, не забывать, что это фантастика...» Тем не менее «Адам и Ева» ни когда не вышли к своим зрителям.
Булгаков отложил «зарубленную» Алкснисом пьесу в дальний ящик стола — на целых семь лет. Он вспомнил о ней 28 февраля 1938 года. В этот день стало известно из газет о предстоящем процессе над «изменниками» Бухариным, Рыковым, Ягодой, докторами, лечившими Менжинского, Горького и Куйбышева. Среди репрессированных начальник военно-воздушных сил РККА командарм 2-го ранга Яков Алкснис. Вечером этого дня Булгаков читал друзьям первый акт своей современной пьесы-катастрофы «Адам и Ева».
Итак, Булгаков достает из глубины подстольного ящика почти забытую им пьесу и читает ее именно в день объявления новой группировки «врагов народов». Читает, надо полагать, со значением. Ведь Алкснис стоял для Булгакова в одном ряду с председателем Главреперткома Федором Раскольниковым, критиком Литовским (Латунским) и прочими адептами нового строя, у которых «вместо сердца — пламенный мотор».
Главный авиатор Республики Дараган потерпел сокрушительное поражение в провидческой пьесе Булгакова, в той самой пьесе, которую запретил его прототип — командарм Яков Алкснис. Теперь и он по жизни потерпел точно такое же гибельное падение: спустя три года после катастрофы «Максима Горького» оборвалась и его жизнь.
Читая свою пьесу друзьям, Булгаков читал им и свое предсказание, и свой приговор всем дараганам-алкснисам.
Принц и Мастер
Итак, Антуан де Сент-Экзюпери и Михаил Афанасьевич Булгаков встретились в Москве 1 мая 1935 года...
Я долго не верил в реальность этой встречи, полагая, что досужим выдумкам под силу даже такое — свести за одним столом автора «Маленького принца» и автора «Мастера и Маргариты». Впрочем, ни тот, ни другой тогда еще не создали своих звездных творений, оба еще только набирали свою надмирную высоту.
Об этой встрече, уготованной не иначе как самим Воландом, я прочитал в дневнике последней жены Булгакова Елены Сергеевны Шиловской-Нюренберг: «3 мая 1935 года. Первого (мая. — М.Ч.) мы... вечером поехали кругом через набережную и центр (смотрели иллюминацию). У Уайли (советник американского посольства. — М.Ч.) было человек тридцать. Среди них... какой-то французский писатель, только что прилетевший в Союз... Шампанское, виски, коньяк... Писатель, оказавшийся, кроме того, летчиком, рассказывал о своих полетах. А потом показывал, и очень ловко, — карточные фокусы».
Вскользь, между прочим, без имени, ничего никому не говорящим в тогдашней Москве. Но то был именно Антуан де Сент-Экзюпери! Булгаков тоже был мастак на всякие фокусы, розыгрыши, мистификации... Но дело совсем не в том...
Булгаков знал французский. Ему не нужен был переводчик, чтобы понимать Сент-Экзюпери. Но даже если бы он и не знал французский, они все равно говорили бы на одном языке.
О чем они говорили тогда — о Париже, в котором жили оба брата Михаила Афанасьевича? Возможно... О Мольере? Скорее всего... Экзюпери уже побывал на «Днях Турбиных» во МХАТе. Быть может, речь зашла и о спектакле... Ведь то, что случилось с домом Турбиных в России, случится и с Францией спустя всего пять лет после их встречи: разгром, раскол, разлука... Жаль, не нашлось стенографистки, чтобы записать их беседу. Не думаю, однако, что она была очень глубокомысленной — обстановка встречи настраивала на совсем другой лад. Жаль, не нашлось фотографа, который бы запечатлел их вместе. Ведь это было удивительное событие века: душа Франции встретилась с душой России!
Душа Михаила Булгакова рвалась в Париж. И не только потому, что этот город всегда обладал для русского человека почти мистической притягательностью. В Париже жили оба его брата — Иван и Николай Булгаковы, унесенные туда ветром страшной бури, бушевавшей по России почти три года. В Париже шли его пьесы. В Париже жил и творил его герой и кумир Жан Батист Мольер... Да мало ли что еще влечет в сей вечный город русского писателя?...
Однако в Париж его не пускали. Не пускали издевательски. В самый последний момент, когда уже и билеты были выправлены, и визы, и паспорта — отказ. Без объяснений. Всем мхатовцам можно, а драматургу Булгакову — нельзя. А вдруг не вернется? А вдруг останется? То-то ославит советскую действительность, то-то наклевещет, певец белой гвардии...
И тогда Париж сам пришел к нему, опальному и «невыездному», в большевистскую столицу. Точнее, прислал свою душу в виде высокого веселого летчика с большими грустными глазами — молодого писателя. «Лучшего писателя среди летчиков и лучшего летчика среди писателей», как отрекомендовался он сам.
Поэт Максимилиан Волошин, прочитав «Белую гвардию», назвал Булгакова «первым, кто запечатлел душу русской усобицы». И Сент-Экзюпери был первым французским писателем, кто запечатлел душу французской усобицы. Ведь Франция после военного поражения в 1940 году точно так же, как Россия в 1920-м, раскололась даже не на две, а на три враждующие части: на тех, кто остался в оккупированной фашистами зоне, на тех, кто во главе с маршалом Петеном сотрудничал с гитлеровским режимом, и на тех, кто под знаменами генерала де Голля вел борьбу за освобождение Родины. Военный летчик майор де Сент-Экзюпери и военный врач Михаил Булгаков честно сражались против поработителей своих стран. Каждый выбрал свой лагерь, свой стан, и каждый пережил горький ужас от того, с какой непримиримостью одна часть родного народа обрушивалась на другую.
Раскол общества, как оказалось, не только русское злоклятье. Даже антифашистское движение французов (так же как и белое — у русских) было разбито политическими интригами надвое. Одно крыло возглавлял генерал де Голль (его поддерживала Англия), другое — генерал Анри Жиро, за которым стояли США.
«Напишите мне о драме, которая разыгрывается между Жиро и де Голлем, — просит Сент-Экс своих друзей, будучи в Нью-Йорке на положении эмигранта. — Я в страхе за Францию...» И дальше: «...Я отказываюсь присоединиться к деголлевцам в Соединенных Штатах. Мне казалось, что француз за границей должен свидетельствовать в защиту своей Родины, а не становиться свидетелем обвинения».
Лучший биограф Антуана де Сент-Экзюпери свидетельствует: «...Его ужасала междоусобица, разделившая французов в годы войны. Он неизменно оставался над этой схваткой». Разве не то же самое ужасало и Булгакова по отношению к своему народу?
Петеновцы здорово подставили нью-йоркского эмигранта, введя его заочно в состав своего Национального Совета. Недруги Сент-Экса поспешили объявить его приспешником фашистов. Автор «Маленького принца», а он написал этот шедевр именно на чужбине в Нью-Йорке, дал опровержение в американских газетах. Тем не менее травля продолжалась. Спасая свою честь, Сент-Экс вышел из Нью-Йорка на подводной лодке, дабы перебраться потом в Северную Африку, где свободная Франция вела бои с оккупантами.
«Я очень мало ценю чисто физическое мужество, — признавался Сент-Экс, — и жизнь научила меня понимать, что такое истинное мужество: способность устоять, когда тебя осуждают. Я-то знаю: чтобы, несмотря на два года оскорблений и клеветы, не свернуть с пути, избранного моей совестью, мне потребуется совсем иное мужество, чем для фоторазведки над Майнцем и Эссеном».
Булгаков тоже мало ценил то «физическое мужество», которое ему довелось проявить как полковому лекарю под пулями в чеченских аулах; а оскорбления и клевета ему сопутствовали не два, а, пожалуй, все двадцать лет его советского периода.
«Никогда не убегайте в ночь крысиной побежкой... — горько усмехался писатель. — Зажгите лампу под зеленым абажуром и ждите...» Ждите, если хватит мужества... Сам-то он никуда не сбегал, хотя над ним постоянно висел дамоклов меч ночного ареста.
И уж вовсе не угадаешь, кто из них двоих сказал так:
«Я никогда не был в разладе со своими принципами... За всю жизнь я не написал ни строки, которую мне нужно было бы оправдывать, замалчивать или перевирать».
При всей их немыслимой «анкетной» разности — один граф, другой разночинец, киевлянин и парижанин, врач и летчик — в их судьбах человеческих и творческих, в их взглядах, любовях и неприязнях поразительно много общего и в отношениях к жизни, к женщинам, к властителям мира сего, а главное, в отношении к слову, к поиску духовной истины. Оба поднялись на равную высоту в постижении духовной истины. И если Маленький принц со своими воистину библейскими изречениями — это Иисус в детстве, то Иешуа Га-Ноцри — это Христос на Голгофе.
Оба шли по краю бездны: один испытывал судьбу в военном небе Франции, другой играл в «русскую рулетку» с Лубянкой — арестуют, не арестуют, расстреляют, не расстреляют...
Оба решали одну и ту же вечную проблему — Мольер и король, поэт и царь, писатель и диктатор... Булгаков и Сталин. Сент-Экзюпери и де Голль.
Последний раз майор де Сент-Экзюпери взлетел с корсиканского аэродрома Борго 30 июля 1944 года. Самолет его навсегда исчез в пространстве между морем и небом.
«Сердце мое обременено тяжестью всего мира, — признавался друзьям Сент-Экс, — словно на меня легла забота о нем». Разве не то ощущал и Булгаков?
«Боги, боги мои! — восклицал он в самом заветном своем романе. — Как грустна вечерняя земля!... Кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает».
Как будто оба они летели в одном самолете. У обоих один взгляд с «верхней точки».
Сент-Экс: «До чего же пустынна наша планета!.. Ведь наша Земля — это прежде всего скалы и пески!.. Надвигается ночь, и становишься в ней затворником, точно в стенах монастыря... Все земное понемногу блекнет и скоро исчезнет без следа... Ничто, ничто не сравнится с этим часом. Кто изведал непостижимое, страстное самозабвение полетом, тот меня поймет».
Булгаков изведал. Он продолжает все тот же ночной полет:
«Печальные леса утонули в земном мраке и увлекли за собою и тусклые лезвия рек. Внизу появились и стали отблескивать валуны, а между ними зачернели провалы, в которые не проникал свет луны».
Сент-Экс: «Мир там, внизу, умирает медленно. Мне ощутимей не хватает света.. Все труднее различить, где земля, а где небо — Луны больше нет».
Булгаков: «Ночь начала закрывать черным платком леса и луга, ночь зажигала печальные огонечки где-то далеко внизу... Ночь... выбрасывала то там, то тут в загрустившем небе белые пятнышки звезд».
Сент-Экс: «Иду вслепую, по приборам. У меня остается лишь один союзник — звезды».
Булгаков: «...А вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Звезды будут так же неизменны, так же трепетны и прекрасны. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим мира, не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?»
Полет обоих был прерван в расцвете творческих сил.
Маленький принц: «Знаешь... сегодня ночью... лучше не приходи... Тебе покажется, что мне больно, что я умираю. Так уж оно бывает... Видишь ли... это еще из-за змеи... Правда, на двоих у нее не хватит яда».
Мастеру и Маргарите яда в вине Воланда хватило на двоих. Они все уносятся к одним и тем же звездам — и Принц, и Мастер...
Иногда кажется, что у них была одна душа на двоих. Не потому ли Сент-Экзюпери любим в России больше, чем у себя на родине? Именно любим, а не популярен, как 50-франковая банкнота с его портретом, исчезнувшая после введения «евро».
Они и после смерти не дают нам забыть о себе, откалывая номера почище карточных фокусов. «Снимите колоду, господа!» Вам откроется немыслимая карта с вероятностью единицы против миллиона. Что там иголка в стоге сена! Вот вам мой браслет из Средиземного моря. Его выловит французский рыбак на месте падения моего самолета в воду. Это Экзюпери. И у Булгакова в тот же год — такая же невероятная находка: из океана архивно-букинистических бумаг вдруг вынырнула исчезнувшая глава из «Белой гвардии». Ее нашел на обороте расклейки газетных статей издателя Лежнева писатель Игорь Владимиров, который и выпустил в свет по-настоящему канонический текст булгаковского романа. Две невероятные находки в один год.
Булгаков и Сент-Экзюпери, два весельчака, два мудреца, два поэта, два воина, два мученика. Двое — на Россию и Францию. Двое — на весь двадцатый век...
Им не было нужды переписываться. Они оставили после себя книги, которые сами собой говорят о том, что не сказали они друг другу при той единственной личной встрече в Москве.
В последний год жизни у врача Булгакова был лишь один пациент — он сам. В последнем полете у летчика Сент-Экзюпери был лишь один пассажир — он сам. Никто из них не смог спасти себя от рока.
Булгаков и Сент-Экзюпери — лучшие в своем веке. Наши вечные спутники, даром что ушедшие по одной и той же лунной дороге.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |