О творчестве Михаила Булгакова написано сегодня столько, сколько не написал он сам о своих героях. Существуют фундаментальные научные и популярные работы, в которых Булгаков исследован и как мастер художественной прозы, и как драматург, и как оригинальный мыслитель, и как бытописец. Между тем Михаил Афанасьевич и сам был достаточно глубоким исследователем. И пример тому — пьеса о жизни и творчестве Мольера и его самая первая статья-эссе «Грядущие перспективы», которая с равным успехом может рассматриваться и как политическая работа, и как шедевр писательской эссеистики. По природе своего дарования Михаил Афанасьевич Булгаков был лириком, но как саркастически заметил один из критиков-современников: «Булгаков хочет стать сатириком нашей эпохи». Теперь уже никто не будет отрицать, что он и стал сатириком нашей эпохи. И самым выдающимся. Правда, сатириком он стал поневоле, сама эпоха призвала его к этому жанру.
В письме к одной из сестер он признавался: «...творчество мое разделяется резко на две части: подлинное и вымученное». И, к сожалению, печатать ему удавалось большей частью лишь вымученное: то, что он писал ради куска хлеба для всевозможных газет, — заметки, фельетоны, рассказы на злобу дня. Сатирой он «огрызался» на все то недоброе, что рождалось и множилось на его глазах, от чего ему однажды приходилось отбиваться самому и что грозило тяжелыми бедами народу и стране.
Булгаков органически не выносил насилия — ни над собой, ни над другими людьми. Но тирания времен военного коммунизма становилась с годами нормой государственной жизни. Ее жало направлено было, в первую очередь, против кормильца страны — крестьянина, и против мозга страны — интеллигенции, которую Булгаков вопреки некоторым партийным вождям считал лучшей частью народа. Он видел главную беду своей «отсталой страны» в бескультурье и невежестве, которые, несмотря на крикливо провозглашенную большевиками «культурную революцию», не убывали, а, напротив, вместе с пресловутым «комчванством» проникали и в государственный аппарат, и в те слои общества, призванные составлять интеллектуальную среду общества. И писатель бросился в бой на защиту того «разумного, доброго, вечного», что веками сеяли лучшие умы и души русской интеллигенции и что стали вдруг оплевывать и вытравлять во имя так называемых «высших классовых интересов».
Михаил Афанасьевич никогда не скрывал, что считает себя последователем Н.В. Гоголя и М.Е. Салтыкова-Щедрина. Как ни обрушивались на него ревнители пролеткульта, Булгаков оставался верен традициям русской классики, несмотря на бесконечное количество новомодных течений того времени. А литературных объединений в столице было множество, это имажинисты, футуристы, «Серапионовы братья», ничевоки, эвфуисты, кружки пролетарских поэтов и прозаиков с объединением «Кузница» во главе... С большинством из них Булгакову было не по пути: они, как правило, отрицали всю старую или во всяком случае классическую литературу и пытались создать свое новое направление в искусстве. Разумеется, оставались еще писатели, придерживавшиеся традиций русской классики: М. Горький, Е. Замятин, В. Вересаев, В. Шишков... Их эстетические принципы Булгаков разделял, но это были независимые писатели. О творческой независимости мечтал и Михаил Афанасьевич. Если такие писатели, как А. Фадеев, М. Шолохов, В. Вишневский, вошли в советскую литературу с темой борьбы за власть Советов, то Булгаков повествовал не о классе-победителе, а о классе побежденных, живописуя судьбы русской интеллигенции, представленной белыми офицерами, в революции и гражданской войне.
Но вызревало новое — генеральное — направление в литературе и искусстве — «социалистический реализм». Надо сказать, что Сталин лично следил не только за творчеством писателей, но и литературой в целом. В молодости он сам писал стихи и потому считал себя знатоком поэзии. В своих вкусах он был близок к мнению Л.Н. Толстого: «...стали писать какие-то особенные стихи. Я не знаю, почему это стихи и для кого. Надо учиться стихам у Пушкина, Тютчева, Шеншина». Сталин, очевидно, не признавал футуризм за генеральное направление в литературе и не хотел, чтобы молодежь шла за его вожаком Маяковским. Не нравились ему новаторские выкрутасы, возможно, поэтому он ценил Булгакова как продолжателя классической русской литературной традиции. Недаром же на спектакль «Дни Турбиных» во МХАТ он приезжал 15 раз, что зарегистрировано в книге почетных гостей театра.
5 мая 1926 года Политбюро приняло решение закрыть издательство «Новая Россия», запретить всю деятельность «сменовеховцев», произвести у них обыски, начать аресты и высылку. А, как известно, Михаил Афанасьевич активно печатался в берлинской газете «Накануне». Но Булгаков не знал, что «оппозиционная» газета «сменовеховцев» «Накануне» и «частный» журнал «Россия» давно финансируются Лубянкой. К маю 1926 года сложная операция Политбюро — ОГПУ по выявлению оппозиции в творческой среде была в основном завершена и списки «скрытой контры» составлены. В секретном списке, представленном в Политбюро шефом охранки Генрихом Ягодой, значился под седьмым номером литератор Михаил Булгаков. А вскоре последовали обыск, конфискация дневника и неопубликованной повести «Собачье сердце». Не заставили ждать себя и повестки с вызовом на допросы к следователям ОГПУ. Все это по логике вещей должно было закончиться арестом писателя и ссылкой в «места не столь отдаленные». Кто или что спасло инакомыслящего писателя, да еще с белогвардейским прошлым, можно только гадать. Но, хочется думать, что его спасло величие писательского дара, признанное даже теми, кого он не хотел славословить. И столь хорошо отлаженный конвейер ГУЛАГа вдруг дал сбой — железные пальцы Ягоды разжались. Более того, коллегия Наркомпроса от 24 сентября 1926 года разрешила снова ставить «Дни Турбиных», но с купюрами и суровой оговоркой: «Считать, что означенная пьеса должна быть безусловно воспрещена для всех других театров Республики». Власть ощутила в булгаковском слове магическое влияние на театр, литературу, на умы, сердца и души людей. Оно, это таинственное и прекрасное воздействие, продолжается и ныне, спустя более полувека после смерти писателя.
«Дни Турбиных» продлились до конца столетия. И будут длится еще столько, сколько останется в нас и наших потомках любви к русскому слову, русской истории, русской поэтике.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |