К тайне петербургского барельефа
На углу улицы Чайковского и Потемкинской стоит дом № 62 окнами в бывший Таврический сад. На всех трех его фигурных портиках белые гипсовые лики, запечатлевшие трех замечательных сестер: Зинаиду, Татьяну и Наталью Гиппиус. Ни в Париже, ни в Таллинне, ни в Новгороде нет ни одной мемориальной доски в их честь. Лишь Петербург тихо хранит о них потаенную память.
...Запишу несколько цен данного момента. Это зима 19/20 г. Могу с точностью предсказать, насколько подымется цена всякой вещи через полгода. Будет ровно втрое, — если эта вещь еще будет.
Ведь отчего сделалось бессмысленным писать дневник? Потому что уж с давних пор (год, может быть?) ничего нового сделаться здесь не может; все сделалось до конца, переверт наизнанку произошел. Никакого качественного изменения, пока сидят большевики, — сиди они хоть 10 лет; предстоят лишь количественные перемены... Высчитать, когда во сколько раз будет больше смертей, например, — ничего не стоит, зная цифры данного дня... Итак — вот сегодняшние цены, зима 19/20 г.
Фунт хлеба — 400 р., масла — 2300 р., мяса — 610—650 р., соль — 380 р., коробка спичек — 80 р., свеча — 500 р., мука — 600 р.
Не правда ли, что-то до боли знакомое слышится в этих строках? Ну, просто сегодняшний день! А ведь с тех пор, как петербурженка Зинаида Гиппиус записала эти цифры в своем дневнике, минул почти век. Словно время остановилось, как в сказке про Алису, и у нас всегда «файв-о-клок»...
С творчеством Зинаиды Гиппиус я впервые познакомилась в гостях у питерских знакомых где-то в семидесятых. В те времена редко вспоминали имя этой талантливой женщины — поэта, писателя, драматурга, публициста, мемуариста. Еще реже ее печатали. А все потому, что «октябрьскую революцию встретила враждебно». Умная, смелая, честная, язвительная, а еще, как отозвался один из ее поклонников: «Рыжая, безумная, шальная». У нее было много прозвищ и псевдонимов. Их давали восхищенные друзья, их давали ей враги, и чувствовалось, что они ее уважают и побаиваются. «Зеленоглазая наяда», «мадонна декаданса», «белая дьяволица», Антон Крайний, Иван Пущин...
Андрей Белый, друживший с ней, оставил такой портрет: «Рассыпавши великолепные золото-красные волосы, падавшие до пят, она их расчесывала; в зубах — шпильки; бросалась в меня огнем хризолитовых ярких глазищ. Вместо щек, носа, лобика — волосы, криво-кровавые губы, да два колеса — не два глаза». Или...: «очень тонкая и стройная... Роста среднего, узкобедрая, без намека на грудь, с миниатюрными ступнями... Рыже-розовые волосы белой Гиппиус перевязаны алой ленточкой; она вполоборота лорнирует Блока; талия — как у осы». Вот таков был Антон Крайний, как чаще всего подписывалась Зинаида Гиппиус.
Кстати, из того давнего разговора я запомнила, что в Питере живет ее родственник — кинодраматург Никодим Васильевич Гиппиус. Мне удалось поговорить с ним по телефону. Правда, он отговаривался, что мало что знает о Зинаиде Николаевне, а портретов ее уже достаточно напечатано. Но вот в Питере на улице Чайковского, бывшей Сергиевской, есть дом, на портиках которого изображены сестры Гиппиус: Зинаида, Татьяна и Наталья. А автор же этих скульптурных фигур — Наталья Гиппиус. Тысячи людей проходят мимо барельефов, даже не подозревая, что на них тайно увековечены три сестры, три замечательные личности.
Имя блистательной Зинаиды затмило имена сестер. Обе учились в Петербургской академии художеств: Наталья по классу ваяния, Татьяна занималась живописью в мастерской Ильи Репина. Так же, как и сестра, они дружили с Блоком, Андреем Белым. Хотя, Зинаида после 17-го года, по ее собственным словам, «взорвала мосты».
«Пусть у Блока, — писала она в дневнике, — да и у Белого, — душа невинна: я не прощу им никогда». Хотя наверняка знала, что Александр Блок утверждал: «Я не предал белое знамя...»
Но что она не могла им простить? Блоку его поэму «Двенадцать» или Белому его восторженно-революционного азарта? Да нет, не только, а то, что и они, и многие другие не хотели замечать того страшного, что творилось вокруг.
«А знаете, что такое "китайское мясо"? — с мрачным вызовом вопрошала она. — Это вот что такое: трупы расстрелянных, как известно, "чрезвычайка" отдает зверям в Зоологический сад. И у нас, и в Москве. Расстреливают же китайцы... У нас на Сенном рынке доктор купил "с косточкой" — узнал человечью».
Ее душа не принимала ни кровавых политических игр, ни тех, кто в них «играл». Она оставалась трезвомыслящим человеком и потому белое называла белым, а вот черное — только черным.
«Да, рабство. Физическое убиение духа, всякой личности, всегда отличает человека от животного. Разрушение, обвал всей культуры. Бесчисленные тела белых негров. Да что мне, что я, оборванная, голодная, дрожащая от холода? Что мне? Это ли страдание? Да я уж и не думаю об этом. Такой вздор, легко переносимый, страшный для слабых избалованных европейцев. Не для нас. Есть ужас ужаснейший. Тупой ужас потери лица человеческого».
Именно от этого ужаса она бежала зимой 19-го года через польскую границу вместе с мужем, известным писателем-философом Дмитрием Мережковским. Сначала в Варшаву, затем в Париж, где у них с давних пор была своя небольшая квартира, «это значит, что выехав из советской России в 1919 году и приехав в Париж, — вспоминала Нина Николаевна Берберова, — они отперли дверь квартиры своим ключом и нашли все на месте: книги, посуду, белье. У них не было чувства бездомности...» Именно в этой квартире много лет они собирали литературный салон «Зеленая лампа».
Первых Гиппиусов пригласил в Россию из Ревеля Петр I. Предки по отцовской линии — фон Гиппиусы — еще раньше попали туда из Мекленбурга. Умелые оружейники, они лили пушки для будущих сражений со шведами. А когда шведов вытеснили за Неву и начали строить новый прекрасный город, ревельцы Гиппиусы остались в нем навсегда и по сей день живут в Санкт-Петербурге. Род этот оказался богат одаренными людьми, которые верно служили России из поколения в поколение. В правительстве Столыпина его представлял товарищ министра. В.В. Гиппиус — профессор русской литературы, фольклорист, носивший псевдонимы Бестужев и Нелединский, с 1916 года служил директором Тенишевского училища, того самого, где учились Владимир Набоков и Осип Мандельштам...
В ту страшную зиму 19-го года сестры были вместе. Зинаида в дневнике записала: «Косит дизентерия. Т. (моя сестра) (Татьяна Николаевна Гиппиус. — М.Ч.) лежит третью неделю. Страшная, желтая, худая. Лекарств нет, соли нет». А еще жаловалась, что «Ленинки» уже ничего не стоят. Ее сильный дух преодолевал многие трудности той зимы. Она продавала или выменивала на рынке вещи на продукты, дежурила, как все жильцы дома, по нескольку часов у подъезда, всякий раз искренне изумляясь этому нововведению. Писала не без упрека Горькому, чтобы узнал, расстрелян или нет писатель Розанов В.В., а если нет, то чтобы помог ему. А еще сидела по ночам писала, вероятно, для нас, потомков, в сером «блокноте» при свете последнего пламени выгорающей лампы-керосинки.
«Я утверждаю, что ничего из того, о чем говорят большевики в Европе, — нет.
Революции — нет. Диктатуры пролетариата — нет. Социализма — нет. Советов, и тех — нет...
Мне хотелось бы предложить рабочим всех стран следующее. Пусть каждая страна выберет двух уполномоченных, двух лиц, честности которых она бы верила (или ни в одной стране не найдется двух абсолютно честных людей?), и пусть они поедут инкогнито (даже полуинкогнито) в Россию. Кроме честности, нужно, конечно, мужество и бесстрашие, ибо такое дело подвиг. Но не хочу я верить, что на целый народ в Европе не хватит двух подвижников.
И пусть они, вернувшись (если вернуться), скажут "всем, всем, всем": есть ли в России революция? Есть ли диктатура пролетариата? Есть ли сам пролетариат? Есть ли рабоче-крестьянское правительство? Если хоть что-нибудь похожее на проведение в жизнь принципов "социализма"? Есть ли Совет, т. е. существует ли в учреждениях, называемых Советами, хоть тень выборного начала?
В грандиозном "нет", которым ответят на все эти вопросы честные люди, честные социалисты, вскроется и коренной, основной абсурд происходящего...
Да, надо повалить основные абсурды. Разоблачить сплошную сумасшедшую, основную ложь.
Основа, устой, почва, а также главное, беспрерывно действующее оружие большевистского правления — ложь».
А еще коварство! Как только побег Гиппиус и Мережковского удался, обе сестры были немедленно репрессированы. Освободили их только перед войной. Но жить в родном городе запретили. Они поселились в Новгороде в комнатушке при алтаре закрытой церкви Сергия Радонежского, должно быть, в душе надеялись на его заступничество. Вся мебель в каморке — буржуйка да две кровати.
Когда к Новгороду подходили немцы, музей, в котором работали Татьяна Николаевна и Наталья Николаевна, готовился к эвакуации. С вечера все сотрудники музея сложили вещи в вестибюле, на утро был назначен отъезд. Сестры пришли на час раньше, но, оказалось, что все уехали еще ночью, а их забыли предупредить и последние вещи тоже увезли.
Вернулись они в свою комнатушку и пережили в ней всю оккупацию. Однако немцы, признав в них «фольксдойче», забрали при отступлении обеих сестер в Берлин. Они оказались во французской зоне оккупации. Зинаида Николаевна, случайно узнав, что они в Германии, немедленно выслала деньги и приглашения. И Татьяна Николаевна с Натальей Николаевной уже готовы были ехать к сестре после стольких лет разлуки, но неожиданно узнали, что в Новгороде началось восстановление Кремля. Ночью перешли в советскую зону и попросились домой. Им сказочно повезло: вместо лагеря для перемещенных лиц они попали в родную каморку с буржуйкой. Обе пожилые женщины откапывали запрятанные в землю колокола, таскали кирпичи.
А в редкие часы досуга умудрялись брать в руки — Татьяна — кисть, Наталья — резец.
А старшая сестра Зинаида Николаевна вошла в летопись русской культуры. Георгий Адамович, известный поэт и критик, так судил о литературных ее трудах: «Ее стихи можно ценить, но трудно любить. Зинаида Николаевна как личность была больше, значительнее, человечнее и даже сложнее всего, что ей удалось написать... В ней была какая-то сухая печаль...»
Не будет преувеличением сказать, что с нее начался символизм. Да и весь Серебряный век русской поэзии.
Их давно уже нет с нами. Татьяна и Наталья похоронены в Новгороде под деревянными крестами на Старо-Петровском кладбище. А Зинаида и ее муж Дмитрий Мережковский покоятся в Париже на русском кладбище. Крест над их могилой тоже новгородский — каменный, работы Альберта Бенуа.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |