«Ведьма»

На масленицу, 28 февраля 1929 года, в одном из московских домов Булгаковы познакомились с Еленой Сергеевной Шиловской, женой крупного военачальника. Много позже она вспоминала о том событии так: «...Они (киевские знакомые. — М.Ч.) позвонили и, уговаривая меня прийти, сказали, что у них будет знаменитый Булгаков, — я мгновенно решила пойти. Уж очень мне нравился он как писатель... Сидели мы рядом (Евгений Александрович [муж Елены Сергеевны. — М.Ч.] был в командировке, и я была одна), у меня развязались какие-то завязочки на рукаве, я сказала, чтобы он завязал мне. И он потом уверял всегда, что я, вроде чеховского дьякона в "Дуэли", смотрела ему в рот и ждала, что он еще скажет смешного. Почувствовав благодарного слушателя, он развернулся вовсю, и такое выдал, что все просто стонали. Выскакивал из-за стола, на рояле играл, пел, танцевал, словом, куражился вовсю. Глаза у него были ярко-голубые, но когда он расходился так, они сверкали, как бриллианты».

Уже на следующий день они пошли кататься вместе на лыжах, после лыж актерский клуб, где он играл с Маяковским на биллиарде. «Я ненавидела Маяковского и настолько явно хотела, чтобы он проиграл Мише, что Маяковский уверял, что у него кий в руках не держится».

Как-то Михаил Афанасьевич пригласил ее в гости на Патриаршие пруды. Дверь открыл высокий красивый старик «с бородищей, в белой поддевке, в высоких сапогах. Потом выходит какой-то молодой, сын этого старика. Идем в столовую. Горит камин, на столе уха, икра, закуски, вино... После ужина я сидела на ковре около камина, старик чего-то ошалел: "Можно поцеловать вас?" — "Можно, говорю, целуйте в щеку". А он: "Ведьма! Ведьма! Приколдовала!" "Тут и я понял, — говорил потом всегда Миша, вспоминая с удовольствием этот вечер, вернее ночь, — что ты ведьма! Присушила меня!"»

Чтобы узнать, о чем же всерьез думал в это время Михаил Афанасьевич, заглянем в знаменитый роман: «Да, любовь поразила нас мгновенно... Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет... И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой».

Но все тайное однажды становится явным. Было тяжелое объяснение с мужем Елены Сергеевны Евгением Александровичем Шиловским. Он угрожал Булгакову пистолетом, кричал, что детей не отдаст никогда, потом настоял, чтобы их встречи прекратились. И они, действительно, не встречались восемнадцать с половиной месяцев. Но от судьбы не уйдешь. Любопытно, что Михаил Афанасьевич не раз говорил своей первой жене Татьяне Николаевне, что ему еще в Киеве гадалка пообещала, он должен жениться три раза. Говорят, что первая жена от Бога, вторая — от людей, а третья от — дьявола. Кто знает?

3 октября 1932 года был расторгнут брак Булгакова с Любовью Евгеньевной, а на следующий день они «обвенчались в ЗАГСе» с Еленой Сергеевной Шиловской, урожденной Нюренберг.

Когда они встретились после долгой разлуки, Михаил Афанасьевич сказал ей замечательные слова: «Против меня был целый мир — и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно».

Они поселились в небольшой квартирке в Нащокинском переулке. С ними — младший сын Елены Сергеевны Сережа, старший Женя остался с отцом, но часто приходил в гости. И полюбил Булгакова больше отца. Как-то раз, вспоминала Елена Сергеевна, «Миша, очень легко, абсолютно без тени скучного нравоучения, говорил мальчикам моим за утренним кофе в один из воскресных дней, когда Женечка пришел к нам и мы, счастливая четверка, сидели за столом: "Дети, в жизни надо уметь рисковать... Вот, смотрите на маму вашу, она жила очень хорошо с вашим папой, но рискнула, пошла ко мне, бедняку, и вот поглядите, как сейчас нам хорошо..." И вдруг, Сергей, малый, помешивая ложечкой кофе, задумчиво сказал: "Подожди, Потап, мама ведь может искнуть еще аз".

Потап выскочил из-за стола, красный, не зная, что ответить ему мальчишке восьми лет».

Но как бы сложно ни строились новые отношения, жизнь писателя наладилась, он обрел дом, покой, уют, любовь и понимание, которого, наверное, недоставало раньше. Елена Сергеевна бесконечно верила в его талант, жила его делами. Впрочем, теперь они стали их общими. Друзья радовались за Булгакова, его глаза снова сияли, даже исчезла нервная возбудимость и раздражительность. Он, обретя свою музу, стал работать еще напряженнее. За «александровским» бюро, купленным женой на какой-то дворцовой распродаже, были написаны многие произведения: это роман «Жизнь господина де Мольера», драмы «Кабала святош» и «Последние дни», комедия «Иван Васильевич» и принесший писателю мировую славу роман «Мастер и Маргарита». И хотя самого Мастера судьба не щадила, он продолжал любить жизнь. Ходил слушать оперу в Большой, при этом хитро подмигивая, говаривал: «Я свое удовольствие всегда справлю», — и вовсе не желал мучить себя на экстравагантных постановках Всеволода Мейерхольда. Наслаждался женской красотой, шутил как никто, пил вино.

«Несмотря на то, что бывали моменты черные, совершенно страшные, не тоски, а ужаса перед неудавшейся литературной жизнью, но, — как писала в своих воспоминаниях Елена Сергеевна, — если вы мне скажете, что у нас, у меня была трагическая жизнь, я вам отвечу: нет! Это была самая светлая жизнь, какую только можно себе выбирать, самая счастливая. Счастливее женщины, какой я тогда была, не было».

...Булгакову посчастливилось, что первой он встретил в своей жизни Тасю, Татьяну Николаевну, которая не раз спасала его от неминуемой гибели. Думаю, и она была по-своему счастлива с ним. После того как они расстались с Михаилом Афанасьевичем, Тася вышла замуж за их общего знакомого, адвоката Кисельгофа, с которым прожила потом долгую жизнь.

Вторая жена — Любовь Евгеньевна Белозерская — больше восьми лет была его добрым другом и советчиком. Елена Сергеевна стала его последней любовью, разделив горе и радость, вдохновение и разочарование. Это ей он на смертном одре шептал: «Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни...»

Рядом с Мастером всегда была его верная Маргарита, которая, как бы ее ни звали в миру — Татьяна, Любовь или Елена, — всегда спасала его, поддерживала, любила.

Кот в манжетах

В 1941 году булгаковские Мастер, Маргарита, Воланд и вся его свита отправились в Ташкент. Похоже, что они ринулись туда прямо с крыши румянцевского дома, на которой собрались в финальных страницах знаменитого романа. На самом деле все было не столь романтично: просто очень нескорый пассажирский поезд увез в далекий тыловой город вдову писателя Елену Сергеевну Булгакову вместе с эвакуированными деятелями искусств. Среди самых дорогих и ценных вещей Елена Сергеевна увозила с собой и рукопись неизданного романа. Путь был долгий и опасный, не обещавший гарантированного возвращения в Москву. Во всяком случае, папку с листками, исписанными рукой Булгакова, поджидало множество превратностей — она могла пропасть вместе с багажом, сгореть, развеяться по ветру. Однако ее, словно охранное заклятье, осеняли слова Воланда — «Рукописи не горят».

За год до того Елена Сергеевна записала в своем дневнике: «Миша, сколько хватает сил, правит роман, я переписываю». Сам писатель начертал на обложке папки свой последний девиз: «Дописать прежде, чем умереть».

«Боги, боги мои! — писал Мастер. — Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами, как загадочны леса. Кто много страдал, кто летел над этой землей, неся на себе непосильное бремя, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки. Он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна...» Конец фразы так и остался недописанным. Десятого числа весеннего месяца нисана Мастера не стало.

В Ташкенте заветная рукопись не лежала под спудом. Ее читали. И читатель был особый — поэты, писатели, собратья Булгакова по литературному цеху, уехавшие в Ташкент от военной беды. Едва ли не самой первой читательницей неизданного романа стала Анна Ахматова. Она же первая дала ему наивысшую оценку: «...Это гениально, он гений!» Кто-кто, а Анна Ахматова знала цену словам.

Когда Елена Сергеевна вернулась в Москву, Анна Андреевна перебралась в ее ташкентскую комнатку с балкончиком. Тогда же родились эти строки:

В этой горнице колдунья
До меня жила одна:
Тень ее еще видна
Накануне новолунья.
Тень ее еще стоит
У высокого порога...

В глазах великой поэтессы вдова Булгакова была именно колдуньей, которая сумела приворожить Мастера и которая стала хранительницей потаенного клада — его рукописи.

Собственно, в этом был главный подвиг всей жизни Елены Сергеевны. На общий взгляд — обычная женщина, рожала детей, увлекала поклонников, меняла мужей, искала семейное счастье. Но приподнимало ее над житейской рутиной высокое предназначение. Она хранила рукопись, а рукопись хранила ее. Спасала ее от тоски и уныния, от очередного разочарования, от неудач и обид. Придавала ее жизни особый свет и особый смысл.

Но и там, в далеком и «хлебном городе» Ташкенте булгаковская рукопись подвергалась опасности быть развеянной в прах. Это могла сделать рука ревнивца...

* * *

В конце сорокового года Елена Сергеевна познакомилась с поэтом Владимиром Луговским. Она не скрывала, что молодой красавец, любимец женщин не может заменить ей мужа, но было одиноко, и она нашла утешение в его добром сердце. Сильная духом, смелая, обаятельная, Елена Сергеевна вольно или невольно сумела очаровать влюбчивого поэта, несмотря на то, что она была старше его лет на десять. Луговской посвятил ей несколько своих поэм.

То горькая и злая,
То девочка, то словно зверь мохнатый,
То будто мудрость, даже состраданье,
То словно злоба в огненном свеченье,
То словно радость или вещий сон.

Грянувшая столь внезапно война перевернула жизнь всех — кто-то уезжал на фронт, кто-то в эвакуацию. В Ташкенте собралось немало творческого люда — писатели, ученые, академики, актеры, режиссеры. О жизни этой своеобразной колонии мы узнали совсем недавно — из только что вышедшей книги Натальи Громовой, название которой дала ахматовская строка — «Все в чужое глядят окно».

С фронта приходили ужасающие новости, жилья, даже самого скромного, на всех не хватало, настроение у всех было подавленное: неразбериха, суета и отчаяние. В то жестокое лихолетье вдова Булгакова спасала прежде всего своего младшего сына Сергея и рукописи покойного мужа. В Ташкенте она поселилась с сыном в доме 54 по улице Жуковского, где уже квартировали Анна Андреевна Ахматова, Николай Погодин, Иосиф Уткин и семья Луговских.

В Ташкенте под тяжким впечатлением войны Владимир Луговской написал поэму, которую назвал «Сказка о сне». В ней двое влюбленных прощаются перед всемирной гибелью, перед тем, как Вселенная навсегда исчезнет. В поэме за возлюбленной, в которой проступают явные черты Елены Сергеевны, постоянно наблюдает некий странный кот в манжетах: «Я оглянулся. Снизу шел, мурлыча, спокойный кот в сверкающих манжетах...» Удивительно, но этот таинственный и такой знакомый кот все время преследовал Луговского, пока продолжались его романтические отношения с Еленой Сергеевной. При их прощании кот, «ощерясь, глядит в окно».

Известно, что Луговской преклонялся перед талантом Булгакова, хранил у себя его портрет. Он даже посвятил ему одну из своих поэм, но из ревности к уже ушедшему писателю зачеркнул посвящение.

Да, они расстались по настоянию Елены Сергеевны и... вмешательству из потустороннего мира самого Михаила Афанасьевича. Впрочем, судите сами, как все произошло. Немцев отогнали далеко от Москвы, и во МХАТе стали ставить «Пушкина». Постановщики то и дело сверялись с черновиками Булгакова, однако разобраться в них без Елены Сергеевны не смогли и тогда послали ей в Ташкент вызов в столицу. Вот и получается, что ее вызвал в Москву и разлучил с Луговским сам Булгаков.

Елена Сергеевна вернулась к своему Мастеру. В 1943 году она не без гордости писала из Москвы Луговскому: «Я-то лично очень счастлива здесь, здесь я знаю, что я Булгакова, здесь у меня много друзей, здесь мой дом, мои дорогие, для меня памятные книги, архив рукописи, вещи, вся атмосфера жизни, без которой мне было очень тяжело в Ташкенте и которая поддерживает меня в Москве. Сейчас я погрузилась целиком в прошлое, я сижу часами над чтением тетрадей, писем, рассматриванием альбомов. Я — дома. Я не боюсь ничего».

Елена Сергеевна увезла с собой и рукопись романа. Она прекрасно понимала, что ее нельзя хранить в единственном экземпляре. Она не только перепечатала его своими руками, но и «стала его первым редактором, — как справедливо отметила в одном из предисловий Лидия Яновская. — Это был очень непростой труд — после смерти автора приводить в порядок роман, писавшийся на протяжении многих лет, законченный, но не завершенный, правленный многократно, слоями и не подряд, с поправками, которые были отменены последующими, но не вычеркнуты, с намеками на поправки, которые, будучи помечены в одном месте, должны были быть и не были перенесены в соответствующие другие места текста».

Елена Сергеевна проделала всю эту адову работу.

Рукописному булгаковскому наследию повезло дважды, когда из рук «колдуньи» оно попало в руки «архивной феи» Мариэтты Чудаковой, которая провела огромную текстологическую работу.

Знаменательная вещь: рукопись «Мастера и Маргариты» нашла свой вечный приют под крышей «одного из самых красивых зданий в Москве» — румянцевского особняка, кровлю которого облюбовала для небесного броска кавалькада героев булгаковского романа; именно там размещался до недавнего времени отдел рукописей Государственной библиотеки РФ.

Итак, Елена Сергеевна при всех невзгодах не только сохранила единственный экземпляр романа, она добилась его издания. Это особая ее заслуга. Тленные бумажные листки с выцветающими чернилами обрели благодаря ее подвижничеству вечную жизнь. Булгаковские строки размножились в бесконечных изданиях и переизданиях, обрели зримые образы на сцене и на экране, вошли в мозговую сеть человечества — Интернет, и едва ли не все библиотеки разноязыкого мира.

Она ждала триумфального часа своего Мастера двадцать шесть лет, и она не просто дождалась, а добилась осуществления их общей мечты.

Роман «Мастер и Маргарита» вышел в свет не враз, отчасти повторив судьбу публикации «Белой гвардии», которая оборвалась в связи с закрытием журнала «Россия». В ноябрьском номере журнала «Москва» за 1966 год была опубликована лишь первая часть булгаковского произведения. С каким нетерпением все мы ждали продолжения! Высчитывали дни до появления в киосках и библиотеках следующего — декабрьского — номера «Москвы». Увы, продолжения не последовало... Только в январском номере «Москвы» нового — 1967 года — вышло окончание романа, изрядно прореженного цензурой.

Сегодня приоткрылась та драма, которая разыгралась в промежутке между этими двумя публикациями. По грустной иронии судьбы одна из сцен «непростого» романа разыгралась по жизни. После выхода в свет первой части «Мастера» умер главный редактор «Москвы» Евгений Поповкин, один из активных инициаторов публикации булгаковской рукописи. Его тело еще лежало в прощальном зале Дома литераторов, а в кабинеты на Старой площади уже устремились претенденты на кресло покойного. Сами собой приходят на ум трагическая кончина председателя Массолита на Патриарших прудах и алчная братия, делившая путевки в Перелыгино. «И ведь это знал!» — поневоле повторишь слова Ивана Бездомного, потрясенного проницательностью «профессора-иностранца». Булгаков вовсе не был иностранцем и прекрасно знал, сколь живучи массолитовские нравы. Так или иначе, но слишком торопливым соискателям кресла главреда было указано на порог, а журнал возглавил писатель Михаил Алексеев. Ему пришлось продолжить битву за публикацию самой сложной части романа. Рассказывает он об этом так:

— С душевным трепетом отправлял я верстку январского номера в Главлит. А когда она вернулась — ахнул: красный карандаш изрядно погулял по полосам. Цензура представила нам весьма обширные сокращения. Я немедленно отправился к председателю Главлита. Бой шел за каждую снятую страницу. Главный цензор страны Павел Константинович Романов с большим трудом шел на уступки, всячески давая понять, что это не его личная воля, что над ним довлеет идеологический отдел ЦК КПСС. Надо сказать, что Романов и сам подпал под обаяние булгаковского романа и как порядочный человек — а в этом я убежден — пытался смягчить вторжение цензорских ножниц в живую ткань произведения. Во всяком случае, мне удалось немало отстоять...

— Потом на черном рынке из-под полы продавали купюры к «Мастеру». Мы вклеивали их в страницы, воссоздавая текст...

— Да, так оно и было... И все же мы были первыми, кто исполнил мечту Михаила Афанасьевича — явили его творение народу в печатном виде. В многочисленных последующих публикациях утраты текста были восстановлены. Между прочим, Елена Сергеевна сама изъяла несколько фрагментов, которые казались ей совершенно непроходимыми. С трудом удалось убедить ее отдать нам все. Она вообще боялась расстаться с рукописью. Ведь у нее был один-единственный экземпляр. Поповкин принес ей клятвенное обещание, что рукопись не потеряется, и хранил ее в железном ящике, который потом перешел мне. Роман я прочитал в рукописи, и он потряс меня. Не было ни малейших сомнений, что мы имеем дело с величайшим литературным явлением, которое к тому же возымеет и сильнейший политический резонанс.

И Евгений Поповкин, и Михаил Алексеев совершили настоящий редакторский подвиг, явив нам и всему читающему миру булгаковский шедевр.

В год, когда роман «Мастер и Маргарита» вышел в свет, Ташкент вздрогнул от мощного землетрясения. Оно разрушило старый дом на улице Жуковского, в котором четверть века московская «колдунья» хранила рукопись самого мистического советского писателя. Это, конечно же, печальное совпадение, не более того. Но вся советская литература испытала потрясение, подобное подземной буре, когда гладкопись соцреализма была взорвана великолепной булгаковской фантасмагорией. Оправдались слова мессира — «ваш роман вам принесет еще сюрпризы», оправдались на все сто. Среди «сюрпризов» был и такой: автофургон, который вез из Москвы в Ленинград пачки с только что выпущенным издательством «Художественная литература» романом «Мастер и Маргарита», был остановлен ночью на шоссе грабителями и опустошен. То была лучшая рецензия на роман.