Для лучшего понимания конфликта пьесы «Багровый остров» необходимо знакомство с ближайшим ее контекстом, то есть с содержанием и идейной направленностью спектаклей, рядом с которыми возникла театральная пародия М.А. Булгакова. «Ведь комедийный эффект пародии попросту «не работает», если в памяти читателя или зрителя не возникает объект пародии (курсив автора. — Е.Л.)»1.
Сюжет «Багрового острова» задевал так или иначе многие известные имена и явления театральной Москвы того времени. Не следует верить Таирову, заявившему, что «место действия «Багрового острова» — театр в провинциальном городе со всей его допотопной структурой»2. «Московский адрес» пьесы подтверждали многие реплики, впоследствии снятые Булгаковым. Несомненно, зрители прекрасно это поняли.
Прежде всего объектом пародии был «левый театр», во главе которого с осени 1920 года стоял в Москве В.Э. Мейерхольд. Булгаков видел в Театре им. Вс. Мейерхольда спектакль «Земля дыбом». Осенью 1928 года продолжали идти на сцене «Рычи, Китай!» в ГосТИМе, «Лево руля» в Малом театре, «Шторм» в театре им. МГСПС и другие спектакли последних двух лет, мотивы которых Булгаков отчасти пародировал в «Багровом острове». Еще одним спектаклем ТИМа стала инсценировка «Д. Е.» (о скорой гибели Европы) по роману И. Оренбурга «Трест Д.Е.», перекроенную до неузнаваемости драматургом М. Подгаецким. С идеологией в спектакле, по глубокому убеждению его создателей, все было в порядке: «Из бесцветного идеологически романа Оренбурга, в лучшем случае только иронически изображавшего разложение буржуазного общества, из романа с анархическим душком сделана революционно крепкая пьеса. <...> ...т. Подгаецкому предварительно разработавшему текст, и драматургической комиссии В. Мейерхольда удалось выправить интригу пьесы и привести ее к нужному решению. Кроме того, пьеса дорабатывается в процессе репетиций»3. По точно такой схеме ставится в театре Геннадия Панфиловича пьеса «товарища Жюля Верна».
То, что в пьесе использованы образы из романов Ж. Верна, но переосмысленные, подведенные под схему, усиливает восприятие пародии. А.А. Нинов раскрывает причины обращения Булгакова к произведениям Ж. Верна: «Пародийная мысль о «товарище Жюле Верне» звучит уже в «Багровом острове». Фельетон имеет характерный подзаголовок: «Роман тов. Жюля Верна с французского на эзопский перевел Михаил А. Булгаков». По стилю фельетон Булгакова близок к ранней литературной пародии А.П. Чехова «Летающие острова». Но в отличие от Чехова, объектом пародии Булгаков делает не самого Жюля Верна, а современную «жюльверновщину». Переделки, подделки и стилизации в духе популярных западных авторов были нередки в литературе 1920-х годов. И пьеса-пародия Булгакова возникла не на пустом месте: ей предшествовали юмористический роман В.П. Катаева «Остров Эрендорф» (1925), навеянный ранними романами И. Эренбурга «Приключения Хулио Хуренито», «Трест Д.Е.»; остроумный роман-пародия С.С. Заяицкого «Красавица с острова Люлю» (1926) и т. д.»4.
Из романа «Дети капитана Гранта» Булгаков позаимствовал образы лорда и леди Гленарван, Жака Паганеля, арапа из гвардии Тохонга. Все они у Булгакова жестокие, корыстные и алчные угнетатели, истинные капиталисты. В романе Ж. Верна «Дети капитана Гранта» свирепый вождь племени маори «носил зловещее имя Каи-Куму, что на туземном наречии значит: «Тот, кто съедает тело своего врага»; вождь новозеландского племени «носил имя Кара-Тете, что на новозеландском языке означает «гневливый». Кай-Кум и Фара-Тете превращены драматургом Дымогацким в «положительных» революционных туземцев в полном противоречии с текстом оригинала. Характеристика этих персонажей — оксюморон: оба они «жутко положительные типы». Стоит задуматься: а случайны ли такие имена? Нам кажется, что здесь выражена точка зрения автора на тех, кто делал революцию. В расшифровке имен слышится горькая ирония (ведь это «положительные» революционные туземцы). Из истории мы знаем много фактов того, как политические противники «поедали тело своего врага», уничтожая друг друга.
Из романа «Дети капитана Гранта» взят образ служанки Бетси, а из «Вокруг света в 80 дней» — образ слуги лорда Паспарту. Так Булгаков ответил тем, кто негодовал на отсутствие в его произведениях людей из народа.
Н.И. Ищук-Фадеева считает, что непосредственным прототипом Дымогацкого был драматург В. Билль-Белоцерковский, и «Багровый остров» пародирует основные мотивы пьес «Эхо» и «Лево руля», где было такое же схематическое деление героев на отрицательных «богатых» и положительных «бедных», где тоже действуют английские матросы, совершающие мировую революцию5. Но нам кажется, что сатира Булгакова была направлена «против пошлой литературщины, перекрашенной в красный или даже багровый цвет» в общем, а «колониально-революционная тематика была очень популярна в 1920-е годы»6. Нам кажется, искать конкретного прототипа бесполезно, это противоречило бы замыслу М.А. Булгакова. О.А. Долматова подчеркивает глубину содержания пьесы: «Это произведение обычно трактуется как пародия или памфлет Булгакова на конкретные литературные явления его эпохи, как выпад в сторону «левого» театра. Между тем, это глубокая и сложная пьеса. Восприятие ее как пародии, безусловно, заданное автором, отражает лишь один из возможных уровней осмысления этого произведения. Перед нами многоаспектное и многокрасочное художественное целое, квинтэссенция которого связана с проблемой творчества...»7.
Создавая «Багровый остров», Булгаков привносил в содержание пьесы и автобиографический момент. Слова Саввы Лукича о разрешении пьесы только в театре Геннадия Панфиловича — это пародия на решение Главреперткома, позволившего играть булгаковскую пьесу «Дни Турбиных» только во МХАТе. Новый финал, который, по настоянию Саввы Лукича, получает «идеологическая» пьеса, финал с «мировой революцией» пародирует как финал «Дней Турбиных», где, по настоянию театра, в конце были даны все нарастающие звуки «Интернационала», призванного символизировать надежды героев на лучшее будущее, так и вариант финала «Зойкиной квартиры», навязанный Главреперткомом Театру им. Евг. Вахтангова уже после премьеры: там появилось сообщение, что бежавшие из квартиры преступники благополучно пойманы. Актер Е. Вибер, внешне схожий с присутствовавшим на просмотре главой театральной секции Главреперткома В.И. Блюмом, во время решающего просмотра спектакля осенью 1928 года был еще более уподоблен прототипу с помощью грима. Блюм, от которого зависело разрешение постановки, был одним из ревностных гонителей Булгакова. Он писал критические статьи под псевдонимом «Садко». Оттого Савва Лукич, плывущий на корабле по сцене, под звуки революционной музыки, пародийно уподоблен новгородскому гостю. На этот раз цензор не рискнул запрещать пьесу, в которой был столь явный его двойник8.
В пьесе С.М. Третьякова «Рычи, Китай!» все действующие лица делятся на две группы — европейцев и китайцев. Булгаков явно пародирует этот прием:
«Паспарту (за сценой). Европейцы, на сцену! Володька, что же ты корабль не спустил! У, накладчики, черти!
<...>
С неба на тросах спускается корабль...» (308)
В спектакле Театра имени Мейерхольда «Рычи, Китай!» английская канонерка по ходу действия появлялась на сцене при помощи специальных канатов. Известно, что идеи Мейерхольда были чужды Булгакову, поэтому В.Ф. Рындин (художник спектакля) и А.Я. Таиров в пародийных целях спускали яхту «Дункан» прямо сверху на тросах9. В советской драматургии 1920-х годов широко использовался мотив революционного братания матросов и бунта команды против власти в лице капитана корабля (например, в «разломе» Б.А. Лавренева; в пьесе Д.П. Смолина «Иван Козырь и Татьяна Русских»; в «Лево руля» В.Н. Билль-Белоцерковского и др.). Такой мотив есть и в переделанной пьесе Дымогацкого. Паспарту предупреждает, что «черти» (то есть эфиопы) «разложили команду». В конце концов матросы «Дункана» восстают против своих угнетателей, сбрасывают их в море и присоединяются к празднующим победу революции эфиопам.
Немаловажной является перекличка «Багрового острова» с пьесой «Ревизор». В прологе Булгаков использует крылатую фразу из комедии Гоголя:
«Геннадий. Я собрал вас, господа, чтобы сообщить...
Сундучков (из Гоголя). Пренеприятное известие...» (301)
Такое вступление, на наш взгляд, предполагает не менее стремительно развивающийся сюжет и помогает понять образ Саввы Лукича. Как известно, комизм ситуации в «Ревизоре» в том, что ничтожного человека, ничего из себя не представляющего, считают важной персоной и пресмыкаются перед ним. В «Багровом острове» аналогичная ситуация: все артисты, особенно главный режиссер, дрожат при упоминании имени грозного Саввы Лукича, от мнения которого зависит судьба спектакля, а зритель явно видит ничтожество этого персонажа.
Обращают на себя внимание также скрытые и явные цитаты из комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума», разбросанные в тексте пьесы. «Один из важных сквозных мотивов, проведенных через построение всей пьесы — демонстрация действительных интересов Геннадия Панфиловича и его театра: пьесу Василия Артурыча Дымогацкого он репетирует в один прием, с крайней поспешностью, на ходу осваивая ее элементарно содержание, в то время как основная работа режиссера сосредоточена на другом спектакле — постановке грибоедовской комедии «Горе от ума».
Работа «для души» и пьеса для репертуарной вывески, для статистики, вступают друг с другом в странное соотношение. Раздраженное и раздробленное внимание режиссера устремляется на второй объект, на долгожданную пьесу Василия Артурыча, а начатый и запущенный в дело сюжет классической комедии нет-нет да и напомнит о себе на крутых поворотах импровизированной «генеральной репетиции.
<...> ...импульсы от грибоедовской комедии проникают и в новый сюжет, окрашивая некоторые его подробности и детали в дополнительные пародийные краски. «Багровый остров» — по-своему тоже московская «комедия нравов», а отчасти и политическая комедия, достаточно актуальная и в 1920-е годы, и в более широкой исторической перспективе»10.
Поэтому важно проследить, когда и в связи с чем в речи булгаковских героев проскальзывают реплики действующих лиц комедии «Горе от ума». Уже в первой ремарке пролога есть указание на то, что «идет репетиция бала». Из диалога режиссера с Метелкиным выясняется, что кадристы «жабами», выданными на «Горе от ума», грим стирают. В III акте Геннадий, узнав, что «Савва Лукич приехали», говорит: «Ну что ж, принять, позвать, просить, сказать, что очень рад» (333). Булгаков пародирует реплику Фамусова, который просит принять Скалозуба. Далее режиссер произносит те же слова, что и Фамусов при встрече со Скалозубом: «...уж мы вас ждали, ждали, ждали». Становятся очевидными параллели между Геннадием и Фамусовым, с одной стороны, и Саввой Лукичем и Скалозубом, с другой стороны. Как нам кажется, в образе Геннадия тем самым подчеркивается такая черта, как подобострастие, а Савву Лукича, скорее всего, роднит со Скалозубом беспредельная тупость. Кроме того, «реминисценция из «Горя от ума» объясняется близостью типа московского барина Фамусова театральному вельможе Геннадию Панфиловичу: оба они связывают осуществление своих планов с появлением тупого, но именитого, «в чинах» человека»11.
В IV акте Кири-Дымогацкий произносит монолог, который не менее патетичен, чем монологи Чацкого:
«Кири (вырываясь). А судьи кто? За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима. Сужденья черпают из забытых газет времен колчаковских и покоренья Крыма...» (344)
Незадачливого драматурга, в порыве отчаяния бросающего в лицо Савве такие слова, обвиняют в сумасшествии, как и Чацкого (может, не случайно их фамилии созвучны?). В словах Дымогацкого, несомненно, выражена точка зрения автора. Монолог пародийно проецируется на новое время: «времена колчаковские» — сражения с Колчаком в 1919, «покоренье Крыма» — разгром Врангеля в Крыму в 1920 году. Это время гражданской войны и военного коммунизма, когда была особенно актуальна аксиома «кто не с нами, тот против нас». Поэтому критики отмечают, что, по сути, Дымогацкий обвиняет Савву Лукича в прямолинейности и нетерпимости, характерных для эпохи военного коммунизма12. Геннадий, понимая опасность своего положения, про себя возмущается: «Уж втянет он меня в беду!» (344) Это ответная реплика Фамусова на монолог «А судьи кто?».
Но самыми важными, на наш взгляд, являются заключительные строки пьесы:
«Лорд. Снять «Эдипа»... Идет «Багровый остров»!
На корабле, на вулкане, в зрительном зале вспыхивают огненные буквы: «Багровый остров» сегодня и ежедневно!
Кири. И ныне, и присно, и во веки веков!!
Савва. Аминь!!
Занавес» (308).
На первый взгляд, безобидные слова. «Снять «Эдипа» — имеется в виду трагедия Софокла «Царь Эдип». Эффект соседства в одной афише собственной современной пьесы с произведениями мировой драматургии поразил Булгакова при постановке «Дней Турбиных» и был комически обыгран в «Театральном романе»: «Ну, брат, — вскричал Ликоспастов, — ну, брат! Благодарю, не ожидал! Эсхил, Софокл и ты! Как ты это проделал, не понимаю, но это гениально! Ну, теперь, конечно, приятелей узнавать не будешь! Где уж нам с Шекспирами водить дружбу!»13 Но ведь в пьесе эта тема имеет трагический подтекст: с благословения Главреперткома театр снимает с репертуара произведение гениального драматурга, подменяя «Царя Эдипа» примитивным, но идеологически выдержанным «Багровым островом». И это не единичный случай: из пролога известно, что запрещена к постановке пьеса А.К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного». А сколько таких случаев было в реальной жизни, и не только в области театра. Произошло ужасное: главным критерием ценности искусства стала «идеологичность», оттеснив на задний план и полностью заслонив такие понятия, как талант и духовность. Слово «аминь» произносит Савва Лукич — человек, который абсолютно уверен, что бога нет. Бог свергнут с пьедестала, теперь там восседает грозный Савва Лукич. И тут же, как символ того, что для новой власти нет ничего святого, вспоминается реплика Метелкина из пролога пьесы: «Володя, крикни бутафору, чтобы в Арарате провертел дыру вверху и в нее огню! А ковчег скиньте!» (300) Возможно, этой репликой Булгаков опосредованно выразил отношение новой власти к религии.
Об арапах В.Г. Боборыкин говорит: «Во всем, что относится к этой гвардии, Булгаков пародирует, в сущности, не столько агиточную драматургию, сколько свою собственную. Уже в перечне действующих лиц указано: «Арапова гвардия (отрицательная, но раскаялась)». И это явный намек на финал «Дней Турбиных» и «Бега»14. Это очень тонкое замечание: «Бег» писался параллельно с «Багровым островом», и Булгаков, вольно или невольно, перенес что-то из одной пьесы в другую. Булгаковская энциклопедия указывает на исторический прототип арапа Ликки-Тики: «Образ вождя «белых арапов» полководца Ликки-Тики пародирует белого генерала Я.А. Слащева, вернувшегося в рамках сменовеховского движения на родину и прощенного Советской властью. Слащев также был прототипом генерала Хлудова, героя писавшейся параллельно с «Багровым островом» пьесы «Бег»15.
Конечно, «Багровый остров» — это остроумная пародия. Но «можно смеяться, а можно увидеть отражение бед национального и даже всечеловеческого масштаба: уничтожение личности «системой», «адской машиной», бездуховность и разобщенность человеческого существования»16. Масштаб бедствия подчеркивается заглавием. Полное название пьесы Булгакова: «Багровый остров. Генеральная репетиция пьесы гражданина Жюля Верна в театре Геннадия Панфиловича с музыкой, извержением вулкана и английскими матросами». Критик Д.И. Золотницкий резонно замечает, что «заголовок пьесы передразнивал старинную зазывную афишу провинциального театра»17; то есть его функция, с одной стороны, пародийная. С другой стороны, пьеса «Багровый остров» восходит по сюжету к одноименному фельетону Булгакова 1924 года. Но Булгаков не просто сохранил заглавие и основные сюжетные повороты: багровый цвет приобрел в пьесе символическое значение. Багровый, красный — это цвета революции, но одновременно и цвета крови. В пьесе багровый цвет тесно связан с угрозой извержения и извержением вулкана. Извержение — стихийное бедствие, сила, сметающая все на своем пути. Точно как революция. Булгаков в пьесе не говорит прямо о своем отношении к революции, о неприятии ее, но опосредованно это отношение выражено: со словами «багровый», «красный», «вулкан» прочно связан эпитет «зловещий». Он повторяется постоянно: «Уже светит зловещим пламенем молчавший доселе вулкан Муангам» (307); «над вулканом зловещий отблеск» (307); «на сцене тьма и только над вулканом зловещее зарево» (313). А в угоду Савве Лукичу «сцена немедленно заливается неестественным красным светом», и в финале с мировой революцией красным светом озарен не только остров, но и корабль «революционных европейских матросов»: «В бухту входит корабль, освещенный красным. На палубе стоят шеренги матросов, в руках у них багровые флаги с надписями: «Да здравствует Багровый остров!» И даже в самом конце после милостивого разрешения Саввы Лукича на постановку «Багрового острова», обыгрывается еще один синоним слова «красный»: «На корабле, на вулкане, в зрительном зале вспыхивают огненные буквы: «Багровый остров» сегодня и ежедневно!» То есть красный свет господствует не только в сценической жизни, но и в реальной — в «зрительном зале». Поэтому многие исследователи справедливо замечают, что «Багровый остров» это не только название пьесы Дымогацкого, которую репетируют в театре Геннадия Панфиловича: под Багровым островом подразумевается СССР. Это довольно прозрачная аллегория. А. Тамарченко отмечает как особенность пьесы «Багровый остров» «сдвоенность» пародии: «...история восстания «красных туземцев», двух государственных переворотов на вулканическом острове, вынужденной эмиграции в Европу «белых арапов» и частично их покаянного возвращения на Багровый остров — все это пародирует не только театр 20-х годов, но и саму русскую жизнь эпохи революций, гражданской войны, интервенции, первой пореволюционной эмиграции и, наконец, «смены вех», возвращения части этой эмиграции на родину»18. Некоторые идут еще дальше, проводя прямые параллели между персонажами и событиями пьесы и реальными историческими личностями. Н.И. Ищук-Фадеева приводит мнение американского исследователя К. Райта о том, что два положительных героя Кай-Кум и Фара-Тете имеют своими прототипами Ленина и Троцкого, трехсотлетняя спячка вулкана — это время правления династии Романовых, а извержение вулкана — аллегория революции. От себя исследовательница добавляет: «Можно к этой аналогии добавить и чуму — тиф, свирепствовавший в молодой Советской республике и, возможно, послуживший причиной невмешательства западных стран в дела страны, пошедшей своим путем. К реалиям первых лет революции нельзя не отнести и полное разграбление дома лорда Гленарвана»19. Но нам кажется, что такое толкование заглавия упрощает замысел автора и скорее объясняет задачи фельетона, а не пьесы. Основной же задачей пьесы было показать, как контроль над искусством губит искусство, окрашивая его в однообразный багровый цвет.
Итак, использование в «Багровом острове» реминисценций, аллегорий, аллюзий также помогают высветить суть основного конфликта.
Примечания
1. Тамарченко А. Драматургическое новаторство Михаила Булгакова // Русская литература. — 1990. — № 1. — С. 47. Курсив автора.
2. Цит. по: Нинов А.А. Послесловие... — С. 576.
3. Там же. — С. 573.
4. Там же. — С. 573.
5. Ищук-Фадеева Н.И. Драма и обряд. — Тверь: Твер. Гос. ун-т, 2001. — С. 69—72.
6. Нинов А.А. Послесловие... — С. 574.
7. Долматова О.А. Указ. раб. — С. 9.
8. Нинов А.А. Послесловие... — С. 574—575.
9. Золотницкий Д.И. Указ раб. — С. 65.
10. Нинов. А.А. Предисловие... — С. 23—24.
11. Петров В.Б. Указ. раб. — С. 116.
12. Нинов А.А. Послесловие... — С. 584.
13. Булгаков М. Театральный роман / Собр. соч. в пяти томах... Том 4. — С. 284.
14. Боборыкин В.Г. Указ. раб. — С. 115—116.
15. Соколов Б. Указ. раб. — С. 30.
16. Долматова О.А. Указ. раб. — С. 9—10.
17. Золотницкий Д.И. Указ раб. — С. 68.
18. Тамарченко А. Указ. раб. — С. 47.
19. Ищук-Фадеева Н.И. Указ. раб. — С. 72.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |