Одним из центральных концептов индивидуальной картины мира и концептосферы романа М.А. Булгакова «Белая гвардия» является концепт «Город». В начале данного параграфа укажем, что в русской литературе обращение к теме города не ново. Её можно встретить уже в творчестве писателей XIX века. Так, перу Н.В. Гоголя принадлежат повести, составившие циклы «Миргород» и «Петербургские повести», а также комедия «Ревизор» и поэма «Мёртвые души», где он создает образы разных городов. В творчестве М.Е. Салтыкова-Щедрина можно выделить произведение «История одного города», в котором, автор также рисует образ города. Образы Петербурга и Москвы возникают при чтении романа Л.Н. Толстого «Война и мир». Не случайно сегодня в исследованиях, посвященных творчеству А.С. Пушкина, Н.А. Некрасова, Ф.М. Достоевского и других писателей XIX века, встречаются такие понятия, как петербургский текст, московский текст и т. п.
Для творчества многих русских поэтов и писателей 1900—1920-х годов (А.А. Блок, В.Я. Брюсов, А. Белый, В.В. Маяковский) характерно обращение к теме города. В это время были написаны циклы стихотворений, поэмы, романы, где главными действующими лицами становились Москва и Петербург, где зарождалась своеобразная философия города. Эта тема не обошла стороной и творчество М.А. Булгакова. В романе «Белая гвардия» он создает образ Города, который входит в концепт «Город», представляющий неотъемлемую часть как концептосферы романа «Белая гвардия», так и индивидуально-авторской картины мира писателя.
Выявим семантическое ядро данного концепта. В «Этимологическом словаре» М. Фасмера указывается, что русскому слову город родственными в индоевропейских языках являются украинское город, горожа «забор», албанское garth «забор», готское garts «дом», анализ семантики которых показывает, что денотативно-сигнификативный центр концепта «Город» включает три компонента: 1) «своё, огороженное, защищённое пространство», 2) «главное место», 3) «люди, которые проживают в этом месте» [Фасмер 1996, т. I: 443]. В «Этимологическом словаре русского языка» Н.М. Шанского и Т.А. Бобровой можно найти следующее объяснение происхождения слова город: «Общеслав. того же корня, что жердь, нем. Garten «сад», алб. Garth «ограда» и т. д. Исходное gordъ > город в результате развития полногласия и отпадения в историческую эпоху слабого редуцированного ъ. Первоначально — «ограда, забор», затем — «огороженное место» и далее — «город, крепость»» [Шанский, Боброва 1994: 60].
В латинском языке русскому город соответствует urbs, urbis в значении: 1) «город, окружённый стеной», 2) «население города», 3) «верхняя часть города, городская крепость, кремль, главный оплот, суть», 4) «главный город, столица» [Дворецкий 1976: 1048]. Как видим, в семантике русского и латинского слов общим является значение «огороженное пространство». Действительно, город как структурированное, упорядоченное человеком природное пространство противостоит открытому, безграничному, неокультуренному, а потому опасному и таинственному пространству, подверженному хаосу и смерти. Город, как и дом, есть то, что создано руками человека, значит, он — та часть культуры, которая объективирована в социальном пространстве и одновременно представлена в духовной культуре.
Следует сказать, что каждый город, возведенный на земле, обладает неповторимым обликом. Подтверждением тому становятся слова исследователя Л.И. Лифшица, который в работе «Монументальная живопись Новгорода XIV—XV веков» даёт описание Великого Новгорода: «Даже в XVII веке, в период окончательного запустения, Новгород поражал путешественников обилием своих храмов (выделение наше). Павел Алеппский, посетивший его вместе с посольством антиохийского патриарха Макария в середине XVII века, дал краткую, но яркую пейзажную картину этого дряхлеющего, но всё ещё прекрасного и величественного города. «Вдали показался Новгород. Кругом озера (Ильменя — Л.Л.) множество древних каменных монастырей и церквей; говорят, что в древности по окружности его их было четыреста и что они сооружены богачами этого города. Большая часть их разрушена и покинута». Являясь на протяжении XI—XII веков вторым после Киева городом по величине, богатству и могуществу, Новгород уже к концу XII века опережает столицу Русской земли размахом храмового строительства. Если в Киеве к концу XII века насчитывается пятнадцать монастырей, то в Новгороде в это же время, по подсчётам В.О. Ключевского, их было двадцать.
Из трёхсот двадцати трёх церквей, возведённых за период с X века по 1240 год в пятидесяти двух русских городах, сто двадцать пять церквей были построены в Новгороде. После спада и даже полного прекращения каменного строительства в XIII веке оно возобновляется в XIV веке вновь в ещё больших масштабах. В XIV—XV веках в новгородских летописях мы встречаем почти ежегодные отметки о строительстве храмов. Довольно частыми становятся упоминания и об их росписи.
Такая интенсивная строительная деятельность новгородцев объясняется во многом тем, что уже на ранних этапах истории города инициатива в деле возведения храмов переходит из рук князя в руки епископа и новгородского боярства. Немалое значение здесь имел и своеобразный полицентризм Новгорода, представляющего собой союз первоначально трёх, а затем пяти «концов» — районов города, и традиции возведения храмов на общественные средства, устроение и украшение их как местной святыни, свобода личной инициативы в выборе и приглашении художников-иконописцев и фрескистов.
В городе нет ни одного храма, декор которого повторял бы точно декор другого храма, «в их программе находили отражение актуальные идеи времени, раскрывалась духовная атмосфера эпохи» [Лифшиц 1987: 7—8].
Несмотря на утверждения многих исследователей, которые считают, что булгаковский Город в своей основе имеет архетипы городов Киева и Рима, мы можем говорить, что он уникален и неповторим.
Как уже отмечалось в предыдущем параграфе, то, что есть часть культуры, есть часть космоса. Город (ср. огород, городить, огороженный, отгороженный, разгороженный) — своеобразная граница, созданная человеческими руками и отделяющая хаос от космоса, культуру от варварства, своё от чужого, жизнь от смерти, бытие от небытия. Подобная граница «одновременно является и гранью, отделяющей друг от друга различные онтологические области, и местом, где они встречаются, сталкиваются и проникают друг в друга, где возможен переход человека из одной области в другую, где возможна и его гибель, потеря себя и трансформация, обретение себя иного» [Гурин 2009].
В романе М.А. Булгакова представлены две ипостаси концепта «Город»: «Город-космос» и «Город-хаос», реализующиеся в нескольких планах.
Первый план — топос, то есть определённым образом организованное географическое или физическое пространство: здания (жилые дома, магазины, складские помещения, собор и т. п.), улицы, площади, памятники и пр. Именно так представлен концепт «Город» в повседневном сознании человека. Обратим внимание на лексические средства реализации концепта «Город-космос», образ которого возникает во сне Алексея Турбина. Картину города здесь организуют следующие номинативы:
верхний Город, нижний Город, Днепр; дома в пять, шесть, семь этажей; дым из труб, дымка на улицах, электрически шары, сады, электрические станции, памятник Владимиру на Владимирской горке, Крещатик, храм, цирк, военные училища, тюрьма, кафе, кофейни, рестораны, игорные клубы, оперный театр, клуб «Прах», магазины, телеграф, вокзал, гостиницы.
Некоторые из этих мест, как например, магазин мадам Анжу или гимназия, очень подробно описываются автором в состоянии космоса и //или хаоса:
«Магазин «Парижский Шик», мадам Анжу помещался в самом центре города, на Театральной улице, проходящей позади оперного театра, в огромном многоэтажном доме, и именно в первом этаже. Три ступеньки вели с улицы через стеклянную дверь в магазин, а по бокам стеклянной двери были два окна, завешенные тюлевыми пыльными занавесками» [Булгаков 1989: 93].
В этом отрывке даётся описание магазина в состоянии порядка, космоса, но далее в параграфе мы приведем описание этого же заведения в хаотическом состоянии.
В Городе также есть и газета «Вести», и юмористическая газета «Чёртова кукла», также ставшие неотъемлемой частью жизни горожан.
В самом начале описания Города-космоса автор использует сравнение: «Как многоярусные соты, дымился и шумел, и жил Город» [Булгаков 1989: 70], — которое представляет его как живой организм. Уподобление Города сотам не случайно. Оно напоминает о том, что все в этом Городе жили мирно и дружно, честно работали не покладая рук.
Тот, кто попадает в этот чудесный Город, невольно начинает им любоваться. Такое настроение помогают передать эпитеты: прекрасный, гигантский, безмолвные, спокойные. В этом городе необыкновенны и приятны и запахи, и цвета (электрические шары напоминают драгоценные камни), и звуки (приятное ровное гудение трамваев, мягкий машинный гул внутри каменных зданий). Ощущение размеренности и гармонии не покидает тех, кто находится здесь. Указывая, что ветви деревьев отягчает нетронутый снег, автор подчёркивает, что жизнь здесь идёт своим чередом, и ничто не мешает её спокойному течению. Таким образом, внутренние субконцепты «Красота», «Спокойствие», «Тишина» и «Гармония» характерны в романе М.А. Булгакова и для концепта «Город», и для концепта «Дом».
Булгаковский Город-космос уютен. Исследуя значения слов укромный и уютный, Ю.С. Степанов указывает, что корень -кром- означает «внутренний город, внутреннюю часть города, отделённую от внешней части — посадов, слобод, вообще, от внешнего мира — каменной стеной» [Степанов 2001: 807]. Уютным и красивым Город делает невероятное количество садов: «И было садов в Городе так много, как на в одном городе мира. Они раскинулась повсюду огромными пятнами, с аллеями, каштанами, оврагами, клёнами и липами» [Булгаков 1989: 71]. В момент бегства Алексей Турбин и его спасительница-незнакомка оказываются в лабиринте белых «сказочных» садов, образ которых многогранен.
Во-первых, сад — символ великолепия, порядка и совершенства (таким был сад Алкиноя у Гомера). Он привносит гармонию в отношения человека и природы. Сад противостоит хаосу и разрушению и выполняет охранительную функцию, скрывая беглеца.
Во-вторых, образ сада отсылает нас к Библии, к райским садам, в которых были счастливы первые мужчина и женщина. В саду герой М.А. Булгакова встречает свою любовь — Юлию Рейс. Несмотря на ранение, он счастлив быть рядом с женщиной, в её домике, затерянном среди садов.
В-третьих, опираясь на исследования В.Н. Дёмина [Дёмин 1997], можно обратить внимание на тот факт, что, по представлениям украинского народа, вишнёвые деревья являются издавна почитаемыми, так как обладают доброй волшебной силой.
В-четвёртых, образ сада в романе напоминает нам висячие сады Семирамиды — одно из чудес света: «Сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и, уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен, порою в нежных сумерках царствовал вечный Царский сад» [Булгаков 1989: 71]. Этот пейзаж подчёркивает не только факт чудесного спасения героя, но и возвращает нас к сакральному, сверхъестественному пространству, в которое попадает Алексей Турбин.
Город необыкновенно бел. Весной белым его делают цветущие сады, а зимой — пушистый снег на улицах и деревьях. Необычно яркий — божественный — свет исходит от Города-космоса вечером и ночью, словно защищая его от темноты хаоса: «Вся энергия Города, накопленная за солнечное и грозовое лето, выливалась в свете. Свет с четырёх часов дня начинал загораться в окнах домов, в круглых электрических шарах, в газовых фонарях, в фонарях домовых, с огненными номерами, и в стеклянных сплошных окнах электрических станций...» [Булгаков 1989: 71—72]. Светящийся громадный крест Святого Владимира на Владимирской горке освещает и освящает Город, связывая небо и землю, становясь своеобразным маяком, указывающим путь всем, кто заблудился. Таким образом, можно говорить и о том, что Город, в представлении М.А. Булгакова, есть не техногенное, а сакральное, чистое, светлое, а значит, святое, благое пространство. Он напоминает Град Божий, так как освящён «божественным светом».
Итак, свет — ещё одна важная составляющая булгаковского Города. Содержание этого концепта достаточно глубоко. Как указывает В.Н. Дёмин, само слово свет — древнейшего происхождения и в индоевропейских языках восходит к санскритскому слову зеtа (произносится как [шьвета]) и означает «белый», «светлый», «блестящий», отсюда и русское цвет [Дёмин 1997: 134]. По словам исследователя, «помимо собственно физического смысла, слово свет означает и весь окружающий мир вообще: «весь свет», «целый свет»» [Дёмин 1997: 134]. Основываясь на данном утверждении, можно предположить, что булгаковский Город — это не только огороженное пространство, но и весь «белый свет», который живёт по законам космоса. В подтверждение сказанному можно привести фразеологический оборот Свет во всей Вселенной, в котором свет являет собой космосообразующее начало мироздания. Город, наполненный животворящим светом, вещает о своей космической приобщённости и разрастается до мировых масштабов. Город становится миром. Лишить его света — значит убить в нём жизнь.
С наступлением 1918 года Городу-космосу приходит конец, теперь он начинает жить «странною, неестественною жизнью...» [Булгаков 1989: 72]. Здесь вновь находит отражение антиномия «норма — отклонение от нормы». Если раньше жизнь текла спокойно, то теперь в Городе происходит постоянное хаотичное движение: «Всю весну, начиная с избрания гетмана, он наполнялся и наполнялся пришельцами» [Булгаков 1989: 73], «И всё лето, и всё лето напирали и напирали новые» [Булгаков 1989: 73].
Символическим воплощением Города-хаоса становятся и его новые лики: «Свои давнишние исконные жители жались и продолжали сжиматься дальше, волею-неволею впуская новых пришельцев, устремлявшихся на город... Город разбухал, ширился, лез, как опара из горшка» [Булгаков 1989: 72]. Изначально мифологема Города означает цивилизованное и окультуренное пространство, противостоящее дикому первозданному миру вне Города, поглощённому хаосом. В мифологеме Города всегда предельно значим образ границы (город-городить). Мы видим, как разрушается именно эта граница. Парадоксальным образом разрастание Города не означает здесь окультуривания и космизации внегородского дикого пространства. Напротив, сам Город становится чем-то аморфным и ему угрожает прямая опасность быть поглощённым хаосом.
Как пишет М.А. Булгаков, пока горожане ожидали прихода Петлюры, события в Городе начали идти не по «прямой», «определённой» линии, «они проделывали причудливые зигзаги» [Булгаков 1989: 49]. С окраин потревоженного Города, напоминающего «жемчужину в бирюзе» [Булгаков 1989: 78], доносятся выстрелы пушек, а в нём самом разваливаются военные училища, выборы гетмана проходят в цирке. А через какое-то время все горожане, привыкшие к тишине, трижды услышали «страшный и зловещий звук» [Булгаков 1989: 78] и увидели бежавших окровавленных людей, воющих, визжащих, кричащих страшными голосами» [Булгаков 1989: 79]. Это было первое знамение, предвещавшее приход Петлюры. Второе знамение тоже было «чудовищно», потому что представляло собой убийство «главнокомандующего германской армией на Украине фельдмаршала Эйхгорна» [Булгаков 1989: 79]. Теперь по ночам начинают исчезать люди, а утром их находят убитыми, поэтому даже Василиса понял, что в Городе все стали жить «весьма непрочно». Многие теперь уезжают с насиженных мест, как, например, мадам Анжу, оставляя дома и магазины. А с тех пор, как из тюрьмы был выпущен Семён Петлюра, стало «туманно и страшно кругом» [Булгаков 1989: 83]. «Тревожно в Городе, туманно, плохо...» [Булгаков 1989: 35]. Жизнь стала идти беспорядочно, хаотично. Именно поэтому в магазине «Парижский Шик» «на левом окне была нарисована цветная дамская шляпа с золотыми словами «Шик паризьен», а за стеклом правого окна большущий плакат жёлтого картона с нарисованными двумя скрещенными севастопольскими пушками, как на погонах артиллеристов...» [Булгаков 1989: 94]. Внутри магазина теперь сидит полковник Малышев. Автор подробно описывает обстановку внутри магазина:
«Вокруг полковника царил хаос мироздания. В двух шагах от него в маленькой чёрной печечке трещал огонь, из узловатых чёрных труб, тянувшихся за перегородку и пропадавших там в глубине магазина, изредка капала чёрная жижа. Пол, как на эстраде, так и в остальной части магазина переходивший в какие-то углубления, был усеян обрывками бумаги и красными и зелёными лоскутками материи. На высоте, над самой головой полковника трещала, как беспокойная птица, пишущая машинка, и когда Турбин поднял голову, увидал, что пела она за перилами, висящими под самым потолком магазина. За этими перилами торчали чьи-то ноги и зад в синих рейтузах, а головы не было, потому что её срезал потолок. Вторая машинка стрекотала в левой части магазина, в неизвестной яме, из которой виднелись яркие погоны вольноопределяющегося и белая голова, но не было ни рук, ни ног. Много лиц мелькало вокруг полковника, мелькали золотые пушечные погоны, громоздился жёлтый ящик с телефонными трубками и проволоками, а рядом с картонками грудами лежали, похожие на банки с консервами, ручные бомбы с деревянными рукоятками и несколько кругов пулемётных лент. Ножная швейная машина стояла под левым локтем г-на полковника, а у правой ноги высовывал своё рыльце пулемёт» [Булгаков 1989: 98].
Как видно из описания, в магазине происходит постоянное лихорадочное движение, а рядом с остатками предметов мирной жизни беспорядочно лежат предметы военного быта. Естественно, что около подъезда магазина вместо покупателей «стояла закопчённая и развинченная мотоциклетка с лодочкой» [Булгаков 1989: 94]. Магазин мадам Анжу не единственное место, где всё повернулось с ног на голову. Так, в монастырском доме, что находится в Михайловской переулке, теперь штаб князя Белорукова. А у оперного театра «прямо посередине на трамвайном пути стоял пулемёт» [Булгаков 1989: 162].
Останавливается автор и на описании гимназии, в которой учился Алексей Турбин, его друзья и младший брат Николка: «Восемь лет растил и учил кирпичный покой Турбина и младших — Карася и Мышлаевского» [Булгаков 1989: 106]. Нужно сказать, что в слове покой М.А. Булгаков обыгрывает два значения: 1) то, что здание гимназии было расположено покоем, то есть в виде буквы «П», и 2) то, что жизнь здесь когда-то текла по законам покоя. Хаос не обходит стороной гимназию, именно поэтому Турбину показалось, «что чёрная туча заслонила небо, что налетел какой-то вихрь и смыл всю жизнь, как страшный вал смывает пристань» [Булгаков 1989: 107]. Теперь «с первого взгляда становилось понятно, что это покой мёртвый» [Булгаков 1989: 107]. Тем не менее, и здесь «страшные, тупорылые мортиры торчат под шеренгою каштанов у решётки, отделяющей внутренний палисадник от внутреннего парадного входа», а «в гимназии цейхгауз» [Булгаков 1989: 107]. Хаос проникает и внутрь гимназии, а значит, всё подвергается его воздействию, поэтому «мёртвый покой» превращается в «адовый грохот молотков», а в звуках трубы, «летящих по всей гимназии, грозность была надломлена, а слышна явственная тревога и фальшь» [Булгаков 1989: 116]. А через несколько часов после бегства из Города гетмана даже то оружие, которое установили возле стен гимназии, было убрано и разломано:
«Когда над Городом начал расходиться утренний туман, тупорылые мортиры стояли у Александровского плаца без замков, винтовки и пулемёты, развинченные и разломанные, были разбросаны в тайниках чердака. В снегу, в ямах и тайниках подвалов были разбросаны груды патронов, и шары больше не источали света в зале и коридорах. Белый щит с выключателями разломали штыками юнкера под командой Мышлаевского» [Булгаков 1989: 131].
Страшные события продолжают происходить на улицах Города. Так, Алексей Турбин становится свидетелем того, как по улицам Города идёт похоронная процессия: несут большое количество гробов, в которых хоронят офицеров. «Толпа расплывалась как чернила на бумаге» [Булгаков 1989: 103], — пишет автор. Чёрное пятно, символизирующее хаос, становится всё больше и больше и несёт с собой «развал, кипение и суету» [Булгаков 1989: 107]. Здесь будет уместно добавить, что издалека Город напоминает теперь «огромное чёрное пятно» [Булгаков 1989: 133]. С.П. Гурин считает, что «Город — это сгущающееся, стягивающееся пространство, некая чёрная дыра, притягивающая и засасывающая в себя всё» [Гурин 2009]. А ночью в его «угольной тьме» видны только «то машины с конвоем, то машины с пулемётами» и «патрули, патрули, патрули». В такой темноте никого не видно и только кажется, что «три чернейших тени» движутся куда-то. «Нехорошо» и на Владимирской горке, и во дворце гетмана «неприличная суета».
Город-сад превращается в Город-ловушку, куда попадают горожане, ожидающие прихода Петлюры, Город-лабиринт, из которого с трудом выбираются братья Турбины.
Если город — пространство огороженное, своё, то деревня, поля и лес в сознании автора и его героев — пространство чужое, чуждое горожанам. Подтверждением этой мысли становятся слова самого М.А. Булгакова: «На крестьянские темы я писать не могу, потому что деревню не люблю» [Булгаков 2004: 159].
В романе «Белая гвардия» деревня предстаёт как место, где властвует хаос, ничто. Совсем недалеко от Города стреляют пушки. В деревне находиться опасно, именно гам сосредоточен враг. Он-то и стягивается, «чернея», «к сердцевине Города» со всех сторон ранним зимним утром четырнадцатого декабря 1918 года, надеясь «ударить Город в лоб». «Уже отсвет Рождества чувствовался на снежных улицах» [Булгаков 1989: 32], — говорит автор в начале романа. Но о святом семейном празднике никто и не думает, хотя никто и не может понять, каково настоящее положение Города, ожидающего встречи с войсками Петлюры. С приходом в Город полковника Болботуна жизнь начинает угасать: «начали бухать железные шторы на Елисаветинской, Виноградной и Левашовской улицах. Весёлые магазины ослепли. Сразу опустели тротуары и сделались неприютно-гулкими. Дворники проворно закрыли ворота» [Булгаков 1989: 142], «В лавчонке бухнула штора и сразу скрыла пёстрые коробки с надписью «мыльный порошок» [Булгаков 1989: 178]. В «совершенно мертвенный» переулок попадает и Николка с отрядом, ожидая встретить войска Петлюры. «Улица пустая вообще производит ужасное впечатление» [Булгаков 1989: 207], — именно об этом подумал Алексей Турбин, так же считает автор. Проявлением хаоса является не только мёртвое спокойствие, но и «вертящаяся суета» и движение на улицах Города, которые начинаются после обеда: «Прапорщики, юнкера, кадеты, очень редкие солдаты волновались, кипели и бегали у гигантского подъезда музея и у боковых разломанных ворот, ведущих на плац Александровской гимназии. Громадные стёкла двери дрожали поминутно, двери стонали, и в круглое белое здание музея, на фронтоне которого красовалась золотая надпись: «На благое просвещение русского народа», вбегали вооружённые, смятые и встревоженные юнкера» [Булгаков 1989: 163]. Возникает ощущение, что дома и магазины пытаются спастись: «Мимо Николки прыгнул назад четырехэтажный дом с тремя подъездами, и во всех трёх лупили двери поминутно...» [Булгаков 1989: 178]. Грохот дверей в подъездах раздаётся везде, так как горожане спешат спрятаться дома.
Второй план семантики концепта «Город» составляют проживающие в нём люди. Город обладает определённым настроением, которое характерно для его жителей, недаром говорят о настроении места. Оно складывается из темперамента этноса, его культуры, погодных условий, поэтому можно говорить об эмоциональной составляющей концепта «Город». Если во сне Алексея Турбина читатель проникается состоянием покоя и умиротворения, которое было свойственно горожанам, живущим в спокойном, размеренном ритме, ему хочется попасть в это прекрасное место, то в реальной жизни его охватывает ощущение паники, беспокойства и страха, возникает желание убежать и спрятаться в более надежном месте.
Второй план тесно связан с третьим, который образуют культурные особенности жизни Города — традиции, история, менталитет горожан. Жизнь каждого города наполнена различными историческими событиями, смена которых накладывает свой отпечаток на жизнь горожан. Именно этот пласт концептуального значения особенно интересен для изучения, поэтому он актуализируется в художественной литературе. В итоге Город становится самостоятельным героем романа. В нашей работе мы одновременно рассмотрим второй и третий планы семантического пространства концепта «Город».
Город в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия» персонифицирован. На основе метафорического переноса он становится в сознании человека неким организмом, живущим собственной жизнью. Его жители имеют определённые манеры, характер, менталитет, походку и т. д.; их не спутаешь с жителями других городов. Горожане, с одной стороны, создают настроение и культуру города, с другой — являются носителями городской культуры, традиций, истории. Так, когда читатель погружается в сон Алексея Турбина, он понимает, что в необыкновенном Городе могут жить только необыкновенные люди: «Со ската на скат, покрикивая, ехали извозчики, и тёмные воротники — мех серебристый и чёрный — делали женские лица загадочными и красивыми» [Булгаков 1989: 71]. И хотя жизнь горожан изменчива и делится на дневную и ночную, они живут, соблюдая христианские традиции, трудятся, создают красивые и полезные вещи. Пока здесь обретёт приют каждый, кто попал в пределы этого Города. Здесь рады друзьям и готовы защитить от врагов. Представляется, что жизнь горожан напоминает золотой век, потому что люди не знают ни нужды, ни войн, ни внутренней вражды, ни болезней, ни смерти. Это царство счастья, добра, справедливости и изобилия.
Но с приходом 1918 года в душах горожан зарождается и всё больше растёт ненависть. В Городе начались отдельные случаи разложения в армии. Теперь здесь можно получить страшный удар камнем в спину, стоя в очереди за сахаром. Народ старается как можно меньше времени быть на улицах вечером. Когда началась мобилизация, выяснилось, что, например, у каждого валютчика «грыжа, у всех верхушка правого лёгкого, а у кого нет верхушки, просто пропал, словно сквозь землю провалился» [Булгаков 1989: 61]. В Городе происходят, на первый взгляд, чудесные, странные, ненормальные вещи, исчезает всё и все. Но у этого есть объяснение — многим безразлична судьба Города, Родины, поэтому люди и бегут, стараясь убежать так, чтоб было менее заметно, как сделали это гетман, Тальберг или полковник Щёткин. Когда возле Города появляется Петлюра, многие военные отказались его защищать. Всё реже здесь можно увидеть людей в военной форме, её снимают и прячут, потому что каждому дорога собственная жизнь и каждый снимает с себя ответственность за происходящее. «Странные перетасовки, переброски» происходят в армии, и, конечно же, они безрезультатны. Картина, которая предстала глазам убегающего Николки, показывает, как хаос всё больше и больше охватывает горожан:
«Бежала какая-то дама по противоположному тротуару, и шляпа с чёрным крылом сидела у неё на боку, а в руках моталась серая кошёлка, из неё выдирался отчаянный петух и кричал на всю улицу: «пэтурра, пэтурра». Из кулька в левой руке дамы сквозь дыру сыпалась на тротуар морковь. Дама кричала и плакала, бросаясь в стену. Вихрем проскользнул какой-то мещанин, крестился на все стороны и кричал. <...> В конце Лубочицкой уже многие сновали, суетились и убегали в ворота. Какой-то человек в чёрном пальто ошалел от страха, рванулся в ворота, засадил в решётку свою палку и с треском её сломал. <...> Извозчик на санях вывернул их в сугроб совершенно, заворачивая за угол, и хлестал зверски клячу кнутом. <...> Чем дальше убегал Николка на спасительный Подол, указанный Най-Турсом, тем больше народу летало, и суетилось, и моталось по улицам...» [Булгаков 1989: 178], «На Подоле не было такой сильной тревоги, но суета была и довольно большая. Прохожие учащали шаги, часто задирали головы, прислушивались, очень часто выскакивали кухарки в подъезды и ворота, наскоро кутаясь в серые платки» [Булгаков 1989: 179].
«С испуганным видом» пробегает прохожий и мимо Алексея Турбина.
Далее читатель видит, что невообразимый хаос творится в соборе Софии, где все горожане, напирая друг на друга, слились в одну массу и напоминают какое-то гигантское чудовище:
«Сотни голов на хорах громоздились одна на другую, давя друг друга, свешивались с балюстрады между древними колоннами, расписанными чёрными фресками. Крутясь, волнуясь, напирая, давя друг друга, лезли к балюстраде, стараясь глянуть в бездну собора, но сотни голов, как жёлтые яблоки, висели тесным, стройным слоем. В бездне качалась душная тысячеголовая волна, и над ней плыл, раскаляясь, нот и пар, ладанный дым, нагар сотен свечей, копоть тяжёлых лампад на цепях. Тяжкая завеса серо-голубая, скрипя, ползла по кольцам и закрывала резные, витые, векового металла, тёмного и мрачного, как весь мрачный собор Софии, царские врата. Огненные хвосты свечей в паникадилах потрескивали, колыхались, тянулись дымной ниткой вверх. Им не хватало воздуха. В приделе алтаря была невероятная кутерьма. <...> Страшный бас протодиакона Серебрякова рычал где-то в гуще. <...> Хор, в коричневых до пят костюмах, с золотыми позументами, колыша белобрысыми, словно лысыми, головёнками дискантов, качаясь кадыками, лошадиными головами басов, потёк с тёмных, мрачных хор. Лавинами из всех пролётов, густея, давя друг друга, закипел в водоворотах, зашумел народ. <...> Из придела выплывали стихари, обвязанные, словно от зубной боли, головы с растерянными глазами, фиолетовые, игрушечные, картонные шапки. <...> Из боковых заколонных пространств, с хор, со ступени на ступень, плечо к плечу, не повернуться, не шелохнуться, тащило к дверям, вертело» [Булгаков 1989: 246—247].
С приходом Петлюры богослужение превратилось в фарс. Происходит отречение от религии, её извращение.
Заметим, что картину хаоса, подобную описанной в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия», в 1922 году в Париже видела своими глазами Л.Е. Белозерская-Булгакова. В своих воспоминаниях она делится: «Идет 1922 год. Марка падает. Цены бешено растут. Богатые люди, обладатели валюты, вывозят на автомобилях целые магазины. На улицах появляются нищие всех возрастов: чистенькие старички, инвалиды первой войны. Я видела, как какой-то человек у кассы метро дал одноногому, просящему милостыню, зелёную долларовую бумажку. Надо было видеть, каким счастьем озарилось его лицо». [Белозерская-Булгакова 1990: 63]. Как видим, в этот исторический период хаотичным движением охвачен весь мир.
Подводя итоги нашей работе, нужно сказать, что концепт «Город» — сложное, многоплановое образование. В семантическое ядро концепта «Город-космос» вошли понятия: «Границы», «Огороженное, освоенное пространство», «Защищённость», «Движение». В приядерную зону данного концепта в романе М.А. Булгакова войдут следующие семантические поля:
«Топос (место)», «определённым образом организованное географическое, физическое пространство»
1) Верхний Город, нижний Город
2) Днепр («великая река»)
3) Мосты
4) Дома в пять, шесть, семь этажей
5) Электрически шары
6) Фонари
7) Сады
8) Электрические станции
9) Памятник Владимиру на Владимирской горке
10) Крещатик
11) Храм
12) Цирк
13) Военные училища
14) Тюрьма
15) Кафе
16) Кофейни
17) Рестораны
18) Игорные клубы
19) Оперный театр
20) Клуб «Прах»
21) Магазины
22) Телеграф
23) Вокзал
24) Поезда
25) Трамваи
26) Гостиницы
27) Газета «Чертова кукла»
«Жители»
1) Исконные жители
2) Загадочные и красивые лица женщин
«Атмосфера Города»
1) Приятные запахи (цветов, мёда)
2) Тихие звуки (скрип снега, ровное гудение трамваев, покрикивание извозчиков, безмолвие садов, машинный гул «смягчался и ворчал довольно глухо»)
3) Загадочная дымка
4) Волшебное сияние
5) Разные цвета
Ближайшая периферия концепта «Город» в романе связана с понятием «Матерь городов русских».
Дальняя периферия концепта «Город» представлена образами других городов, которые упоминаются в романе: Москва, Херсонес, Житомир.
Крайняя периферия концепта «Город», равно как и концепта «Дом», неразрывно связана с концептами «Родина», «Родная земля», «Святая земля». В целом, структура концепта «Город» будет следующей (см. схему № 16):
Схема № 16. Структура концепта «Город» в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия»
Итак, в романе М.А. Булгакова «Город» реализуется как Город-космос и Город-хаос. Булгаковский Город-космос репрезентирован субконцептами: «Созидание», «Красота», «Гармония», «Порядок», «Размеренность», «Спокойствие», «Безмятежность», «Молчание», «Нежность», «Белизна», «Свет», «Святость», «Благо», «Уверенность в завтрашнем дне», «Прочность», «Счастье жителей».
Рассматривая булгаковский Город-хаос, можно заметить, что в семантическое поле «Топос (место)», «определённым образом организованное географическое, физическое пространство» войдут не только те номинативы, которые характерны для Города-космоса, но и другие, связанные с изменившейся жизнью Города:
1) Переполненные квартиры
2) Открывшиеся бесчисленные съестные лавки-паштетные
3) Новые кафе
4) Новые театры миниатюр
5) Театр «Лиловый негр»
6) Клуб «Прах»
7) Новые газеты
8) Кафе «Максим»
В семантическое поле «Жители» войдёт номинатив пришельцы:
седоватые банкиры со своими жёнами, талантливые дельцы, домовладельцы, промышленники, купцы, адвокаты, общественные деятели, журналисты, кокотки, честные дамы аристократических фамилий, петербургские бледные развратницы, секретари директоров департаментов, князья и алтынники, поэты и ростовщики, жандармы и актрисы императорских театров, важные и гордые немецкие лейтенанты и майоры, арапы из клубов Москвы и украинско-русские, уже висящие на волоске помещики, тенора-солисты, биллиардные игроки.
В семантическое поле «Атмосфера Города» добавятся номинативы:
1) неприятные запахи: жжёный кофе, пот, спирт, французские духи;
2) громкие звуки: струнная музыка из кабаре, шелест игорных клубов, глухонькие выстрелы;
3) клубы сигаретного дыма;
4) сияние лиц истощённых, закокаиненных проституток.
Город-хаос представлен в субконцептах: «Разрушение», «Уродство», «Дисгармония», «Беспокойство», «Беспорядочное движение», «Неприятные запахи», «Мёртвый покой», «Тревога», «Мрак», «Тьма», «Распутство», «Несчастье».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |