Выводы

Проблема личности, решаемая автором в своих произведениях, тесно связана с проблемой героя. Как бы ни стремился художник слова к изображению «других», свой характер и своя собственная судьба постоянно отражаются в повествовании, убеждая, в том, что литература всегда остается формой исповеди, и это не препятствует ей достаточно часто напоминать проповедь. Автор есть несомненный герой собственного произведения, даже если он стремится активно «не быть» в нем. В судьбах и жизненных позициях Андреева и Булгакова есть общие черты и мотивы. Писатели ушли из жизни, не дожив до 50-летия. Они стали не только авторами романов, повестей и рассказов, но сумели реализоваться в драматургии. Вполне можно говорить о театрах Леонида Андреева и Михаила Булгакова. Оба обладали особым типом юмора и иронии, который порождал не добрый, беззаботный смех, а саркастическое осознание несовершенства жизни. Взгляд на человеческое существование и у Андреева, и у Булгакова был лишен идеализма и спокойного, гармоничного созерцания. В творчестве двух рассматриваемых нами художников слова миф проявлял себя не как форма согласия с традицией, а скорее как возможность новаторства, жесткой полемики с привычным и ожидаемым. Закономерно, что рассказы Андреева «Елеазар» и «Иуда Искариот», его повесть «Жизнь Василия Фивейского», роман Булгакова «Мастер и Маргарита» сложно, а иногда и резко отрицательно оцениваются теми читателями, кто сохраняет церковный взгляд на литературу.

В неомифологических произведениях двух писателей в центре стоит человек рискующий — герой, напоминающий своих создателей. У Андреева этот риск находит выражение в более агрессивной форме. Иуда Искариот превращает жизнь в безжалостный эксперимент, отправляя Иисуса на крест и заставляя человечество в лице учеников определиться в своем отношении к совершающемуся преступлению. Сашка Жегулев разрывает с чистым, невинным детством, становясь участником не менее жестокого эксперимента, в основе которого — жертвоприношение. Сатана из последнего романа тоже в этом ряду: он захотел узнать, какая участь ожидает благодетелей и спасителей человечества. Все они (каждый по-своему) погибают, потому человек в его несовершенстве способен использовать любой героический эксперимент в своих корыстных целях. У Булгакова героем идущим на смертельный риск и не замечающим этого, предстает Иешуа. Мастер пишет о нем роман, который нельзя писать в том месте и в то время, где выпало жить автору ершалаимской истории. Его возлюбленная Маргарита рискует не меньше, становясь ведьмой, который не страшен сам сатана. Впрочем, у Булгакова простые москвичи страшнее сатаны. Нельзя не сказать и о том, что рискует сам автор: создавать в России 30-х годов XX века роман о Пилате и Христе — это очень смелый шаг художника, знающего, что при жизни роман вряд ли будет опубликован. У Андреева ситуация с собственным текстом была более простая: до времен официальной цензуры он не дожил. Интересно, что и Андреев, и Булгаков умерли, не увидев свои романы, посвященные сатане, опубликованными. И еще один важный момент, касающийся проблемы героя. У Леонида Андреева на первом плане оказываются гении злодейства. Михаилу Булгакову важнее показать человека в его обыкновенной низости. Об этом же говорит тот факт, что Булгакову интереснее Пилат, а не Иуда. В образе Понтия Пилата значительно больше повседневной внутренней борьбы. В образе андреевского Искариота акцент сделан на романтическом начале.

Человек под судом — один из самых характерных сюжетов для Андреева и Булгакова. Ученики Иисуса — главные подсудимые в рассказе «Иуда Искариот». И надо признать, что этот суд не знает снисхождения: в речах Иуды те, кто не спас Учителя, теряют право продолжать его дело. В «Дневнике Сатаны» сюжет суда не менее масштабен: правда, личность Фомы Магнуса, собирающегося взорвать человечество, не позволяет признать, что и сам Андреев находится среди суровых судей. В романе «Мастер и Маргарита» под судом — Москва и москвичи, которые измельчали в пошлости и атеизме. Если Понтий Пилат, пришедший из древнего мифа, получает прощение, то современный Булгакову Берлиоз получает максимальное наказание — просто исключается из существования. Как Иуда Искариот, так и Воланд должны сохранять энергию своих негативны архетипов — один олицетворяет самое отвратительное предательство, второй — сатана. Но, по воле писателей, происходит инверсия. Оба становятся судьями, чуждыми милосердия. Оба не любят человечество, но к Иисусу (Иешуа) относятся хорошо. Мотив страдальческой, двойственной любви к Иисусу — один из главных в образе андреевского Иуды.

В романе Булгакова мифологизм не препятствует исторической конкретизации повествования. «Московские главы» интересуют читателя своим гротескным соответствием реальной истории. В «Мастере и Маргарите» миф не поглощает сюжет, имеющий отношение к булгаковскому времени. Андреев менее внимателен к реальным деталям эпохи. Важно, что в фабуле рассказа «Иуда Искариот» остаются только евангельские время и пространство. В романе «Сашка Жегулев» миф настолько влиятелен, что само повествование напоминает некий ритуал, использующий ключевые христианские понятия, а не исторический сюжет, связанный с одним из этапов русской революции. В романе «Дневник Сатаны» конкретика только что происшедшей революции сжимается до символического «деяния» Фомы Магнуса. Бытовая сторона жизни в указанных произведениях Андреева практически исчезает, вытесняя из текста образы обыденности и простого человека. В «Мастере и Маргарите» советский суд представлен в лицах, существуя с мифом на равных правах.

Булгаков — младший современник Андреева, их разделяет всего лишь двадцатилетие. Но отношение к мифу в обществах, в которых живут писатели, принципиально разное. Леонид Андреев умер в самом начале пути, на котором «гонения на мифы» станут обязательными. Поэтому в его произведениях само присутствие мифологического компонента не обсуждается, принимается как данность. Михаил Булгаков в более сложной ситуации. Христианство стало для государства враждебной силой. В высоком значении оно осталось мифом. Но уже первая сцена «Мастера и Маргариты» показывает, что интеллигенция в лице Берлиоза стремится выдать евангельскую историю за опасную фантазию. В понимании А.Ф. Лосева, много сделавшего для отождествления мифа с самой сокровенной реальность сознания, миф — это живой образ существования. От его качества зависит качество самой жизни человека. Для булгаковского Берлиоза миф — выдумка, красивый обман, который необходимо развенчать. Поэтому в романе Булгакова миф не только формирует сюжет, но и постоянно обсуждается в подтекстовом диалоге автора с читателями.

Изучение концепции личности предполагает обращение и к проблемам этического потенциала произведения. Этику Леонида Андреева определенной и проясненной назвать трудно. Создается впечатление, что Андреев хорошо знает, что он не принимает в этом мире, но вот то, что представляется ему позитивным, не так-то легко назвать. Автора «Иуды Искариота» и «Дневника Сатаны» не устраивает лицемерие, ханжество, желание спрятать свои дикие инстинкты за внешним соответствием правилам и порядку. Он активно не согласен с тем, как человек стремится из истории собственного преступления сделать слово о спасении: именно так в «Иуде Искариоте» оценивается христианство. Наверное, в качестве одной из форм идеала предлагается честность, доходящая до жестокости: необходимо безжалостно показывать неудачи рода человеческого. В «Мастере и Маргарите» очень много места отдано гротескному осмеянию безобразий советских москвичей. Но в образе Пилата, Мастера и Маргариты этический идеал значительно яснее, чем в образах андреевского Иуды или Сашки Жегулева. Отсутствие страха — пожалуй, главное, что отличает Маргариту. В том, что трусость — порок, убеждается булгаковский Пилат. А вот мифологическая этика Сашки Жегулева, сознательно превращающегося в жертву за народ, Булгакову осталась чуждой.

Несмотря на мрачное восприятие судьбы и депрессивное отношение к жизни, в андреевской концепции человека есть место пафосу — многословным монологам, шумным проклятиям, преувеличенным чувствам. Например, в романе «Сашка Жегулев» пафос — в особом мифологическом настроении, отличающем повествователя: жизнь русского юноши, ставшего разбойником, истолкована как жертвоприношение «чистого из чистых», взявшего грех народа на себя. В неомифологическом повествовании Булгакова пафоса значительно меньше. Это сказывается и в образе Иешуа, полностью лишенного атрибутов божественности, и в образе Иуды Искариота, у которого нет никакого плана, никакого желания показать людям нечто значительное. Он предает Иешуа лишь потому, что думает только о себе. Достаточно снижена, лишена многословия речь Воланда. Мастера характеризует вдумчивое молчание. К речевой романтизации автор «Мастера и Маргарита» не стремится. Главные герои этого произведения ищут тишину, они заслужили «покой». Этого не скажешь о героях «Иуды Искариота», «Сашки Жегулева», «Дневника Сатаны».

Интересно, что в указанных произведениях Леонида Андреева практически нет места изображению любви мужчины и женщины. В «Иуде Искариоте» герои развиваются в ином направлении. В романе «Сашка Жегулев» главный герой жертвует этим чувством, как, впрочем, и всем остальным ради своей мифологической судьбы. В «Дневнике Сатаны» есть Мария, способна зажечь любовь, но выясняется — что она опытная проститутка, способная самого сатану ввести в заблуждение. В романе Михаила Булгакова любовь главных героев становится мифом, который для автора не менее важен, чем история Иешуа и Пилата.