Михаил Афанасьевич Булгаков родился 3 мая 1891 года в Киеве в семье Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны Булгаковых. Детство и отрочество Михаила Булгакова было безмятежным и радостным. Родители жили дружно, крепкая любовь освещала их совместную жизнь, рождение детей прибавляло им забот и хлопот, но вместе с тем укрепляло чувство ответственности за их судьбы. Писатель Константин Паустовский вспоминал: «Киев, несмотря на существование своего «местного обывателя», был, прежде всего, городом больших культурных традиций. Они существовали и в его семье и, отчасти, в гимназии и, наконец, в киевском университете»1.
Что касается семьи Булгаковых, то Паустовский писал, что она «была очень хорошо известна в Киеве — огромная, разветвленная, насквозь интеллигентная семья. Было в этой семье что-то чеховское от «Трех сестер» и что-то театральное... Такие семьи с большим культурными и трудовыми традициями были украшением провинциальной жизни, своего рода очагами передовой жизни...»2 Так же вспоминала о семье Булгаковых и Татьяна Лаппа при разговоре с Л. Паршиным3.
В семье Булгаковых «все дети росли на свободе, на просторе», «в роскоши природы, зелени, в цветнике, которая разводила мать» (из воспоминаний Надежды Афанасьевны Булгаковой-Земской)4. В самых лучших воспоминаниях детства осталась и просторная дача в Буче, где не было тесноты, всем хватало места, было много зелени, тепла, солнца (может быть, именно поэтому писатель не любил подмосковной дачной жизни, где все казалось убогим, тесным и покрытым пылью). И мать Варвара Михайловна, и отец прививали детям трудолюбие и стремление к знаниям.
Н.А. Булгакова отмечала, что родители «как-то умело нас воспитывали, нас не смущали: «Ах, что ты читаешь? Ах, что ты взял?» У нас были разные книги. И классики русской литературы, которых мы жадно читали. Были детские книги... И была иностранная литература. И вот эта свобода, которую нам давали родители... способствовала нашему развитию, она не повлияла на нас плохо. Мы со вкусом выбирали книги»5. Любовь к хорошим книгам сохранилась у Булгакова на всю жизнь, что подтверждается огромным количеством литературных источников, использованных им при создании своих произведений.
В его к сожалению не сохранившейся библиотеке были, в основном, произведения русских авторов, иностранных — мало. Много отечественных, даже забытых второстепенных писателей (А. Вельтмана, Н. Полевого, А. Апухтина и других), но отражавших уровень и литературный вкус своего времени и сообщавших бездну мелких бытовых подробностей. Особой любовью он любил Салтыкова-Щедрина, Толстого, Пушкина, Гоголя, Достоевского. Позднее П.С. Попов в заметках автобиографического характера записал со слов Булгакова: «Из писателей предпочитаю Гоголя; с моей точки зрения, никто не может с ним сравняться... Читал очень разнообразных авторов; интерес к Салтыкову-Щедрину соединился с интересом к Куперу»6. Вторая жена Булгакова Л.Е. Белозерская вспоминала: «Булгаков любил Чехова, но не фанатичной любовью, свойственной некоторым чеховедам, а какой-то ласковой, как любят хорошего, умного старшего брата. Он особенно восторгался его записными книжками»7. А перед премьерой «Мольера» было напечатано интервью Булгакова в газете «Горьковец» (№ 3 от 15.02.36 г.), где он указал: «...я читаю, перечитываю и люблю Мольера с детских лет. Он имел большое влияние на мое формирование как писателя. Меня привлекала личность учителя многих поколений драматургов, — комедианта на сцене, неудачника, меланхолика и трагического человека в личной жизни»8.
Большую роль в формировании взглядов у будущего писателя сыграл отец Афанасий Иванович Булгаков, доцент Киевской духовной академии. Афанасий Иванович, сын священника, получил духовное образование, сначала учился в семинарии, затем в академии. После академии, в 1886 году, Афанасий Булгаков успешно защитил магистерскую диссертацию и получил звание доцента. За свою жизнь он написал более 250 авторских листов, то есть главным для него было преподавание и научная работа. В свободное время он любил ходить в оперу, играл на скрипке, сам пел, любил музыку и пение. Не чужд был и развлечений: любил кататься на коньках, танцевать, гулять. Он много читал, часто ходил в библиотеку.
Н.А. Булгакова так описала Афанасия Ивановича: «...теперь, оглядываясь на прошлое, я должна сказать: только сейчас я поняла, что такое был наш отец. Это был очень интересный человек, интересный и высоких нравственных качеств... Над его гробом один из его студентов, его учеников, сказал: «Ваш симпатичный, честный и высоконравственный облик». Действительно — честный, и чистый, и нравственный, как сказал его студент. Это повторяли и его сослуживцы. Отец проработал в академии 20 лет и за эти 20 лет у него ни разу не было не только ссоры или каких-нибудь столкновений с сослуживцами, но даже размолвки. Это было в его характере. У него была довольно строгая наружность. Но он был добр к людям, добр по-настоящему, без всякой излишней сентиментальности. И эту ласку к людям, строгую ласку, требовательную, передал отец и нам. В доме была требовательность, была серьезность, но мне кажется, я могу с полным правом сказать, что основным методом воспитания детей у Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны Булгаковых были шутка, ласка и доброжелательность. Мы очень дружили детьми и дружили потом, когда у нас выросла семья до десяти человек. Ну, конечно, мы ссорились, было все, что хотите, мальчишки и дрались, но доброжелательность, шутка и ласка — это то, что выковало наши характеры.
Еще одно качество нам передал отец. Отец обладал огромной трудоспособностью...»9
В 1905 году вышел труд А.И. Булгакова «Французское духовенство в конце XVIII века (в период революции)», где он, изучая идеи французской революции, поддерживал их до того предела, пока они служили укреплению прав человека и торжеству закона, в основе которого должен быть нравственный закон. Судя по тексту статьи, Афанасий Иванович Булгаков был приверженцем христианских идеалов братства, равенства и свободы, он мечтал об устроении общества согласно нравственному закону. Его взгляды были близки воззрениям философов С.Н. Булгакова и Н.А. Бердяева: Царство Божие не может носить земного материального характера. Это была критика марксизма с его земным коммунистическим раем. Позднее Булгаков в своем романе «Мастер и Маргарита» идеальное царство истины и справедливости, о котором говорит Иешуа Га-Ноцри и которое достигается лишь в надмирности, сравнил с карикатурным осуществлением коммунистического идеала в современной Москве. Булгаков писал свой роман в эпоху атеизма и упадка религии, демонстрируя свое негативное отношение к отрицанию Христа и христианства. И в проповеди Иешуа Га-Ноцри главная мысль в том, что нет злых людей на свете и что все люди добрые, включая избивавшего его Марка Крысобоя и предателя Иуды из Кириафа. В этом и заключен истинно-христианский смысл равенства, братства и свободы. Свою приверженность свободе он выразил позднее в письме правительству от 28 марта 1930 года, в котором утверждал: «Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она не существовала, мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я — горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода»10.
После смерти Афанасия Ивановича профессор В.П. Рыбинский писал: «почивший профессор был очень далек от того поверхностного либерализма, который с легкостью все критикует и отрицает; но в то же время он был противником и того неумеренного консерватизма, который не умеет различить между вечным и временным, между буквой и духом и ведет к косности церковной жизни и церковных форм». В надгробной речи один из близких друзей Д.И. Богдашевский вспомнил беседу с Афанасием Ивановичем незадолго до смерти, когда он говорил: «Как хорошо было бы, если бы все было мирно! Как хорошо было бы!.. Нужно всячески содействовать миру»11. Такое отношение к войне и миру позднее просматривалось во многих произведениях будущего писателя.
Смерть отца была одним из самых тяжелых ударов для пятнадцатилетнего Миши. С тех пор в его характере укоренились гордость, чувство собственного достоинства, упрямство, обидчивость, он ощущал себя самостоятельным человеком, независимым от чужих мнений, что во многом определяло его поведение в будущем.
Когда умер отец, матери Варваре Михайловне шел 37-й год, на ней осталось десять человек детей. Она смогла всех вырастить, сплотить, дать образование, что было ее основной идеей. Она всегда говорила, что единственный капитал, который она сможет дать своим детям — это образование. Поэтому будущий писатель получил прекрасное образование, о чем он позднее неоднократно говорил. Другой ее идеей была работа, она считала, что дети не должны бездельничать. Н.А. Булгакова вспоминала: «Она вела нас твердой и умной рукой. Была требовательна. Мать не стесняла нашей свободы, доверяла нам. И мы со своей стороны были с нею очень откровенны. У нас не было того, что бывает в других семьях, — недоверия»12. Она славилась среди родных и знакомых как великолепная воспитательница. Кроме того, она привила детям любовь к театру, выступая режиссером домашних спектаклей.
Из воспоминаний Евгения Борисовича Букреева, соученика Булгакова, известного киевского врача-кардиолога: «Булгаков в то время не был участником всех общественных сборищ. Вы должны знать, в гимназические годы был совершенно бескомпромиссный монархист — квасной монархист. Да-да, так говорилось тогда — не только «квасной патриот», но и «квасной монархист»13. (Позднее один из любимых героев «Белой гвардии» скажет: «Я, — вдруг бухнул Турбин, дернув щекой, — к сожалению, не социалист, а... монархист. И даже, должен сказать, не могу выносить самого слова «социалист». А из всех социалистов больше всех ненавижу Александра Федоровича Керенского»)14.
По его воспоминаниям, в гимназии учились дети разных слоев общества, но «гимназия была известна более либеральным по сравнению с другим заведениями уровнем» и, пытаясь оценить умонастроения Булгакова того время конкретно в стенах Первой гимназии, он говорил: «Можно сказать, он придерживался правых взглядов, но умеренного порядка». По его словам, выражались такие взгляды пассивно — нелюбовью к каким угодно сборищам, выступлениям, публичному объявлению своих взглядов и соображений.
Далее тот же Букреев неоднократно подчеркивал: «Повторяю, он был совершенно аполитичен... В гимназических скандалах участвовал, сидел потом в классах после занятий по два-три часа, это он все проделывал, как и все. Но от любых форм общественной жизни совершенно уклонялся...»15. Позднее, в романе «Белая гвардия» Турбин будет с иронией назван Николкой «незаменимым человеком, оратором», то есть эта роль непривычна для Турбина, так же как и для молодого Булгакова.
Позднее при разговорах о той поре с С.А. Ермолинским Булгаков рассказал ему о встрече с одним писателем, с которым учился в гимназии: «Помню, помню вас, Булгаков! Вы были заводилой! Я старше вас, но до сих пор на слуху ваш беспощадный язык!.. Вы гремели на всю гимназию!..» На что Булгаков отвечал: «По-моему, я не гремел, всего-навсего оборонял свою независимость»16.
Таким образом, устои семьи, домашняя, семейная закваска — сдержанное отношение к иноверцам, естественный для семьи преподавателя Духовной академии консерватизм, то есть спокойное восприятие существующего порядка, нежелание колебать устои — в таком мире воспитывался будущий писатель. Позднее, когда фактически изменилась действительность, перенеся столько потрясений и невзгод, Булгаков, оценивая свое творчество, сам написал в письме правительству — «глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставление ему излюбленной и Великой Эволюции»17.
Если говорить о национальной самоориентации молодого Булгакова, то главным для него было общее прошлое — Киевская Русь, в чем и проявился его квасной монархизм, позднейшие разделения и национальное формирование для него как бы не имели значения. Сестра писателя Надежда Афанасьевна Земская рассказывала, показывая старые фотографии: «А это М.Ф. Книпович, мой тогдашний жених. Он был щирый украинец, как тогда говорили, то есть настроенный очень определенно; я тоже была за то, что Украина имеет право на свой язык. Михаил был против украинизации, но, конечно, принимал Книповича как друга дома...»18. Надо отметить, что и отец писателя занимал умеренную, серединную, возможно, примиряющую позицию, а авторитет отца был для Миши очень велик.
При жизни отца уклад в семье был очень строгим, по воскресеньям читали Евангелие. Над гробом А.И. Булгакова один из его учеников вспоминал, что покойный говорил: «я — прежде всего христианин!», что «его высший религиозный интерес, соединявший в себе и церковность, и настроение, был для него не одним из многих интересов его жизни, а как бы самым существом его жизни», что он верил — «и теперь, когда, кажется, кругом вас все возмутилось против вас и ваших верований, возможно наивно-чистое, религиозно-цельное христианское мировоззрение...»19
Для молодого Булгакова это было уже невозможно. Букреев вспоминал, что студенты вообще в те годы были совершенно индифферентны к религии, тем более, медики. Вообще годы обучения в университете — это годы решения многих мировоззренческих вопросов. К ним относился и вопрос и вере и неверии, который волновал всех молодых Булгаковых и окружающую их молодежь. Выбранная профессия врача, занятия на медицинском факультете, знакомство с дарвиновской теорией происхождения человека, воздействие отчима-врача, веяния времени — все это оказало свое действие. В марте 1910 года в своем дневнике сестра Булгакова Надежда Афанасьевна зафиксировала отход старшего брата от обрядов и его решение религиозных вопросов в пользу неверия. Хотя Татьяна Лаппа позднее вспоминала, что он, действительно, никогда не молился и не ходил в церковь, не было у него и крестика, но он верил и был суеверный, а самой страшной считал клятву смертью, и за нарушение ее обязательно будет наказание. Образ смерти вообще для него был одним из самых важных. Н.А. Земская вспоминала, что через всю комнату Михаила «по оштукатуренной стене было написано по латыни: Quod medicamenta non sanant, mors sanat... (Что не излечивают лекарства, то излечивает смерть) — это очень серьезное изречение, говорящее о том, что Михаил очень много думал о смысле жизни, о смерти. Смерть ненавидел, как и войну. Войну ненавидел. Думал о цели жизни.., ставил вопрос о том, кем же, каким же должен быть человек...»20
В апреле 1913 года Михаил Булгаков повенчался с Татьяной Лаппа, поступив против воли своей матери, настаивавшей на том, что ему надо учиться и жениться еще рано. В письме от 30 марта 1913 года мать писала своей дочери Наде, что молодые подходят друг другу по безалаберности натур. Они жили беззаботно, тратили сразу все деньги, ходили на оперу и концерты, в кафе и рестораны, бильярдные и кино, чем неоднократно вызывали недовольство матери. Это были времена «легендарные», а потом «внезапно и грозно наступила история», Булгаков указал и время — «10 часов утра 2 марта 1917 года», но ее первые признаки проявились намного раньше, когда началась Первая мировая война.
Михаил стал работать в Саратовском госпитале, который открыла Евгения Викторовна Лаппа, мать Татьяны. В начале 1915 года Михаил Булгаков испытал второе после смерти отца тяжелое потрясение. На его глазах застрелился друг Борис Богданов. Причины были самые различные, но Михаила больше беспокоило то, что его медицинских познаний оказалось недостаточно для спасения умирающего друга. Однажды он сказал Тасе: «Плохим специалистом в медицине вообще быть нельзя. Ну еще можно быть средним инженером или техником, а врачом — нельзя. Врач занимается главным — здоровьем людей. И я стану хорошим врачом. Тебе за меня никогда стыдно не будет!»21 И, действительно, он зарекомендовал себя отличным работником.
После выпуска, еще не получив диплом врача, Булгаков добровольно поступил в Красный Крест и работал в прифронтовых госпиталях Юго-Западного фронта. Почти весь выпуск был командирован по земствам. Булгаков получил направление в Смоленскую губернию, д. Никольское, его служба официально началась с 27 сентября 1916 года. В справке, выданной Булгакову после его перевода в Вязьму, было указано, что в среднем каждый день он принимал около 40 человек, провел несколько операций. Кроме того, было сказано, что за это время он «зарекомендовал себя энергичным и неутомимым работником». Уроженец большого культурного города, любящий и знающий искусство, большой знаток и ценитель музыки и литературы, а как врач склонный к исследовательской лабораторной и кабинетной работе, Михаил Булгаков, попав в глухую деревню, в совершенно непривычную для него обстановку, стал делать свое трудное дело так, как диктовало ему внутреннее чувство, его врачебная совесть. Врачебный долг — вот что определяло его отношение к больным. Он относился к ним с подлинно человеческим чувством, он жалел страдающего человека и хотел ему помочь, чего бы ни стоило лично ему. Именно здесь, спасая больного дифтерией ребенка, он сам заразился, в результате для снижения боли и зуда он принимал морфий, что привело к привыканию и долгой наркотической зависимости. Татьяна Лаппа позднее вспоминала, что «эта полоса была ужасная. Отчего вот и бежали мы из земства... Он был такой ужасный, такой, знаете, какой-то... такой жалкий был... Я знаю, что там у него было самое ужасное настроение... Да, не дай Бог такое...»22
18 сентября 1917 года он добился перевода в Вязьму, где условия для работы и проживания были намного лучше. Там же они застали и октябрьские события. Трудно сказать, о чем думал Булгаков в то время, но если вспомнить автобиографичность Турбина, то эти мысли были отражены так: «Старший Турбин, бритый, светловолосый, постаревший и мрачный с 25 октября 1917 года...»23.
Уцелевшие документы жизни Булгакова 1917/1918 годов свидетельствуют о том, что, прежде всего, он хотел освободиться от военной службы, покинуть Вязьму и вернуться в Киев. Возможно, что он не хотел быть мобилизованным. Долгожданное освобождение было выдано лишь 22 февраля 1918 года, в удостоверении Вяземской уездной земской управы отмечалось, что он «заведывал инфекционным и венерическим отделениями и выполнял свои обязанности безупречно»24.
Итак, Булгаков возвращался в Киев. Его физическое состояние, как и душевное, оставляло желать лучшего. От пристрастия к морфию избавиться так и не удалось, часто повторялись приступы тяжелой душевной депрессии, ему казалось, что он сходит с ума, боялся, что все это станет известно окружающим. Все это с медицинской точностью он позднее описал в рассказе «Морфий»25. Его жена тоже была измучена всеми обстоятельствами и мечтала скорее вернуться в Киев. Но они вряд ли до конца осознавали, что это был уже другой город, другой мир, Киев уже не был частью России. Все, что произошло в Киеве за 1918 год, все смены власти, сомнения, боль, противоречия и душевные муки позднее Булгаков описал в «Белой гвардии», а чуть раньше — в фельетоне «Киев-город» (1923 г.)26. Этот фельетон помог восстановить биографию писателя, который утверждал, что всего в Киеве в революцию и гражданскую войну было 14 переворотов, а 10 из них он сам лично пережил. В «Киев-городе» еще слышались надежды на возрождение царственного города Киева, с чем связан и мотив покоя, получивший свое завершение в романе «Мастер и Маргарита», где Мастеру был уготован «великий покой».
Булгаков занялся частной практикой, принимал венерических больных. Заработок был не очень большой. Постепенно, с помощью жены он полностью отвык от морфия, как врач, он понимал, что это было чудом. Однако семейные отношения были уже не такими радужными.
Чтобы попытаться представить, перед каким выбором стоял Булгаков и его окружение, как разобраться в противоборствующих силах и различных течениях, выясним, какие варианты возможных действий имелись в наличии. Обстановку в Киеве 1918 года А.И. Деникин в четвертом томе «Очерков русской смуты» описывал следующим образом: «Формирование вооруженной силы, на что было получено гетманом разрешение германского правительства еще в бытность его в Берлине, представляло, однако, непреодолимые трудности. Всеобщий набор, на котором настаивал военный министр Рагоза, не обещал никакого успеха и, по мнению гетманских кругов, мог дать ярко большевицкий состав. Формирование классовой армии — «вольного казачества» из добровольцев-хлеборобов — имело уже плачевный опыт, в виде почти разбежавшейся сердюцкой дивизии. Составленный в генеральном штабе проект формирования национальной гвардии при сечевой дивизии, с ее инструкторами, готовил явно вооруженную силу не для гетмана, а для УНС (Украинского национального союза) и Петлюры... Вообще все формирования на национальном принципе встречали резкий бурный протест в российском офицерстве, которое отнюдь не желало драться ни за гетмана, ни за самостийную Украину»27.
5 декабря 1918 года вышел закон о призыве родившихся с 1 января 1889 г. по 31 декабря 1898 г., что относилось и к Михаилу Булгакову и к его младшему брату Николаю. Но они, скорее всего, не торопились записываться в гетманские войска. Тем не менее, по воспоминаниям Татьяны Николаевны, Булгаков вместе с младшими братьями уходил защищать город, еще не зная, что 14 декабря гетман бежал с немцами: «К нему приходили тогда разные люди, совещались и решали, что надо отстоять город. И он ушел. Мы с Варей вдвоем были, ждали их. Потом Михаил вернулся на извозчике, сказал, что все было не готово и все кончено — петлюровцы уже вошли в город. А ребята — Коля и Ваня — остались в гимназии. Мы все ждали их, а они к петлюровцам попали в ловушку»28.
Воспоминания очевидцев о ситуации в Киеве того времени во многом схожи. Татьяна Лаппа вспоминала: «...Я вам скажу, по-моему, ждали белых. Это интеллигенция, а как другие, я не знаю... А боялись Петлюру. И страшно боялись большевиков, тем паче. Но когда пришли белые, то было разочарование. Страшное было разочарование у интеллигенции. Начались допросы, обыски, аресты... Спрашивали, кто у кого работал... А красные, красных сначала страшно боялись, но так, вроде бы ничего. Когда они во второй раз пришли, их не так уже ненавидели»29.
А И. Эренбург, проживший в Киеве год с осени 1918 по ноябрь 1919 г., писал, что «менялись правительства, порядки, флаги, вывески. Город был полем гражданской войны: громили, убивали, расстреливали, никто не знал, кто кого завтра будет расстреливать, чьи портреты вывешивать, а чьи прятать, какие деньги брать, а какие постараться вручить простофиле», в Киеве ходили самые невероятные слухи, что «у союзников имеются ультрафиолетовые лучи»30. Об этих лучах писал и Е.Б. Букреев, и Н. Ушаков и другие. Действительно, был приказ о фиолетовых лучах, которые должны были применяться против большевиков. Вполне возможно, что красный луч в «Роковых яйцах», луч жизни профессора Ефросимова в пьесе «Адам и Ева» имеют в основе именно эту киевскую легенду. Обстановку проясняет и письмо М.А. Булгакова Н.А. Земской: «Недавно в поездке в Москву и Саратов мне пришлось видеть воочию то, что больше я не хотел бы видеть. Я видел, как толпы бьют стекла в поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве. Видел голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров, видел газетные листки, где пишут в сущности об одном: о крови, которая льется и на юге и на западе и на востоке...»31
В январе 1919 года на военную службу стали призываться врачи. Был мобилизован и Булгаков. Город ждал прихода большевиков. В дневнике неизвестного врача, коллеги Булгакова была сделана запись 27 января 1919 года: «...Всюду только дорожные разговоры. Эх, как на душе мерзко! До того истрепались нервы, и до того душа сыта всякими политическими сенсациями, что жизнь опять потеряла всякую ценность. Она стала просто безразличной»32.
Это же специфическое настроение — потерю ощущения ценности жизни — можно почувствовать и в «Необыкновенных приключениях доктора» и в рассказе «Я убил», где настроения жителей города рисовались так же, как и в дневнике доктора: «Из-за Днепра наступали и, по слухам, громадными массами, большевики, и, нужно сознаться, ждал их весь город не только с нетерпением, а я бы даже сказал — с восхищением. Потому что то, что творили петлюровские войска в Киеве в этот последний месяц их пребывания, — уму непостижимо... Все в каком-то томлении, глаза у всех острые, тревожные...»33.
Однажды в разговоре с женой Тасей Булгаков сказал: «Человек ни за что убивает человека. Иногда мне кажется, что самое страшное на земле чудовище — это человек. Внешне он может выглядеть даже неглупым и незлым, но если даст волю своим низменным звериным инстинктам, то может стать хищным зверем»34.
Историки подтверждают достоверность событий, описанных в «Необыкновенных приключениях доктора», а исследователи творчества Булгакова, доказывают, что настроения доктора N и доктора Булгакова в основном совпадают. Соответственно, это единственное произведение, где Булгаков признавал свою службу в гетманской, петлюровской, белой и красной армии, немного изменив хронологию событий.
Из «Необыкновенных приключений доктора» можно сделать вывод, что военные приключения — не для Булгакова. Он столько всего насмотрелся, столько крови, тяжких ран, мучительных нечеловеческих страданий, он никак не мог разобраться во всей этой суматохе, когда его мобилизовала уже «пятая по счету власть». И все-таки в феврале 1919 года решение окончательно созрело, он больше не мог служить в белой армии, не хотел больше мотаться по военным дорогам: «Сегодня я сообразил наконец... Я сыт по горло и совершенно загрызен вшами. Быть интеллигентом вовсе не значит обязательно быть идиотом... Довольно!..»35
Мы считаем, именно потрясения этих дней, связанные, очевидно, с вынужденным присутствием при убийствах, которым он не мог помешать, оказали огромное воздействие на социально-политические взгляды Булгакова, занявшего решительную антивоенную позицию: «Проклятие войнам отныне и вовеки!». К тому же в творчестве Булгакова появилась и стала развиваться тема личной вины и личной ответственности, которая тревожила его до самой смерти. Опыт гражданской и последующих войн только усилили эти настроения.
Итак, в конце ноября — начале декабря 1919 г. Булгаков был отправлен во Владикавказ. Наиболее убедительно об этом периоде жизни писателя говорится в книге Д. Гиреева «Михаил Булгаков на берегах Терека»: «События в жизни Булгакова носили глубоко драматический характер. Ему приходилось не только спасаться от гибели, но и решать очень важные вопросы как личного, так и общественного плана. Принятые решения выражали отношение молодого писателя к политическим взглядам современности, указывали место в том великом противостоянии социальных сил, которое привело к гражданской войне в России. Они определяли дальнейший путь его как человека и гражданина»36.
По нашему мнению, именно в это время в жизни М. Булгакова завязался сложный узел мировоззренческих противоречий и трудных обстоятельств. Сложность заключалась в том, что надо было разобраться в политическом характере тех событий, в гуще которых он очутился. Надо было многое понять и, прежде всего, понять самого себя. Он отвернулся от деникинского балагана, но еще не осознал полнейшего краха интеллигенции, связавшей свою судьбу с белым движением. Должно быть, свой внутренний идейный путь Булгаков прошел неоднозначно. Если вспомнить, то в Киеве он надеялся пожить в мире, открыл частную врачебную практику. Он не хотел вмешиваться в политическую жизнь, в которой трудно было разобраться. Ему нужна была спокойная человеческая жизнь. Но внешний беспокойный и бурный мир вмешался в эти планы и Булгакову приходилось рисковать, к тому же два брата, увлеченные идеей спасти Россию ушли в белую гвардию и пропали без вести. Надежды матери Варвары Михайловны были только на старшего сына Михаила. И он уехал на Кавказ, дав клятву матери, что поможет братьям. Так, он — человек самой мирной профессии, был вынужден бросить свой дом и уехать неизвестно куда в поисках неизвестно чего.
Однозначно сказать о взглядах Булгакова того времени нельзя. Это объясняется тем, что он должен был скрывать свою службу в белой армии. И, кроме того, он не мог открыто высказывать своих политических убеждений, так как можно было пострадать как за критику советской власти, так и за бурное ее восхваление. Поэтому полагаться можно только на тексты его произведений.
В ноябре 1919 года в газете «Грозный», издаваемой Осведомительным агентством при деникинском правительстве во Владикавказе, Булгаков напечатал фельетон «Грядущие перспективы». В последующие годы Булгаков тщательно скрывал этот начальный период своего печатания. Фельетон дал представление о его политических взглядах того времени, тут же предельно обнажена гражданская позиция автора. Мысль о будущем России — главный мотив фельетона. Уже тогда он видел поражение белых войск, сознавал, что власть большевиков установилась надолго, что счастливая жизнь может быть лишь у внуков.
Все, что пережил автор в эти два с половиной года, было отражено в этой статье в мрачных и безнадежных тонах. Два понятия главенствовали в этой статье: «безумие» и «плата». То есть прошлое и настоящее — это «безумие», а будущее — это «плата». Мотив вины и расплаты, вины общенациональной и личной берет начало уже в первом печатном труде. В опубликованном через три года рассказе «Красная корона» сохранятся оба этих мотива, когда старуха-мать говорит: «Ты уже умный и давно уже понимаешь, что все это — безумие»; «Да. Вот сумерки. Важный час расплаты»37.
Еще один мотив его первой публикации — сравнение пути Отечества с развитием западной цивилизации, когда Европа уже залечивала раны, нанесенные войной: «На Западе кончилась великая война великих народов. Теперь они зализывают свои раны.
Конечно, они поправятся, очень скоро поправятся!
И всем, у кого, наконец, прояснился ум, всем, кто не верит жалкому бреду, что наша злостная болезнь перекинется на Запад и поразит его, станет ясен тот мощный подъем титанической работы мира, который вознесет западные страны на невиданную еще высоту мирного могущества»38.
А далее подчеркивалось, что «наша несчастная родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую ее загнала «великая социальная революция». По сравнению с Западом, который будет вознесен «на невиданную еще высоту мирного могущества», будущее России представлялось Булгакову весьма мрачным. Он утверждал, что «безумство двух последних лет толкнуло нас на страшный путь, и нам нет остановки, нет передышки. Мы начали пить чашу наказания и выпьем ее до конца». Он предрекал о расплате «за безумство мартовских дней, за безумство дней октябрьских, за самостийных изменников, за развращение рабочих, за Брест за безумное пользование станков для печатания денег... за все!
И мы выплатим. И только тогда, когда будет уже очень поздно, мы вновь начнем кой-что созидать, чтоб стать полноправными, чтобы нас пустили опять в версальские залы.
Кто увидит эти светлые дни?
Мы?
О нет! Наши дети, быть может, а может быть и внуки, ибо размах истории широк, и десятилетия она так же легко «читает», как и отдельные годы.
И мы, представители неудачливого поколения, умирая еще в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям:
— Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию!»39.
Булгаков как писатель-пророк обозначил все основные проблемы российского общества XX века, к сожалению, оставшиеся актуальными и не разрешенными и сегодня. Он предсказал печальную судьбу своего поколения, всей русской интеллигенции, когда «жизни не будет, а будет смертная борьба», говоря о будущем под пятой большевиков, хотя это поколение до революции и до войны, как написано в «Киев-городе», казалось ему и сверстникам «беспечальным». Фактически он предвидел последующее развитие России, его печальные результаты, дальнейшее отставание от уровня западной цивилизации.
Такие взгляды основаны на том, что Булгаков пережил в эти годы. Он видел бессмысленную бойню, трагедию мирного населения, жестокость контрразведки. Этого нельзя было остановить отвагой, заменить героизмом. Он считал, что вражда между большевиками и белой армией зашла слишком далеко, чтобы закончиться миром. Все это впоследствии отразилось на страницах его произведений. Полковнику Най-Турсу в «Белой гвардии», который был для Булгакова «идеалом русского офицерства» даны перед смертью программные слова, которые повторил потом Алексей Турбин: «Унтер-офицер Турбин, брось геройство к чертям!». Осмысление трагедии революции и братоубийственной войны стало ведущей темой его творчества на протяжении всех 20-х годов. В разговоре с женой он говорил: «...наше офицерство научилось воевать с чужеземцами, а как получится со своим народом — не знаю...»40 События гражданской войны отражались во многих произведениях Булгакова. И убеждения в губительности войн для всех воюющих сторон писатель сохранил до конца своей жизни.
Когда в 1920 году Владикавказ был занят красными, Булгаков устроился на работу в подотделе искусств. Он совсем отказался от врачебной практики, бесповоротно считая себя писателем и драматургом. В субботу 15 февраля 1920 года начала выходить газета «Кавказ», где в списке среди прочих числился и М. Булгаков. Спустя много лет, отвечая на вопросы биографа П.С. Попова, Булгаков сказал: «Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе»41. Все, что было до 1920 года, подлежало забвению.
«Революционный заказ» Булгаков выполнял несколько своеобразно. Он не прославлял Октябрьскую революцию, а показывал события, которые ей предшествовали. Так, в «Братьях Турбиных» действие происходило во время революции 1905 г., в «Сыновьях муллы», как благо для Кавказа, показана победа февральской революции. Если в «Грядущих перспективах» Булгаков осудил февраль, то теперь, при власти красных, писатель был вынужден прославлять февральскую революцию, а не октябрьскую, чтобы не умереть с голоду. Кроме того, еще в одной пьесе «Парижские коммунары», текст которой не сохранился, можно предположить о симпатии к коммунарам со стороны автора, вызванную жестокой расправой, учиненной над ними правительственными войсками. Эти взгляды автора просматриваются в письме Н.А. Земской с редакционными поправками в конце мая 1921 г.
Булгаков говорил всегда то, что накопил за годы самостоятельной жизни, делился всем, что умел и знал, не приспосабливаясь ко вкусам тех, кто только что пришел к власти. Поэтому постепенно назревал конфликт между ним, новым читателем и зрителем. Так, в начале 1920 года во Владикавказе состоялся диспут о Пушкине. Сам Булгаков, вероятно, из-за цензуры отзывался о диспуте глухо, утверждая лишь, что положил на обе лопатки докладчика Г.И. Астахова, на славу обработавшего Пушкина за «белые штаны», за «вперед гляжу я без боязни», за камер-юнкерство, за холопскую стихию, вообще за «псевдореволюционность и ханжество», за неприличные стихи и ухаживание за женщинами», а в заключение предложившего «выкинуть Пушкина в печку»42. Позднее в «Записках на манжетах» Булгаков довольно точно передал суть доклада Астахова, что Пушкин — типичный представитель либерального дворянства, пытавшегося «примирить» рабов с царем.
Булгаков, в свою очередь, говорил о великом значении Пушкина для развития русского общества, о революционности его духа, о связях с декабристами: «В истории каждой нации есть эпохи, когда в глубине народных масс происходят духовные изменения, определяющие движения на целые столетия. И в этих сложных процессах качественного обновления нации немалая роль принадлежит искусству и литературе... Великие поэты и писатели потому и становятся бессмертными, что в их произведениях заложен мир идей, обновляющих духовную жизнь народа. Таким революционером духа русского народа был Пушкин...»43. Обсуждая диспут с женой Тасей, Булгаков говорил: «...порой мне кажется, что эти полуграмотные, малообразованные представители цеха поэтов, пользуясь победой революции, хотят столкнуть с пьедестала действительно великих писателей, чтобы занять их место. Таланта, чтобы даже на шаг приблизиться к великим, у них нет. Уповают на свое пролетарское происхождение, физическую силу. Меня поражает их наивность, а вернее — глупость»44. Он считал, что памятник, который они возводят себе таким образом, непременно рухнет.
Для Булгакова пушкинская тема явилась поводом утвердить принципы гуманности, осудить убийство и насилие, призвать к соблюдению христианской заповеди «не убий». Многие на диспуте были за Булгакова, но это имело для него печальные последствия. В «Записках на манжетах» свое изгнание из подотдела искусств и последующий спешный отъезд из Владикавказа писатель связал именно со своим выступлением на Пушкинском диспуте, после которого власти стали считать его не только бывшим (т. е. утратившим свое положение в результате революции), но и «общественно опасным».
15 апреля 1920 года в кинемо «Гигант» состоялся митинг на тему «Что такое Советская власть?», на котором один из выступающих Киров отметил, что «был сильно удивлен теми настроениями, которые еще существуют у местных обывателей. Они ничему не научились. Они все еще думают, что Советская власть — временная, что она уйдет — они все еще шипят на всех углах и перекрестках, они забывают о том, что советская власть это неизбежность, это история, и что ее не предотвратить никакими усилиями»45. Булгаков, очевидно, все больше осознавал эту неизбежность.
В эту переломную эпоху главным для Булгакова оставался страх за жизнь и стремление сохранить ее, потому что жизнь для него — это самая большая ценность.
В октябре 1920 года в театрах шла пьеса «Братья Турбины», о которой сам автор писал 1 февраля 1921 года в письме брату Константину: «написанная наспех, черт знает как, четырехактная драма». Далее, в этом же письме он писал: «Жизнь моя — мое страдание... Судьба-насмешница. Все делаю наспех. В душе моей печаль. Но я стиснул зубы и работаю днями и ночами. Эх, если бы было где печатать!»46. Кроме этой пьесы во «владикавказский» период он написал пьесы «Глиняные женихи», «Парижские коммунары», «Сыновья муллы», «Записки на манжетах». В 1923 году, в Москве, Булгаков уничтожил свои экземпляры всех этих пьес, потому что считал, что в смысле бездарности это было нечто особенное.
Он упорно думал об отъезде, даже не зная точно, куда ему предстоит ехать: в Москву или на Черное море, или еще куда-нибудь... О своем положении особенно отчетливо он написал в письме сестре Вере от 26 апреля 1921 года: «Не могу выразить, как иногда мучительно мне приходится. Думаю, что это вы поймете сами... Дело в том, что творчество мое разделяется резко на две части: подлинное и вымученное...»47
В июне 1921 года он писал уже из Тифлиса. Затем они переехали в Батум, где положение их не улучшилось. Сначала Татьяна Николаевна, а позднее, в сентябре 1921 года и сам Булгаков перебрались в Москву.
Таким образом, в результате проведенных исследований можно сделать вывод, что на становление и формирование общественно-политических взглядов Булгакова повлияли следующие факторы. Основные черты характера будущего писателя были заложены в семье. Большое влияние на него имел его отец Афанасий Иванович, статский советник, преподаватель Киевской Духовной Академии по кафедре историй западных вероисповеданий. Взгляды отца, отражавшие идеи христианства, истинного равенства и братства, мира и покоя нашли отражение в произведениях Булгакова. После смерти отца мать Варвара Михайловна постаралась продолжить традиции и воспитывала детей в атмосфере любви и дружбы, дала им соответствующее образование, о чем Булгаков позднее неоднократно вспоминал.
Михаил очень любил своих братьев и сестер, несмотря на возникающие между ними иногда разногласия. Для него всегда были важны культура и среда, его воспитавшие, профессорская семья и интеллигентные киевские друзья и знакомые, газеты и журналы, прекрасная домашняя библиотека, гимназия и университет, театры, первые литературные опыты и, конечно, книги. Он был воспитан в понятиях чести, преподанных лучшими представителями русской литературы. Он глубоко уважал писательский труд.
Он всю жизнь оставался лириком именно потому, что хранил воспоминания детства, это чувство особенного домашнего уюта. События 1918—1919 гг., когда в Киеве власть переходила из рук в руки, разбросали детей Булгаковых в разные концы. Так кончилась эпоха безоблачной, радостной и полной надежд жизни. Квартира на Андреевском спуске, которая позднее будет увековечена в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных», безвозвратно утрачена. Дача в Буче сгорела. Гнездо было разрушено. А после смерти матери Булгаковы потеряли объединяющую их сердцевину.
Однако именно эти воспоминания остались для Булгакова источником душевных сил, идеалом жизни, к которой он стремился. Они постоянно питали творчество писателя. Л.Е. Белозерская-Булгакова писала в своих мемуарах: «Юмор, остроумие, умение поддержать стойкость — все это закваска крепкой семьи. Закваска в период особенно острой травли оказала писателю Булгакову немалую поддержку»48. Детские и юношеские впечатления не только давали материал для творчества, но формировали мироощущение Булгакова. Он до конца жизни ненавидел хаос, разруху, беспорядок. Тяга Булгакова к домашнему уюту неоднократно отмечалась биографами. Этим он резко отличался от многих писателей 1920-х годов, для которых революционные перемены, сметавшие старый быт, были желанными. Лирические отступления встречаются в самых разных его произведениях: «Белой гвардии», «Мастере и Маргарите», «Театральном романе» и других. Эти отступления проникают в самое сердце читателя, вызывая сочувствие к автору, его боли и тоске.
Пережитые события гражданской войны также оказали влияние на становление социально-политических взглядов Булгакова. Страдания людей, боль, кровь, суматоха, противостояние социальных сил способствовали тому, что писатель на всю жизнь занял решительную антивоенную позицию, он видел бессмысленность войны, ее последствия и мрачное будущее России. Уже тогда, сознавая поражение белых войск, писатель предвидел, что власть большевиков установилась надолго. Булгаков как писатель-пророк увидел основные проблемы российского общества XX века, к сожалению, оставшиеся актуальными и не разрешенными сегодня. Он предсказал печальную судьбу своего поколения, всей русской интеллигенции.
Став писателем, он неоднократно выражал эти взгляды на страницах своих произведений.
Примечания
1. ОР РГБ. Ф. 562. Оп. 55. Д. 11. Л. 1.
2. Цит. по: Стронгин В.Л. Михаил Булгаков. Писатель и любовь / В.Л. Стронгин. — М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2004. — С. 18.
3. См.: Паршин Л.К. Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова / Л.К. Паршин. — М.: Изд-во «Кн. палата», 1991. — 208 с.
4. Цит. по: Земская Е.А. Михаил Булгаков и его родные: Семейный портрет / Е.А. Земская. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — С. 77.
5. Цит. по: Земская Е.А. Указ. соч. — С. 78.
6. ОР РГБ. Ф. 562. Оп. 27. Д. 5. Л. 7.
7. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания / Сост. и послесл. И. Белозерского. — М.: Худож. лит., 1990. — С. 142.
8. ОР РГБ. Ф. 562. Оп. 27. Д. 3. Л. 13.
9. Цит. по: Земская Е.А. Указ. соч. — С. 106.
10. ОР РГБ. Ф. 562. Оп. 19. Д. 30. Л. 2.
11. Цит. по: Соколов Б.В. Три жизни Михаила Булгакова / Б.В. Соколов. — М.: Эллис Лак, 1997. — С. 13.
12. Цит. по: Земская Е.А. Указ. соч. — С. 79.
13. Цит. по: Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова / М.О. Чудакова. — М.: Книга, 1988. — С. 21.
14. См.: Булгаков М.А. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 4. Белая гвардия. Дни Турбиных. Роман. Пьесы / М.А. Булгаков. — М.: Голос, 1997.
15. Цит. по: Чудакова М.О. Указ. соч. — С. 22.
16. Цит. по: Ермолинский С.А. О времени, о Булгакове и о себе / С.А. Ермолинский. — М.: Аграф, 2002. — С. 71.
17. ОР РГБ. Ф. 562. Оп. 19. Д. 30. Л. 2.
18. Цит. по: Чудакова М.О. Указ. соч. — С. 25.
19. Цит. по: Чудакова М.О. Указ. соч. — С. 43.
20. Цит. по: Земская Е.А. Указ. соч. — С. 83.
21. Цит. по: Стронгин В.Л. Указ. соч. — С. 23.
22. Цит. по: Паршин Л.К. Указ. соч. — С. 44.
23. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 4. — С. 44.
24. ОР РГБ. Ф. 562. Оп. 28. Д. 4. Л. 3.
25. См.: Булгаков М.А. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 3. Собачье сердце.
26. См.: Булгаков М.А. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 1. Дьяволиада.
27. Цит. по: Деникин А.И. Очерки русской смуты: Вооруженные силы юга России. Распад Российской империи. Октябрь 1918 — январь 1919 / А.И. Деникин. — Мн.: Харвест, 2002. — С. 344.
28. Цит. по: Чудакова М.О. Указ. соч. — С. 77.
29. Цит. по: Паршин Л.К. Указ. соч. — С. 72.
30. Эренбург И. Собрание сочинений в 8 томах. Т. 8. Люди, годы, жизнь / И. Эренбург. — М.: Художественная литература, 1966. — С. 287—289.
31. ОР РГБ. Ф. 562. Оп. 19. Д. 21. Л. 6.
32. Цит. по: Чудакова М.О. Указ. соч. — С. 83.
33. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 3. Собачье сердце. — С. 407.
34. Цит. по: Стронгин В.Л. Указ. соч. — С. 44.
35. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 1. Дьяволиада. — С. 116.
36. Гиреев Д. Михаил Булгаков на берегах Терека: Док. повесть / Девлет Гиреев. — Орджоникидзе, 1980. — С. 52.
37. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 1. Дьяволиада. — С. 85.
38. там же. — С. 86.
39. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 1. Дьяволиада. — С. 86—87.
40. Цит. по: Стронгин В.Л. Указ. соч. — С. 46.
41. ОР РГБ. Ф. 562. Оп. 27. Д. 5. Л. 7.
42. Цит. по: Петелин В.В. Жизнь Булгакова. Дописать раньше, чем умереть / В. Петелин. — М.: ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2001. — С. 40.
43. Цит. по: Соколов Б.В. Три жизни Михаила Булгакова. — С. 152—154.
44. Цит. по: Стронгин В.Л. Указ. соч. — С. 70.
45. Цит. по: Чудакова М.О. Указ. соч. — С. 102.
46. ОР РГБ. Ф. 562. Оп. 19. Д. 10. Л. 1.
47. ОР РГБ. Ф. 562. Оп. 19. Д. 3. Л. 1.
48. Белозерская-Булгакова Л.Е. Указ. соч. — С. 121.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |