Революция и гражданская война — это всегда разрушение, кровь, уничтожение устоев. Но война, даже самая продолжительная, не может длиться вечно. Наступает мирное время, когда приходится восстанавливать разрушенное, создавать новое.
Но методы, которые использовались для строительства общества будущего, оказались далекими от нравственных идеалов писателя, духовных основ жизни народа. Следствием этого явилось неоднозначное отношение автора к людям, ориентированным на идеалы «новой морали», допускавшей насилие по отношению к человеку и оправдание любой несправедливости, грубости, совершенной пролетарием.
В наиболее яркой форме неприятие таких принципов жизни Булгакову удалось выразить в жанре сатирической повести.
Примечательно, что в отличие от многих своих собратьев по перу (Фадеева, Серафимовича и других), в 20-е, а иногда и до середины 30-х годов «эксплуатировавших» тему революции и гражданской войны, М.А. Булгаков уже в течение 1923—27 годов активно работал над произведениями о мирной жизни. Однако о чем бы ни писал он в сатирической прозе (о «маленьком человеке», служащем Спимата Короткове, потерявшем работу («Дьволиада», 1924); об изобретении профессора Персикова и последовавших за этим катаклизмах («Роковые яйца», 1924); о рискованном эксперименте профессора Преображенского («Собачье сердце», 1925)), неизменной остается одна коллизия: в столкновении с «сильными мира сего», с людьми, облеченными властью, частично или полностью изменяется привычный уклад жизни героев, серьезным испытаниям подвергается нравственный мир личности. Причем Булгаков подробно изображает и тех, кто оказался облеченным властью, и тех, кто становился их вольным или невольным оппонентом.
Общей чертой руководителей нового революционного типа оказалась «всеядность», способность работать в любых, даже совершенно незнакомых, сферах. Чем только не пришлось управлять братьям Кальсонерам («Дьяволиада») перед тем, как один из них стал директором фабрики спичечных материалов. В последний раз он испробовал себя в журналистике.
Рассматривая прозу о гражданской войне, мы говорили о героях, для которых война стала «призванием». Это Сен-Зин-По, Козырь и другие. Родственный им образ Рокка («Роковые яйца») показан в его закономерном развитии в мирное время. Подобно Козырю, для которого учительство стало ошибкой, а война — матерью-кормилицей, Александр Семенович в 1918 году «бросился в открытое море войны и революции, сменив флейту на губительный маузер. Его долго швыряло по волнам, неоднократно выплескивая то в Крыму, то в Москве, то в Туркестане, то даже во Владивостоке» (35, II, 92). Приходилось заниматься и редактированием газеты, и орошением края, работать в ансамбле маэстро Петухова, и, наконец, последним делом стало руководство совхозом. Профессор Персиков размышляет о деятельности Рокка вслух: «Вы не зоолог? Из вас вышел бы очень смелый экспериментатор... Да... только вы рискуете получить неудачу» (35, II, 82). Такой вывод закономерен, ибо Александра Семеновича при первой встрече с ученым поражает кабинет, в котором стоят шкафы под потолок, сплошь забитые книгами. Яркая деталь, указывающая на, мягко говоря, невысокий культурный и образовательный уровень Рокка.
Не менее безграмотными, ограниченными оказываются и другие герои-руководители. Только на следующий день после увольнения делопроизводитель Коротков («Дьяволиада») осознает причину своей ошибки, говоря о своем новом начальнике: «Прочитал вместо «Кальсонер» «Кальсоны». Он с маленькой буквы пишет фамилию!» (35, II, 15).
В «Собачьем сердце» Полиграф Шариков занимает должность заведующего по очистке столицы от бродячих животных, хотя до этого не имел ни образования, ни даже документов, удостоверяющих личность. Примечательно, что герой унаследовал все черты своего донора Клима Чугунова: «Судился три раза..., в третий — условно каторга на 15 лет. Кражи. Профессия — игра на балалайке по трактирам...
Печень расширена (алкоголь)» (35, II, 165).
Почему же зло, нечистоплотность поступков, жестокость стали неизбежными спутниками всего нового? Почему наглые и необразованные Шариковы, Швондеры, Рокки оказываются идеально приспособленными к такой жизни, неизменно становясь у руля власти? Нельзя согласиться с объяснением, данным Б.В. Соколовым, который использовал мысль Н.А. Бердяева из статьи «Духи русской революции»: «В стихии революции обнаруживается колоссальное мошенничество, бесчестность, как болезнь русской души» (150, 34). Если бы дело обстояло именно так, то задолго до событий октября 1917 года мы стали бы перед фактом создания криминального государства, что неизбежно отразилось бы в художественной литературе. Однако произведения русской классики убеждают нас в обратном. На наш взгляд, дело в том, что молодая Советская республика строилась как государство криминального типа, строго регламентированное заданными социальными стандартами.
Вполне естественно, что руководители и исполнители власти в такой стране подбирались по соответствующим моральным качествам и происхождению. Профессор Преображенский («Собачье сердце») имеет возможность относительно спокойно работать по одной причине: у него есть покровитель, занимающий высокую должность, который лечился у известного ученого. Если бы не он, то затея Швондера отобрать у Филиппа Филипповича несколько комнат была бы реализована (о поведении самого Преображенского в этой ситуации мы скажем далее).
Характерная черта человека, облеченного большой власть, — размытость нравственных ориентиров. Она и явилась следствием принятия «новой морали». Пренебрежительно относясь к окружающим, герои-руководители у Булгакова подчеркнуто вежливы и почтительны к тем, чьими услугами можно воспользоваться. Понятия «уважение», «авторитет» для подобных индивидов не существует. Доброжелательное отношение к другому выступает лишь в качестве своеобразной оплаты. Так «расплачивается» следователь, заранее предупреждая профессора Преображенского о поступившем на него доносе. «Расплачиваются» и с Владимиром Ипатьевичем Персиковым («Роковые яйца») за использование его изобретения, быстро выполняя давний заказ на приобретение за границей яиц рептилий и пресмыкающихся. По мере роста значимости открытия, усиливается внимание власти к Владимиру Ипатьевичу. И вот уже «из Кремля осведомились, не нужен ли Персикову автомобиль...» (35, II, 79).
Истинное же отношение к ученому проявляется в том, что с ним «все вообще разговаривали или с почтением и ужасом, или же ласково усмехаясь, как маленькому, хотя и крупному ребенку» (35, II, 79).
Эта снисходительно-ласковая усмешка показывает, что руководитель смотрит на людей, как хозяин на принадлежащую ему вещь. В такой оценке М.А. Булгаков не одинок. Сходный тип личности руководителя мы найдем и в произведениях А.А. Фадеева.
В связи с этим в действиях таких героев ярко выражена социальная ограниченность. Эта тенденция нашла отражение при обрисовке руководителей разного уровня в сатирических повестях Булгакова.
Так, первое же постановление Кальсонера («Дьяволиада») было о разверстке штата: «Прежних всех в шею. И идиота Пантелеймона также. У меня есть сведения, что он был лакеем в «Альпийской розе»» (35, II, 24). Профессиональные и деловые качества оказываются делом второстепенным. Столь же недобросовестны герои-руководители в повести «Собачье сердце». Шариков, беседуя с профессором Преображенским, говорит о председателе домкома Швондере:
— Он интересы защищает... Трудового элемента.
— Почему вы — труженик?
— Да уж известно, не нэпман.
— Итак, что же ему нужно в защитах вашего революционного интереса?
— Известно что: прописать меня (35, II, 171).
Столь трогательная забота Швондера о нигде не работающем «лабораторном существе» вполне объяснима: Полиграф Полиграфович уже по факту рождения донора — пролетария Клима Чугунова — стал «своим», неудивительно, что Шариков скоро усвоил простейшие законы «новой морали».
Уместно в связи с этим вспомнить замечательное по глубине и точности замечание Н.В. Гоголя, приведенное в «Выбранных местах из переписки с друзьями»: «Друг мой, храни тебя Бог от односторонности: с нею всюду человек произведет зло: в литературе, на службе, в семье, в свете, словом — везде. Односторонний человек дерзок; односторонний человек самоуверен; односторонний человек всех вооружит против себя. Односторонний человек не может быть истинным христианином: он может быть только фанатиком» (61, VI, 62).
Именно самоуверенность в сочетании с отсутствием знаний позволили Александру Семеновичу Рокку, воспользовавшись открытием профессора Персикова, вывести фантастических чудовищ («Роковые яйца»). Дерзость человека, облеченного властью, оказывается смятой при столкновении с более могущественным и сильным. Свирепый Дыркин, от которого «двое уж... сверху вылетели», изменяется на глазах, «колдовски превращаясь из грозного Дыркина в Дыркина-добряка» (35, II, 37), после первой же реплики Артура Артуровича.
Столь же непоследователен Швондер. Потерпев неудачу в попытке уплотнить квартиру Преображенского, он в качестве мести публикует статью о профессоре, содержащую заведомую клевету.
Двуличие, нечистоплотность поступков оказались не только чертой внутреннего мира личности руководителей, но и определяющим в поведении многих пролетариев.
Интересный прием использует автор для того, чтобы ярче высветить человеческую сущность действующих лиц повести «Собачье сердце» — изображение поступков людей через восприятие собаки. То, что ускользает от взгляда простого человека, подмечено Шариком.
Повар Совета нормального питания, «негодяй в грязном колпаке» ошпарил кипятком бок пса, который мрачно замечает: «Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят...» (35, II, 120). По мнению собаки, «дворники из всех пролетариев самая гнусная мразь. Человечьи очистки — самая низшая категория» (35, II, 120). Кроме того, Шарик умел различать магазины — гастрономический и винный. В одном «в окнах висели несвежие окорока и ветчины», в другом стояли «темные бутылки с плохой жидкостью» (35, II, 126).
Иначе и быть не могло, когда недобросовестность, ограниченность и необразованность стали одними из главных качеств личности «нового гражданина», зачастую получившего власть.
Пренебрежение интересами окружающих, даже близких по происхождению, отсутствие духовной связи, а, нередко, высокомерие по отношению к народным массам ярко выражены в их характере. Так, на вопрос Филиппа Филипповича Преображенского о том, что заведующий отделом по очистке города от бродячих животных Шариков делает с убитыми котами, получен обескураживающий ответ: «На польты пойдут, из них белок будут делать на рабочий кредит» (35, II, 200). Все, чем занимаются жилтоварищи, во главе со Швондером, — проведение заседаний с песнопениями и распределение журналов в помощь детям Франции. А Александр Семенович Рокк («Роковые яйца») откровенно неприязненно отозвался о крестьянах совхоза, в котором он стал председателем: «Ну что вы сделаете с таким народом» (35, II, 93).
Следует отметить, что взгляд М.А. Булгакова по отношению к народу был шире, чем одностороннее отношение героев-пролетариев. Автор изображает пса, вспоминающего о покойном Власе с Пречистинки, поваре графов Толстых, в отличие от собратьев из Совета Нормального питания, не проявлявшем жестокости к животным, добросовестно относившимся к выполняемой работе, сохранившим в себе человечность. И мы понимаем, суть в том, что представляет собой человек, в чем состоит ядро его нравственных убеждений. Социальный строй, окружение и конкретные условия жизни помогают раскрыться или не раскрыться тем или иным качествам личности.
Однако сам пес больше всего ненавидит именно пролетариев. В этом он солидарен со швейцаром дома, в котором живет Филипп Филиппович. Швейцар, очевидно, не считает жилтоварищей за людей, поэтому их число указывает в штуках.
Революция стала той чертой, которая отделила простых тружеников-рабочих, честных и совестливых, от тех, кто носит знание пролетариев, обладая всеми негативными качествами, о которых было сказано раньше. Поэтому правильнее говорить о том, что понятие «пролетарий» отражает не сугубо социальное, социально-НРАВСТВЕННОЕ явление. Поэтому есть основание говорить о существовании в действительности нескольких типов личности в среде, к примеру, рабочих. Булгаков осознавал это и пытался уйти от вульгарно-социологических оценок личности при художественном воссоздании жизни в своем творчестве. Он изображает героев, поступки которых определялись не происхождением, а богатством или скудостью внутреннего мира.
Особо следует сказать об отношении автора и его героев к народу. Если в сатирических произведениях 1924—25 годов откровенно неприязненное высказывание о народе принадлежит только Александру Семеновичу Рокку и не находит у собеседника возражения, то в создавшемся параллельно цикле рассказов под общим названием «Записки юного врача» (1925—27) главный герой, молодой доктор, не теряет веры в духовные силы своих пациентов. Он не соглашается с фельдшером Демьяном Лукичом, презрительно заметившим о невежестве посетителей в области элементарных медицинских знаний. «Так они все делают. На-род, — усы у него (у фельдшера — прим. наше. — Д.К.) при этом скривились на бок» (35, I, 94).
Спустя несколько месяцев, после многих разочарований, врач встречает на приеме толкового больного. В сопроводительной записке в стационар сиделке после указания о времени введения лекарств доктор сделал приписку: «Вот вам исключение! Интеллигентный мельник!» Многократно сталкиваясь с невежеством, темнотой и забитостью людей, во взгляде героя не появляется ни тени высокомерия, презрения или озлобленности к тем, кто обращался за помощью. Даже ужасаясь страшной картиной распространения сифилиса в губернии, врач не обвиняет народ в темноте, а сознает собственную ответственность за судьбу пациентов и говорит о заболевании: «Я буду с «ним» бороться!» (35, I, 143).
Профессор Преображенский, не успокаивающий себя иллюзиями о культурном и умственном уровне Полиграфа Шарикова, пытается сохранить веру в человека, сообщая «лабораторному существу» единственно возможный путь: «Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества» (35, II, 185). (К сожалению, эти слова не показывают истинного лица Филиппа Филипповича, не сумевшего до конца пронести собственные нравственные принципы жизни...)
Взгляды героя во многом близки к самому автору. В одном из писем, датированных декабрем 1939 года, Михаил Афанасьевич, тяжело больной, забытый издателями, к тому времени неоднократно оклеветанный, признается в страшном разочаровании. Примечателен сам факт отсутствия какой-либо озлобленности или обиды на окружающих: «Могу добавить только одно: к концу жизни пришлось пережить еще одно разочарование во врачах-терапевтах.
Не назову их убийцами, это было бы слишком жестоко, но гастролерами, халтурщиками, бездарностями охотно назову.
Есть исключения, конечно, но как они редки» (35, V, 60).
Однако подобные оценки обозначились в последние годы жизни писателя. Неоднозначным было отношения автора к народу в начале 20-х годов, что зафиксировано в дневнике Булгакова. В записи от 26 октября 1923 года мы находим следующие строки: «Дикий мы, темный, несчастный народ» (18, 72). Размышляя о развитии ситуации в Европе, в частности, в Болгарии, Михаил Афанасьевич 30 сентября зафиксирует мысль: «Для меня нет никаких сомнений в том, что эти второстепенные славянские государства, столь же дикие, как и Россия, представляют великолепную почву для коммунизма» (18, 69).
Столь же непостоянным было отношение автора к простому человеку, выходцу из народных низов. И если в художественных произведениях 20-х годов, как мы уже отмечали, Булгаков не идеализируя крестьянство, все же верит в его внутренние, духовные силы, то в письмах и дневниках этого периода мы сталкиваемся с иными проявлениями. В дневнике 1923 года писатель резко отозвался о соседке по квартире: «Я положительно не знаю, что делать со сволочью, что населяет эту квартиру» (33, 72), а характеризуя новую домработницу, в письме 1932 года сделает вывод: «С первых же дней обнаружилось, что она прочно, по-крестьянски, скупа и расчетлива» (125, 34). Подобная противоречивость суждений позволяют говорить об амбивалентности взгляда Булгакова на народ и требует особого внимания при выявлении авторской позиции по этому вопросу. Отдельно следует сказать об образах ученых, представителях интеллигенции, изображенных в сатирических повестях.
Общим местом в критике и литературоведении стала констатация феноменального уровня эрудиции Владимира Ипатьевича Персикова («Роковые яйца»). Как правило, при анализе повести этот образ рассматривается в противопоставлении Рокку, Альфреду Бронскому. Действительно, в основе произведения (как, впрочем, и последующего — «Собачье сердце») — конфликт высокообразованной личности с наглым, невежественным индивидом. Но такое столкновение позволяет четче проследить за тем, что на самом деле составляет основу духовного мира героя. Так, пережив голод 1920—21 годов, испытывая трудности послевоенного восстановления, профессор Персиков все свои устремления направляет в науку. Однако предложение ознакомить представителя иностранного государства с результатами опытов за вознаграждение в 5000 рублей, которые позволили бы не только завершить исследования, но и решить собственные материальные проблемы, категорически отвергается: «Вон!!! — вдруг гаркнул Персиков так страшно, что пианино в гостиной издало звук на тоненьких клавишах». Столь же точен диагноз Владимира Ипатьича предприимчивому Альфреду Бронскому: «Все-таки в этом мерзавце есть что-то американское». Действительно, стремление удовлетворить свои интересы, жажда наживы любой ценой — характерные черты репортеров типа Бронского или механического человека, сокрушавшегося о потере «полутора червячков» из-за отказа профессора интервьюироваться. Однако желание стать известным, заработать заставляет этого репортера переступить через собственную гордость. Увидев вспышки фотокамер, «толстяк повис на рукаве профессора, как гиря» (35, II 62). Естественно, что такое поведение не только раздражает Персикова, но и вызывает справедливый гнев ученого, пытавшегося воспрепятствовать проведению работ Рокка без полной проверки результатов своего научного открытия: «Я не намерен ничего опубликовывать, пока я не кончу работы...» (35, II, 58). Даже беседуя по телефону с лицом из Кремля о содержании секретного приказа об организации совхоза «Красный луч», профессор до последней возможности противостоит авантюрной затее: «Извините, я не могу понять... Я, наконец, категорически протестую. Я не даю своей санкции на опыты с яйцами... Пока я сам не попробую их...» (35, II, 82).
Глубокие страдания вызывает у Персикова известие о смерти близкого когда-то человека. Панкрат, сторож института, вспоминал, что Владимир Ипатьич с заплаканными глазами был необыкновенен и ужасен. Финальная сцена гибели героя, казалось бы, свидетельствует о том, что перед нами целостный и законченный образ, который можно отнести к русскому типу личности, жертвующему собой ради спасения другого: «Персиков немного отступил назад, прикрыл дверь, ведущую в кабинет, где в ужасе на полу на коленях стояла Марья Степановна, распростер руки, как распятый... он не хотел пустить толпу и закричал в раздражении:
Это форменное сумасшествие... вы совершенно дикие звери. Что вам нужно? — Завыл: — Вон отсюда! — и закончил фразу резким, всем знакомым выкриком: — Панкрат, гони их вон». (35, II, 114).
К сожалению, последние слова героя не раз встречаются в повести. Особенно важно, что неприязненное отношение ученого вызывают все, кто пытается потревожить его. Даже не зная цели прихода посетителя, Персиков с первых же фраз ставит гостей в неловкое положение. Так, еще не зная, кто и с какой целью к нему пришел, Владимир Ипатич вместо приветствия произносит: «Чем могу служить? — ...таким тоном, что шефа несколько передернуло». После первой же фразы пришедшего следует: «Да, я занят! — так коротко ответил Персиков, что судорога вторично прошла по гостю...» (35, II, 66).
Во время визита Бронского ученый беседовал, «с отвращением глядя в глазки гостя.» На появление Рокка отреагировал еще резче: «Не толкните стол, — с ненавистью сказал Владимир Ипатьич».
Безусловно, такая реакция может показаться своеобразной защитой от наглых, невежественных людей, по пустякам отрывающих ученого от важных исследований. Однако раздражение или обида от невыполненного по чьей-то вине важного дела и ненависть к любому, кто может потревожить покой, — вещи весьма далекие друг от друга. На наш взгляд, Персиков именно ненавидит своих посетителей. Подтверждением этому служит просьба профессора, высказанная сотрудникам ОГПУ: «А нельзя ли, чтобы вы репортеров расстреляли?» (35, II, 70). Кроме того, присланные куриные яйца вместо заказанных страусиных приводят героя в состояние ярости. Он оказывается способным оскорбить человека: «Поедешь прямо в отдел животноводства к этому заведующему Птахе, — говорит Владимир Ипатьич Панкрату, — и скажешь ему прямо, что он — свинья. Скажи, что я так, профессор Персиков, так и сказал» (35, II, 104). Однако за быстро выполненный заказ на зеркала из Германии слов благодарности со стороны ученого не последовало.
Наряду с этим, герой несет моральную ответственность за эксперимент. Уже первые результаты свидетельствовали о том, что поколения испытуемых лягушек, попавших в поле действия красного луча, отличались злостью и прожорливостью. Не сумев противостоять давлению государственной машины и отдав в чужие руки свое изобретение, ученый оказывается подавлен известием о трагических последствиях деятельности Рокка и пассивно устраняется от научного поиска разрешения сложившейся ситуации. Неподвижно сидящий и постоянно куривший профессор только констатирует: «Ишь, как беснуются... что ж я теперь поделаю» (35, II, 113).
Как нам представляется, Персикова следует рассматривать как амбивалентный тип личности. Косвенно подтверждает эту мысль авторское отношение к герою. Так, отмечая феноменальный уровень научных достижений профессора, М.А. Булгаков дает практически одинаковую характеристику открытию Владимира Ипатьича («Не бездарная посредственность, на горе республике, сидела у микроскопа» (35, II, 50)) и действиям Рокка («На горе республике, кипучий мозг Александра Семеновича не потух, в Москве Рокк столкнулся с изобретением Персикова...» (35, II, 92)). Кроме того, взгляды на этих героев простых людей тоже совпадают. Новоявленный директор совхоза узнает о себе: «Мужики в Концовке говорили, что вы антихрист». В последние минуты жизни Владимир Ипатьич слышит выкрики из толпы, ворвавшейся в институт:
— Бей его!
— Мирового злодея!
— Ты распустил гадов!
Следует отметить, что взгляд на личность, на человека у писателя лишен узкой, однолинейной обусловленности. Для Булгакова (и в этом мы расходимся с оценкой В.Я. Лакшина (102) понятие «интеллигентность» не является тождественным понятию «положительный герой». Примером этому может служить образ приват-доцента Иванова. Он выступает в повести «Роковые яйца» как эгоцентрическая личность, для которой нет интересов общего дела. Открытие Персикова его не радует. Иванов раздавлен и поражен тем, что «такая простая вещь, как эта тоненькая стрела, не была замечена раньше... и хотя бы им, Ивановым...» (35, II, 54). Даже включаясь в совместную работу, он интересуется только тем, насколько полезным это открытие станет для него лично. Огромного усилия приват-доцента требует фраза: «Профессор Персиков, вы открыли луч жизни» (35, II, 56).
В сатирической прозе мы не находим прямых указаний на религиозные воззрения героев. Однако, как и роман «Белая гвардия», повесть «Роковые яйца» содержит образы-символы. Так, по пути из института домой внимание Владимира Ипатьича приковывает «золотой шлем Христа». На это же обращает внимание сам автор, описывающий Москву. В финале взор Булгакова вновь приковывает храм Христа Спасителя, единственное сооружение, которое не затронули трагические события... Автор пытается указать читателю на то, что спасло Россию.
Другого ученого — профессора Преображенского («Собачье сердце») писатель изобразил еще мене привлекательным. Б.В. Соколов, анализируя эту повесть, отмечал, что «в «Роковых яйцах» была показана неготовность общества послереволюционной эпохи уважать усердный труд, культуру, знания, принять гуманистические принципы человеческих взаимоотношений. В «Собачьем сердце» та же проблема рассматривается на уровне личности...» (150, 27—28). Носителем «культуры и гуманистических принципов», по мнению исследователя, является профессор Преображенский. На первый взгляд может показаться, что ученый действительно выступает как гуманист (в значении «человеколюб». — Д.К.). На замечание Зины о необходимости отодрать Шарика за растрепанное чучело совы, герой возражает: «Никого драть нельзя, запомни это раз и навсегда! На человека и на животное можно действовать только внушением!» (35, II, 148). В беседе с доктором Борменталем Филипп Филиппович утверждал: «Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный или даже коричневый!» (35, II, 129). А когда Борменталь решается на крайние меры усмирения Шарикова, намереваясь физически устранить «лабораторное существо», ученый заявляет: «Запрещаю это» (35, II, 196). «На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками» (35, II, 195). К сожалению, сам Филипп Филиппович неохотно следует принципам, им же самим выдвинутым в качестве жизненного кредо. О председателе домкома он, по авторскому замечанию, неосторожно вымолвил: «Клянусь, что я этого Швондера в конце концов застрелю» (35, II, 188). То, что это не просто необдуманно брошенная в минуту слабости или раздражения фраза, свидетельствует аналогичное признание ученого за несколько дней до этого, в спокойной обстановке, за обедом: «Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом же суку, — воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, — сидит изумительная дрянь в доме, как нарыв» (35, II, 185).
Показательной является реакция профессора на впервые пришедших к нему людей. Еще не зная ни цели прихода, ни имен посетителей, герой встречает их неприязненно. «Он стоял у письменного стола и смотрел на них, как полководец на врагов» (35, II, 135). Преображенский трижды прерывает гостей, не давая им сказать о цели прихода. Понимая собственное исключительное положение (он — единственный жилец в доме, которого не уплотнили, оставили все семь комнат), Филипп Филиппович заявляет о своем желании приобрести еще одну комнату. Зная, что соотношение сил не в его пользу, ученый звонит по телефону высокопоставленному чиновнику, своему пациенту, которому предстоит операция, и, пытаясь отстоять свои интересы, прибегает ко лжи: «Сейчас ко мне вошли четверо, из них — ...двое вооруженных револьверами и терроризировали меня в квартире, с целью отнять часть ее...» (35, II, 138). Примечательно, что ни один из пришедших не пытался ни шантажировать профессора, ни применять к нему оружие...
М.А. Булгаков открыто показал непривлекательные черты своего героя. В произведении заключена развернутая антитеза: условия жизни и быта Преображенского противопоставлены условиям существования тысяч москвичей. Так, автор подробно останавливается на описании блюд и напитков, подаваемых к столу ученого. Даже «псу достался бледный и толстый кусок осетрины, которая ему не понравилась, а непосредственно за этим — ломоть окровавленного ростбифа» (35, II, 142). В экспозиции повести, когда повествование ведется от лица собаки, мы узнаем о неизменном блюде в рабочей столовой — щах из вонючей солонины. По словам Шарика, «те, бедняги, ничего не знают! Бегут, жрут, лакают!» (35, II, 120). Машинистка из государственного учреждения тратит сорок копеек на два блюда, после которых «и живот болит», а прислуга Преображенского покупает ежедневно «груду обрезков на Смоленском рынке», рябчиков, индеек, а также сливки, молоко, мандарины, лимоны...
Несомненно, разница в уровне образовании и заслугах машинистки и профессора велика, поэтому должны различаться и условия их жизни. Однако Булгаков неспроста показывает контраст между голодной послевоенной Москвой и пресыщенным Преображенским. Общеизвестно, что Горькому пришлось выбивать специальные академические пайки ученым с мировым именем. Но даже в середине 20-х годов условия их жизни резко отличались от условий жизни Преображенского. Кроме того, вызывает недоумение отношение профессора к окружающим. В период вселения в квартиры бездомных, живших до этого в подвалах, землянках и бараках, герою оставляют (в виде исключения!) пять из семи комнат. Но это вызывает негодование у Филиппа Филипповича, который указывает на то, что он «один живет и работает» в семи комнатах. Какого же рода эта работа? Оказывается, опыты, исследования — это всего лишь меньшая часть его занятий. Он превращает свой дом в средство добывания денег. Подпольные операции приносят баснословные доходы, позволяющие профессору не отказывать себе ни в чем. Поэтому малоубедительно звучит заявление Преображенского: «Неужели вы думаете, что я из-за денег провожу их (операции. — Д.К.)? Ведь я же все-таки ученый...»
Операции, проводимые профессором, приводят не к омоложению всего организма, а только улучшают функции половой сферы. Даже зная, что хирургическое вмешательство приводит к чудовищным последствиям (совращению четырнадцатилетней девочки), Преображенский продолжат обслуживать пациента. Единственное, на что оказался способен ученый, — это возмущенный крик: «Господа! Нельзя же так! Нужно сдерживать себя!» Известие о том, что пациент занимает «видную общественную должность» и скоро уедет за границу, в Лондон, немного успокаивает пыл негодования хирурга: «Да ведь я же не юрист, голубчик... Ну, подождите два года и женитесь на ней». Но посетитель оказался женатым человеком, а Преображенский, исчерпавший все аргументы, уже не протестовал: «Ах, господа, господа!» (35, II, 134).
Высокомерие и чувство особой избранности — отличительные черты характера героя. Так, печально согласившись, что он «не любит пролетариат», Филипп Филиппович демонстрирует пренебрежение к окружающим его людям. Отводя себе роль судьи, господина, всех остальных, без исключения, он мыслит лишь в качестве прислуги. Обращаясь к своему ученику, герой заявляет: «Доктор, человечество само заботится об этом и, в эволюционном порядке каждый год упорно выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар» (35, II, 194). Естественно, что гением, «украшающим земной шар», Преображенский считает себя...
Еще один пример свидетельствует об этом. Довольно точно и справедливо размышляя о разрухе, ее причинах и следствиях, герой видит весьма своеобразный выход: «Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот когда он вылупит из себя мировую революцию, Энгельса и Николая Романова, угнетенных малайцев и тому подобные галлюцинации, а займется чисткой сараев — прямым своим делом, — разруха исчезнет сама собой» (35. II, 145). Примечательна духовная близорукость героя, уравнявшего революцию и монархию, что косвенно подтверждает замкнутость интересов героя только на проблеме собственного благополучия.
Сам писатель, желая подчеркнуть некоторую умозрительность выводов своего героя, после пространного монолога Филиппа Филипповича о разрухе и грядущей гибели дома Калабухова, начинает очередную главу следующей мыслью: «Видно, уж не так страшна разруха! Невзирая на нее, дважды в день серые гармоники под подоконником наливались жаром и тепло волнами расходилось по всей квартире» (35, II, 147).
Пренебрежение к собственному народу сквозит в гневной тираде ученого, размышляющего о людях, «которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают собственные штаны!» (35, II, 145).
Наверное, не вызывает сомнения мысль: чем выше уровень сознания, тем выше ответственность за свои поступки. Понимает это, хотя и слишком поздно, сам Преображенский: «Вот..., что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти ощупью и параллельно с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу!» (35, II, 193). Однако в очередной раз, нарушая все провозглашенные им же принципы, ученый пошел на повторную операцию, уничтожившую Шарикова как личность.
Если духовным «отцом» Полиграфа Полиграфовича стал Швондер, то реальный создатель — профессор Преображенский — несет большую ответственность, ибо, если Фауст получает гомункула, который может существовать только в реторте, то Филипп Филиппович дает миру жизнеспособного мерзавца.
Следует отметить, что отношение автора к герою закреплено в художественной структуре произведения. Так, если пес наделен способностью думать, переживать, сочувствовать, то Шариков «возмущенно лаял», «хмуро гавкнул», «отлаял в ответ». Сам писатель, желая подчеркнуть отрицательные черты характера Преображенского, высветить сущность его человеческой натуры, использует такие речевые характеристики: «перебил наставительно», «внушительно сказал», «вдруг рявкнул», «гремел..., подобно древнему пророку», «визгливо и, пожелтев, крикнул», «злобно заревел».
Прояснить сущность личности героев помогает христианская символика в повести. Характерно, что Преображенский перед операцией сравнивается с языческим «жрецом, напевающим про берега Нила». «Подстриженная его седина скрывалась под белым колпаком, напоминавшим патриаршую скуфейку. Жрец был весь в белом, а поверх белого, как епитрахиль, был надет резиновый узкий фартук» (35, II, 153). Таким образом, Филипп Филиппович выступает в этом эпизоде как священник, готовящийся к литургии. Подобно тому, как во время службы хлеб и вино чудесно преображают в Тело и Кровь Спасителя, ученый преображает животное в человека. Однако уже само по себе такое деяние (мы имеем в виду операцию, проводимую профессором. — Д.К.) кощунственно. Наверное, понимая это, писатель настойчиво обращает внимание читателя на ряд деталей, касающихся описания внешнего вида ученого. Если у Борменталя перед операцией глаза, «обычно смелые и прямые, нынче бегали во все стороны от песьих глаз. Они были настороженные, фальшивые, и в глубине их таилось нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление» (35, II, 153), то у профессора «глазки приобрели остренький колючий блеск» (35, II, 155). «Лицо Филиппа Филипповича стало страшным», а после приказа произвести укол в сердце, — «как у вдохновенного разбойника». По ходу операции оба экспериментатора «заволновались, как убийцы, которые спешат». И, наконец, завершив свою работу, Преображенский «отвалился окончательно, как сытый вампир...» «Жрец снял меловыми руками окровавленный клобук...» (35, II, 158).
Операция прошла 22 декабря 1924 года. С этого момента и до 17 января 1925 года доктор Борменталь как ассистент ведет дневник (историю болезни). Однако важно, что в этом документе отсутствует даже простое упоминание о великом празднике Рождества Христова, хотя довольно обширные записи за 7 января были произведены. Следует отметить, что столь же незаметно проходит и сам праздник в доме Преображенского. И еще одна немаловажная деталь. Первая встреча в подворотне произошла в середине декабря, и пес до операции пробыл в доме профессора около недели (7—10 дней). Это время Рождественского поста, который, судя по описанию блюд и горячительных напитков за трапезой, у Филиппа Филипповича не соблюдался. Поэтому вызывает сомнение глубина религиозного чувства и искренность ученого в момент произнесения фразы перед началом операции: «Ну, Господи, благослови».
Таким образом, размышляя о профессоре Преображенском, мы можем говорить о нем как о представителе европейского, эгоцентрического типа личности.
В отличие от него, Илья Арнольдович Борменталь еще сохранил такие качества как совестливость, сочувствие, способность испытывать чувство стыда (беря деньги у Преображенского за помощь в работе, он краснеет). Герой защищает ночью Зину и Дарью от пьяного Шарикова, ограждает самого Филиппа Филипповича от злостных выходок Полиграфа Полиграфовича... При этом Борменталь ведет себя искренне, не пытаясь, подобно своему учителю, подводить под свои действия какие-либо идейные схемы. Но эти проявления сочетаются в его душе с готовностью к убийству «лабораторного существа». Поэтому уместно было бы говорить об этом герое как о представителе амбивалентной личности.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |