Благодаря «интерпретациям» многих мы познаем мир и себя в этом мире. Поскольку мы всегда находимся в фазе становления, «сложения» самих себя, то наше сознание — это «зеркало», которое мы используем, чтобы увидеть себя, и это не пассивно отражающее стекло, но активно преломляющая оптика других. Слово одинокого самосознания, по мнению Бахтина, в диалоге окрашено преимущественно в иронические или пародийные тона редуцированного смеха. Редукция смеха асимметрична: она затрагивает в основном положительную, возрождающую сторону смеха, не касаясь его отрицательной, умерщвляющей стороны. Смех в романе нейтрализуется рефлексией Кавалерова. Именно гротескное сознание соединяет горький скепсис по поводу воспринимаемой действительности, цинизм изломанной психики и изморось иллюзий. В новом карнавале жизни остается только лицедейство, т. е. внешнее видоизменение, так как внутреннее невозможно, — сознание, та самая «скандальная» голова Орфея, выброшена из храма Дионисия.
И точно так же, как Бахтин сказал о Достоевском, что его «редуцированный смех снимает напряженность карнавального веселья» [42, с. 378]1, можно говорить о редуцированном смехе Олеши, окрашенном в ироничные тона сомнения, что ретуширует трагизм экзистенциального конфликта личности в период становящейся тоталитарной системы. Кавалерову «бездна звезд полна» открылась перед зеркалом, но его внутренняя неисчерпаемость не востребована — он лишний. Кавалеров изгнан из царства объективности, однозначной готовности, полезной необходимости. Он вступил вместе с Иваном на вольных хлебах в мир свободы и неопределенности, неожиданности и вседозволенности, несовпадения с самим собой и — достиг абсолютной глубины «падения». Но границы царства свободы, предупреждает Бахтин, по мере хода познания, отодвигаются все дальше и дальше. «В личности оказываются все новые и новые оболочки вещного» [Бахтин, т. 5, с. 74], — подводит черту нашим размышлениям ученый.
«Сократическая» (бесконечно свободная) пирушка у вдовы также намекает и знаменует эту таимую возможность иного модуса существования для героя, ведь Кавалеров не вещь-в-себе, но мир-в-себе. И потому, «Зависть», бесспорно, роман экзистенциалистский.
Гротескное сознание Олеши, художника рефлексирующего, разбавляя трагизм объективной реальности обертонами смешного, вводит амбивалентность как позитивный признак восприятия жизни, и вкладывает в один единственный образ экзистирующего героя осмеяние и осмысление социальных явлений, обрекая колесо «существования» катиться дальше.
Примечания
1. Там же. С. 378.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |