Использование цитат из текстов Н.В. Гоголя для М.А. Булгакова было особенно важным, потому что «слово» Гоголя очень афористично, наполнено мудростью и жизненным опытом.
О.С. Дергилева в статье «Гоголевские цитаты у М.А. Булгакова» отмечает: «Крылатые выражения, цитаты из произведений Гоголя довольно свободно переносятся в новые контексты и гармонично адаптируются к ним, сохраняя свою экспрессию. При этом значительно активизируются их функциональные возможности» [1, с. 37]. И это действительно так. Легкое вхождение гоголевских цитат в булгаковский текст происходит естественно и непринужденно. Конечно, приспосабливаясь к другому контексту, цитата может и не воспроизводиться дословно, может претерпевать некоторые изменения, но при этом узнаваемость выражения сохраняется. Так, например, О.С. Дергилевой обнаружена трансформированная форма гоголевского выражения: «Взял подряд на электрификацию города, от которого в три года никуда не доскачешь...» («Похождения Чичикова» М.А. Булгакова) — «Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь» («Мертвые души» Н.В. Гоголя) (курсив наш — Е.И.) [1, с. 38]. Согласно классификации, взятой нами за основу (обозначенной в главе 1), это будет цитата-ретроспекция, с помощью которой подчеркивается повторение сюжета: то, что происходило в гоголевской России, происходит и в эпоху НЭПа, и это будет продолжаться, пока общество не искоренит зло внутри себя, что, по Булгакову, почти невозможно.
В 1922 году Булгаков написал «поэму в X пунктах» «Похождения Чичикова», что стало своеобразным «продолжением» истории гоголевских «мертвых душ» в XX веке. Поэма М.А. Булгакова проникнута восхищением гоголевскими русскими сатирическими типами, точными, яркими, вневременными. Писатель не меняет характеров героев, так тонко подмеченных Гоголем, но раскрывает их в новой обстановке: в период становления новой России, в эпоху, по его словам, «торгового Ренессанса», достигая гротескного и травестийного эффекта.
Возвращение гоголевских персонажей из царской Руси в «Советскую Русь» ассоциируется с появлением «старых» мошенников в «новом» государстве.
«Поэма в X пунктах» представляет собой «диковинное» сновидение, в основе которого, как отмечает Н.В. Голубович, лежит «своего рода эксперимент по воскрешению Чичикова. Реалии действительности обнажаются благодаря разоблачению «выдающихся» способностей гоголевского персонажа, расцветающих на «благодатной почве» строящегося социализма» [2, с. 40].
Использование М.А. Булгаковым в своей поэме гоголевской фразы, ставшей крылатой, «Какой русский не любит быстрой езды?!» необходимо писателю для создания комической ситуации: «Какой же русский не любит быстрой езды?! Любил ее и Селифан, и поэтому при самом въезде на Лубянку пришлось ему выбирать между трамваем и зеркальным окном магазина» [3, с. 37—38]. Мы считаем, что гоголевское выражение не только проникнуто комизмом, но и выступает значимой поэтической характеристикой русского общества. Если гоголевский контекст, содержащий данное выражение, звучит как гимн непознанной и таинственной русской душе, быстрой, непобедимой, гордой России, то в фельетоне Булгакова данное выражение подчеркивает глупость современного общества, членами которого волей Сатаны-шутника стали типы «мертвых душ». Даже кажущаяся простота характера кучера Селифана, героя «Мертвых душ», в булгаковском тексте перестает быть естественной: автор утрирует это качество характера героя. Сменивший лошадь на автомобиль, Селифан будто сам становится «механическим» героем, действующим почти бездумно, как пьяный. Употребление гоголевской цитаты в данном контексте необходимо автору для наиболее яркой передачи колорита и разрушительной постреволюционной эпохи.
Другое отмеченное Дергилевой О.С. включение в новые семантические отношения гоголевского выражения «пошла писать губерния» в «Похождениях Чичикова» М.А. Булгакова представляется в целом верным наблюдением, но требующим уточнения.
Исследователь подчеркивает, что у Булгакова данная крылатая фраза получает значение «развивать необычайно активную деятельность»: «Влип в дело Ноздрев, оказались замешанными и сочувствующий Ротозей Емельян, и беспартийный Вор Антошка, открылась какая-то панама с пайками Собакевича. И пошла писать губерния!» [3, с. 38]. Мы согласны, что булгаковская фраза имеет мало общего с ее первоначальным значением «завязывать бесконечную переписку по какому-либо делу», но она не стоит в оппозиции к гоголевскому употреблению. У Гоголя фраза связана с тем же значением активного движения, недаром ей предшествует «все поднялось и понеслось...» [1, с. 38; 4, с. 156]. Различие прослеживается лишь в восприятии этого «движения» гоголевским Чичиковым и Чичиковым, описанным Булгаковым: для героя «Мертвых душ» движущаяся вереница людей и вещей соотносится с неразгаданной загадкой, кто является автором письма к нему, а в фельетоне «Похождения Чичикова» эта фраза ассоциируется, напротив, с открытием ранее неизвестных фактов. Здесь цитата выполняет сатирическую функцию, способствует развенчиванию персонажа.
Очевидно, что М.А. Булгаковым сохраняется значение «необычайно активной деятельности», которое вложил в выражение «пошла писать губерния» Н.В. Гоголь. Меняется лишь контекст употребления: намерение гоголевского героя раскрыть тайну, но невозможность реализации желаемого в поэме «Мертвые души» и случайность открытия фактов, о которых не желали говорить в булгаковской поэме в X пунктах «Похождения Чичикова».
В рассказе «Золотые корреспонденции Ферапонта Ферапонтовича Капорцева» (1924) Булгаковым используется прием отстранения: автором писем-записок является провинциальный корреспондент Капорцев. Герой описывает удивительные, по его мнению, социальные происшествия, над которыми рассуждает и которые комментирует.
В третьей корреспонденции «Ванькин-дурак» автор прибегает к использованию известного гоголевского выражения «Чуден Днепр при тихой погоде», которое вступает в «игровое» отношение с последующим текстом.
Языковая игра строится на основе каламбура, который, в свою очередь, «создается в результате повторения синонимических слов чуден («чудный» — «прелестный», «очаровательный») и чуднее («чудной» — «странный, удивляющей своей необычностью»)»: «Чуден Днепр при тихой погоде, но гораздо чуднее наш профессиональный знаменитый работник 20-го века Ванькин Исидор, каковой прилип к нашему рабклубу, как банный лист» [1, с. 38]. Не только каламбур способствует формированию комичности, но и перекодировка смысла, заложенного в тексте Н.В. Гоголя.
Гоголевское «крылатое изречение служит «материалом для развертывания фабульной ситуации» [1, с. 39]. Это не вызывает сомнений, но стоит обратить внимание также и на расположение цитаты относительно всего текста — ею начинается «корреспонденция». Постановка цитаты в начало (в первое предложение) текста расширяет ее функциональность: она начинает выполнять функцию определения темы (рассказать об Исидоре Ванькине) и основной мысли (показать, в чем состоит чудачество героя). Выполняя дополнительные функции, цитата обнаруживает в этом ключе сходство с эпиграфом, также предваряющим текст и определяющим тему.
Гоголевское выражение «Чуден Днепр...» обыгрывается Булгаковым и в фельетоне «Удачные и неудачные роды» (1925), где аналогичным образом выстраивается каламбур из слов чудный-чуднее: «Чуден Днепр при тихой погоде, но гораздо чуднее Московская участковая страхкасса М.-Б. Балт. ж. д.» [1, с. 39]. Подобно потреблению цитаты в «Золотых корреспонденциях...», происходит ее реализация в «Удачных и неудачных родах»: цитата располагается в первом предложении, что задает особый, «юмористический» тон всему произведению, ею определяется тема и основная мысль.
В контексте сравнения и объединения по схожести двух произведений — рассказа «Золотые корреспонденции Ферапонта Ферапонтовича Капорцева» и фельетона «Удачные и неудачные роды» — можно говорить о подчеркивании Булгаковым «чудаковатости» не только отдельного человека, но и целых групп людей, целых организаций, что рождает ассоциацию с «чудны́м» миром, полным нелепостей и удивительных вещей и ситуаций. «Переработанные» гоголевские прецедентные феномены используются Булгаковым для подчеркивания характера абсурдной эпохи XX века, над явлениями которой писатель смеется гоголевским «смехом сквозь слезы».
В «Двуликом Чемсе» с неточной гоголевской цитаты начинается повествование: «Я пригласил вас, товарищи, — начал Чемс, — с тем, чтобы сообщить вам пакость...» [3, с. 547]. Воспроизведение варьированного гоголевского выражения не искажает его «первоначального» (гоголевского) смысла, что сохраняет узнаваемость цитаты (в «Ревизоре» Н.В. Гоголя: «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие...») [5, с. 10].
Варьированное гоголевское выражение создает определенный фон для развертывания сюжета фельетона. За счет «культурной отсылки» Булгаков, безусловно, расширяет семантику текста.
В первой части фельетона «ревизором» является сам Чемс, «выискивающий» автора писем с жалобами на начальство. Но уже в следующей части происходит смена исполнителя роли «ревизора»: им становится некий корреспондент, а Чемс превращается в «объект ревизии». Именно тогда происходит второе «включение» гоголевской цитаты в булгаковский текст: из уст Чемса звучит известное, ставшее традиционным, выражение городничего о двух крысах. Герой, соотносящий приезд корреспондента с появлением крысы, сам, по сути, является второй крысой, так как выполняет ту же «инспектирующую» роль по отношению к своим подчиненным.
Гоголевская цитата воспроизводится в редуцированной форме, но при этом, как отмечалось выше, сохраняется ее смысл. Чемсу «приписываются» не только слова гоголевского городничего, что, уже является поводом к сравнению их характеров, но в реплике булгаковского героя угадываются также и слова Артемия Филипповича Земляники: «...не было печали!» («Двуликий Чемс») — «Вот не было заботы, так подай!» («Ревизор») [3, с. 548; 5, с. 10].
Получается, Чемс выступает собирательным образом гоголевских типов, выведенных на страницах комедии «Ревизор». Адаптированные к новому контексту, гоголевские цитаты звучат по-новому, актуально. Они являются не только материалом для сюжетного развития, но с их помощью реализуются экспрессивно-оценочная, референтивная и характерологическая функции.
Постановка Булгаковым гоголевского «слова» в начало текста по функции приближает цитату к эпиграфу.
Особого внимания заслуживает определение функциональности гоголевских прецедентных феноменов (имена людей, артефакты, ситуации), вынесенные М.А. Булгаковым в эпиграфы к своим произведениям.
В современной науке собран достаточно большой объем научных трудов по изучению эпиграфа, его определению, типологизации и функциональности. Значительный вклад в изучение эпиграфа внесли В.Б. Шкловский [6], исследующий функциональность эпиграфа в пушкинском творчестве, И.В. Арнольд [7], отметившей высокую информативность эпиграфа, А.Г. Храмченков [8], рассматривающий эпиграф как открытую цитату, И.Г. Тимакова [9], предложившая классификацию эпиграфа-цитаты по его форме, В.С. Ларкин [10], проанализировавший эпиграф как текстологическую единицу, позволяющую «кодировать» смысл в тексте» и др.
З.Я. Тураева определяет эпиграф как «компонент художественного текста, который отсылает читателя к исходному тексту и программирует сеть ассоциаций, тот знак художественного текста, который способен установить интрасемиотические соответствия» [11, с. 54]. Данное определение представляется нам адекватным и вполне отражающим сущность феномена эпиграфа, его мы взяли за основу в своем исследовании.
Эпиграф «отсылает» читателя не только к претексту, но и цитирующему тексту, поэтому справедливо говорить о его двунаправленности. Отсюда следует, что смысл данной структуры, предваряющей основной текст, следует искать на пересечении знаков текста-источника и текста-реципиента.
Эпиграф является важным компонентом текста, хотя формально выходит за его пределы. Эпиграф определяет тему текста, круг проблем, задает тон чтению, помогает раскрытию смысла, сказанного далее автором. Но и текст влияет на восприятие и понимание эпиграфа. Мы считаем, что для полноценного усвоения смысла эпиграфа, к нему стоит возвращаться и после прочтения основного текста, так как у читателя к тому моменту будет сформировано мнение об авторской позиции и свое собственная точка зрения по затронутой проблеме, что спровоцирует иное понимание эпиграфа. В этом случае в сознании читателя выстроится цепочка отношений претекст-эпиграф-авторский текст, а также определится характер этих отношений.
Исследование эпиграфов в булгаковском творчестве в современной науке находится в стадии становления. Булгаковеды рассматривают данный вопрос в рамках конкретного текста, конкретного исследования, но не в контексте всего творчества писателя.
Гоголевскую цитату в качестве эпиграфа писатель XX века использовал в поэме «Похождения Чичикова», где Булгаков поместил отрывок из поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» без прямого указания на источник цитаты:
«— Держи, держи, дурак! — кричал Чичиков Селифану.
— Вот я тебя палашом! — кричал скакавший навстречу фельдъегерь, с усами в аршин. — Не видишь, леший дери твою душу, казенный экипаж» [3, с. 230].
Автор «Похождений Чичикова» таким образом ведет словесную «игру» с читателем: узнаваемые герои и ситуация должны намекнуть читателю на начало очередного приключения, новой аферы. Включение в эпиграф именно строк, фиксирующих движение дельца Чичикова, перекликается с появлением героя и его движением по советской России: «Пересев в Москве из брички в автомобиль и летя в нем по московским буеракам», появляется Павел Иванович в России спустя более полувека [3, с. 230].
Кроме того, в эпиграфе содержится символическое указание на проблему «столкновения» человека и государства, условными знаками которых выступают бричка Чичикова и казенный экипаж. В этом заключается определение основной проблемы фельетона (сатирической повести).
Эпиграф к «Похождениям Чичикова» педалирует смысл текста Гоголя с булгаковским текстом, что подчеркивается символической встречей на страницах произведения писателей-сатириков Гоголя и Булгакова, борющихся за общую идею искоренения социального зла и пороков русского человека.
В 1924—1925 гг. Булгаков пишет несколько художественно-публицистических фельетонов и рассказов, эпиграфами к которым делает вновь строки из произведений Гоголя. Но первоначального «унисонного» звучания с гоголевским «словом» уже не обнаруживается, а намечается отталкивание от смысла оригинальной цитаты, или ее трансформация и адаптация к условиям новой художественной реальности.
О.С. Дергилева подчеркивает, что «строки из Гоголя довольно часто возникают в качестве эпиграфов к юмористическим рассказам Булгакова. Он любит начинать повествование с эпиграфа, который служит для определения темы повествования, влияет на весь текст. Так, высмеивая в рассказе «Повесили его или нет?» (1924) бытующую в советское время бумажную волокиту, автор использует модель гоголевского крылатого выражения «Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи!» («Майская ночь, или Утопленница») — «Знаете ли вы, что такое волокита. Нет, вы не знаете» («Повесили его или нет?») [1, с. 38].
Сохраняя гоголевскую интонацию в эпиграфе, М.А. Булгаков задает определенный тон всему произведению. Но, важно подчеркнуть, что затронутая писателем актуальная социальная проблема реализуется отнюдь не «по-гоголевски»: автор, конечно, позволяет читателю самому сделать вывод по проблеме, затронутой в тексте, но при этом очевидна авторская оценка, которая звучит в подзаголовках к письмам, в комментариях, прочно «слитых» с текстом. Так, например, Булгаков характеризует начальника станции, сочинившего письмо: «отчаянно пишет... и от страху превращается в подписи из Козакила в Козелкова» [3, с. 433]. Или дает попутные комментарии и оценки: «И это через месяц», «Крышка! Нету...», «Делать ему больше ничего не остается, как опять податься в местком», «Мерси», «Повесили ли, в конце концов, колдоговор? Может быть, и повесили... А может быть, и не повесили. И даже вернее, что нет» и т. д.
Подобное открытое выражение авторской модальности определяется художественно-публицистическим жанром произведения, подразумевающим проявление активной авторской позиции. Поэтому видоизменение гоголевского выражения вполне оправдано. Трансформированная цитата служит для обозначения темы фельетона, подчеркивания злободневной проблемы, а также для создания «по-гоголевски» острой социальной художественной атмосферы.
Булгаков в своем творчестве использует, кроме известных цитат, еще и малоизвестные гоголевские выражения. В этом случае авторство Н.В. Гоголя всегда указывается писателем, поскольку читателю, особенно непрофессиональному, будет сложно распознать источник.
Безусловно, это способствует популяризации творчества Гоголя, актуализирует гоголевское «слово», но главное все же, по нашему мнению, в том, что дает цитата тому тексту, на который она ориентирована. В булгаковской прозе, как правило, использование «непопулярных» гоголевских цитат служит для акцентировки внимания на определенных «приметах» современной писателю исторической эпохи, а также для подчеркивания и соотнесения этих характеристик с национальным прошлым.
Так, фельетон «Звуки польки неземной» (1924) предваряется цитатой из поэмы «Мертвые души» Н.В. Гоголя: «Нет, право... после каждого бала как будто грех какой-то сделал. И вспоминать о нем не хочется» [3, с. 497]. Это неточная цитата из поэмы, звучащая в оригинальном варианте в контексте размышлений Павла Ивановича Чичикова о неприятии русской натурой традиции балов: «Кричат: «Бал. Бал, веселость!» — просто дрянь бал, не в русском духе, не в русской натуре <...> Все из обезьянства, все из обезьянства! Что француз в сорок лет такой же как ребенок, каким был и в пятнадцать, так вот давай же и мы! Нет, право... после всякого бала точно как будто грех сделал; и вспомнить даже о нем не хочется. В голове просто ничего...» (курсив наш — Е.И.) [4, с. 497].
М.А. Булгаков писал о бестолковости подобных светских вечеров, проявляя солидарность во мнении со своим литературным предшественником. Музыка, танцы, выпивка, пустые и деловые разговоры сливаются воедино, порождая хаос действий и мыслей. Не случайно присутствующие на балу сравниваются автором с нечистой силой: «В зале, как на шабаше, металась нечистая сила» [3, с. 498].
Если обратиться к тексту-источнику, то есть гоголевской поэме «Мертвые души», из которого взят эпиграф к фельетону, то можно заметить, что чичиковское высказывание, частично заявленное в эпиграфе, реализуется в булгаковском тексте в образах участников бала. Чичиков размышляет: «Ну если бы, положим, какой-нибудь писатель вздумал описывать всю эту сцену [бал] так, как она есть? Ну и в книге, и там была бы она так же бестолкова, как в натуре. Что она такое: нравственная ли, безнравственная ли? Просто черт знает что такое!» [4, с. 167]. Этим «каким-нибудь писателем» стал М.А. Булгаков, описавший в фельетоне «Звуки польки неземной» сцену бала. Полусознательные реплики персонажей, неловкие движения, туман — все это создает эффект творящейся чертовщины.
Получается, использование малоизвестной гоголевской цитаты вызывает интерес к претексту. Обращение же к тексту-источнику позволяет расшифровать смысл запечатленной Булгаковым картины балы: бестолковое, глупое занятие. Бал, потерявший свое культурно-развлекательное назначение на русской почве, превратился в безнравственное и пустое занятие, о котором «и вспоминать... не хочется».
В рассказе «Сапоги-невидимки» (1924), как нами уже отмечалось в другом контексте, два эпиграфа создают площадку для реализации диалога писателей разных эпох.
Построенный на каламбуре из двух цитат — гоголевской и булгаковской, — эпиграф задает настроение и тон последующего текста:
«А позволь спросить тебя: чем ты намазываешь свои сапоги, смальцем или дегтем?
Из Гоголя.
Поди ты в болото, кум! Ничем я их не смазываю, потому что у меня их нету!
Из меня» [3, с. 448].
Нельзя не почувствовать специфический смех, заявленный уже до начала повествования. «Сквозь видимый миру смех и невидимые миру слёзы» разворачивается история «маленького человека» Петра Хикина.
Эпиграф, кроме выполнения основной функции — определения темы и основной мысли произведения, — является еще и платформой для создания культурного диалога писателей, сатирически обнаруживая разницу эпох, в которые они жили.
К фельетону «Как бутон женился» (1925) эпиграфом «...не хочет ли барин жениться?» служит неточная цитата из «Женитьбы» Гоголя: «Не думает ли барин жениться?».
Гоголевская цитата адаптирована к новому художественному контексту и превращается в язвительный знак эпохи середины 1920-х гг. В сочетании двух эпиграфов — выписки из заметки рабкора о том, что только женатые могут получить «провизионку», и цитаты из «Женитьбы» — рождается писательский шутливый глум. Булгаков смеется над государственной системой, в которой ущемляется человек и его насущные потребности.
Соотнесение булгаковского фельетона с историей Гоголя помогает выявить определенные параллели между текстами, но смысл гоголевских «включений» все же в другом: писатель XX века ставит акцент на «приметах» его времени, его исторической эпохи, в которой обесцениваются человеческие отношения и главную ценность составляет материальное состояние и благополучие.
Таким образом, гоголевские прецедентные феномены используются писателем в основном в «малых» творческих жанрах юмористического и сатирического характера.
Гоголевские цитаты включаются писателем в текст в качестве материала, на котором строится фабула произведения («Похождения Чичикова», «Двуликий Чемс»). С их помощью строится авторская «игра» со смыслами, что способствует выражению авторской интенции: сатирическое обличение послереволюционной действительности («Золотые корреспонденции Ферапонта Ферапонтовича Капорцева», «Удачные и неудачные роды», «Повесили его или нет?»).
Использование гоголевских прецедентных феноменов в качестве эпиграфа к своим текстам М.А. Булгакову было необходимо для сопоставительного педалирования насущных проблем современности, для подчеркивания бестолковости социального устройства в России, в частности некоторых традиций светско-деловых мероприятий («Звуки польки неземной», «Повесили его или нет»). Сочетая несколько эпиграфов, Булгаков выстраивает диалог с Гоголем, символизирующим ушедшую эпоху («Сапоги-невидимки», «Как Бутон женился»). Построенный на каламбуре, эпиграф призван обратить читательское внимание на порочные стороны современного для Булгакова устройства жизни. Использование гоголевских строк в эпиграфе позволяет писателю создать особую сатирическую атмосферу в произведении.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |