Как писал Андрей Белый, в творчестве Н.В. Гоголя «тема безродности сплетена с «нечистою» силой, действующей на отщепенцев, потерявших землю» (Белый 1996, 63). Оторвавшийся от рода, с одной стороны, сам обрекает себя на вселенское одиночество, с другой стороны, создаёт трещину, зияние в родовой цепи, угрожая другим поколениям, поэтому «преступление против рода грозит гибелью мира» (Там же, 63). Не помнящий родства губит себя и других, ведь именно к нему устремляются тёмные силы, при каждом «отщепенце» «торчит подозрительный иностранец» (Белый 1996, 63), будь то таинственные цыгане, укравшие Ивася для Басаврюка в «Вечере накануне Ивана Купалы», или выглядящий и одевающийся, как инородец, Катеринин отец в «Страшной мести». Представленные ономастические соединения (иностранное имя + русское отчество), мы будем называть именами-«отщепенцами». Эти имена состоят из разнородных элементов, один из которых не акклиматизируется в чужой ему языковой среде, поэтому всё именное соединение в целом теряет ономастическую гармоничность. Данная именная формула заявляет об утраченной связи со своими корнями, своим родом.
Вспомним, что в «Мёртвых душах» Н.В. Гоголя Чичиков рассказывает губернаторской дочке «множество приятных вещей» (5, 156), которые он уже поведал ранее в обществе многих дам, в частности, в присутствии дочери Софрона Ивановича Беспечного Аделаиды Софроновны и её золовки Адельгейды Гавриловны. Имена этих героинь («Аделаида» — «из нем. Аделаиде: др.-герм. адаль благородный» и «Адельгейда» — «из др.-герм. адаль благородный + хельд герой») (Суперанская 1998, 347) являются иностранными (немецкими), чтобы передать их искажённость, «остраненность». Хотя в XIX веке имела место мода на иностранные имена, но немецкие имена не пользовались популярностью среди светских дам. Так как придворным языком был французский, то в высшем свете было принято употреблять французские имена или французские формы русских имён1. В сочетании с русскими отчествами немецкие имена гоголевских героинь являются гибридами, которые «к лицу бесформенным или ещё не сформировавшимся людям» (Набоков 1996, 87).
Рассмотрим колоритное имя уездного лекаря из «Ревизора» — Христиан Иванович Гибнер. Странный доктор, ни слова не знающий по-русски, имеет греческое имя — Христиан, русское отчество — Иванович и немецкую фамилию — Гибнер (ср.: именная конструкция героини «Театрального романа» М.А. Булгакова, состоящая из немецкого имени — «Августа», русского отчества — «Авдеевна» и греческой фамилии — «Менажраки»). Обратим внимание на то, что в антропониме Христиан Гибнер существует явное семантическое противоречие между пророчащей гибель фамилией Гибнер (заметим, что у него «все больные... как мухи выздоравливают» (4, 238)) и обещающим спасение именем Христиан («из греч. Христианос христианин») (Суперанская 1998, 332). В русском отчестве доктора звучит покорность Божьей воле (от крестильного имени Иван — «из др.-евр. йоханан Бог милует» (Там же, 192)), а в фамилии — требование лучшей доли (фамилия «созвучна немецкому «gib mir» — дай мне» (Турбин 1983, 66)). Таким образом, в этом имени подчёркивается инфернальное начало, присутствующее во всём немецком. В этом отношении показательно, что именно с поездкой «значительного лица» к своей «приятельнице», «даме... немецкого происхождения» (3, 134) Каролине Ивановне («Шинель») связано нападение на него страшного мертвеца, отобравшего у этого чиновника его шинель.
Впрочем, в произведениях Гоголя инфернальный оттенок имеют даже французские имена. Обладающие ими гоголевские герои в той или иной степени являются пособниками тёмных сил. Так, изображение «лёгонького личика» (3, 79) Lise, героини «Портрета», которая становится первой аристократической моделью Чарткова, положило начало череде безличных модных картинок, сгубивших талант художника. Бледность, прозрачность Lise сообщают ей инфернальную недовоплощённость, причиной чего является страсть девушки к балам, которые «убивают душу... умерщвляют остатки чувств» (3, 79). Тем более преступно со стороны Чарткова было придать черты духовно погибшей, имеющей восковой цвет лица Lise Психее, богине, олицетворяющей в греческой мифологии человеческую душу. Характерно, что русский вариант имени юной аристократки Lise — Елизавета (от др.-евр. — «клятва, обет Богу» (Миронов 1998, 129)) — напоминает об обете бедности и терпения, который истинный художник даёт Искусству, о божественной природе таланта, который легко погубить. Именно об опасности прельщения богатством и лёгкой славой предупреждает Чарткова его учитель: «Смотри, брат, — говорил ему не раз его профессор, — у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь. Но ты нетерпелив... Смотри, как раз попадёшь в английский род. Берегись; тебя уж начинает свет тянуть; уж я вижу у тебя иной раз на шее щегольской платок, шляпа с лоском... Оно заманчиво, можно пуститься писать модные картинки, портретики за деньги. Да ведь на этом губится, а не развёртывается талант. Терпи. Обдумывай всякую работу, брось щегольство — пусть их набирают другие деньги. Твоё от тебя не уйдёт» (3, 66). Портрет Lise — это поворотный момент в судьбе Чарткова, развилка творческого пути — создать ли произведение высокого достоинства или технически идеальный, но пустой шаблон. И как французское имя юной аристократки является только пародией на свой русский оригинал, так и её портрет выходит лишь суррогатом высокого искусства. Вызывающее довольную улыбку у инфернальной Lise изображение, далёкое от реального облика бледной девушки, не дало творческой радости художнику, но было богато вознаграждено материально. Этот портрет стал искушением, которое не смог преодолеть Чартков (фамилия которого происходит от «ковы чар») (Мильдон 1998, 91), что и погубило в нём творца.
В переводе с греческого «София» — «мудрость, разумность, наука» (Суперанская 1998, 426), но во французском варианте имени героини «Записок сумасшедшего» мудрость эта — от лукавого: директорская дочка Софи является искусительницей. Она искушает Поприщина: как бы случайно заходит в кабинет, когда там нет отца, и как бы ненароком роняет платок в присутствии жалкого и малопривлекательного чиновника, кокетничать с которым дочери директора департамента было бы по меньшей мере странно. Убедившись в силе своих чар, Софи не может удержаться от торжествующей усмешки: «Она поблагодарила и чуть-чуть усмехнулась, так что сахарные губки её почти не тронулись, и после этого ушла» (3, 151). После этой встречи Поприщина одолевают сластолюбивые мечты «Хотелось бы заглянуть в спальню... там-то, я думаю, чудеса, там-то, я думаю, рай, какого и на небесах нет. Посмотреть бы ту скамеечку, на которую она становит, вставая с постели, свою ножку, как надевается на эту ножку белый, как снег, чулочек...» (3, 153). Отметим, что мечтания Поприщина об обворожительной директорской дочке напоминают чары ведьмы-панночки, погубившие псаря Микиту: «как увидел он её нагую, полную и белую ножку, то, говорит, чара так и ошеломила» (2, 342). Райские кущи, о которых грезит Поприщин, есть не что иное, как отвод глаз, магическая привлекательность инфернальной «прелестницы».
Тема безродности является ключевой не только для произведений Н.В. Гоголя, но и в творчестве М.А. Булгакова. Так, в «Мастере и Маргарите» за описанием внешности Воланда (налицо все признаки сатаны: разные брови, глаза, кривой рот. «Его нельзя не узнать!» (5, 133) — восклицал Мастер в разговоре с Иваном Бездомным, когда последний стал описывать подозрительного «профессора») следует фраза: «Словом — иностранец» (5, 10). Ею Булгаков закрепляет за словом «иностранец» значение представителя потусторонней силы2.
Имена-«отщепенцы» достаточно часто встречаются и в произведениях М.А. Булгакова. Иностранные (чаще всего немецкие) имена в сочетании с русскими отчествами подчёркивают ирреальность булгаковских героев: например, Фердинанд Саввич («Блаженство»), Христофор Фёдорович («Бег»), Амалия Ивановна («Театральный роман») и др. Среди них — невезучий Карл Петрович Чемоданов, имя которого после его смерти присвоил себе Аметистов, и томная стриптизёрша мадам Иванова (именная конструкция состоит из французского апеллятива «мадам» и самой распространённой русской фамилии «Иванова»3) из «Зойкиной квартиры», солидная дама, играющая молоденькую девушку, актриса Аделаида Карповна из «Багрового острова», странная секретарша Аристарха Платоновича, человека без возраста, встречавшегося с самим Н.В. Гоголем, Поликсена Васильевна Торопецкая из «Театрального романа», секретарь инфернального Яна Собесского Генриетта Потаповна Персимфанс и т. д.
Обратим внимание на последний антропоним. Фамилию этой героини из «Дьяволиады» М. Булгакова расшифровывают как «устойчивую аббревиатуру «Персимфанс»» (первый симфонический ансамбль без дирижёра, существовал с 1922 по 1923 год)» (ср.: аналогичная фамилия-аббревиатура у героини «Мастера и Маргариты» Иды Геркулановны Ворс — «ворошиловский стрелок» (Миронов 1998, 343). Но фамилия «Персимфанс» может интерпретироваться иначе, а именно, как прозрачный антропоним, образованный от франц. «percée» — «отверстие, глазок» и «infame» — «позорный, подлый», и расшифровываться как «позорный глазок». В пользу этого варианта свидетельствует то обстоятельство, что Ян Собесский представляет Генриетту Потаповну Короткову, когда заходит разговор об интригах, что даёт право на существование и предложенной интерпретации семантики фамилии «Персимфанс».
Таким образом, в именах-«отщепенцах» в процессе соединения иноязычного имени с русским отчеством не происходит конвергенция именных признаков, но возникает ономастическое противоречие. Каждый формообразующий элемент сложного имени сам по себе выражен достаточно ярко, но единства нет Носитель такого имени лишён духовной цельности, он либо не осознаёт собственную сопричастность своему роду, либо намеренно скрывает это. Поэтому имена-«отщепенцы» создают комический эффект и чаще всего маркируют ирреальных, инфернальных персонажей, как в произведениях Н.В. Гоголя, так и в творчестве М.А. Булгакова.
Примечания
1. Так, Анна Матвеевна Толстая, в замужестве Голицына, обычно звалась Аннет. Дочь П.А. Вяземского Прасковья звалась в домашнем кругу Пашенька, а в свете — Полина и Полин. Елена Павловна Тизенгаузен, в замужестве Захаржевская, именовалась Лили. Внучка М.И. Кутузова Дарья Фёдоровна Тизенгаузен, в замужестве Фикельмон, была известна как Долли. См.: Сперанская А.В. Словарь русских личных имён. С. 57—58.
2. Обратим внимание на то, что жертвой «иностранца» с Патриарших прудов стал Иван Бездомный, также как жертвой неизвестно откуда появившегося, чужого хутору Басаврюка стал Петрусь Безродный.
3. Ср.: мадам Тун (от франц. «thune» — устар. пятифранковая монета) и мадам Кун (от англ. «coin» — монета) — имена героинь из набросков к несохранившимся главам.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |