Остановимся на одной немаловажной детали: у некоторых гоголевских второстепенных героев на протяжении произведения изменяется имя или фамилия. Так, герой «Носа», Ковалёв, желая подать объявление о пропавшем у него носе, аргументирует свою просьбу тем, что у Подточиной Палагеи Григорьевны очень хорошенькая дочка. Но в письме Подточиной к Ковалёву, в котором говорится о её дочери, она (первая) подписывается именем Александра.
С возникновением христианства на Руси человеку было принято давать два имени — христианское и языческое. Первое, как правило, использовалось в официальных ситуациях, языческое же было сугубо внутрисемейным, предназначалось для домашнего употребления. Не только «Слово», но и другие памятники древнерусской литературы «свидетельствуют о том, что имя, данное при крещении, в миру, в быту не употреблялось, и наряду с ним существовало и второе, известное всем, сравните: «в крещении Иосиф, а мирьскы Остромир»; «преставися князь Михайло, зовомый Святополк»; «се аз князь великий Гаврил, наречённый Всеволод»; «родися у Игоря сын и нарекоша ему имя в крещеньи Андреян, а княжее Святослав»; «Констянтин, а мирскы Добрило»; «Микифор, прироком Станило». Такой обычай на Руси сохранялся довольно долго» (Рут 1996, 22).
Впоследствии строгое разграничение «официальное» христианское имя — «домашнее» языческое имя постепенно стиралось, в качестве обиходного имени выступила «уменьшительная форма русского крестильного имени, которая, как правило, образовывалась от народной формы и очень редко от официальной христианской формы» (Унбегаун 1995, 57), но традиция использования «домашнего» и «официального» имени сохранилась по сей день1.
Можно предположить, что Палагея — это обиходное имя героини гоголевского «Носа» Подточиной, предпочитающей в светском обществе именоваться Александрой. Возможно, простонародное имя «Пелагея» (да ещё и в разговорной форме — «Палагея») показалось Подточиной недостойным её общественного положения: «штаб-офицерша» (3, 48) пожелала иметь более «высокое» имя светской дамы — «Александра», несмотря на то, что «имя Пелагея, имеющее сокращённую форму Поля, обычно меняли на Полина» (Суперанская 1998, 71)2. Но следует обратить внимание на то, что имя «Пелагея» в народном сознании3 связано со скромностью и смиренностью4, то есть с качествами, которыми гоголевская героиня не обладает. Поэтому понятно, что у Подточиной, стремящейся добиться выгодной партии для своей дочери, меняется имя «скромницы» (Пелагеи) на имя «победительницы» (Александры).
Рассмотрим другой пример: на протяжении «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» изменяется фамилия одного из второстепенных героев — Антон Прокофьевич Пупопуз преображается в Голопузя Антона Прокофьевича. Некоторые исследователи считают Пупопуза и Голопузя двумя разными персонажами. Так, М.С. Альтман рассматривает эти фамилии (по аналогии с Петром Ивановичем Бобчинским и Петром Ивановичем Добчинским) как «одинаково звучащие, как бы рифмующиеся прозвища» (Альтман 1975, 151) (в нашей классификации это — имена-интроономастические двойники). Гоголь любит давать своим героям имена и прозвища, тождественные друг другу, но данный конкретный случай является исключением из правила — фамилии Пупопуз и Голопузь принадлежат одному и тому же персонажу — чудаку в коричневом сюртуке с голубыми рукавами (в этой шутовской одежде он ходит и под фамилией Пупопуз, и под фамилией Голопузь), любителю пообедать за чужой счёт. Попутно отметим, что этот персонаж под фамилией Пупопуз («пуповина» связующая нить) утверждает дружбу Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича, которых «сам чёрт связал верёвочкой» (2, 358), а под фамилией Голопузь (семантика отсутствия связи) непоколебимо уверен в бесцельности своего «предприятия» — привести к согласию непримиримых врагов.
На протяжении «Тяжбы» меняется имя одного из героев — Христофор Петрович Бурдюков в завещании своей тётки назван Хрисанфием. Характерно, что имя Христофор, связанное с именем Христа, оказывается заменённым на содержащее «злато» имя Хрисанфий («из греч. Хрисантос: хрисантес златоцветный») (Суперанская 1998, 332). Таким образом, в тексте возникает ономастический каламбур5: «Променял Христа на злато». Комический эффект создаёт то обстоятельство, что сулящее «злато» имя гоголевского героя вписывается в смехотворное завещание, по которому Бурдюкову обещаны «три штаметовые юбки», «вся рухлядь, находящаяся в амбаре, как то: пуховики два, посуда фаянсовая, простыни, чепцы» и «так чёрт знает ещё какое тряпьё» (4, 392). Другим же родственникам, брату Бурдюкова Павлу и его сестре Марии завещаны родовое имение с несколькими сотнями крепостных и деревня с сотней душ. Обращает на себя внимание то, что издевательское по отношению к Христофору Петровичу завещание подписано не именем его тётки-благодетельницы — «Евдокия» («из греч. эудокия благоволение») (Суперанская 1998, 374), а лжеименем «Обмокни». «Пусть они не врут: покойницу звали Евдокией, а не «Обмокни»» (4, 392), — возмущается Бурдюков, получивший вместо равной доли богатого наследства кучу старого тряпья.
Двуфамильность персонажа — важная особенность, с одной стороны, утверждающая незначительность героя, у которого может даже поменяться фамилия, с другой стороны, подчёркивающая его неопределённость, изменчивость, иррациональность. Разные имена, принадлежащие одному и тому же персонажу, мы будем называть ономастическими хамелеонами. Имена-хамелеоны характерны также для ряда героев Булгакова.
Инфернальность героев «Дьяволиады» подчёркивается тем, что они постоянно меняют имена. Так, Варфоломей Коротков с утерей документов становится неким Василием Колобковым (прежнее его имя утрачивается) и приобретает для всех окружающих черты характера и даже наружность последнего.
Некий старичок в люстриновом пиджачке обвиняет Короткова в соблазнении невинных девиц: «Растлили трёх в главном отделе, теперь, стало быть, до подотделов добираетесь? Что их ангелочки теперь плачут, это вам всё равно? Горюют они теперь, бедные девочки, да ау, поздно-с. Не воротишь девичьей чести. Не воротишь» (2, 31). Любовницы Колобкова шокируют Варфоломея Петровича своим поведением: «Брюнетка закинула голову, страдальчески оскалила зубы, схватила руки Короткова, притянула его к себе и зашептала:
— Что ж ты молчишь, соблазнитель? Ты покорил меня своею храбростью, мой змий. Целуй же меня, целуй скорее, пока нет никого из контрольной комиссии...
— Я отдамся тебе... — шепнуло у самого рта Короткова.
— Мне не надо, — сипло ответил он, — у меня украли документы...» (2, 30).
Получив имя «Василий Колобков», Коротков невольно принимает на себя его грехи. Этот герой «Дьяволиады» получает своеобразное «антикрещение»6 — огнём и дымом, а после него — «антипричастие», принимая церковное вино, полученное вместо зарплаты в качестве пайка соседкой Короткова Александрой Фёдоровной Пайковой. Соприкоснувшись с инфернальным огнём (чуть не выбив глаз странными спичками), выгнанный с работы Коротков заливает горе вином и на следующий же день оказывается Василием Колобковым (обряд крещения считается завершённым только после первого причастия). Так как «человек соединяется в акте крещения со своим святым и его именем» (Суперанская 1998, 70), на Варфоломея Короткова ложатся грехи его «антисвятого» — вора и распутника Василия Колобкова7. Завершение произведённого над Коротковым обряда «антикрещения» происходит в ночь с 26 на 27 сентября, перед одним из дванадесятых праздников — «Воздвижение креста Господня»8. Этот праздник, довольно широко отмечавшийся на Руси, «всегда служил утверждению покорности и терпения» (Христианство 1994, 89), с подвигая верующих идти «крестным путём» Христа. Коротков же «отметил» Воздвиженье не смирением, но бунтом: один из братьев Кальсонеров, насмерть перепуганный агрессивным поведением Короткова, спасается от него бегством. Бунт Короткова связан с тем, что со сменой имени его жизнь резко изменилась, и теперь бывшему делопроизводителю приходится нести крест чужих грехов.
Примечательно, что в гоголевском «Носе» сверхъестественное исчезновение носа Ковалёва происходит 25 марта. В этот день (по старому стилю) празднуется Благовещение — исходный момент земной жизни Христа, пародийный охват которой мы наблюдаем в «Носе»9. По наблюдению И.Д. Ермакова, Благовещение в «Носе» приходится на пятницу (Ермаков 1999, 282), что отвечает церковной традиции, согласно которой Благовещение произошло именно в этот день недели. Кроме того, ««сверхъестественное отделение» носа перекликается вместе с тем и с крестными муками Иисуса: в пятницу, в сумерках, Ковалёв со вздохом восклицает: «Боже мой! Боже мой! За что это такое несчастие?» — ср. Мф. 27: 46: «Боже мой, Боже мой! для чего ты меня оставил?» (Вайскопф 1993, 231). В таком контексте, как полагает М. Вайскопф, не случайно «гоголевская Прасковья Осиповна курьёзно соотносится с Параскевой Пятницей (Святая Параскева была наречена Пятницей, так как родилась в страстную пятницу — Ю.К.), а Иван Яковлевич — с Иоанном Крестителем» (Вайскопф 1993, 235). Заявленная М. Вайскопфом пародийная параллель Иван Яковлевич — Иоанн Креститель во многом является натяжкой. Впрочем, в пользу соотнесения этих имён свидетельствует тот факт, что жалкий цирюльник с утраченной фамилией имеет отчество, образованное от имени Яков — «общеупотребительное название для малосодержательных, глупых людей (Ср.: Сорока про Якова, ты ей про всякого, а она про Якова (т. е. вздор, одно и то же)» (Ермаков 1999, 286). Таким образом, антропоним «Иван Яковлевич» состоит из двух компонентов — безличного отчества и знакового имени, народная форма которого (Иван) восходит к церковной — Иоанн (ср.: Петро Безродный («Вечер накануне Ивана Купала») — апостол Пётр).
Супруга Ивана Яковлевича обладает сакральным именем Прасковья (церковная форма этого имени — «Параскева»), но её святая Параскева Пятница, целительница физических и душевных недугов, не близка Прасковье Осиповне по духу. Если Прасковья Осиповна помыкает своим мужем, всячески его унижая, то святая Параскева, напротив, является хранительницей семейного благополучия супружеских пар, имеющих в своём доме её икону. Ономастический контраст, который составляет имя неправедной супруги Прасковьи Осиповны и её святой, покровительницы семейного очага Параскевы («Нос» Н.В. Гоголя), в перевёрнутом виде имеет место в «Дьяволиаде» М.А. Булгакова, где контраст составляют имя «нежного, тихого блондина» (2, 7) Короткова и имя его инфернального «антисвятого» Колобкова.
Роль инфернального «антисвященника», совершающего обряд антикрещения Короткова, берёт на себя Кальсонер, имя которого как будто возникает из наименования нижнего белья, — Коротков путает подпись своего нового начальника с кальсонами. Делопроизводитель Коротков в первый день работы нового заведующего Спимата не знает его фамилии и удивляется, почему секретарша Лидочка в сердцах называет своего начальника «лысыми подштанниками)» (2, 12). На следующий день из фарсового заявления: «Всем машинисткам и женщинам вообще своевременно будут выданы солдатские кальсоны» (2, 13), — возникает фамилия начальника Короткова — Кальсонер. Вспомним, что в повести Н.В. Гоголя «Нос» чиновник из газетной экспедиции «превращает» обыкновенный нос в господина Носова, что, в сущности, соответствует действительности, так как нос «разъезжает по городу и называет себя статским советником» (3, 48). Явный параллелизм, который имеет место в гоголевском «Носе» (нос — г. Носов) и булгаковской «Дьяволиаде» (кальсоны — Кальсонер), позволяет увидеть, что братья-близнецы Кальсонеры представляют собой не что иное, как персонифицированные кальсоны. Ещё один пример: в кабинете Дыркина появляется некий «бледный юноша с портфелем» (2, 37), которого Дыркин называет сначала Артур Артурыч, а затем (многократно повторённое «тур» в имени героя распространяется вовне), после разговора об его «единоличной диктатуре в эмеритурной кассе» (2, 37) — Артур Диктатурыч.
Отметим, что у одного из второстепенных героев «Дьяволиады» (старшего бухгалтера канцелярии, в которой работает Коротков) на протяжении произведения несколько раз меняется имя. Среди собравшихся в конторе служащих, читающих приказ об увольнении Короткова, он фигурирует под фамилией Дрозд10: «Лидочка де Руни, Милочка Литовцева, Анна Евграфовна, старший бухгалтер Дрозд, инструктор Гитис, Номерацкий, Иванов, Мушка, регистраторша, кассир — словом, вся канцелярия... стояла, сбившись в кучку у стены, к которой гвоздём была прибита четвертушка бумаги» (2, 15). Далее, в этом же эпизоде персонаж назван Скворцом: «Ай, яй, яй, — загудел в отдалении, выглядывая из гроссбуха, Скворец, — как же вы это так, батюшка, промахнулись? А?» (2, 15). Перемена имени сопровождается изменением голоса персонажа: сменив сладкозвучную фамилию Дрозд, образованную от названия певчей птицы, на Скворца, этот герой «зашипел змеёй» (2, 15). И, наконец, когда Коротков на следующий день приходит в Спимат, он не находит там «ни Дрозда, ни Анны Евграфовны, словом, — никого» (2, 23).
Такие имена, как Дрозд (Скворец), Коротков (Колобков), перемена которых сопровождается изменением сущности их носителя, мы будем называть именами-оборотнями. Подобным именем обладает герой «Собачьего сердца» Шариков (Шарик). Созданный с помощью хирургической операции получеловек-полусобака решает взять «наследственную» фамилию (2, 172) Шариков (от собачьей клички Шарик). Впрочем, «исходный материал» (пёс) гораздо человечнее возникшего существа, продукта медицинского опыта. Беспризорный голодный Шарик жалеет бедную машинистку Васнецову, а заведующий подотделом очистки Шариков обманывает её и угрожает увольнением с работы. Личность Шарикова — это проекция внутреннего мира погибшего уголовника Клима Чугункина11: «алкоголизм, «всё поделить»... хам и свинья» (2, 194). «Весь ужас, — подчёркивает профессор Преображенский, создатель Шарикова, — в том, что у него уже не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которое существует в природе» (2, 195).
Не случайно Шарик относится к своему хозяину, как к «властителю» (2, 123), «доброму волшебнику, магу и кудеснику из собачьей сказки» (2, 147), который «получает звание божества» (2, 147—148), перед которым пёс совершает «какой-то намаз»12 (2, 140). Профессор Филипп Филиппович Преображенский играет роль творца, создающего нового человека. Обладатель искусственной фамилии, которая была распространена в среде русского духовенства, Преображенский заменяет прежнего кумира Шарика — повара Власа, чьё имя «ассоциируется с именем языческого бога славян Волос/Велес» (Суперанская 1998, 149).
Псевдотворец Преображенский жесток по отношению к Шарику, которого использует в своём эксперименте по омоложению человека. Перед операцией профессор выглядит «жрецом в белом сиянии», волосы которого «скрывались по колпаком, напоминавшим патриаршую скуфейку» (2, 153). Не случайно фамилия врача связана с названием одного из двунадесятых праздников. Блестящая операция, при проведении которой профессор Преображенский демонстрирует своему ученику и ассистенту Борменталю всё своё мастерство, является пародией на явление Преображённого, то есть явившегося во всей своей божественной силе, Иисуса Христа трём своим ученикам (Петру, Иакову и Иоанну). И, как наделённый даром целительства, предсказания будущего и воскресения из мёртвых Христос творит чудеса, так и Преображенский совершает «чудо»: в результате бесчеловечного опыта бессловесная тварь превращается в наделённого даром слова недочеловека, в котором сильны звериные инстинкты. Характерно, что фамилия Преображенский, связанная с пародийным преображением, сочетается с именем Филипп, предвещающим рождение инфернального Шарикова («завязка драмы начинается в последнюю декаду Рождественского (или Филиппова) поста») (Менглинова 1999, 52).
Сама же «жертва полиграфической продукции» (Соколов 1996, 434) (книг Швондера) — Полиграф Полиграфович — выбирает себе имя из «новых святцев» (Химич 1996, 9) — советского календаря. Имя «Полиграф» задаёт множественность обликов возникшего демонического существа — полусобаки-получеловека-полуволка13. Действительно, собака Шарик становится оборотнем Шариковым, что выдаёт даже внешний облик Полиграфа Полиграфовича. В соответствии со славянскими преданиями «приметой волкодлака... является заметная от рождения «волчья шерсть»... на голове» (Мифы народов мира 1998, т. 1, 242). В этом мифологическом контексте обращают на себя внимание волосы Шарикова: «шерсть на его голове возвышалась, как щётка» (2, 201). И не случайно любимое место Шарикова в доме — кухня, где «в плите гудит, как на пожаре», а «заслонка с грохотом отпрыгивает, обнаруживая страшный ад» (2, 67).
Заметим, что Зина ругает и пса: «Куда ты, чёрт лохматый!», и очеловеченного Шарикова: «В ванной, в ванной проклятый чёрт сидит!» (2, 175), называя его чёртом. Сам автор называет Шарикова нечистью: «Нечистая сила шарахнула по обоям в коридоре, направляясь к смотровой, там чем-то грохнула и мгновенно пролетела обратно» (2, 175) (речь идёт о погоне Шарикова за «проклятым котярой») (2, 177). Дьявольскую природу искусственно созданного человека выдаёт первое слово, которое было им произнесено: «А-б-ыр!» (2, 160) — «рыба» наоборот. Как отмечает А.Б. Менглинова, «греческое слово ichtys, рыба, ещё в раннем христианстве являлось криптограммой Христа» (Менглинова 1999, 52), расшифровываясь как «Иисус Христос, Божий сын, Спаситель» (Мифы народов мира 1998, т. 2, 393). Следовательно, «а-б-ыр» («рыба» наоборот), «означает противника Христа, Антихриста, губителя» (Там же, 52). «В промежуток от Сочельника до Крещения, на который приходятся «этапы псевдоочеловечивания» Шарика» (Гудкова 1989, 692), происходит «второе рождение» грешника Чугункина, которое знаменует собой приход в мир Антихриста, а «в канун Благовещения завершается космическая драма» (Менглинова 1999, 53), происходит обратное превращение Шарикова в пса.
Другим подвидом имён-хамелеонов являются имена-маски, когда кроме своего, исконного имени у героя есть другое имя, с помощью которого он скрывает настоящее. Так, в «Игроках» Н.В. Гоголя под видом строгого чиновника Псоя («из греч. псойос придирчивый») (Суперанская 1998, 277) Стахича Замухрышкина (фамилия указывает на бедность героя, появившегося перед Ихаревым в поношенном фраке) выступает отставной штабс-капитан Флор Семёнович Мурзофейкин (первая часть фамилии которого происходит от «мурза» — татарский вельможа, а вторая часть фамилии напоминает о проделках сказочных фей, любящих всевозможные превращения).
«Имена-маски» присутствуют и в произведениях М.А. Булгакова, но здесь они играют другую роль. Чаще всего подобные имена у Булгакова являются не игровыми, актёрскими именами, связанными с мистификацией (за исключением одного случая, когда в «Беге» беременная Барабанчикова неожиданно превращается в бравого вояку Григория Лукьяновича Чарноту14), а именами-этикетками, которые легко меняются, не затрагивая внешнего облика и сущности их обладателя. Так, например, три разных имени15: Василий Иванович Путинковский, Карл Петрович Чемоданов и Антон Сигурадзе легко меняет за время своих авантюрных похождений Александр Иванович Аметистов, герой «Зойкиной квартиры».
Итак, если около имени «оплотняется наша внутренняя жизнь, оно — твёрдая точка нашей текучести» (Флоренский: Имена, 384), то имя-хамелеон искажает личностный тип, что указывает на вмешательство инфернальных сил в судьбу человека. Если имя персонажа меняется (не варьируется, а существенно изменяется), то герой теряет себя как личность. Посредством имени проявляется духовная сущность человека, поэтому без имени «человек-вечный узник самого себя, по существу и принципиально антисоциален, необщителен, несобран, он чисто животный организм или, если человек, умалишённый человек» (Лосев 1990, 49). Следует отметить, что и у Гоголя («Записки сумасшедшего»), и у Булгакова («Дьяволиада») сумасшествие главных героев сопровождается утратой имени.
Герой «Записок сумасшедшего», чиновник Аксентий Поприщин сходит с ума, утрачивая своё имя и присваивая себе чужое — Фердинанд VIII: «Мне больше всего было забавно, когда подсунули мне бумагу, чтобы я подписал. Они думали, что я напишу на самом кончике листа: столоначальник такой-то. Как бы не так! а я на самом видном месте, где подписывается директор департамента, черкнул: Фердинанд VIII» (3, 161). Без имени Аксентий Иванович не может идентифицировать себя с чиновником Поприщиным, и его личность распадается: «элементы личной жизни ослабляют свои связи с именем, стремясь каждый к самостоятельности» (Флоренский: Имена, 387).
Булгаковский персонаж, делопроизводитель Варфоломей Коротков, которого после потери документов все принимают за некого Василия Колобкова, умоляет вернуть свою фамилию: «Верните документы! Священную мою фамилию. Восстановите! Товарищ блондин... застрели ты меня на месте, но выправь ты мне какой ни на есть документик» (2, 34—35). Утратив надежду на возвращение своего имени, в ужасе от собственной неопределенности, Коротков окончательно теряет рассудок: «Меня нельзя арестовать, — ответил Коротков и засмеялся сатанинским смехом, — потому что я неизвестно кто... Может быть, я Гогенцоллерн» (2, 36). Зафиксируем внимание на этом высказывании Короткова: «герой саркастически сообщает, что он — принц, живущий инкогнито (некоторые представители немецкого княжеского рода Гогенцоллернов, отказавшись от владений, удалились в частную жизнь)» (Гудкова 1990, 695). Это прямая отсылка к Гоголю — Поприщин, вообразивший себя испанским королём, замечает о своих прогулках инкогнито по Невскому проспекту. Но необходимо отметить, что и главный герой «Записок сумасшедшего», и Коротков, сходя с ума, заявляют о собственной безымянности. В записи от 3 декабря в своём дневнике Поприщин сообщает: «Может быть, я какой-нибудь граф или генерал, а только так кажусь титулярным советником? Может быть, я сам не знаю, кто я таков» (3, 158); и точно так же: «Я неизвестно кто... Может быть, я Гогенцоллерн» (2, 36), в отчаянии восклицает булгаковский герой Коротков. В финале «Дьяволиады» Коротков погибает, но фактически, он умер ещё ранее, когда утратил имя, так как «окончательная его утеря всегда означала гражданскую и историческую смерть» (Флоренский: Имена, 386).
В связи с вышеприведённым наблюдением остановимся на интересном случае из времён Великой Революции, рассмотренном Флоренским в «Именах».
Некто де Сен-Сир, привлечённый к суду революционного трибунала, был допрошен его председателем:
— Ваша фамилия?
— Моя фамилия — де Сен-Сир.
— Нет более дворянства.
— В таком случае, значит я — Сен-Сир.
— Прошло время суеверий, нет более святых.
— Так я просто Сир.
— Королевство со всеми его титулами пало навсегда.
— В таком случае, у меня нет фамилии, — воскликнул подсудимый, — и я не подлежу закону.
Трибунал признал подсудимого невиновным на том основании, что нельзя осудить того, кто в отношении общества является отвлечённым «Я», абстракцией.
Итак, сумасшествие главных героев «Дьяволиады» и «Записок сумасшедшего» сопровождается утрачиванием ими имён.
Вспомним, что именно в сумасшедшем доме происходит освобождение одного из героев «Мастера и Маргариты» от своего псевдонима Бездомный и обретение фамилии Понырёв, что выглядит возвращением к самому себе. Характерно, что псевдонимы, призванные скрыть наличное имя или заменить его на более благозвучное, являются псевдо-именами, искусственной заменой того духовного стержня, который представляет собой настоящее имя. Замена данного от рождения (полученного при крещении) имени на Руси считалась грехом. Исключение составляли лишь фамилии и имена православного духовенства. Для духовных лиц перемена имени означала новое рождение, изменение имени у светской особы было актом греховным: «Как всё имеет свою пародию у князя мира сего... как Преображение имеет свою пародию в актёрстве, так и священное мистическое переименование, преображение имени имеет свою пародию в псевдонимности» (Булгаков 1998, 261). Таким образом, не случайно после очистительных страданий в клинике Стравинского булгаковский герой называется уже не Бездомным, а Иванушкой. Старинное русское имя обретается поэтом как бы в знак восстановления утраченной связи со своим родом, со своей землёй.
Итак, в ономастических системах и Н.В. Гоголя, и М.А. Булгакова присутствуют имена-хамелеоны, подразделяющиеся на имена-оборотни (например, Пупопуз и Голопузь из «Повести о том, как поссорился...» Н.В. Гоголя, Коротков и Колобков из «Дьяволиады» М.А. Булгакова) и имена-маски (например, Замухрышкин (Мурзофейкин) из «Игроков» Гоголя и Аметистов (Путинковский, Чемоданов, Сигурадзе) из «Зойкиной квартиры» Булгакова). Хамелеонство от имени может иметь двоякий характер: такая смена имени может быть обусловлена переименованием или временным растворением в стихии другого имени (имена-оборотни), а может быть связана с элементарным удваиванием имени. Имена-маски, которые имеют место в произведениях Булгакова, связаны не с мистификацией, а лишь с внешним изменением имени.
Примечания
1. Иногда смена имени связана с несоответствием двух имён — «официального» и «домашнего», употребляемого в семье или в кругу друзей. Так, девушки, названные модными для 20-х гг. именами Интерна и Октябрина, поменяли их в 30-е гг. на более благозвучное имя Ирина, тем более, что так их называли в школе, а «Милица переделалась в Людмилу, поскольку её всё равно в детстве звали Милой, аргументируя это тем, что она не милиция». (Суперанская 1998, 71).
2. См.: Иванова Т.А. Звала Полиною Прасковью... // Русская речь. 1993. № 6. С. 3—10.
3. «Какой бы род народной словесности мы ни взяли, непременно встретимся с типологией личных имён. Определённым именам в народной словесности соответствуют в различных произведениях одни и те же типы, одни и те же не только в смысле психологического склада и нравственного характера, но и в смысле жизненной правды и линии поведения. Это значит: в народном сознании именем определяются не только отдельные признаки или черты, порознь взятые, то есть одномерные и двухмерные разрезы духовного организма, но и трёхмерный разрез его — мгновенное соотношение элементов личности; и этим дело не ограничивается, ибо организм личности четырёхмерен, и биография его — это его четырёхмерная форма. Предуказание именем судьбы и биографии — в произведениях народной словесности служит свидетельством, что для народного сознания есть четырёхмерная временно-пространственная форма личности, ограничивающая её от головы до пят, от правого плеча до левого, от груди до спины и от рождения до могилы. Краткая же формула содержания в этих границах — есть имя» (Флоренский: Имена, 364).
4. См. в «Реэстре о дамах и прекрасных девицах», печатавшимся на русских народных картинках: «Смиренная всегда Пелагея» (Флоренский: Имена, 369).
5. Ср. скрытый каламбур, который присутствует в имени богослова Халявы, утащившего в финале «Вия» старую подошву от сапога: ««халява» — это сапожное голенище; вместе с украденной подошвой оно как бы составит целый сапог» (Вайскопф 1993, 167).
6. Противник Христа часто использует символику и обрядность, обратные христианству. Так, Воланд в одной из черновых редакций «Мастера и Маргариты» («Чёрный маг», 1928—1929 гг.) появляется одетым в золотую парчу, на которой были вышиты кресты кверху ногами. Перевёрнутый крест является кощунственным отношением к распятию и символизирует сатанинскую радость.
7. Фамилия Колобков происходит от слова «колобок» — предмет шарообразной формы. Та же внутренняя форма просматривается в фамилии Шариков («Собачье сердце»). См. о связи инфернальных булгаковских героев с образом шара: Яблоков Е.А. Ад ав ovo // Яблоков Е.А. Мотивы прозы Михаила Булгакова. М., 1997. С. 11—49.
8. Как отмечает Е.А. Яблоков, «Булгаков с обострённым вниманием относился к датировкам событий и вообще всякого рода числам». Так, в начале повести «Роковые яйца» действие разворачивается на следующий день после Пасхи — «16 апреля 1928 года» (2, 45); «в 1924 г., когда были написаны «Роковые яйца», Пасха была 14 апреля (ст. ст.); в 1928 г., куда перенесено действие, — 15 апреля (возможно, близость дат сыграла определённую роль в выборе года)» (Яблоков 1997, 12). В этом контексте закономерно, что в центре внимания оказываются подсвеченные красным «лучом жизни» (2, 56) яйца (окрашенное яйцо является символом Пасхи), но вылупляются из них злобные демонические змеи. Ср.: «диавол называется змием», именно «змий служит для свящ. писателей эмблемою злобы (Мф. XXIII, 33), свирепости (Пс. LVII, 5, Притч. XXIII, 32) и коварства (Быт. XLIX, 17)» (Библейская энциклопедия 1891, т. 1, 278—279).
9. См. об этом: Ульянов Н. Арабеск или Апокалипсис? // Новый журнал. 1959. № 57. С. 127—128; Дилакторская О.Г. Фантастическое в повести Н.В. Гоголя «Нос» // Русская литература. 1984. № 1. С. 153—165, Вайскопф М. Сюжет Гоголя. М., 1993. С. 231—235.
10. Характерно, что дрозды наряду с воронами издревле считались вещими птицами, пособниками ведьм. Не случайно на Великий бал сатаны Маргариту доставляет «не обычного вида шофёр, а чёрный длинноносый грач в клеёнчатой фуражке и в перчатках с раструбами» (5, 235).
11. Как отмечает Е.А. Яблоков, профессор Преображенский был назван в черновой редакции Воскресенским. См.: Яблоков Е.А. Мотивы прозы Михаила Булгакова. С. 176.
12. Намаз — «мусульманский религиозный обряд, ...чтение отрывков из Корана, восхваляющих Бога» (Современный словарь иностранных слов 1994, 401).
13. Как полагает Е.А. Яблоков, «более точно будет определить Шарикова не как «гибрид» собаки и человека, а как существо, находящееся, так сказать, «между собакой и волком» (в «сумеречном» состоянии)» (Яблоков 1997, 63—64).
14. Примечательно, что фамилия Чарнота содержит в себе компонент «чар», связанный с колдовскими чарами. Ср.: Чартков («Портрет» Н.В. Гоголя).
15. Два из лжеимён Аметистова объединены семантикой дороги: Путинковский (от «путь») и Чемоданов (от «чемодан» — дорожный баул). Третье же «нехорошее» (3, 14), по признанию самого Аметистова, имя Сигурадзе образовано от слова «сигуранца» — от названия тайной политической полиции в Румынии.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |