Проблема соотношения морали и науки в условиях современности приобретает особую значимость. Отношение к проблемам добра и зла в научной деятельности, экологии, наркомании, научного эксперимента и многим другим представляет особую важность при изучении этических взглядов и представлений писателя. Следует отметить, что в основном, эти проблемы, выраженные в творчестве Булгакова через художественные образы и образные ситуации, представлены в свете социально-политических проблем. При рассмотрении влияния на формирование философско-этического мировоззрения писателя значительным оказалось косвенное влияние Фрейда. Как известно, учение Фрейда, в основном опирающееся на биологическую основу, было развито одним из основоположников неофрейдизма гуманистом Эрихом Фроммом, придавшем этому учению социальное значение. В связи с этим, представляется интересным рассмотрение ряда поставленных этических проблем и отношения к их решению в гуманизме Фромма и творческом наследии Булгакова.
Как известно, в огромном наследии своего творчества, ни в одной книге, М. Булгаков не изложил в систематически строгом виде собственные этические взгляды. Однако узловые моменты антропологических взглядов (природа и сущность человека, модусы человеческого существования, характер человеческой субъективности, становление человека) в его творчестве представлены отчетливо. В начале XX века, как утверждает П. Гуревич, на Западе считалось респектабельным писать о тайнах познания, о законах логики, о природе рациональности, о феноменологических правилах.
Размышление о человеке многие авторитеты расценивали как форму философской романистики, как некую общегуманистическую риторику. В условиях, когда казалось разумным выстраивать философию по меркам науки, рассуждать о «душе человека» или об «искусстве любить» мог только философ, не претендующий на академическую первозванность1. Однако крупнейший немецко-американский философ гуманист и психоаналитик XX века Эрих Фромм, сохранив верность антропологической теме на протяжении всей жизни, получил известную популярность. В данном исследовании делается попытка провести сопоставительный анализ в решениях проблем и вопросов, поставленных американским гуманистом Эрихом Фроммом и Михаилом Булгаковым. О каком-либо взаимовлиянии говорить представляется неуместным, так как никакой литературы, подтверждающий этот факт, автором не обнаружено. Представляется возможным предположить о косвенном влиянии Фрейда через американского Посла в СССР и своего соавтора Уильяма Буллита, который оставил свой характерный след в романе «Мастер и Маргарита». Такое новое прочтение и неожиданное пересечение судеб Буллита, Фрейда и Михаила Булгакова предлагает Александр Эткинд в книге «История психоанализа в России». Будучи признанным реформатором фрейдизма, Фромм, в отличие от Фрейда, видит перед собой не обособленного, внесоциального индивида, а человека, включенного в реальный исторический контекст, что и позволило Фромму превратить психоанализ в социальную философию, перейти от истолкования индивидуальных переживаний и психических нюансов к философскому размышлению о человеке и социуме. Определенный интерес представляет книга Э. Фромма «Психоанализ и этика», в которой основной целью автора является возрождение гуманистической этики — как прикладной науки искусства жить. Идея возрождения гуманистической этики обосновывается Фроммом тем, что великая традиция гуманистической этической мысли заложила фундамент системы ценностей, основанных на человеческой самостоятельности и разуме. Эти системы были построены на предпосылке, что, для того, чтобы познать сущность добра и зла, надо познать природу человека. Следовательно, эти системы являлись также и глубокими психологическими исследованиями. И источник нравственного поведения следует искать в самой природе человека, так как моральные нормы основаны на врожденных качествах человека, и нарушение норм приводит к эмоциональному и психическому распаду. В разделе «гуманистическая этика: прикладная наука искусства жить» Фромм пишет: «Я попытаюсь показать, что структура зрелой и продуктивной личности сама является источником «добродетели» и что «зло» есть равнодушие к себе самому и саморазрушение. Не самоотречение и не эгоизм, а любовь к себе, не отрицание индивидуальности, а утверждение подлинно человеческой самости — вот высшие ценности гуманистической этики. Чтобы быть уверенным в своих ценностях, человек должен знать самого себя и свою способность к добру и продуктивности»2.
Основной проблемой, идущей красной нитью через все исследование Фромма, ему видится проблема гуманизации технологического общества и психодуховное нравственное обновление. М. Булгаков неоднократно ставит ту же проблему в своих фантастических произведениях в имплицитной форме.
Наиболее зловещая черта настоящего, по мнению Фромма, состоит в том, что человек утрачивает контроль над собственно созданной системой. Человек выполняет решения, которые принимает за него созданная им машина. Человеку угрожает вымирание в результате применения ядерного оружия и внутренняя омертвелость из-за пассивности, исключающей его из числа тех, кто принимает решения. Как же человек, одержавший полную победу над природой, превратился в узника собственных творений, да еще и с угрозой уничтожения себя самого? В поисках научной истины человек нечаянно добыл знания, которые сумел использовать для господства над природой. Успех был огромен. Но односторонне сосредоточившись на технике и потреблении материальных благ, человек утратил контакт с самим собой, с жизнью. Расставшись с религиозной верой и связанными с ней гуманистическими ценностями, он сконцентрировался на ценностях технических и материальных и лишился способности испытывать глубокие эмоциональные переживания, радость и сопровождающую ее грусть. Созданная человеком машина оказалась настолько могущественной, что стала развиваться по собственной программе, определяя образ мысли самого человека.
У Булгакова та же проблема ставится несколько иначе в пьесе «Адам и Ева». Здесь человек сталкивается с последствиями ядерной войны, но Булгаков не лишает его эмоциональных переживаний и радости: Ева здесь отвергает своего мужа в пользу ученого-творца Александра Ипполитовича Ефросимова (думается, что не случайно его фамилия в переводе с греческого означает радость или счастье). В «Адаме и Еве» Булгаков нарисовал картину войны будущего, которая в начале 30-х годов представлялась прежде всего как война с использованием новейшего химического оружия. Тогда многие военные теоретики полагали, что дальнейшее усовершенствование боевых отравляющих веществ может привести к глобальной катастрофе и гибели значительной части человечества. В этой пьесе библейский сюжет книги Бытия пародийно перенесен в эпоху послевоенного коллапса, вернувшего человечество в первобытное состояние. Ефросимов же стоит в ряду образов гениев в булгаковском творчестве — Персикова «Роковых яиц», Преображенского «Собачьего сердца», Мастера. Герои «Адама и Евы» как бы изгнаны из «рая» и теперь тяжким трудом вынуждены зарабатывать хлеб насущный. В их руках — спасение от смертоносных газов, но, кажется, нет возможности донести его до уцелевших людей. Булгаков в уста Ефросимова вложил крамольную мысль о том, что способное предотвратить химическую войну изобретение, нейтрализующее газы, должно быть одновременно передано всем правительствам земного шара. Главную опасность Булгаков видел в торжестве классовой идеологии, вооруженной оружием массового поражения, над общечеловеческими интересами и ценностями. Фромм как бы, развивает эту мысль: «Идеологии и концептуальные схемы в значительной степени утратили свою привлекательность; традиционные cliche's типа «правые — левые», «коммунизм — капитализм» потеряли свое значение. Люди ищут новые ориентиры, новую философию, отдающую приоритет жизни, как физической, так и духовной, а не смерти... Этот новый фронт представляет собой движение, сочетающее в себе стремление к глубоким изменениям в экономической и социальной практике с изменениями в психическом и духовном отношении к жизни. В наиболее общем виде цель его — в активизации индивида, в восстановлении контроля со стороны человека над социальной системой, в гуманизации технологии. Это движение во имя жизни; и у него столь широкая общая основа потому, что угроза жизни сегодня — это угроза не одному классу или одной нации, а всей»3.
У Булгакова эта проблема представлена в «Роковых яйцах» несколько иначе. Как утверждает Борис Соколов, одним из источников «Роковых яиц» послужил роман английского писателя Герберта Уэллса «Пища богов», написанная в 1904 году, где речь идет о чудесной пище, ускоряющей рост живых организмов и развитие интеллектуальных способностей у людей-гигантов, причем рост духовных и физических возможностей человечества приводит в романе к более совершенному миропорядку и столкновению мира будущего и мира прошлого — мира гигантов с миром пигмеев. У Булгакова, однако, гигантами оказываются не интеллектуально продвинутые человеческие индивидуумы, а особо агрессивные пресмыкающиеся. Борис Соколов видит три основных проблемы, поставленных Булгаковым в повести «Роковые яйца. Красный луч, изобретенный профессором Владимиром Иппатиевичем Персиковым, с помощью которого выводятся на свет чудовищные пресмыкающиеся, создающие угрозу гибели страны, символизируются у Соколова с социалистической революцией в России, которая совершена под лозунгом построения лучшего будущего, но в действительности принесшей террор и диктатуру. Гибель Персикова во время стихийного бунта толпы, возбужденной угрозой нашествия на Москву непобедимых гигантских гадов, олицетворяет ту опасность, которую таил начатый В.И. Лениным и большевиками эксперимент по распространению «красного луча» на первых порах в России, а потом и во всем мире. Вторая проблема — это стоящий вне политики интеллигент. «Его гибель символизирует, среди прочего, и крах попыток непартийной интеллигенции наладить цивилизованное сотрудничество с тоталитарной властью4. И третья проблема, которую М. Булгаков поставил впервые в своем творчестве в повести «Роковые яйца» — проблема ответственности ученного и государства за использование открытия, могущего нанести вред человечеству.
Как известно, проблема соотношения морали и науки во всех этических учениях имела большое значение, а в условиях современности эта проблема приобрела особую актуальность. В статье «Мораль и наука» в словаре по этике под редакцией И.С. Кона подчеркивается важность необходимости постановки и разрешения этой проблемы: «Научно-технические достижения, с одной стороны, могут служить интересам человека, способствовать созданию высокого материального и духовного уровня его жизни. Но они же могут быть использованы против человека, например для истребления миллионов людей... могут наносить ущерб человеческому здоровью и психике. Открытие атомной энергии, бурное развитие химии, генетики, автоматизация, радио, кино и телевидение, как оказалось, одновременно могут быть применены на благо и во вред человеку. В таких условиях подлинный ученый не может оставаться бесстрастным искателем истины, безразличным к тому, как она будет использована. Он должен осознать свою моральную ответственность перед обществом, связанную с теми большими знаниями, которые оно ему дало, стать борцом за социальную справедливость, глашатаем высоких гуманных идеалов, объявить войну мракобесию и предрассудкам... Ученый не может оставаться безразличным к вопросам нравственности еще и потому, что сама практика научной деятельности постоянно ставит перед ним проблемы морали»5.
Булгаков в своей повести показал опасность того, что плоды открытия, могущего нанести вред человечеству, присвоят люди непросвещенные и самоуверенные, да еще и обладающие неограниченной властью. При таких обстоятельствах катастрофа может произойти гораздо скорее, чем всеобщее благоденствие, что и показано на примере Рокка. Сама эта фамилия, по мнению Б. Соколова, возможно, родилась от сокращения РОКК — Российское Общество Красного Креста, в госпиталях которого Булгаков работал врачом в 1916 году на Юго-Западном фронте первой мировой войны — первой катастрофы, которую на его глазах пережило человечество в XX веке. И, разумеется, фамилия незадачливого директора совхоза «Красный луч» указывала на рок, злую судьбу. Советская критика в целом, как известно, видела в этой повести лишь «скрытые политические намеки» и, соответственно отрицательно отнеслась к «Роковым яйцам» лишь как к явлению, противодействующему официальной идеологии, не усмотрев столь важной этической проблемы.
Актуальность проблемы ответственности науки и государства Фромм определяет таким образом, что одним из тяжелейших симптомов болезни современной системы является то, что современная экономика покоится на производстве вооружения (и поддержания всего оборонного комплекса), а также на принципе максимального потребления. Современная хорошо отлаженная экономическая система обусловлена тем, что производятся товары, угрожающие уничтожить людей физически, превращающие индивида в совершенно пассивного потребителя и тем самым омертвляющая его, создавшая бюрократию, которая вынуждает человека чувствовать себя бессильным.
Вырождение социальной структуры в машину насилия и столкновения «фаустовской души» Шпенглера с бездушным аппаратом власти, как утверждает И.Е. Ерыкалова, пронизывает все творчество писателя. «Ты просто попал под колесо, — говорит безумный Хлудов призраку Крапилина, — и оно тебя стерло, и кости твои сломало»6. Этот глубинный конфликт современности проступает и в библейских главах романа «Мастер и Маргарита», в столкновении «фаустовской души» Иешуа, которой доступны безграничные духовные пространства, и безжалостной машины Римской империи. Лишь мысль о бессмертии, пришедшая Пилату во сне, выводит его из строгой социальной иерархии, в которой нет места Иешуа, и которая обрекает бродячего философа на смерть. В технических антиутопиях XX века, в отношениях людей и роботов проявляются черты тоталитарного социального механизма. Тема тоталитаризма естественно возникала в произведениях о единообразной организации машин, запрограммированности их действий, и это проникновение в характерную для XX века механизацию, безличность государства, связанную с новым развитием техники, роднит произведения Булгакова со всей мировой фантастикой и некоторой современной научной этической литературой. Механические принципы из мира машин переместились в сферу человеческих отношений и человеческой психологии. Программа воспитания человека как «винтика и колесика» единой партийно-государственно-хозяйственной машины, провозглашаемая официально, была ярким проявлением этой психологии. Превращение государства в аппарат, за столетие до Булгакова было запечатлено Н. Гоголем, а затем А. Сухово-Кобылиным, а в двадцатые годы приобрело новые масштабы. «Мы» Е. Замятина, «Дьяволиада» М. Булгакова, «Процесс» Ф. Кафки рисуют бюрократию как фантастический мир, законы которого непостижимы для человека. Эта проблематика, жестоко преломившаяся в судьбе самого Булгакова, стала основой драматического конфликта его фантастических пьес.
В повести «Собачье сердце» М. Булгакова, написанной в то же время, когда Н. Бердяев писал в книге «Новое средневековье» об осуществимости утопий, есть откровения Шарикова:
«— ...А что бы вы, со своей стороны, могли предложить?
— Да что тут предлагать... А то пишут, пишут... конгресс, немцы какие-то... голова пухнет! Взять все да и поделить...
— Так я и думал! — воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, — именно так и полагал!»7
Рисуя мир коммунистического будущего в «Блаженстве», Булгаков использовал, по мнению Ерыкаловой, черты известных ему литературных утопий и реальных коммунитарных общин, таких как Брук Фарм и «Новая Гармония». Следы этих утопических штудий встречаются во всех произведениях писателя двадцатых годов. В названии фельетона 1924 года и пьесы 1927 года «Багровый остров» — явственная перекличка с антиутопическим романом Д. Перри «Багровое царство», где государство управляет всеми народными силами, заботится о гражданах от колыбели до могилы, строго блюдет между ними равенство и противодействует неровностям природы. Все эти функции, в особенности последнюю, несет в Блаженстве Институт Гармонии. В булгаковском Блаженстве, в том числе стараниями директора Института Гармонии, уничтожены или уничтожаются все виды так называемого «отвратительного зла». Уничтожена собственность — даже великое открытие Рейна не принадлежит ему самому. Религия стала для жителей Блаженных земель совершенно «посторонним предметом», а институт Гармонии заканчивал свою деятельность тем, что регулировал отношения брака: Саввич накладывает запрет на брак Радамонова с Марией Павловной и Рейна с Авророй.
В «Блаженстве» действительно нет ни паспортов, ни полиции: Бунша тщетно пытается прописаться, не рискуя непрописанным веселиться на балу. Жители Блаженства действительно не знают никаких тревог, и труд их стал необременительным и легким. Но между тем жизнь каждого члена общества строго регламентирована. «Нестандартный» человеческий материал, по признанию самого Саввича, отправляют для перевоспитания на острова.
Одиночество — постоянная тема всего творчества Булгакова. Отмечая в пьесе мотивы романа о боге и дьяволе, Мариэтта Чудакова пишет: «Опережая финал «Мастера и Маргариты», Булгаков вводит в пьесу мотив покоя, освобождения от тревог — в ирреальной стране, едва ли не во сне»8. Действительно, основная цель Рейна — уйти от мучающей его реальности. Но вместо забытья и покоя он получает в Блаженстве прозрение об идеальном обществе, построенном на принципах, которые провозгласили идеальными его современники. Золотой век оказался царством деспотизма и насилия над личностью.
В своей работе «Психоанализ и этика» Фромм пытается найти ответы на поставленные им вопросы: «Не стоим ли мы перед лицом трагической неразрешимой дилеммы? Надо ли нам производить больных людей во имя здоровой экономики, или мы можем поставить наши материальные ресурсы, изобретения, компьютеры на службу человеку? Стоит ли людям оставаться пассивными и зависимыми во имя сильной, хорошо отлаженной организации?»9
Современный кризис привел человечество к крушению надежд и идей Просвещения, под знаменем которых начинался экономический и политический прогресс, ибо человек упустил важнейшие нравственные вопросы собственно человеческого существования: что есть человек, как ему следует жить и каким образом можно высвободить гигантские силы, дремлющие в человеке, и дать им продуктивное применение. Таким образом идея достоинства и могущества человека, которая дала ему силы и мужество для грандиозных свершений последних столетий, подверглась сомнению, под действием мысли, что человечеству следует вернуться к прежнему состоянию беспомощности и ничтожности. По мнению Фромма, эта идея грозит разрушить те самые корни, на которых взращена наша культура.
Булгаков в своей пьесе обращает движение времени вспять. Люди двадцатого века бегут не из тьмы веков к современности по пути прогресса и дальнейшему совершенствованию, а обратно — из Блаженства, наперекор движению прогресса. Более того, в тексте пьесы Булгаков помещает ироническую оценку теории движения «вперед и выше». Увидев чудеса техники будущего, Рейн восклицает: «Все доступно, все возможно! Действительное блаженство! По сути вещей мне, собственно, даже нельзя было бы разговаривать с вами как с человеком равным... Я полагаю, что вы стоите выше меня, вы — совершенны». В дальнейшем он кардинально меняет свое мнение. Взгляды Радаманова, в сущности, глубоко противоположны. «Мы обследуем иные века и возьмем из них все, что нужно», — сообщает он Рейну. Узнав, что радиус действия машины четыреста лет, он говорит: «А от нашей эпохи, значит, тоже на четыреста... А от той, куда мы прилетим, еще на четыреста... Мы, возможно, еще при нашей жизни увидим замерзающую землю и над ней тусклый догорающий шар солнца...» Работая над текстом пьесы, Булгаков специально усиливает мотив замкнутости Блаженства, его «вооруженного нейтралитета» во времени. В первой редакции, убеждая Рейна отдать изобретение, Радаманов говорит: «Я плоховато знаю историю. Да это и неважно. Иван ли, Сидор, Грозный ли... Голубь мой, мы не хотим сюрпризов... Вы улетите... Кто знает, кто прилетит к нам?» Эти откровения словно иллюстрируют убеждение Шпенглера в том, что западноевропейский мир скоро станет таким же непонятным для людей, принадлежащих еще не рожденным культурам.
Эрих Фромм считает, что современное общество находится на распутье: одна дорога ведет к полностью механизированному обществу, в котором человек — беспомощный винтик машины, если только не к гибели в термоядерной войне; другая — к возрождению гуманизма и надежды, обществу, которое поставит технику на службу человеку.
В такое время естественные и очевидные проявления человека начинают казаться мнимыми и вторичными, скрывающими за собой более глубокую реальность. Отсюда главной проблемой и задачей, с начала XX века и до наших дней, представляется разгадка этой реальности, которая скрывается за обыденной жизнью и которая неведома обычному человеку; но именно от постижения этой реальности зависит его счастье и здоровье. Характер второй реальности и ее скрытого присутствия в человеческих делах содержались во всех великих или просто популярных духовных системах начала века.
В связи с этим Эрих Фромм предстает перед большой трагической проблемой человечества наших дней — наркоманией. Ссылаясь на современного ученного Збигнева Бжезинского, который предполагал, что в технотронном обществе, видимо, будет наблюдаться тенденция собирать под непосредственным влиянием притягательных и привлекательных личностей, эффективно использующих новинки средств связи для манипулирования эмоциями и контроля над разумом, Фромм конкретизирует эту проблему: с победой нового общества исчезнут индивидуализм и возможность побыть наедине с собой; чувства к другим людям будут задаваться человеку с помощью психологических и прочих средств или же с помощью наркотиков, которые также представляют новый вид интроспективного переживания. Сложно утверждать, что Булгаков ставил проблему наркомании в своем творчестве: как известно, пристрастие к наркотикам самого Булгакова стало результатом случайного стечения обстоятельств. В рассказе «Морфий» отразился морфинизм Булгакова, пристрастившегося к наркотику после заражения дифтеритными пленками в ходе трахеотомии, описанной в рассказе «Стальное горло». Вероятно прав Борис Соколов, который считает, что морфинизм Булгакова не был только следствием несчастного случая с трахеотомией, но и проистекал из общей унылости атмосферы жизни в Никольском. Молодой врач, привыкший к городским развлечениям и удобствам, тяжело и болезненно переносил вынужденный сельский быт. Наркотик давал забвение и даже ощущение творческого подъема, рождал сладкие грезы, создавал иллюзию отключения от действительности. Мариэтта Чудакова в описании жизни и творчества М. Булгакова подтверждает то, что морфий помог пережить весь ужас революционных событий и побороть страх, углубившись в самого себя, укрывшись от действительной реальности в созданной им самим. Она цитирует откровения доктора Полякова: «Дождь сеет пеленой и скрывает от меня мир. И пусть скроет его от меня. Он не нужен мне, как и я никому не нужен в мире. Стрельбу и переворот я пережил в лечебнице. Но мысль бросить это лечение воровски созрела у меня еще до боя на улицах Москвы. Спасибо морфию за то, что он сделал меня храбрым. Никакая стрельба мне не страшна. Да и что вообще может испугать человека, который думает только об одном — о чудных божественных кристаллах.»10
В рассказе «Морфий» Булгаков затрагивает нравственную проблему ответственности, проблему выбора между «должным» и «сущим», вкладывая ее в образ медсестры Анны — любовницы Полякова, дающей ему уколы морфия. Осознание Анной того убийственного зла, которое она несет не по своей воле, и невозможность противостоять своей любви-жалости трагична: «Уезжайте в отпуск. Морфием не лечатся... Я простить себе не могу, что приготовила вам тогда вторую склянку... Нет Я теперь уже знаю, что вы пропали. Уж знаю. И себя проклинаю за то, что я тогда сделала вам впрыскивание... Если ты не уедешь отсюда в город, я удавлюсь.»11 Портрет Полякова в рассказе — «худ, бледен восковой бледностью» напоминает о том, как выглядел сам Булгаков, когда употреблял наркотики. Поляков понимает, что ответственен не только за свою жизнь и судьбу, но и за жизнь окружающих его людей: «Анна приехала. Она желта больна. Доконал я ее. Доконал. Да, на моей совести большой грех. Дал ей клятву, что уезжаю в середине февраля». Чем обусловлено самоубийство доктора Полякова в морфии — чувством ли вины или ответственности — объяснить сложно. Вот мысли, с которыми живет доктор Поляков: «Да я дегенерат. Совершенно верно. У меня начался распад моральной личности. Но работать я могу, я никому из моих пациентов на могу причинить зла или вреда... У морфиниста есть одно счастье, которое у него никто не может отнять, — способность проводить жизнь в полном одиночестве.»12
Как известно, самому Булгакову удалось избавиться от морфинизма после приезда в Киев. Будучи врачом, сам он понимал, что произошло чудо. Скорее всего, в Киеве автор «Морфия» был спасен не только врачебным опытом И.П. Воскресенского, но и атмосферой родного города, после революции еще не успевшего потерять свое очарование, спасен встречей с родными и друзьями. А в «Морфии» автор как бы воспроизвел тот вариант судьбы, который реализовался бы, останься он в Никольском или Вязьме. Вероятно, мысли о самоубийстве приходили тогда Булгакову на ум, ведь он даже угрожал жене пистолетом, когда она отказывалась давать ему морфий, а однажды, чуть не убил, запустив в нее зажженной керосинкой.
Затрагивая серьезную проблему будущего, Булгаков не осознавал ее в то время как некую угрозу будущего человечества, скорее всего он воспринимал ее как проблему личного характера, и соответственно не предполагал находить какое-либо решение или объяснение этого явления.
Известный современный калифорнийский психолог Станислав Гроф, исследуя проблемы наркомании, тесно связывает это явление с депрессией и суицидом. По его мнению, фундаментальнейшей характеристикой алкоголиков и наркоманов, глубочайшим мотивом к принятию токсических препаратов является, по всей видимости, всепоглощающая жажда пережить снова блаженное недифференцированное единство. Чрезмерная привязанность к алкоголю или к наркотикам — это, по-видимому, смягченный аналог суицидальных тенденций. Алкоголизм и наркомания часто описывались как растянутая во времени, медленная форма самоубийства. Перекликаясь с Фроммом и в определенном смысле с Булгаковым, Станислав Гроф в своей тридцатилетней книге «За пределами мозга», основанной на применении психоделиков, пишет: «Алкоголь и наркотики будут подавлять различные болезненные эмоции и ощущения, приводить индивида в состояние диффузного сознания и безразличия к настоящим и будущим проблемам. Склонные к алкоголю и наркотикам пациенты, испытавшие на психоделических сеансах состояние космического единства сообщают об интуитивных прозрениях, весьма похожих на интуицию пациентов с тягой к самоубийству. Они осознают, что стремились к трансценденции, а не к наркотической интоксикации; эта подмена основана на некотором поверхностном сходстве в действии алкоголя и наркотиков и переживании космического единства.»13 Таким образом, вместо состояния космического сознания во всей полноте и со всеми сущностными характеристиками наркотики создают его жалкую карикатуру. Гроф убежден, что коренной проблемой алкоголизма и наркомании является всепоглощающая нужда в трансцендентном, сколь невероятным бы это ни казалось. Если Булгаков не предполагает какого-либо решения существующей проблемы и лишь предупреждает человечество «криком души» доктора Полякова: «Я — несчастный доктор Поляков, заболевший в феврале этого года морфинизмом, предупреждаю всех, кому выпадет на долю такая же участь, как и мне, не пробовать заменить морфий кокаином. Кокаин — сквернейший и коварнейший яд. Вчера Анна еле отходила меня камфарой, а сегодня я — полутруп...»14, — то Станислав Гроф предполагает свое научное решение не только этой проблемы, стоящей в одном ряду с глобальными проблемами современности. Обращаясь к современной ситуации в мире для изучения практической ценности новых постижений, он видит опасный раскол — нарушение равновесия между интеллектуальным развитием и эмоциональным взрослением человеческой расы. Достигнув невероятных успехов за многие столетия, человечеству, в то же время не удалось обуздать некоторые примитивные порывы — свое наследство из каменного века. В результате человечество, окруженное технологией на уровне научной фантастики, живет в постоянном страхе на грани ядерной и экологической катастрофы. По его мнению, современная наука разработала технологии, которые способны решить неотложные проблемы современного мира — борьбы с болезнями, голодом и бедностью, разработки возобновляемых источников энергии. Но препятствие прогрессу — не технологическое и не экономическое, а этическое, то есть — нравственность. Гроф убежден, что у людей, систематически занятых глубинным самоисследованием, часто и совершенно независимо развивается интуитивная убежденность в том, что человечество в целом в настоящее время стоит перед серьезной дилеммой. Выбор включает либо продолжение нынешней тенденции к экстериоризации, отыгрыванию и внешним манипуляциям в мире, либо обращение внутрь и переход к процессу радикального нравственного преобразования на совершенно новый уровень сознания и осознавания. И если легко предсказуемым конечным результатом первого варианта будет гибель в атомной войне или среди технологических отходов, вторая альтернатива может стать эволюционной перспективой, описанной в работах многих авторов.
Эрих Фромм видит решение этих проблем в гуманизации технологического общества, в гуманистическом планировании и управлении, в гуманизированном потреблении и самое важное — в психодуховном обновлении.
Булгаков в своем творчестве также поднимает проблему экспериментирования. В повести «Собачье сердце» добрейший профессор Филипп Филиппович Преображенский проводит эксперимент по очеловечиванию милого пса Шарика. Однако эксперимент заканчивается провалом. Вместо доброго пса возникает зловещий, тупой и агрессивный Полиграф Полиграфович Шариков, который, тем не менее, великолепно вписывается в социалистическую действительность и даже делает завидную карьеру: от существа неопределенного социального статуса до начальника подотдела очистки Москвы от бродячих животных. Шариков становится общественно опасен. Профессору не остается ничего другого, как вернуть новоявленного монстра в первобытное собачье состояние.
Таким образом, Булгаков бросает вызов безумному экспериментированию. Любое экспериментирование должно быть обосновано в первую очередь моральными соображениями. Булгаков как бы ставит запрет на любой эксперимент, необусловленный нравственной необходимостью: «Ведь я пять лет сидел, выковыривая придатки из мозгов... Вы знаете, какую я работу проделал, уму непостижимо. И вот теперь спрашивается, зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают!.. Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти ощупью и параллельно с природой, форсирует вопрос и подымает завесу!»15 — говорит Преображенский своему ученику Борменталю. На вопрос Борменталя об этом же эксперименте с использованием мозга Спинозы Преображенский отвечает: «Можно привить гипофиз Спинозы или какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящее, но на какого дьявола, спрашивается? Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно!.. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и, в эволюционном порядке каждый год упорно выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил ваш вывод в истории шариковской болезни. Мое открытие, черти бы его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один, ломаный грош...»16
Булгаков в своем творчестве обнажает проблему добра и зла в научной деятельности, показав то, что наука может быть злом. По этой причине приоритет моральной мотивации в научной деятельности является неоспоримым. Перед любыми вне морального плана соображениями: идеологией, успехом, открытием, общественными нуждами, полезностью, технической целесообразностью, — для Булгакова несомненно является первоценность природы, самого человека и его жизни.
Примечания
1. П. Гуревич. Человек в Авантюре саморазвития // Э.Фромм. Психоанализ и этика. М., 1993. С. 5.
2. Э. Фромм, Психоанализ и этика. М., 1993. С. 25.
3. Э. Фромм. Психоанализ и этика. М., 1993. С. 222—223.
4. Соколов Б. Энциклопедия Булгаковская. М., 1997. С. 408.
5. Словарь по этике. Редакция И.С. Кона. М., 1981. С. 189.
6. Булгаков М.А. Избранные сочинения в 2-х томах. М., 1996. С. 235.
7. Булгаков М.А. Избранные сочинения. М., 1996. С. 411.
8. Чудакова М.О. Архив М.А. Булгакова. С. 112.
9. Фромм Э. Психоанализ и этика. М., 1993. С. 220.
10. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С. 57.
11. Булгаков М.А. Избранные соч. Т. 1. М., 1996. С. 94—105.
12. Булгаков М.А. Избранные сочинения. Т. 1. М., 1996. С. 104—108.
13. Гроф С. За пределами мозга. М., 1992. С. 193.
14. Булгаков М.А. Избранные соч. Т. 1. М., 1996. С. 97.
15. Булгаков М.А. Избранные сочинения. Т. 1. М., 1996. С. 421.
16. Булгаков М.А. Избранные соч. Т. 1. М., 1996. С. 421.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |