Ситуация создания нового человека возникает в фантастике первой трети XX века в связи с осмыслением глобальных событий — мировой войны и социальных революций. Еще в 1908 году в фантастическом романе Герберта Уэллса «Война в воздухе» люди погибшей цивилизации находят Библию и раскрывают ее: «...а там картинка раскрашенная и на картинке той женщина и змей в саду!» Когда один из них дружески похлопал книгу, она рассыпалась в прах. Заканчивается роман словами о войне свидетеля мировой катастрофы:
«— Говори что хочешь, а начинать ее не надо было.
Он сказал это просто: кто-то где-то что-то должен был остановить, но кто и как и почему — этого он не знал.»1
Через два десятилетия Булгаков пишет пьесу, в которой, предвидя возможность всемирной химической или биологической катастрофы, отвечает на вопрос: кто, как и почему не сможет остановить новую войну.
Создавая пьесу о будущей войне, Булгаков использовал схемы пьес и романов-катастроф, получивших распространение после первой мировой войны под влиянием романов Уэллса «Борьба миров», «Война в воздухе» и «Освобожденный мир». Роман-катастрофа чрезвычайно соответствовал представлениям двадцатых годов о неизбежности столкновения первой республики трудящихся с миром капитала, о мировой гражданской войне и победе Всемирного правительства.
Бесчисленные жертвы во имя будущей победы входили в схему пьес и романов-катастроф как непременная часть сюжета. По этой схеме построены самые известные романы-катастрофы двадцатых годов, такие как «Иприт» В. Шкловского и Вс. Иванова и «Трест Д.Е. История гибели Европы» И. Эренбурга2. Легкость, с которой уничтожалось в них население земли, была оценена Булгаковым в повести «Роковые яйца», где упоминается роман «писателя Эрендорга «Курий дох». «Трест Д.Е.» Булгаков использовал, конструируя сюжет «Адама и Евы». Запах миндаля — запах газа, от которого гибнут в романе жители немецкого городка Нюренберга, всплывает в монологе Ефросимова о старичках-изобретателях. В «Тресте Д.Е.» столица с отравленных европейских равнин переносится за Урал — в Читу. Дараган рассказывает о бедствиях, постигших Москву: «Идут с Урала, таборами...» Дараган безусловно родственен закончившему военную академию в Томске Виктору Брандево, который командует восставшими на улицах Парижа: «Товарищи! Орудия по Елисейским полям! Товарищи, Чита поможет! Газы! Живей!» Учитывая, что Елисейские поля в древнегреческой мифологии обитель мудрецов, внутренняя полемика Булгакова с романом еще более очевидна.
Одним из вероятных источников пьесы был роман Джека Лондона «Алая чума» (1915). Собрание сочинений Д. Лондона издавалось в СССР во второй половине двадцатых годов. Цикл рассказов «Сила сильных» переводил для него пречистенский знакомый Булгакова С.С. Заяицкий. Герой рассказа «Враг всего мира» ученый-одиночка учитель химии Эмиль Глюк делает гениальное открытие — овладевает способом направлять электрические разряды. Глюк создает прибор, «который был прост, компактен и занимал очень мало места»3. Охваченный ненавистью к человечеству, он ездит по свету и устраивает гигантские взрывы и катастрофы. Глюк до такой степени терроризировал человечество необъяснимыми катастрофами и бедствиями, что на Гаагской конференции всерьез обсуждался вопрос о всеобщем разоружении. Глюк всегда носил свой прибор с собой. Имя Глюка в переводе с немецкого, как и имя Ефросимова в переводе с греческого, означает «радость, счастье».
В романе «Алая чума» рассказывается о гибели четырехмиллионного Сан-Франциско во время эпидемии болезни, от которой люди умирали почти мгновенно — как от отравления газом. Сыворотку против чумы открыл бактериолог мечниковского института в Берлине — но открытие опоздало, эпидемия охватила все человечество. Момент опоздания со спасительным открытием существенен и в сюжете «Адама и Евы». Как и в пьесе, в романе «Алая чума» люди бегут из города смерти, объезжая его на автомобиле в поисках бензина, и «дым мирового пожара» стелется над картиной разрушений: «Десять тысяч лет культуры и цивилизации были сметены в мгновение ока, исчезли, словно пена»4. Картины мгновенной смерти людей и бегства из горящего города отразились во II, катастрофическом акте «Адама и Евы», эпизоды существования в шалаше после катастрофы — в актах III и IV. Ученый-химик Джеймс Говард Смит оказывается одним из немногих, уцелевших после катастрофы. Лишь через три года одиноких скитаний он встречает людей. Отношения бывшего шофера Билла Шоффера, его жены Весты Ван Варден и Смита, живущих в заброшенной местности, в шалаше у костра, отчасти напоминают отношения Адама, Евы, Ефросимова в пьесе Булгакова. В 1984 году, сказано в романе, человечество настигает еще одно бедствие — моровая язва. Бациллами чумы и моровой язвы заражены безлюдные пространства, окружающие героев в пьесе Булгакова. Заканчивается роман тем, что бывший ученый рассказывает о катастрофе своим одичавшим внукам, уже не разбирающим половины слов. Финал «Алой чумы» поразительно напоминает содержание повести М. Арцыбашева «Под солнцем», написанной в послереволюционной Москве в 1919 году: в ней нарисована жизнь одичавших людей, нашедших приют в лесах после мировой катастрофы5.
На наш взгляд, интерес Булгакова к роману Дж. Лондона объясняется тем, что образ «алой чумы» как метафоры произошедшей в 1917 году в России революции, был использован другим русским писателем, современником Булгакова — Аркадием Аверченко. В 1920 году в Севастополе с разрешения цензуры Добровольческой армии Аверченко выпустил книгу «Нечистая сила». Большинство рассказов в ней посвящены язвительному изображению событий, происходящих, по мнению автора, в «красной совдепии». Один из рассказов называется «Отрывок будущего романа (написано по рецепту «Алой чумы»)»:
«В тысяча девятьсот таком-то году большевики, наконец, завоевали всю Россию... Что касается окружающих государств, то они выстроили по всей границе высокую крепкую стену, напутали на гребне ея колючей проволоки и вывесили огромные плакаты через каждые пятьсот шагов: «Вход посторонним строго воспрещается...»
Ни ввоза ни вывоза, ни торговли ни промышленности, ни законов божеских, ни законов человеческих, ни наук ни искусств...
Население городов жило в землянках и юртах из оленьих шкур, остальные спали в дуплах вековых деревьев, в пещерах или просто бродили по степи, подстерегая диких кабанов и медведей.
Население разделялось на три резко обособленные касты или племени: племя совнаркомов, племя исполкомов и племя трудообязанных... Стоял тихий погожий вечер лета 1960 года.
— А где старший брат? — спросила старуха, обгрызая желтыми зубами волчью кость.
— Мы его делегировали на пленарное заседание совнархоза. Люди нашего племени поймали нескольких эсеров-интернационалистов. Теперь идут дебаты о том, — съесть ли их или выменять на некоторых из нашей коммунистической ячейки, попавших в плен к интернационалистам.
— О, наказание! — воскликнула старуха. — И когда эта проклятая война кончится?»
Рассказ явно перекликается с монологом Пончика-Непобеды в IV акте «Адама и Евы»:
«Слушай: был СССР и перестал быть. Мертвое пространство огорожено и написано: «Чума. Вход воспрещается». Вот к чему привело столкновение с культурой. Ты думаешь, я хоть на одну минуту верю тому, что что-нибудь случилось с Европой? Там брат Генрих, электричество горит и по асфальту летают автомобили. А мы здесь, как собаки, у костра грызем кости и выйти боимся, потому что за реченькой — чума... Будь он проклят, коммунизм» (III, 371).
Фантастическая пьеса рождалась на пересечении опробованного в мировой литературе сюжета: гениальное открытие — нападение империалистов — победа трудящихся и конкретных реалий советской действительности двадцатых годов. Отношение к событиям «великого перелома» могло быть выражено только в форме фантастической.
Первым библейский сюжет об Адаме и Еве использовал в послереволюционной литературе Е. Замятин. Именно к роману Замятина «Мы» восходит трактовка Булгаковым известного сюжета: нападение, мировая гражданская война, победа Всемирного правительства. События булгаковской пьесы — словно эпизод двухсотлетней войны, предшествовавшей установлению империи Благодетеля.
Булгакову, безусловно, близки были идеи об управлении обществом духовной аристократией и о великой эволюции, отрицающей насильственное вмешательство в развитие человека. Не случайно именно это выражение — Великая эволюция» — Булгаков использовал, определяя свой взгляд на историю в письме Правительству СССР 28 марта 1930 года. (V, 446). В «Освобожденном мире» Г. Уэллса планетой после катастрофы начинает править совет ученых, художников, инженеров. Булгаков, свидетель революции, рисует в «Адаме и Еве» истинные портреты победителей и побежденных.
Образный строй ремарок финала вскрывает суть происходящего. После фальшивого крика Пончика-Непобеды: «Победа! Победа! Мы победили, Дараган!» — наступает молчание. «Дараган стоит в солнце. На нем поблескивает снаряжение. Ефросимов стоит в тени... Слышен трубный сигнал, и в лесу ложится тень огромного воздушного корабля».
Образ правительства всего мира Булгаков создает с помощью уэллсовского же метафорического ряда, но — из «Войны в воздухе». Тень огромного воздушного корабля явно несет с собой не мир, но угрозу. Появление его напоминает появление Благодетеля в романе Замятина «Мы»: «Является он, новый Иегова на аэро...»6 Замятин использует библейский текст, буквально воссоздавая в романе метафорическое описание в Библии небесного Иерусалима, города праведников: «Стена его построена из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу... и не войдет в него ничто нечистое, и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у агнца в книге жизни»7. Благодетель, присвоивший себе божественные права распоряжаться жизнью и отделять «чистых» от «нечистых», создает цивилизацию духовных уродцев.
Главный герой романа «Мы» математик Д-503, выросший в стеклянном пронумерованном мире, объясняет в своем дневнике психологию людей-номеров: «Тонне — права, грамму — обязанности, и естественный путь от ничтожества к величию: забыть — что ты — грамм и почувствовать себя миллионной частицей тонны»8. Эта психология «вульгарного социализма» была необычайно распространена в двадцатые годы. Н.Р. Эрдман в пьесе «Самоубийца» дает следующие реплики Егорушке:
«Егорушка. А при социализме и человека не будет.
Гранд-Скубик. А что же будет?
Егорушка. Одни только массы. Огромная масса масс.»9
Движения и мысли Д-503 из пронумерованного рая проникнуты токами и ритмами машин, подчинены мерному отсчету механизма. В 1926 году немецкий режиссер Фриц Ланг в грандиозном фильме-утопии «Метрополис» осуществит этот процесс зрительно: одинаковыми ритмичными движениями сотен рабочих и движущихся механизмов подземного города будущего, над которыми вознеслись небоскребы фантастического Метрополиса. Монотонная, согласованная ритмика механизмов и людей была в двадцатые годы источником вдохновения создателей кинофильмов (Дзига Вертов) и поэтов (Алексей Гастев).
Замятин первым нарисовал в «Островитянах» и романе «Мы» проникновение механических законов в психологию человека и в социальную жизнь человечества. Закрыв глаза, Д-503 мыслит формулами. Впоследствии идеи Замятина — инженера и писателя — будут развиты в романах О. Хаксли «О, дивный новый мир!» (1932) и Д. Оруэлла «1984» (1949). Идею о социальной энтропии, впервые высказанную К.Н. Леонтьевым в книге «Византизм и славянство», запечатленную в романе «Мы» и в статье Замятина «О литературе, революции, энтропии и прочем», разовьет в своей книге «Кибернетика и общество» Н. Винер.
Как и герой Булгакова Адам, герой Замятина Д-503 не способен сделать выбор между добром и злом, он послушно остается в тоталитарном раю. Инженер Адам Красовский в «Адаме и Еве», вырванный событиями из привычного бытия, обнаруживает себя как человек-функция, способный выполнять лишь действия, которые совершал раньше. Осмыслить происходящее он не в состоянии.
В «Адаме и Еве» мотивы романа Замятина проступают в самой ситуации «запрограммированного» Адама и рвущейся к настоящей жизни Евы. В исключительных обстоятельствах катастрофы Адам способен лишь к обычным действиям советского гражданина: строить, работать, произносить речи о коммунизме. Он проводит по протоколу собрания на опушке дикого леса, окруженного безжизненным пространством.
В 1924 году А. Толстой написал по мотивам пьесы К. Чапека «Р.У.Р.» фантастическую пьесу «Бунт машин», поставленную в БДТ в Ленинграде. В пьесе есть герой — робот новейшей конструкции по имени Адам. Вслед за людьми роботы в «Бунте машин» погибают, а старый инженер-человек не может вспомнить формулу материала, из которого они сделаны. И тогда робот Ева находит в лесу яблоко. Толстой комически обыгрывает библейскую легенду — робот Адам становится человеком. Не исключено, что этот сюжет из пьесы А. Толстого был использован Булгаковым при создании «Адама и Евы». Инженер Красовский действует и чувствует примитивно как робот новейшей конструкции. Поиски Адамом «человеческого материала» также сближают его с комическим героем «Бунта машин». Выражение «человеческий материал» взято Булгаковым из известной речи Н.И. Бухарина о строительстве нового общества из человеческого материала предыдущей эпохи10. В тексте булгаковского Адама: «Мы построим города, мы найдем человеческий материал...» оно свидетельствует о том, что вслед своим вождям и идеологам, «непьющий, добрый, инженер и коммунист» не остановится ни перед чем при строительстве нового мира. Создавая своего «первого человека Адама», оказавшегося ложным героем, Булгаков, несомненно, пытался показать несостоятельность типичных «положительных героев» современной драматургии.
По мере того, как на земле России появлялись острова ГУЛАГа и каналы, подобные «марсианским», мрачная тень инженера Менни из «Красной звезды» А. Богданова подавляла яркие краски фантастики — она становилась все более суровой, идеологически выверенной. Самым ошеломительным примером этого процесса может служить пьеса создателя «Аэлиты» и лукавых диалогов «Бунта машин» Алексея Толстого. В 1930 году Толстой вместе с историком П. Сухотиным написал пьесу «Это будет» и в 1931 году издал ее отдельной книгой с иллюстрациями Т. Бруни. События пьесы начинаются во время гражданской войны в России, а четвертое и пятое действия посвящены будущему — заговору капиталистов против рабочих, всемирной гражданской войне и победе мирового пролетариата.
Булгаков пристально следил за творчеством талантливейшего русского писателя, и не случайно, что именно его конъюнктурная пьеса, которую, кстати, Толстой при жизни никогда не включал в собрание своих сочинений, привлекла внимание автора «Адама и Евы». Заканчивалась пьеса монологом, воплотившим воинственный дух конца двадцатых годов:
«Командарм (в микрофон). Слушайте! Говорит главнокомандующий красными армиями... Третьи сутки идет битва с армиями двадцати буржуазных государств. Буржуазные армии применяют страшные и невиданные орудия уничтожения. Поле боя покрыто телами убитых и разрушенными машинами. Тысячи городов налиты нарывным газом и стерты с лица земли. В этом бою решается судьба человечества. Это последний бой! Если мы проиграем — рабство навек! Сегодня каждый должен принести жизнь под багряное знамя социализма!»11
В тексте пьесы «Это будет!» есть и прямые сюжетные совпадения с пьесой Булгакова:
«Мосолов. Это значит: не ожидая нашего ответа, они нападут на Ленинград сегодня в полночь.
Комсомолец. Ладно, встретим! (Идет, читая на ходу.) <...>
Ваня (открыв дверь в кино). Товарищи, кончай бузу! Всем в газоубежище! Товарищи, война!»12
Любопытно сопоставить этот текст с эпизодом из «Адама и Евы», где на вопрос Ефросимова о войне Адам отвечает: «Я надену противогаз и мы встретим их!» После чего следует сцена, которая начинается вопросом Ефросимова: «Вы когда-нибудь видели идиота, Ева, в Ленинграде?» и заканчивается возгласом Адама: «Что это вы, профессор, на меня все глядите?» (Сцена сокращена автором в рукописи)13.
В рукописи личность Адама и отношение к нему Ефросимова обрисованы более отчетливо. В первой сцене автор сокращает простодушно хвастливую реплику инженера: «А не правда ли, Аня, превосходный громкоговоритель!» Далее вычеркивается глубокомысленная фраза Адама о войне: «Да, это будет очень серьезная вещь». Вслед за чем и вся сцена, в которой академик Ефросимов недвусмысленно высказывается об умственных способностях «милого инженера» и его наивном представлении о будущем военном столкновении, сокращается. Во II акте вычеркнута обращенная к Еве реплика: «Может быть, ты выберешь еще теплые вещи?» Лишаясь своей наивности и человечных проявлений, Адам становится все более прямолинеен и безлик. Это, на наш взгляд, соответствует замыслу Булгакова и поискам стилистики пьесы. «Первый человек», продукт своего времени, лишенный духовной связи с прошлым, соткан из общих слов, черт, понятий, лозунгов момента. Таким он является в III акте на суде над Ефросимовым, где требует для своего спасителя «высшей меры». В рукописи I акта автор прямо объединяет Адама с Дараганом: «Я заявляю, — говорит на суде Ева, — что мой муж, первый человек Адам и Дараган-истребитель, сговорившись, решили под предлогом этих бомб убить Ефросимова с целью уничтожить соперника»14.
Новый Адам советской республики имеет множество аналогий среди «ученых», «рабочих», «инженеров» и «комсомольцев» из «Это будет» и «Патента 119» А. Толстого, «Поэмы о топоре» и «Темпа» Н. Погодина, «Страха» и «Малинового варенья» А. Афиногенова, «Квадратуры круга» и «Авангарда» В. Катаева и десятков других пьес. Его патетичная речь на суде почти повторяет речь Петра Дутошина из «Это будет!»: «Меня удушат газами... десять товарищей встанут на мое место... В десять раз страшнее, беспощадней ответим мы ударом. Принимаем бой за всех угнетенных на земле, за всех строителей нового жилища человечеству...»15 Адам говорит о «светлых зданиях», из которых на врагов «глянула смерть». Этот образ, расхожий в публицистике тех лет, отматрицировался в сознании «первого человека», черпающего патетику с газетных полос.
Примечания
1. Уэллс Г. Собр. соч.: В 15 т. Т. 4. М., 1964. С. 292.
2. Эренбург И. Трест Д.Е. История гибели Европы // Собр. соч.: В 9 т. Т. 1. М., 1962. С. 328.
3. Лондон Д. Враг всего мира // Собр. соч.: В 25 т. Т. 6. М., 1961.
4. Лондон Д. Алая чума // Собр. соч.: В 25 т. Т. 12. М., 1928. С. 239.
5. Арцыбашев» М.П. Под солнцем // Арцыбашев М.П. Тени утра. М., 1990.
6. Аверченко А. Отрывок будущего романа (написано по рецепту «Алой чумы») // Нечистая сила. Севастополь, 1920. С. 20—21.
7. Замятин Е. Сочинения. М., 1988. С. 137.
8. Откровение Иоанна Богослова. 21:18,27.
9. Замятин Е. Сочинения. М., 1988. С. 81.
10. См.: Бухарин Н.И. Экономика переходного периода. М., 1920. С. 8.
11. Толстой А.Н. Собр. соч.: В 15 т. Т. 11. М., 1948. С. 604.
12. Там же, с. 562.
13. Булгаков М.А. Пьесы 1930-х годов. СПб., 1994.
14. Пьесы 1930-х годов. СПб., 1994.
15. Толстой А.Н. Собр. соч.: В 15 т. Т. 11. М., 1949. С. 574.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |