Немногочисленные слушатели МиМ первыми ощутили уникальность романа и его необычный строй. Отмечали его и исследователи, оставаясь, в основном, в рамках констатации общего магического «тонуса» или анализа отдельных элементов, его составляющих (Круговой 1979, Tikos 1981, Гаспаров 1988, Кушлина, Смирнов 1988; Кораблев 1991). Однако в целом, хотя роман являет собой пеструю мозаику, составленную из многочисленных осколков магического знания (от магической предметности, примет, суеверий до гаданий, заклинаний, актов чудесного исцеления и иных церемоний), проблема магического в МиМ остается малоизученной, представленной разрозненными материалами. Так, из поля зрения ускользнул «контекст» темы, а именно то обстоятельство, что мы имеем дело с произведением, построенном на игре несколькими сферами эзотерического знания, среди которых сфера «магического» — один из компонентов более сложного образования: триединства магия — алхимия — масонство.
Механизм включения оккультного триумвирата в текст — ключ к специфике конструирования романа в целом, к приемам создания такой художественной структуры, которая позволяла бы интонировать отдельные ее уровни, высвечивая новые и новые грани романа. Этот же механизм определил и способы порождения ассоциативных цепочек, первые звенья которых задаются в начале повествования и, обрастая затем разветвленной сетью явных и скрытых отсылок, складываются в целую систему, обнаруживая новый смысловой пласт текста. При этом автор рассчитывает на знание специальных областей мировой культуры. Тотальная игра с культурным наследием, которая вообще является одной из наиболее существенных примет творческого метода Булгакова, в данном случае представлена игрой с таким специфическим материалом, как оккультные науки, которые в своем стремлении проникнуть в тайны жизни и смерти и установить «законы», управляющие явлениями видимого и невидимого миров, сами синтезируют разные области знания.
Архив писателя пестрит имеющими отношение к «тайным наукам» вообще и к магии в частности именами. И подборка имен, и их вкрапление в повествование — свидетельство поисков путей конструирования текста с эзотерическими проекциями: упомянуты — Калиостро, «профессор тайных наук», чародей и, по слухам, обладатель тайны «философского камня» (приведены даты его жизни и смерти, место рождения и полное имя, подчеркнутое тремя чертами); Казанова (ф. 562, к. 8, ед. 1, л. 35 и 39); «чернокнижник» Герберт Аврилакский — Папа Сильвестр II, слывший алхимиком (о нем в связи с МиМ см.: Tikos 1981: 323—328, Боголюбов 1988, Соколов 1989: 500—501); Нострадамус, знаменитый астролог Генриха II и Карла IX, оставивший две книги пророчеств (запись о Нострадамусе дана с проекцией на себя: Булгаков подчеркивает, что они тезки: «Michel Notre-Dame 1505(?)—1566) Нострадамус Михаил род. 1503 г. (Правил) Конец света в 1943 г.!» (ф. 562, к. 8, ед. 1, л. 34). Далее упоминаются Р. Луллий, его последователь Мирандола, автор известного труда «Conclusiones Kabbalisticae» (ф. 562, к. 8, ед. 1, л. 172); Жан Вир, т. е. Иоганн Вейер, ученик Агриппы Неттесгеймского; Жан Боден (у Булгакова — Bodin, Bodinus), автор «Demonomanie des sorciers» и «Colloqium heptaplomeres» (ф. 562, к. 6, ед. 1, л. 158). За ними следуют имена Бэкона и Гильденбранда (ф. 562, к. 7, ед. 7, л. 29). Интерес к магической культуре и познания Булгакова в области магии и демонологии в полной мере подтверждаются как на биографическом уровне (см. детальнее: Белобровцева, Кульюс 19936 и 1994), так и романом МиМ.
Привлечение к художественному конструированию магии, основывающейся на представлении о существовании между Высшим Созданием и человеком цепи «астральных» сил и о возможности с их помощью сверхъестественного воздействия на предметный и духовный миры, открывали перед писателем колоссальные возможности художественного моделирования. Щедрое вкрапление в повествовательную канву элементов архаической социокультурной модели сделало ее одной из традиций, участвующих в создании сложной архитектоники «закатного романа». Многоадресность последнего приводила к игре «занимательными» возможностями магической темы, откровенно эксплицированными в тексте, однако не исключала сокровенной обращенности к «своему», достаточно взыскательному читателю: в расчете на него в тексте присутствовала ее скрытая ипостась. Так, мотив магии выводился на поверхность в эпизодах, связанных непосредственно с персонажами из «пятого измерения», с которыми магическое связано «априорно». В этом случае стихия игры буквально захлестывала текст. В наиболее же существенные для художественной мысли моменты автор уводил мотив в глубь повествовательной ткани, делая его неприметным, требующим расшифровки.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |