Исторические главы романа «Мастер и Маргарита» стилистически отличаются от основного повествования. «Чеканность и строгость слога, звучащего торжественно и грозно, как медная латынь» [Сарнов 1997: 3] подчеркивают простые и семантически емкие литературные антропонимы, царящие в мире библейской истории. Четкость и простота данных номинаций особенно ощущается в сравнении с пестрым лексиконом советского быта.
В процессе формирования ономастикона библейской темы, М.А. Булгаков предпочитает отбирать имена из мировой художественной и религиозной литературы, модифицируя их структуру и звуковое оформление. Больше всего споров в среде булгаковедов вызывает история создания имени собственного Иешуа Га-Ноцри. В.Д. Кулешова полагает, что эта номинация явилась результатом синтеза компонента «Иешуа» (в греческой транскрипции — Иисус) и компонента «ноцрим»: в Евангелиях и в «Деяниях...» Иисуса называют «назореем» или «назарянином», а в «Талмуде» он и его последователи называются «ноцрим» [Кулешова 1978: 172]. Исследователь соотносит это имя и с Назаретом, городом в Гамале, который указан в Евангелиях от Луки (Лука, 16: 4) и от Матфея (Матфей, 13: 54). Подобное толкование имени Иисус приводится в книге английского историка и богослова Фредерика В. Фаррара «Жизнь Иисуса Христа» (1873), который доказывал географический характер прозвищного имени, связывая его с городом Назаретом [Лосев 1993: 413]. А. Робертсон компонент «ноцрим» соотносит с еврейским словом «назар», что означает «хранитель», а словоформу «ноцрим» переводит как «хранитель тайн, обычаев, особых правил» [Робертсон 1956: 105].
Греческую транскрипцию библейского имени писатель мог почерпнуть в книге Э. Ренана «Жизнь Иисуса», выписки из которой были обнаружены в архиве М.А. Булгакова [Чудакова 1976 (а): 218]. Э. Ренан сообщает следующее: «Иисус родился в Назарете, маленьком городке Галилеи, который раньше ничем не был знаменит. В течение всей своей жизни он носил прозвище «назарянина» <...> Отсюда название «назаряне», которое иудеи долго давали христианам <...> Имя Иисус, которое ему дали, есть измененное Иошуа» [Ренан 1991: 108].
Имя Иешуа Га-Ноцри, несомненно, позволяет соотнести булгаковского персонажа с библейским образом. И, тем не менее, современные булгаковеды говорят об очевидной нетрадиционности образа персонажа [Сарнов 1997: 42—45; Соколов 1997: 266—268; Ермолинский 2002: 80; Химич 2003: 127]. Доказательством того, что Иешуа Га-Ноцри — далеко не библейский Иисус, а лишь его художественное осмысление, служит, например, отказ М.А. Булгакова к последней, шестой, редакции от имен: «Иисус», «Иисус Га-Ноцри», «Jesus», «Jesus Nasarenus». Булгаковский герой — это человек 27 лет, вместо принятых по Евангелию — 33; безроден («Я не помню моих родителей. Мне говорили, что я сириец...» [М.Б.: 16]), однако в Евангелии от Матфея еврейское происхождение Иисуса Христа прослеживается от Авраама (Матфей, 1: 2). Булгаковский герой родом из города Гамала, вместо Вифлеема, имеет одного ученика, вместо двенадцати апостолов, предан он посторонним человеком, а не учеником. Существенно не совпадает ни с одной из евангельских версий и сцена суда: Иешуа был распят не на кресте, а на столбе с поперечной перекладиной, руки и ноги его не были прибиты гвоздями, а были привязаны веревками. В ином ключе трактуется образ благодаря авторскому намеку на то, что Иешуа — врач (бродячий философ угадывает причину мучений Пилата, головную боль, и излечивает её). Заметим, что в романе снимается всякое чудесное вмешательство. В результате, во вставном повествовании воплощается образ, изначально противоречащий библейскому Иисусу Христу.
Писатель намеренно подчеркивает, что Иешуа Га-Ноцри — обыкновенный человек, а не Бог. «Он не аскет, не пустынножитель, не отшельник; он не окружен аурой праведника или подвижника» [Акимов 1995: 44]. Герой наделен в романе незапоминающейся, «реалистичной» внешностью: «Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон... Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта — ссадина с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора» [М.Б.: 14—15]; «Иешуа поднял голову... и открылось лицо повешенного, распухшее от укусов, с заплывшими глазами, неузнаваемое лицо... Глаза его, обычно ясные, теперь были мутноваты» [М.Б.: 143]. Вероятно, автору было важно подчеркнуть, что Иешуа — это человек, совершенно реальный, существовавший в истории, как и все перечисленные во вставном повествовании персонажи: Марк Крысобой, Левий Матвей, Понтий Пилат, Низа, Энанта. Поэтому писатель отказывается от библейского имени, трансформировав его до прозвищного варианта, который был ближе к «народной» традиции именования описываемого периода, а отсюда — «...дальше от мифа и ближе к реальности» [Ковалев 1996: 147]. В.Я. Лакшин в этой связи замечает: если первая часть именования персонажа — Иешуа — связывается с именем Иисус, то «неблагозвучие плебейского имени» — Га-Ноцри — «столь приземленного» в сравнении с торжественным Иисус, как бы призвано подтвердить подлинность рассказа мастера и его независимость от евангельской традиции [Лакшин 1968: 43].
Булгаковский персонаж воспринимается как существовавшее в исторической реальности лицо, благодаря особой системе развертывания текста самого романа «Мастер и Маргарита» и текста в тексте — романа мастера. История о Иешуа и Понтии Пилате осознаётся как правдивая, поскольку подтверждается тремя независимыми друг от друга свидетельствами: рассказом Воланда, романом мастера и сном Ивана Бездомного. Все три «рассказчика» передают историю совершенно идентичную (и по стилю, и по манере изложения) независимо друг от друга. Так, рассказанная Воландом история, плавно продолжается в романе мастера, а затем, совершенно неожиданно, развертывается в главе «Казнь», введенной в роман как сон, привидевшийся в сумасшедшем доме поэту Ивану Бездомному: «Он заснул, и последнее, что он слышал наяву, было предрассветное щебетание птиц в лесу. Но они вскоре умолкли, и ему стало сниться, что солнце уже снижалось над Лысой горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением...» [М.Б.: 136]. История Воланда, подается как одна из версий реальных событий, свидетелем которых он был: «Дело в том, что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата...» [М.Б.: 33]. При этом она совершенно совпадает с одной из глав рукописи мастера и является предысторией сна Иванушки. Принадлежность одного текста трем «говорящим» становится здесь свидетельством исторической точности описываемых в нем событий. Вставная история, таким образом, воспринимается читателем как историческая реальность (истина), которую мастер смог почувствовать, «услышать» во времени и передать на бумаге. Не случайно, когда Иван Бездомный пересказывает в больнице историю Воланда, мастер восклицает: «О, как я угадал! О, как я все угадал!» [М.Б.: 106].
Именование мастер также является подтверждением выдвинутых предположений. Герой не имеет имени, но называет себя не писателем, а мастером — знатоком евангельских сюжетов («мастер» — учитель грамоты по церковным книгам [Даль Т.2: 791]). Таким образом, апеллятивное имя ориентирует читателя на то, что история мастера не литературно-художественный вымысел, а лишь изложение реальных событий человеком знающим. М.А. Андреев полагает, что придуманное Маргаритой прозвище «мастер» — это, своего рода, отрицание авторства: «Может ли считаться писателем тот, кто сочинял то, чего никогда не видел, но о чем, наверно, знал, что оно было?» [Андреев 1990: 152].
В тексте дважды подчеркивается, что евангельская трактовка истории Христа никак не соотносится с реальностью. Впервые это звучит из уст самого Иешуа, который оценивает все, записанное за ним Левием Матвеем, как полностью несоответствующее действительности: «...ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил...» [М.Б.: 17]. Это же подтверждает еще один «свидетель» событий — Воланд: «Помилуйте, ...вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда...» [М.Б.: 33]. Канонический текст утрачивает репутацию бесспорного, а вставное повествование, с реалистичным образом Иешуа, воспринимается как подлинная история. Таким образом, рассказанная мастером история не отрицает существования Христа, а лишь уточняет, что существовала во времени такая личность, правда, под другим именем. Это является свидетельством того, что роман Булгакова «Мастер и Маргарита» не был задуман ни как богословский, ни как антиклерикальный. Поэтому отношения между повествованием мастера о Иешуа и каноническим источником — Евангелием, прежде всего, полемическое: в романе все происходит не совсем так, как в Священном писании.
Реальность описываемых событий подтверждают имена, заимствованные из разных литературных источников или же их трансформированные варианты. Подобные онимы, с одной стороны, вызывают в памяти различные ассоциации и аналогии, а с другой — воспринимаются как подлинные имена, поскольку не связаны с мифом. Вставное повествование романа «Мастер и Маргарита», таким образом, вступает в конфронтацию с евангельским повествованием, и, соответственно, участники исторических событий совмещают в себе противоположные черты и выступают в несколько иной роли.
Имя Понтия Пилата, как и имена Ирода Великого, Валерия Грата и императора Тиверия, М.А. Булгаков мог почерпнуть из книги Ренана «Жизнь Иисуса»: «Целая серия римских прокураторов, подчиненных в более важных вопросах императорскому легату Сирии, — Копоний, Марк Амбивий, Анний Руф, Валерий Грат и, наконец (с 26 г. нашей эры), Понтий Пилат — следовали один за другим» [Ренан 1991: 129]; «Около 28 г. нашей эры (пятнадцатый год царствования Тиверия) по всей Палестине распространился слух о некоем Иоанне...» [Ренан 1991: 149]; «Стража, связав Иисуса, повела его в преторию, которая помещалась в бывшем дворце Ирода» [Ренан 1991: 324].
Ни в одном из канонических Евангелий нет упоминаний об именах двух разбойников, распятых вместе с Иисусом. М.А. Булгаков, однако, приводит эти имена (Дисмас и Гестас) в сцене спора Пилата с Каифой. По мнению И.Ф. Белзы, писатель мог обнаружить их в книге Н.К. Маккавейского «Археология страданий господа Иисуса Христа» или из апокрифа, содержание которого подробно воспроизводится в книге С.А. Желебова «Евангелия канонические и апокрифические» [Белза 1978: 196]. Имя третьего разбойника, который должен был быть казнен, звучит в каноническом Евангелии как Варавва, что в переводе с арамейского обозначает «Сын Отца» [Кулешова 1978: 182]. Не случайно во второй редакции романа «Мастер и Маргарита» писатель называет этого героя именем, совпадающим с именем Христа: «Иисус Варрава приговорен за попытку к возмущению в Ершалаиме и убийство двух городских стражников» [Р.II.: 34]. Скорее всего, Варавва провозгласил себя Мессией и призывал к мятежу против римской власти. Так, в Евангелии от Луки сообщается: «Варавва был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство» (Лука, 29: 19). Во всех редакциях булгаковского романа представлены разные варианты авторской обработки евангельского имени Вараввы, но среди прочих используется номинация: Вар-равван. Эта огласовка имени Варравы позднее закрепляется в тексте как имя третьего преступника, «который позволил себе прямые призывы к мятежу» [М.Б.: 27].
Антропонимы Иосиф Каифа и Левий Матвей, как и имя Вар-Равван, являются результатом фонетической обработки имен известных библейских персонажей. Образ первосвященника, президента Синедриона, Иосифа Каифы восходит к упоминаемому Евангелиями председателю суда над Иисусом Христом, чье имя по-русски передается то, как Иосиф Каиафа, то, как Иосиф Каифа: «Один же из них, некто Каифа, будучи на тот год первосвященником, сказал...» (Иоанн, 12: 47); «А взявшие Иисуса отвели Его к Каиафе первосвященнику» (Матфей, 26: 57).
Имя сборщика податей восходит к евангелисту Матфею, которому традиция приписывает авторство «логий» — древних заметок о жизни Иисуса Христа, которые легли в основу трех Евангелий (Матфея, Луки и Марка), называемых синоптическими. Антропоним Левий Матвей появился в романе в результате синтеза двух самостоятельных номинаций Левий и Матфей, фиксируемых в разных Евангелиях как имя одного из двенадцати апостолов. Так, в Евангелии от Матфея сборщик податей носил имя Матфей: «Приходя оттуда, Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за Мною» (Матфей, 9: 9), а в Евангелии от Луки — Левий: «После сего Иисус вышел и увидел мытаря, именем Левия, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за Мною» (Лука, 6: 27). В архивных материалах Булгакова обнаружена запись, подсказывающая пути формирования этого онима: «Левий Матвей и Мария. «Так же последователем был богатый мытарь, которого источники называют то Матфеем, то Леви и в доме которого Иешуа постоянно жил и вернулся с товарищами из самого презренного класса...» Гретц, История евреев. Том IV, стр. 217» [Лосев 1993: 413]. Объединяя номинации, писатель создает оним, который не только не контрастирует с антропонимическим контекстом эпохи, но и ориентирует на узнавание библейского образа. В результате, именование Левий Матвей звучит в романе как истинное, случайно оформленное евангелистами в одном тексте как Левий, а в другом — как Матфей.
Именования Пилат Понтийский всадник Золотое Копье, Иуда из города Кириафа, Иешуа по кличке Га-Ноцри, Вар-Равван, Иосиф Каифа и Левий Матвей, представляющие авторскую обработку известных в библеистике имен, являются своего рода атрибутами описываемого времени. По мнению современных исследователей [Соколов 1991: 67; Белая 1990: 116], древние главы можно соотнести с первой половиной I века н. э., поэтому писатель, создавая именования персонажей, прежде всего, ориентировался на антропонимические модели этого периода. Описываемой эпохе были свойственны имена-прозвища, которые сообщали о месте рождения носителя номинации, его семье, профессиональных интересах и т. д. Следовательно, номинации Пилат Понтийский всадник Золотое Копье, Иуда из города Кириафа, Иешуа по кличке Га-Ноцри являются антропонимическими знаками изображаемого времени.
В рамках описываемого времени формируется прозвище Пилата — всадник Золотое Копье. По мнению Б.В. Соколова, это прозвищное словосочетание писатель создал, опираясь на материалы поэмы Петровского «Пилат», вышедшей в г. Орша в 1893—1894 гг., где говорится, что будущий Пилат перешёл на сторону римлян «за золото и блеск» и получил новое имя за «меткий глаз и искусство в ратном деле» [Соколов 1991: 69]. Л. Яновская отмечает, что в архиве М.А. Булгакова сохранилась выписка из книги А. Древса «Миф о Христе», содержащая «этимологию» имени Пилат — «копейщик», что, в конечном счете, подкрепляет предположения Б.В. Соколова [Яновская 1983: 253]. Нам кажется, что при создании прозвища писатель полагался на информацию, изложенную в книге Э. Ренана: «Прокуратор Понтий, по прозванию Пилат, происходившему от слова pilum, почетное копьё, которое было пожаловано ему или какому-либо из его предков» [Ренан 1991: 325]. Таким образом, булгаковский Понтий Пилат осознается как персонаж с биографией, которая в скрытом виде присутствует в его прозвищном имени, несущем целый круг ассоциаций и воспоминаний, помогающих восприятию образа. Придуманное писателем прозвище функционирует в качестве создающего реальный исторический антропонимикон, присущий описываемой эпохе, и стилистически не контрастирует с номинациями, встречающимися на «библейских» страницах текста.
Онимы Иуда из Кириафа и Иешуа по кличке Га-Ноцри построены по модели «личное имя + прозвище». Как уже было отмечено, элемент Га-Ноцри многими лингвистами трактуется как «из Назарета» (Назарет — еврейский «цветущий город» в 45 км от Хайфы, родной город Иисуса по Евангелию) [Лесскис 1990: 637, Кулешова 1978: 180, Соколов 1997: 266]. В именовании Иешуа Га-Ноцри писатель отразил принципы номинации описываемого времени (личное имя + название места рождения) и сохранил «связь» с образом евангельского Христа. Антропоним Иуда из Кириафа является фонетическим переосмыслением известного в религиозной литературе именования Иуда Искариот, где прозвище Иуды, как правило, звучит «Иш-Кариот» — человек из Кариота [БЭС: 251]. Но, поскольку, нет ни города, ни местности с названием Кариот, то этот топоним отождествляют с Кириафом (что, видимо, и сделал Булгаков), с городом в колене Иудином, находящимся к северо-западу от Иерусалима. Компонент имени «Кириаф» писатель мог почерпнуть из книги английского историка и епископа Фредерика В. Фаррара «Жизнь Иисуса Христа». В булгаковском архиве имеется следующая выписка со ссылкой на эту книгу: «Кириаф есть имя города на южной границе иудеи» [Соколов 2000: 225—226]. Соответствующее название города приводится в русском синодальном переводе Библии: «города же их были: Гаваон, Кефира, Беероф и Кириаф-Иарим» (Навин, 9: 17).
В результате анализа антропонимикона «библейских» глав нами установлено, что М.А. Булгаков использует имена реально существовавших в истории лиц (Тиберий, Валерий Грат), антропонимы, заимствованные из разных литературных источников (Дисмас, Гестас) и создает новые на основе трансформированных и фонетически переосмысленных имен из религиозной литературы (Иешуа Га-Ноцри, Вар-Равван). Имена известных исторических лиц и имена, заимствованные из мировой литературы, связанны с культурным тезаурусом описываемой эпохи и в контексте произведения выполняют хронотопическую функцию, поскольку закреплены за определенным реальным простраственно-временным континуумом.
На страницах вставного повествования Булгаков создал удивительно стройную и исторически достоверную антропонимическую модель описываемого времени, что позволяет взглянуть на роман мастера как на описание реальных событий. Подтверждением этого служат номинации, которые автор создал, взяв за основу фонетические трансформации традиционных библейских имен и их малоизвестные варианты. Булгаковский принцип создания библейских имен мы склонны связывать с особенностью развертывания художественного повествования, в котором реализуется «установка на опосредованное добывание истины в процессе полемики, опровержений и добавочных мотивировок», взятых из разных художественных текстов [Химич 2003: 88]. Именования персонажей «библейских» страниц романа «Мастер и Маргарита», таким образом, аккумулируют идейно-художественный смысл произведения, понимание которого необходимо для постижения авторского замысла всего текста: роман мастера о Пилате — это не свободное пересказывание Библии, а описание реальных событий, которые когда-то легли в основу повествования евангелистов.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |