Глава 1. Особенности русской антиутопической драматургии 1920—30-х годов

XX век — век широкого распространения антиутопии, в частности, 1920-е годы — время, породившее антиутопию. Антиутопия становится ведущим жанром именно на сломе времен, в переходную эпоху и «распространенным в эпохи, когда в обществе утверждается мысль, что существующая ситуация утвердилась надолго и имеет явную тенденцию лишь ухудшаться в будущем»¹.

После двух войн и революций, в России наступали новые исторические времена, «Великая утопия» — строительство государства нового типа — сбылась. Русская жизнь после 1917 г. давала много импульсов для рождения антиутопии. Революция стала своеобразным «мифопорождающим устройством», на смену мифологемам, рожденным на глубине русской истории и культуры, приходят новые мифы, возникающие под влиянием идеи об идеологическом переустройстве мира. Антиутопия зародилась как антитеза мифу, утопии, поэтому она всегда оспаривает миф о построении совершенного общества, созданный утопистами без оглядки на реальность. А. Зверев отмечает, что «антиутопия и миф — понятия, связанные одно с другим только отношениями принципиальной несовместимости»². По его мнению, миф, из которого вырастает образ земного рая, в антиутопии испытывается с целью проверить даже не столько его осуществимость, сколько нравственность его основании³.

Литература 1920-х годов характеризуется тематическим богатством и жанровым разнообразием; «литературный процесс 20—30-х годов не был ни однородным, ни безусловно тяготеющим к главной магистрали»⁴.

Если признать, что русская литература XX века тесно связана со слишком разными, противоположными контекстами, социальными тенденциями и политическими течениями и представляется как целое лишь в свете всей истории отечественной культуры⁵, антиутопический код становится самым адекватным инструментом для постижения сложной послереволюционной действительности. Нельзя не согласиться со словами А. Зверева: «Жанры создает время... Антиутопии XX века родились не из теоретических размышлений о вероятном, но из наблюдения над текущим, над историей, ломавшейся круто и драматически. В них изначально не было ни следа кабинетной абстракции»⁶.

Очевидно, что для определения типологических характеристик антиутопии, особенностей ее поэтики, необходимо проследить эволюционирование этого жанра, выявить его связи с «утопией», ибо граница между жанрами является предметом дискуссий, до сегодняшнего дня четко не определено — это два различных жанра или же разновидности одного жанра. Существуют различные точки зрения на этот вопрос. Один взгляд высказан в статье В. Шестакова «Эволюция русской литературной утопии» (1986). Исследователь объясняет различия между жанрами утопии, антиутопии и дистопии, исходя из словообразования: «Термин этот происходит от греческого «и» — «нет» и «topos» — «место». Буквально смысл термина «утопия» — место, которого нет. Существовали и другие варианты этого понятия, в частности произведенные от греческого «eu» — «совершенный», «лучший» и «topos» — «место», т. е. совершенное место, страна совершенства. «Дистопия», от греческого «дис» — «плохой» и «топос» — «место», т. е. плохое место, нечто прямо противоположение утопии как совершенному, лучшему миру. В этом смысле, употребляется и термин «антиутопия», который применяется для обозначения особого литературного жанра так называемой негативной утопии, также противостоящей утопии традиционной, позитивной»⁷. С таким определением антиутопии соглашается В. Чаликова в работе «Антиутопия Евгения Замятина: пародия или альтернатива?» (1988): «Антиутопия — это карикатура на позитивную утопию, произведение, задавшееся целью высмеять и опорочить саму идею совершенства, утопическую установку вообще»⁸.

Другой точки зрения придерживается Э. Баталов. В книге «В мире утопии» (1989), которая написана в форме диалогов, и посвящена комплексному анализу утопии как социокультурного явления, он отличает антиутопию от негативной утопии: «Негативная утопия (какотопия, дистопия) — это изображение нежелаемого, больного мира, причем она может выступать в качестве контрутопии, а может и не выступать»⁹. По его мнению, антиутопия является частью негативной утопии, отрицающей саму идею утопии, саму утопическую ориентацию, ставящей под сомнение не отдельные идеи утопистов, а сам дух социального утопизма: «Антиутопия — не просто спор с утопией. Это ее принципиальное отрицание»¹⁰. Э. Геворкян определяет утопию как «идеальное хорошее общество», дистопию как «идеально плохое», антиутопию как «находящееся где-то посредине». По его мнению, антиутопия сводится к пародированию утопии, доведению до абсурда ее постулатов, полемике с нею. В этом смысле, Э. Геворкян определяет роман Е. Замятина «Мы» и О. Хаксли «О дивный новый мир» дистопией, роман Дж. Оруэлл «Скотный двор» антиутопией. Интерес к научному осмыслению феномена антиутопии возник после первой российской публикации романа Е. Замятина «Мы» (1988)¹¹.

Следует отметить статьи, которые являются первыми попытками исследования антиутопии: «Помеха — человек (Опыт века в зеркале антиутопии)» Р. Гальцевой и И. Роднянской (1988); «В ожидании Золотого Века — от сказки к антиутопии» Ю. Латыниной (1989); «Возвращение к здравому смыслу» Вл. Новикова (1989); «Когда пробьет последний час природы... (Антиутопия. XX век)» А. Зверева (1989).

В этих работах была сделана попытка систематизировать антиутопии XX века и определить их общие черты. В статье Р. Гальцевой и И. Роднянской ставится проблема генезиса антиутопии XX века. Авторы считают антиутопический роман литературным выражением отклика человеческого существа на давление нового порядка: «Зловещая и бесплодная практика, о которой поведали антиутопии XX столетия, свидетельствует о том, что задача эта неисполнима: преобразованная в заданном направлении, природа человека оказывается уже не человеческой. Человека можно испортить, но переделать его нельзя»¹². В статье А. Зверева подчеркивает, что антиутопия неразрывно связана с утопией как тезис и антитезис, плюс и минус: «Проверка историей сразу же обнаруживает коренное свойство антиутопии, остающееся в ней постоянным, каков бы ни был материал, — она неизменно оспаривает миф, создаваемый утопистами без должной оглядки на реальность»¹³.

Необходимо отметить, что исследовательское внимание в этих работах было обращено в основном на романы «Мы» Е. Замятина, «Прекрасный новый мир» О. Хаксли, «1984» Дж. Оруэлла, «Чевенгур» А. Платонова, «Приглашение на казнь» В. Набокова.

В 1990-х годах появились книги Б. Ланина «Литературная антиутопия XX века» (1992) и «Русская литературная антиутопия» (1994), в которых впервые подробно исследовалась поэтика антиутопии и был проведен анализ многих антиутопических произведений от «Мы» Е. Замятина, произведений М. Булгакова и А. Платонова до антиутопий 1980—90-х гг. А. и Б. Стругацких, В. Маканина, А. Кабакова, В. Войновича и др. Б. Ланин утверждает, что стержнем антиутопии является порождение тоталитарной эпохи: «Антиутопия рождается там, где есть противодействие какому-либо идейному комплексу. Функции предостережения, предупреждения реализуются в антиутопии вполне отчетливо...»¹⁴.

В начале XXI века обострился научный интерес к жанру антиутопии, о чем свидетельствуют исследования последних лет. В книге О. Павловой «Русская литературная утопия 1900—1920 гг. в контексте отечественной культуры» (2005) предпринята попытка типоморфологии русской литературной утопии в контексте отечественной культуры 1900—1920-х гг. Автор особенно обращает внимание на духовно-интеллектуальные истоки театральной утопии как приоритетной формы утопического дискурса Серебряного века, что доказано целостным анализом утопических моделей В. Иванова, Н. Евреинова и Вс. Мейерхольда.

В книге Л. Юрьевой «Русская антиутопия в контексте мировой литературы» (2005) поставлена задача выявить идейно-художественное своеобразие русских антиутопий первой половины ушедшего столетия в лице таких писателей как Е. Замятин, М. Булгаков, А. Платонов на фоне мировой литературы (К. Чапека, Т. Казака, К. Бойне, Т. Манна и др.): «Русские антиутопии XX в. с их весьма актуальной общественно-нравственной проблематикой способствуют формированию исторического самосознания, вскрывают трагизм и абсурдность насильственно навязанного стране не органического развития»¹⁵.

Все перечисленные выше работы посвящены разным примерам антиутопических тенденций в прозе, работ же, посвященных драматургии, практически нет. Поэтому возникает ощущение, что жанр антиутопии проявился в основном в прозе. Так, например, Ю. Бабичева замечает: «антиутопия была популярна в повествовательной литературе, но в драматургии большая редкость»¹⁶.

Эпоха развития русской драматургии 1920—30-х годов была очень яркой. Нельзя не согласиться со словами И. Канунниковой, которая полагает, что «расцвет театрального искусства в России первой четверти XX столетия — по своей оплодотворяющей мощи, по количеству новаторов, течений, возникших новых театров, студий, мастерских, по силе влияния на театры других народов — является чем-то феноменальным в истории мирового театра»¹⁷. Справедливо замечание И. Вишневской о причине развития драмы в послереволюционном периоде: «Поэзия требует хоть какого-то умения складывать слова в определенном порядке, искать ритмы, находить метафоры, образы, символы. В прозе необходимо что-либо описывать, к примеру пейзаж или настроение, внутренний мир человека или его биографию. Драма, считалось в те годы, не требует никаких особых познаний, профессиональных навыков — записывай то, что слышишь. Быть может, с тех пор и бытует печальная шутка: драму создавать легко, слева пиши — кто говорит, а справа — что говорят»¹⁸.

Русская драматургия 1920—30-х годов была чрезвычайно интересным полигоном всевозможных жанровых экспериментов. Поэтому до сих пор в многочисленных работах стремятся классифицировать её, например, таким образом: массово-агитационная драма, героико-революционная драма, бытовая драма, сатирическая комедия, социально-психологическая драма и др.¹⁹

Между тем, мало работ посвящено антиутопической драме, даже термин «антиутопическая драма» редко встречается в работах посвященных русской драматургии. Однако можно утверждать, что антиутопия является актуальным явлением в русской драматургии 1920—30-х годов. Достаточно вспомнить «Город Правды» Л. Лунца, «Клоп» В. Маяковского, «Адам и Ева» и «Блаженство» М. Булгакова. В этих пьесах можно обнаружить антиутопические элементы. Элементы антиутопии ярко обнаруживают себя и в драмах «Хочу ребенка» С. Третьякова, «Страх» А. Афиногенова, «Заговор чувств» Ю. Олеши.

Важным представляется выявление специфики антиутопической драмы и ее принципиального отличия от антиутопической прозы. Результаты работы помогут исследовать не только антиутопию 1920—30-х годов в более широком контексте, но и уяснить специфику развития русской драматургии 1920-х гг.

Примечания

1. Чанцев А. Фабрика антиутопий: Дистопический дискурс в российской литературе середины 2000-х // НЛО. 2007, № 86. С. 209.

2. Зверев А «Когда пробьет последний час природы...» Антиутопия. XX век // Вопросы литературы. № 1. 1989. С. 32.

3. Там же. С. 32.

4. Чудакова М. Без гнева и пристрастия: Формы и деформации в литературе 20—30-х гг. // Литература советского прошлого. Избранные работы. М.: Языки русской культуры, 2001. Т. 1. С. 310.

5. См.: Кондаков И. «Где ангелы реют» — Русская литература XX века как единый текст // Вопросы литературы. 2000, № 5. С. 187.

6. Зверев А. Зеркала антиутопий // Антиутопии XX века. М.: Книжная палата, 1989. С. 336—337.

7. Шестаков В.П. Эволюция русской литературной утопии // Русская литературная утопия. М.: Изд-во МГУ. 1986. С. 6.

8. Чаликова В.А. Антиутопия Евгения Замятина: пародия или альтернатива? // Социокультурные утопии XX века. Вып. 6. М.: ИНИОН, 1988. С. 170.

9. Баталов Э. В мире утопии: Пять диалогов об утопии, утопим. Сознании и утопим. экспериментах. М.: Политиздат, 1989. С. 264.

10. Там же. С. 264.

11. См.: Геворкян Э. Чем вымощена дорога в рай? // Антиутопия XX века. М.: Книжная палата, 1989. С. 11.

12. Гальцева Р., Роднянская И. Помеха-человек (Опыт века в зеркале антиутопии) // Новый мир. 1988. № 2. С. 230.

13. Зверев А «Когда пробьет последний час природы...» Антиутопия. XX век. С. 32.

14. Ланин Б.А. Русская антиутопия XX века. М.: НИИ, 1994. С. 47.

15. Юрьева Л.М. Русская антиутопия в контексте мировой литературы. С. 13.

16. Бабичева Ю.В. Жанровые разновидности русской драмы. С. 83.

17. Канунникова И.А. Русская драматургия XX века. М.: Флинта; Наука, 2003. С. 41.

18. Вишневская И. Драматургия в идеологическом воздухе Октября / Парадокс о драме: Перечитывая пьесы 20—30-х годов. М.: Наука, 1993. С. 94.

19. См.: Очерки истории русского советского драматического театра. В 3 тт. М.: Наука, 1954. Т. 1 (1917—1934); Очерки истории русской советской драматургии. В 3 тт. М., Л.: Искусство, 1963. Т. 1 (1917—1934); История советского драматического театра. В 6-т. М.: Наука, 1966. Т. 1 (1917—1920); Гуськов Н.А. От карнавала к канону: Русская советская комедия 1920-х годов. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003; Гудкова В. Формирование советских сюжетов: типология отечественной драмы 1920-х — 1930-х гг. М.: НЛО, 2008.