Владимир Маяковский... Странные и весьма неординарные чувства испытывал к нему Булгаков. Вообще отношения с теми немногими, кто привлекал внимание Булгакова, либо не складывались никак, либо превращались в пожизненный страстный, порой безмолвный диалог. В этом смысле главной, ключевой фигурой в жизни Булгакова был, безусловно, Сталин. Невероятные, запутанные отношения писателя с вождем и стали причиной трагического финала Булгакова.
Не менее значительным для внутренней, духовной жизни Булгакова стало зримое, а также незримое присутствие Маяковского. Думается, их отношения не прекратились и после смерти Маяковского. Что связывало и разъединяло их, кто был ведущий, а кто ведомый в их непростом диалоге?
Их обоих наверняка тянуло друг к другу, и каждый сообразно со своими убеждениями и состоянием души на тот момент выражал или, напротив, скрывал взаимную приязнь или неприязнь, а порой и полное неприятие визави.
Булгаков в силу большой своей одаренности и более развитой и вышестоящей душевной конституции вел себя весьма благородно по отношению к Маяковскому, который считал себя непримиримым идейным противником Булгакова.
Это свое отношение к Булгакову-писателю и Булгакову-человеку Маяковский не скрывал никогда. Более того, он поступал эпатажно и вызывающе.
Его неприятие Булгакова было чрезмерным и абсолютно неоправданным, — это был уже дурной вкус.
Он вел себя как вздорный мальчишка. Их общей с Михаилом Афанасьевичем знакомке Марике Чимишкиан (впоследствии ставшей женой близкого друга Михаила Афанасьевича С. Ермолинского) он сказал даже: «Из-за тебя я даже с Булгаковым подружился».1
Это все-таки с головой выдает Маяковского — он испытывал острый неподдельный интерес к Булгакову, что, в свою очередь, позволяет угадать в Маяковском человека, способного оценить величину личности его якобы недруга.
А теперь, чтобы по возможности понять, как они влияли друг на друга, выберем вначале простой путь, а именно публичное отношение Маяковского к Булгакову, потому как то, что он чувствовал, на самом деле останется для всех за семью печатями, хотя...
Итак, сухая констатация фактов. Начнем, пожалуй, с его выступления на диспуте «Театральная политика советской власти» 2 октября 1926 года. Это был не совсем обычный день. В этот день состоялась генеральная репетиция «Дней Турбиных»: «В чем не прав совершенно, на 100%, был бы Анатолий Васильевич?2 Если бы думал, что эта самая «Белая гвардия» является случайностью в репертуаре Художественного театра. Я думаю, что это правильное логическое завершение: начали с тетей Маней и дядей Ваней и закончили «Белой гвардией».
В том же выступлении Маяковский предлагал не запрещать постановку, а просто-напросто сорвать ее.
В глобальном смысле это не свершилось, а вот личную попытку Маяковский все же предпринял: демонстративно покинул спектакль сразу после начала.
Идем далее: еще в 1928 году в стихотворении «Буржуйнуво» читаем:
«На ложу
в окно
театральных касс
тыкая
ногтем лаковым,
он
дает
социальный заказ
на «Дни Турбиных» —
Булгаковым».
В «Бане» в негативном контексте упоминается все та же пьеса «Дни Турбиных». А в «Клопе» и вовсе: «Сплошной словарь умерших слов... бублики, богема, Булгаков...»
Что же это? Личная неприязнь? Тотальное, идеологическое неприятие творчества Булгакова? А может быть, элементарное непонимание?
Последняя мысль представляется абсурдной.
Такой напряженно эмоциональный человек, как Маяковский, не мог не чувствовать всю глубину гениальности Булгакова.
Он просто не мог себе позволить принять в полной мере творчество Булгакова в силу созданного (как кажется, чисто внешнего) имиджа.
Возможно даже, что это внешнее наполнение его образа повлияло на верхний слой подсознания, но душа его — душа ребенка, ранимая, чувственно не защищенная — тянулась к Булгакову.
Что же Булгаков? Ни одного публичного выпада против Маяковского. И, более того, ни одна из женщин, то бишь жен Булгакова (а они были самыми близкими для него людьми, даже в силу количества времени, проведенного рядом) не могла вспомнить, чтобы Михаил Афанасьевич дурно отзывался о Маяковском.
Кстати, о женщинах. Это еще одна странная точка соприкосновения. Оба столь разно воспитанные, имевшие абсолютно несхожие нравственные идеалы, сходились непостижимо в одном, а именно — в выборе женского типажа.
Единственной выпадающей из этого стереотипа женщиной была Татьяна Николаевна Лаппа. Но то была первая, неосознанная, юношеская влюбленность.
В остальном в облике женщин, выбранных Маяковским и Булгаковым, все сходилось, повторялось в мельчайших деталях. Речь идет о женщинах, которые поработили ум, волю и, конечно же, души обоих. Жизненный путь их спутниц, внешние характеристики многократно описаны и хорошо всем известны.
Важны не подробности личной жизни этих женщин; впечатляет та сила воздействия, которую они оказали на выбранных ими мужчин, и то странное, не совместимое с жизнью противоречие, которое возникало вследствие этого воздействия.
Да, и Маяковский, и Булгаков влюблялись, подчиняясь внешним обстоятельствам. Обычно это были женщины, женское начало которых было даже вызывающим, что позволяло им весьма недурно устроиться в этой жизни: это были женщины «носившие шелковое белье...», или, например, обладательницы отличных квартир.
Михаил Афанасьевич всегда оставался верен себе. Он был гениален и неотразим в иронии по отношению к самому себе и, собственно, никогда не отрицал своего восхищения дамами, поймавшими жар-птицу, читай — удачу, за хвост.
В очерке «Москва 20-х годов» от 1924 года писатель воспел такую женщину. Женщину с большой буквы. Она была реальной героиней жизни Булгакова, женой его друга адвоката Владимира Коморского: «Зина чудно устроилась. Каким-то образом в гуще Москвы не квартира, а бонбоньерка в три комнаты. Ванна, телефончик, муж. Манюшка готовит котлеты на газовой плите, а у Манюшки еще отдельная комната... Ах, Зина, Зина! Не будь ты уже замужем, я бы женился на тебе. Женился бы, как Бог свят, и женился бы за телефончик и за винты газовой плиты, и никакими силами меня не выдрали бы из квартиры. Зина, ты орел, а не женщина!»
Михаил Афанасьевич, судя по всему, всегда удивлялся: зачем стесняться стремления жить лучше!? Это ведь естественная потребность, норма, необходимая для поддержания функций человеческого организма.
К сожалению, этот легкий ироничный эпатаж впоследствии приобрел весьма мрачные тона, и гениальный писатель сам не заметил, как и его сгубил «квартирный вопрос». Или кто-то помог ему в этом? Где-то и когда-то все само собой разъясниться. Будем только верить в это.
Безусловно, случались и иные встречи. Зачем они посылались?
Понимание этого, видимо, осталось за пределами земной жизни.
Именно это впоследствии пытался донести до своих читателей Михаил Афанасьевич в своем бессмертном романе.
Примечания
1. Отвлечемся немного и опишем некий эпизод, произошедший с Марикой во время переезда от Булгаковых к Ермолинскому. Марика собирала вещи и поняла, что один из чемоданов не запирается. Снова откинула крышку и увидела небольшой сверток. Это оказался бронзовый бюст Суворова, всегда стоявший у Булгакова на столе. Она обомлела и спросила у Михаила Афанасьевича: «А это зачем?». «А это, — говорит Булгаков, — Сергей спросит, где у тебя бюст (а бюст у меня был маленький, смеется Марика). Ты не теряйся и сразу доставай бюст...» В этом был весь Булгаков. Как, наверное, были счастливы и заворожены его обаянием и юмором все находящиеся рядом с ним.
2. Имелся в виду Луначарский.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |