Глава 6

Итак, в 31-м году Маргарита становится ключевой фигурой романа, равно как и частью тайной, скрытой ото всех жизни Булгакова.

В той части романа, где присутствует Мастер и его возлюбленная Маргарита, явно угадываются глубокие нравственные переживания, испытанные автором в реальной жизни.

В письме от 14 апреля 1932 года П.С. Попову Булгаков упоминает о пяти роковых ошибках, которые он совершил в жизни. «Но теперь уже делать нечего, ничего не вернешь. Проклинаю я только те два припадка неожиданной, налетевшей, как обморок, робости, из-за которой я совершил две ошибки из пяти. Оправдание у меня есть: эта робость была случайна — плод утомления... Оправдание есть, но утешения нет».

Возможно, одна из двух роковых ошибок — неправильно взятый тон в телефонном разговоре со Сталиным. Завязавшиеся отношения с вождем будоражили воображение, расстраивали его и без того некрепкие нервы. К слову сказать, по Москве поползли слухи о том, что Сталин проявил повышенный интерес к его персоне, и у них чуть ли не возникла взаимная приязнь. Ни Булгаков, ни его жена не стремились опровергать эти слухи. И то сказать, телефонный звонок Сталина был событием из ряда вон выходящим. Эти слухи только укрепились, после того как Сталин однажды поинтересовался, почему во МХАТе не идут «Дни Турбиных», и был даже возмущен сим фактом. В результате 18 апреля 1932 года во МХАТе состоялось возобновление «Дней Турбиных». Могло ли быть иначе? Все улицы на подступах к театру были заполнены людьми, спрашивающими лишний билетик. Занавес давали 20 раз.

Об неоднозначности чувств, испытанных Булгаковым в связи с этим событием, говорить не приходится. Михаил Афанасьевич ни секунды не верил в свою счастливую творческую судьбу. Тем более он был далек от желания поверить в искренность власти по отношению к нему.

Об этом и многом другом он писал в письме к П.С. Попову.

Невозможно отказать себе в удовольствии и процитировать это письмо, так как оно представляет собой фактически законченное литературное произведение.

Тот же Попов писал Михаилу Афанасьевичу. «...Каждое твое слово, невзначай произнесенное — художественное произведение, о чем бы ты ни говорил. Все другое, относящееся к литературе, мелко перед тобой».

Позволим же читателям самим убедиться в абсолютной справедливости этих слов.

«П.С. Попову
Б. Пироговская 35 а кв. 6.

25.I 1932 г. Письмо 1-ое.

Дорогой Павел Сергеевич!

Вот наконец-то пишется ответ на ваше последнее письмо.

Бессонница, ныне верная подруга моя, приходит на помощь и водит пером. Подруги, как известно, изменяют. О, как желал бы я, чтоб эта изменила мне!

Итак, дорогой друг, чем закусывать, спрашиваете Вы? Ветчиной. Но этого мало. Закусывать надо в сумерки на старом потертом диване, среди старых и верных вещей. Собака должна сидеть на полу у стула, а трамваи слышаться не должны. Сейчас шестой час утра и вот они уже воют, из парка расходятся. Содрогается мое проклятое жилье. Впрочем, не буду гневить судьбу, а то летом, чего доброго, и его лишиться можно — кончается контракт».

Далее Булгаков перешел к весьма волнующей его теме:

«Вы уже знаете? Дошло к Вам в Ленинград и Терляево? Нет? Извольте: 15 января днем мне позвонили из Театра и сообщили, что «Дни Турбиных» срочно возобновляются.¹ Мне неприятно признаться, сообщение меня раздавило. Мне стало физически нехорошо. Вспыхнула радость, но сейчас же и тоска моя. Сердце, сердце!

Предшествовал, телефону в то утро воистину колдовской знак. У нас новая домработница, девица лет 20-ти, похожая на глобус. С первых же дней обнаружилось, что она прочно по-крестьянски скупа и расчетлива, обладает дефектом речи и богатыми способностями по счетной части, считает излишним существование на свете домашних животных — собак и котов («кормить их еще чертей») и страдает при мысли, что она может опоздать с выходом замуж. Но кроме всего этого в девице заключается какой-то секрет, и секрет мучительный. Наконец он открылся: сперва жена моя, а затем я с опозданием догадались — девица оказалась трагически глупа. Глупость выяснилась непростая, а, так сказать, экспортная, приводящая веселых знакомых в восторг. И при этом в венце такого упрямства, какого я еще не видал. Краткие лекции по разным вопросам, чтение которых принял на себя я, дали блестящие результаты — в головах и у девицы и у меня сделалось окончательное месиво. Курс драматургии я исключил, сочтя по наивности девицу стоящей вне театра. Но я упустил из виду, что кроме моего университета существует шесть кухонь в нашем доме с Марусями и Грушами и Нюшами.

28.I. Продолжаю: Девица если не полностью курс драматургии, то во всяком случае, историю драматургии Михаила Булгакова в кухне прослушала. И это ей понравилось, ибо драматургия, как известно, родная сестра бухгалтерии.

И в то время как в салоне арендаторши решаются сложнейшие задачи — как и какую финансовую операцию учинить над М.А. Булгаковым ближайшим летом, в кухне бьются над именованными числами попроще: сколько метров ситца можно было бы закупить и включить в состав девициного приданого, в случае ежели бы пьесы щедрого драматурга пошли на сцене.

29.I. Боюсь, что письмо длинно. Но в полном моем одиночестве давно уже ржавеет перо, ведь я не совсем еще умер, я хочу говорить настоящими моими словами!

Итак: 15-ого около полудня девица вошла ко мне в комнату и, без какой бы то ни было связи с предыдущим или последующим, изрекла твердо и пророчески:

— Трубная пьеса ваша пойдешь. Заработаете тыщу.

И скрылась из дому. А через несколько минут — телефон.

С уверенностью можно сказать, что из Театра не звонили девице, да и телефонов в кухнях нет. Что же этакое? Полагаю — волшебное происшествие.

Далее — Театр. Павел Сергеевич, мою пьесу встретили хорошо, во всех цехах, и смягчилась моя душа!

А далее плеснуло в город. Мать честная, что же это было!

30.I. Было три несчастья. Первое вылилось в формулу: «Поздравляю. Теперь Вы разбогатеете!» Раз — ничего. Два — ничего. На сотом человеке стало тяжко. А все-таки некультурны мы! Что за способ такой поздравлять. Тем более, что по отношению ко мне на долгий еще срок такого сорта поздравление звучит глупейшим издевательством. Я с ужасом думаю о будущем лете и о квартирном вопросе.

Номер второй: «Я смертельно обижусь, если не получу билета на премьеру». Это казнь египетская.

Третье хуже всего: московскому обывателю оказалось до зарезу нужно было узнать: «Что это значит?» И этим вопросом они стали истязать меня. Нашли источник! Затем жители города решили сами объяснить, что это значит, видя, что ни автор пьесы, ни кто-либо другой не желает или не может этого объяснить. И они объяснили, Павел Сергеевич, такого, что свет померк в глазах.

Кончилось тем, что ко мне ночью вбежал хорошо знакомый человек с острым носом, с большими сумасшедшими глазами.

Воскликнул: «Что это значит?!» — А это значит, ответил я, — что горожане и преимущественно литераторы играют IX-ую главу твоего романа, которую я в твою честь, о великий учитель, инсценировал.

Накрой меня своей чугунной шинелью».

Ах, как же прав был друг Михаила Афанасьевича и как, наверное, счастлив он был, получая такие шедевры в виде писем.

Непонятные игры продолжались, смятение Булгакова нарастало. Булгаков пытался разгадать подоплеку всего происходящего, метался, не зная, откуда ждать нового удара. Но партнер по интриге был непрост. Собственно, равного ему не было. Эта игра могла бы быть захватывающе интересна, если бы не была смертельно опасна для Булгакова.

Да, конечно же, упоминая о пяти роковых ошибках, Булгаков под одной из них подразумевал свои неправильные шаги в деле выстраивания отношений со Сталиным.

А что же остальные четыре?

Догадки, догадки...

Что касается второй роковой ошибки, то, думается, Булгаков не мог себе простить проявленной робости в отношениях с Маргаритой Петровной. Женщина, которая вдохновила его на создание доселе не существовавшего, мощного пласта романа, не могла не оставить неизгладимый след в его душе. Отсюда отчаяние, чувство утраты очень нужного, не заменимого никем и ничем человека.

Он понимал, что есть глубокий смысл в том, что Маргарита появлялась в его жизни в самые трудные моменты. Почему через 10 лет она возникла вновь, и обстоятельства сложились так, что они не могли быть вместе? Ведь, если вдуматься, не может быть неодолимых препятствий. Один выход всегда остается — перенести эту не поддающуюся пониманию, мучительную историю на страницы романа.

Примечания

1. Из записи в дневнике писателя и бывшего приятеля Булгакова еще по Владикавказу Ю.Л. Слезкина мы узнаем, что дело было якобы так: «21 февраля 1932 г. От нападок критики страхуют себя, ставя «Страх» (автор А.Н. Афиногенов. — М.В.) МХАТ тоже «застраховал» себя... На просмотре «Страха» присутствовал хозяин. «Страх» ему будто бы не понравился, и в разговоре с представителями театра он заметил: «Вот у Вас хорошая пьеса «Дни Турбиных», — почему она не идет?» Ему смущенно ответили, что она запрещена. «Вздор, — возразил он, — хорошая пьеса, ее нужно ставить, ставьте». И в десятидневный срок было дано распоряжение восстановить постановку...».