Глава 11

Наступает тяжелейший период в жизни Булгакова. Пьесы его запрещены к постановке. По сути, ему не на что жить. В письме брату Николаю в Париж он сообщает: «Все мои литературные произведения погибли, а также и замыслы. Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку. В неимоверно трудных во второй половине 1929 года условиях я написал пьесу о Мольере. Лучшими специалистами в Москве она была признана самой лучшей из моих пяти пьес, но все данные за то, что ее не пустят на сцену». И он не ошибся. Последовал запрет на постановку пьесы.

Оговоримся: не совсем так и не сразу, но важен ведь конечный результат, то есть запрет. Но прежде о другом.

Пытаясь проанализировать отношения вождя и писателя, хотелось бы отметить, что пьеса о Мольере оказалась по сути автобиографической, в ней писатель фактически предвосхитил события в собственной жизни, а может быть, и невольно спровоцировал их.

В судьбе и творчестве Мольера его, прежде всего, интересовали взаимоотношения драматурга с королем и окружающей его «кабалой святош».

В истории, как известно, все повторяется, и, может быть, такого рода отношения невозможны без гибельной развязки.

Страшный конец настигает чаще всего тех, кто пытается на равных выстроить отношения с властителем.

У Булгакова, кстати, возникли трения с постановщиком пьесы во МХАТе К.С. Станиславским. По мнению Станиславского, автор пьесы толковал фигуру Мольера мелковато. Булгаков не пытался изобразить Мольера гением, перевернувшим все основы, на которых до этого стоял весь театр.

Кстати сказать, в процессе репетиций Булгаков в разговоре со Станиславским говорил о том, что Мольер «не осознавал своего большого значения, своей гениальности».

Булгаков и себя не считал гением (а вернее, мало задумывался над этим, его больше интересовал творческий процесс и судьба уже написанных произведений) и вряд ли предвидел, что своим мистически-странным романом спровоцирует прямо-таки революцию в умах и сердцах будущих читателей.

Приведем далее текст письма К.С. Станиславскому от 22 апреля 1935 г.:

«Многоуважаемый Константин Сергеевич!

Сегодня я получил выписку из протокола репетиции «Мольера» от 17/IV.35 г., присланную мне из театра.

Ознакомившись с нею, я вынужден категорически отказаться от переделок моей пьесы «Мольер», так как намеченные в протоколе изменения по сцене Кабалы, а также и ранее намеченные текстовые изменения по другим сценам, окончательно, как я убедился, нарушают мой художественный замысел и ведут к сочинению какой-то новой пьесы, которую я писать не могу, т.к. в корне с нею не согласен.

Если Художественному театру «Мольер» не подходит в том виде, как он есть, хотя Театр и принимал его именно в этом виде и репетировал в течение нескольких лет, я прошу Вас «Мольера» снять и вернуть мне.

Уважающий Вас
М. Булгаков»

Писателю бесконечно дорога была пьеса с элементами (и важнейшими, надо сказать) собственной биографии, да и на самом деле, разве можно изменить собственную биографию.

Для Булгакова было уже не важно, будет ли поставлена пьеса в тот период или это произойдет в другой, отдаленный от него во времени момент. Важнее было сохранить начертанную собственной рукой страницу судьбы, трагическую и неотвратимую.

А теперь воспользуемся разговором о «Мольере» и на примере В. Мейерхольда (он не раз принимал участие в травле Булгакова) посмотрим, как происходили гонения на писателя.

Журнал «Театр и драматургия» № 4 за 1936 г. поместил некоторые материалы, касающиеся дискуссии о «формализме и натурализации» в театральном искусстве. В статье «Свежий ветер» упоминалась «низкопробная фальшивка» — «Мольер».

Вскользь заметим, самомнение у Мейерхольда в определенный момент выросло до неприличных размеров.

В уже упомянутой статье автор сетовал на то, что ему все пытаются подражать, а хуже, чем «плохо понятый Мейерхольд, нет ничего». Был упомянут и постановщик «Мольера» Горчаков, который «ухитрился протащить мейерхольдовщину, но дал это на идейно порочном материале».

И далее, рассматривая работу театра Сатиры, Мейерхольд писал: «Этот театр начинает искать таких авторов, которые, с моей точки зрения, ни в какой мере не должны быть в него допущены. Сюда, например, пролез Булгаков».

А это он писал, определенно лукавив: по свидетельству Елены Сергеевны, Мейерхольд «просил у Михаила Афанасьевича пьесу — каждую, которую Михаил Афанасьевич писал».

Булгаков, в свою очередь, неизменно Мейерхольду отказывал — творчество его не было не только близким Булгакову, оно отвращало писателя.

Михаил Афанасьевич, очевидно, подозревал, что Мейерхольд в любой момент был готов к предательству и вряд ли предоставление пьесы Булгаковым удержало бы знаменитого режиссера от такого шага.

Какова же была, собственно, судьба пьесы? После ряда критических статей (в данном случае травлю возглавил драматург Всеволод Вишневский) ленинградский БДТ 14 марта 1932 года известил Булгакова об отказе от пьесы.

Во МХАТе пьесу пытались подготовить к постановке в течение пяти лет.

Наконец, 5 февраля 1936 года прошла генеральная репетиция.¹ 16 февраля состоялась премьера «Мольера».

И что же? Все трудности остались позади? Как бы не так. Вот тут и началось все самое главное, а главное в жизни Булгакова, перечеркивающее и саму жизнь, была травля. Травили самого писателя, травили его творчество, травили, собственно, те нравственные принципы и устои, которые он пытался донести до своего читателя.

В случае с «Мольером» все было более-менее понятно.

Булгаков не скрывал своего интереса к вождю, более того — он был буквально заворожен его противоречивой и коварной личностью. «Мольер» был прекрасным поводом провести некоторые параллели.

Об этом не преминул упомянуть, в частности, председатель Комитета по делам искусств П.М. Керженцев. В своей записке, адресованной Политбюро, он писал: «В таком плане и трактуется Булгаковым эта «историческая пьеса» из жизни Мольера. Против талантливого писателя ведет борьбу таинственная «Кабала», руководимая попами, идеологами монархического режима... И одно время только король вступается за Мольера и защищает его против преследований католической церкви».

И далее: «Несмотря на всю затушеванность намеков, политический смысл, который Булгаков вкладывает в свое произведение, достаточно ясен, хотя, может быть, большинство зрителей этих намеков и не заметят».

Если существует параллель, значит, существует и определенная реалия.

Вспомним, что К.С. Станиславский высказывался в том же духе в своих перепалках с автором пьесы. Дальше Керженцев, пытаясь отчасти быть угодным вождю, внес в свою записку несколько преувеличенное, но, по сути, правильное впечатление о фигуре короля: «Зато Людовик XIV выведен как истый «просвещенный монарх». Обаятельный деспот, который на много голов выше всех окружающих, который блестит на солнце в буквальном и переносном смысле слова».

Видимо, Керженцев знал, а может быть, догадывался о реальной силе «Кабалы». Вывод он сделал следующий: пьесу запретить, автора подвергнуть остракизму. Предлагалось не запрещать формально пьесу, постановку пьесы, а ударить идеологически: поместить в «Правде» резкую редакционную статью о «Мольере». Далее это «святое дело» продолжили бы другие органы печати.

Неизвестно, в какие игры играл в это время Сталин, но «кабала» провела операцию без сучка, без задоринки. Сталину оставалось лишь присоединиться.

Сам писатель, как и всегда, предвидел печальный конец пьесы. Он как всегда оказался прав; пьеса прошла всего семь раз.

Булгаков обладал поистине феноменальной стойкостью духа. Как можно существовать долгие и долгие годы в обстановке, без преувеличения будет сказано, ежесекундной травли?

Примечания

1. Мы уже упоминали о трениях автора пьесы со Станиславским. Постановку в итоге осуществил Немирович-Данченко.