Задача выявления различных форм взаимодействия художественных миров Булгакова и его предшественников обращает исследователя уже к первому крупному произведению Булгакова для сцены — драме «Дни Турбиных» (1926). Очевидно, что творческое сознание М.А. Булгакова, как, впрочем, любого другого художника, претерпевало определённую эволюцию. Собственный почерк формировался постепенно, испытывая самые разнообразные влияния. Определение источников влияний целесообразно начинать на материале раннего творчества автора. Первые пробы драматургического пера — начало процесса формирования собственной художественной системы. «Оттолкнуться от уже бывшего и создать своё. Так растёт мастерство техники и приёмов»1. От чего пришлось «отталкиваться» начинающему драматургу Булгакову? Что и как воздействовало на него на раннем этапе творчества? Каковы причины влияния, проявилось ли оно как непосредственное обращение писателя XX века к опыту предшественников в силу внутреннего тяготения или было опосредовано какими-либо дополнительными факторами? Ответы на данные вопросы кроются в тексте первой булгаковской пьесы, а также в обстоятельствах, при которых она создавалась.
О приверженности Булгакова-драматурга чеховской традиции в период создания «Дней Турбиных» впервые заявили после премьеры знаменитого спектакля по пьесе Булгакова, которая состоялась 5 октября 1926 года в Московском Художественном театре. Пьеса «Дни Турбиных» была названа второй «Чайкой» МХАТа, и в этом названии отразились не только масштаб успеха спектакля, но и восприятие его в русле чеховской традиции.
Факт влияния драматургии Чехова на «Дни Турбиных» и на роман «Белая гвардия», ставший своеобразным источником пьесы, закрепился в творческой биографии Булгакова. Он отмечен в ряде научных работ2. Однако подробное рассмотрение данной проблемы содержится лишь в исследовании А.М. Смелянского «Михаил Булгаков в Художественном театре» (М., 1986), работе театроведческой ориентации, автора которой интересует в первую очередь история творческих взаимоотношений писателя и театра. С выходом этой книги «в советской и мировой Булгаковиане появилось наиболее полное и проницательное исследование «театрального романа», сыгравшего такую исключительную роль и в творческой судьбе писателя, и в исторической эволюции самого близкого ему театра»3. Исследователь сумел передать неоднозначность вопроса о чеховском влиянии на Булгакова-драматурга. Им был сделан вывод о гораздо более сложном отношении драматурга XX века к чеховской традиции, о полемике с Чеховым, об элементах иронии по отношению к чеховской драме. По сути книга Смелянского является единственным подробным материалом по проблеме чеховской традиции у Булгакова, однако многие аспекты проблемы остались за рамками исследования, в частности, проекция на дальнейшее творчество Булгакова-драматурга. Осталась необходимость и в поиске иных причин проявления чеховской традиции, помимо влияния Московского Художественного театра. Безусловно, при изучении драматического творчества М. Булгакова не может не учитываться значительная роль, которую сыграл в становлении его как драматурга Художественный театр. Взаимодействие автора и театра представляется особенно интересным с точки зрения заявленной проблемы, так как МХАТ, совместно с которым по сути дела создавалась пьеса «Дни Турбиных», сложился именно в период осуществления в нем постановок чеховских драм, под влиянием А.П. Чехова. Тем не менее, зная творческий индивидуализм Булгакова в лучшем понимании этого слова, вряд ли правомерно считать чеховский дух первой пьесы Булгакова полностью навязанным драматургу кем-то, пусть даже таким авторитетным театром.
О том, что художественный мир раннего Булгакова соприкасается с художественным миром Чехова, заявлено в ряде научных статей, предметом исследования которых является малая проза. Так С. Абрамович находит «чеховское» в рассказе Булгакова «Морфий», М. Чикарькова обнаруживает чеховскую традицию в изображении чиновничества у М.А. Булгакова, Т. Варениченко и Н. Никипелова видят соприкосновение художественных миров в эпистолярной форме повествования обоих авторов4. Исследователь булгаковской сатиры Н.С. Степанов отмечает использование реминисценций и аллюзий из Чехова в фельетонистике Булгакова. Более того, «пестрота и разнообразие тем бытового плана, множество персонажей, чудаковатых и смешных, несуразных и нелепых, остроумная разработка ситуаций, когда комизм возникает из столкновения несовместимых жизненных представлений, форм поведения, системы понятий, правил, мнений, сама структура фельетона, построенного часто в диалоговой форме, в виде сценки, — всё это роднит Булгакова-фельетониста с Чеховым, автором коротких рассказов»5. Конечно, заявленное «родство» не означает следование именно Чехову, но подобные находки свидетельствуют о возможном собственном интересе Булгакова к чеховскому опыту, о близости двух художественных миров, может быть даже неосознаваемой писателем XX века. Проблема представляется особенно интересной, так как М.А. Булгаков, часто заявлявший о влиянии, оказанном на него многими представителями классической русской литературы, никогда не называл в их числе А.П. Чехова. Напротив, достаточно часто декларировал приверженность традициям Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Н.В. Гоголя. Фактов, свидетельствующих об интересе Булгакова к Чехову-писателю, немного. Произведения Чехова входили в круг чтения семьи Булгаковых, и первые впечатления от его рассказов и пьес будущий писатель получил ещё в детстве. «Чехов читался и перечитывался, непрестанно цитировался, его одноактные пьесы мы ставили неоднократно. Михаил Афанасьевич поразил нас блестящим, совершенно зрелым исполнением роли Хирина (бухгалтера) в «Юбилее» Чехова»6, — вспоминала сестра М. Булгакова. Л.Е. Белозерская-Булгакова свидетельствует, что в личной библиотеке Булгакова, которую он увлечённо собирал в течение всей жизни, с трудом добывая книги, было и собрание сочинений А.П. Чехова.
А.П. Кончаковский, составивший реконструкцию библиотеки булгаковского дома7, указывает на наличие в ней ещё двух изданий, относящихся к Чехову и свидетельствующих об интересе к этому автору Булгакова: Чехов М.П. Антон Чехов и его сюжеты. — М., 1923; И Чехов. Новые письма. Под редакцией Б.Л. Модзалевского: из собраний Пушкинского дома. 1922.
«Булгаков любил Чехова, но не фанатичной любовью, свойственной некоторым чеховедам, а какой-то ласковой, как любят хорошего, умного старшего брата. Он особенно восторгался его записными книжками. Иногда цитировал...»8 — отрывок из воспоминаний Л.Е. Белозерской-Булгаковой о поездке в Аутку, в Музей Чехова. М.А. Булгаков побывал там дважды, в августе 1925 года и в мае 1927, в 1925 году написал очерк «У Антона Павловича Чехова». Поездке М. Булгакова в Ялту посвящена статья Г. Шалюгина «Чеховское притяжение», в которой автор собрал немногочисленные материалы, доказывающие булгаковское «притяжение» к личности Чехова9. Вот всё, чем мы можем располагать.
Интересно, что при этом определённые моменты творческой судьбы (например, нюансы отношений с Художественным театром), и некоторые существенно важные черты личности Чехова и Булгакова представляются необыкновенно схожими. Авторский голос художественных произведений, дневники и письма говорят о близости мировосприятия двух художников. Оба остро ощущали трагичность человеческого существования, пропасть, разделяющую стремления личности и реальную жизнь. Оба осознавали беспомощность человека в мире, давление на него неких иррациональных сил, и, в то же время, никогда не доходили до последней грани отчаяния, лелеяли хрупкую надежду на лучшее будущее для человека. Исследователи сопоставляют масштабы дарований Чехова и Булгакова: «В русской литературе XIX века наиболее глубоко и органично сочетали эпический и драматический род Гоголь и Чехов. <...> В советской литературе двадцатых — тридцатых годов — Михаил Булгаков»10, отмечают схожесть творческой судьбы: «Лёгкость работы Булгакова поражала всех. Это та же лёгкость, с которой юный Чехов мог написать рассказ о любой вещи, на которой остановился его взгляд, — чернильнице, вихрастом мальчике, разбитой бутылке. Это — брызжущий через край поток воображения»11, «Булгакову как бы пришлось повторить судьбу Антоши Чехонте — с его плодовитостью, легкописанием и не сразу пришедшей уверенностью в серьёзном призвании своего таланта»12. Действительно, оба писателя проявили творческую одарённость очень рано, однако первоначально выбрали профессией не литературу, а медицину. Медицина наложила отпечаток, как на характеры писателей, так и на проблематику их произведений. В.Я. Лакшин, детально изучивший биографические основы творчества Булгакова, отмечал: «Уже в молодые годы помимо иронического склада ума, в нем можно было отметить пристальность аналитика, имеющего дело с медициной и естествознанием»13. А.П. Чехов и сам осознавал влияние профессии врача на собственную писательскую манеру: «Знакомство с естественными науками... всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно — предпочитал не писать вовсе»14. Восприятие картины мира через призму человеческого страдания, авторская позиция сострадания, стремление к объективности, внимание к частностям — черты сходства писателей, в жизни которых естественные науки сыграли важную роль. Автор научно-популярного исследования «Доктор Булгаков» Ю.Г. Виленский отмечает, что медицина не случайно стала мощным источником, питающим русло словесности. Более того, он утверждает существование «неразделимой нравственной связи, объединяющей судьбы трёх выдающихся писателей-врачей»: А. Чехова, В. Вересаева и М. Булгакова. Вывод, который делает исследователь: «отражённое и в облике, и в поведении удивительное внутреннее, нравственное сопряжение между ними [Чеховым и Булгаковым. — О.Д.] — в несуетной скромности натуры, профессиональной сосредоточенности, в вере в принцип, что правду говорить легко и приятно»15 — сам по себе, на наш взгляд, является спорным. Но такое гипотетическое «сопряжение» является своеобразным знаком для внимательного исследовательского глаза, позволяющим поднять проблему сопоставления двух художественных миров.
И Булгаков, и Чехов отдали дань публицистике, обогатившей их индивидуальный стиль репортёрской конкретностью и точностью.
Для обоих характерен чрезвычайный интерес и любовь к театру (внимание к современным театральным явлениям, игра в домашнем театре, ранняя проба драматургического пера и проявление артистических способностей). Как писал В. Лакшин, важной чертой натуры Булгакова был «артистизм, интерес к перевоплощению, чуткость ко всякой театральности»16. Обоих писателей судьба свела с Художественным театром, который сыграл значительную роль в их творческой биографии.
Таким образом, есть основания предполагать, что так называемый «чеховский ген»17, который почувствовали создатели мхатовского спектакля и его зрители, не был искусственно введён в пьесу Булгакова помимо его воли. М.А. Булгаков, корнями вросший в русскую классическую литературу, её знаток и тонкий ценитель, вряд ли мог не заметить в предшествующей драматургии такого крупного явления, как Чехов. Сложно представить, что он мог остаться глухим к важнейшим достижениям театра новейшего времени. Следы внимательного отношения к чеховской традиции, «чеховскому гену» возможно искать в романе «Белая гвардия» и начальных, наиболее самостоятельных, редакциях одноимённой пьесы. Предполагается личное тяготение Булгакова, не связанное с традицией Чехова, живущей во МХАТе. Однако важно выяснить, каков был характер данного тяготения и его причины, в каких формах оно нашло отражение в первой крупной драме автора.
Выявление в тексте «чеховского» элемента невозможно без понимания сути того, что собственно считать «чеховским», то есть без определения понятия традиции Чехова в драматургии.
Примечания
1. Афиногенов А.Н. Избранное. В 2-х т. Т. 2. Письма. Дневники. — М., 1977. — С. 75.
2. См.: Альтшулер А.М. А.П. Чехов и М.А. Булгаков // Герценовские чтения. Литературоведение // Учёные записки Ленинградского пед. ин-та им. Герцена. Серия языка и литературы. — Л., 1972. — № 4. — С. 57—59;
Клещенко Б. Вторая «Чайка» Художественного театра: (Историко-биографические корни пьес «Чайка» А. Чехова и «Дни Турбиных» М. Булгакова) // Тезисы республиканских булгаковских чтений. — Черновцы, 1991. — С. 129—131;
Биккулова А.И. Анализ драматического произведения: («Дни Турбиных» М. Булгакова). — М.: РИПКРО, 1994;
Степанов Н. Сатира Михаила Булгакова в контексте русской сатиры XIX — первой пол. XX веков. — Винница, 1999. — С. 35—37.
3. Нинов А.А. О драматургии и театре Михаила Булгакова (Итоги и перспективы изучения) // М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. Сб. статей. — М., 1988. — С. 17.
4. Абрамович С.Д. «Чеховское» в рассказе Булгакова «Морфий» // Тезисы республиканских булгаковских чтений. — Черновцы, 1991. — С. 18—20; Чикарькова М.Ю. Чеховская традиция в изображении чиновничества у М.А. Булгакова // там же. — С. 13—14; Варениченко Т.В. Никипелова Н.А. Чехов и Булгаков. Эпистолярная форма повествования // Чеховские чтения в Ялте: Чехов и XX век. Сб. научных трудов. — М., 1997. Вып. 9. — С. 37—44.
5. Степанов Н. Сатира Михаила Булгакова в контексте русской сатиры XIX — первой пол. XX веков. — Винница, 1999. — С. 36.
6. Земская Е.А. Из семейного архива. Материалы из собрания Н.А. Булгаковой-Земской // Воспоминания о Михаиле Булгакове. — М.: Сов. писатель, 1988. — С. 41—92.
7. Кончаковский А. Библиотека Михаила Булгакова. Реконструкция. — Киев, 1997.
8. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. — М., 1989. — С. 142.
9. Шалюгин Г.А. «Чеховское притяжение» // Литературная Россия. — 1985. — № 5. — С. 16—18; см. также: Шалюгин Г.А. «Как странно здесь...» (М. Булгаков в чеховском доме) // Крымские пенаты. — Симферополь, 1996. — № 3. — С. 43—48.
10. Нинов А.А. О драматургии и театре Михаила Булгакова (Итоги и перспективы изучения) // М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. Сб. статей. — М., 1988. — С. 7.
11. Паустовский К.Г. Булгаков // Воспоминания о Михаиле Булгакове. — М., 1988. — С. 102.
12. Лакшин В.Я. О прозе Михаила Булгакова и о нем самом // Вторая встреча: Воспоминания и встречи. — М., 1984. — С. 264.
13. Лакшин В.Я. Мир Михаила Булгакова // Литературное обозрение. — 1989. — № 10. — С. 12.
14. Автобиография А.П. Чехова 1899 г. цит. по: Мюллер Я.П. Антон Павлович Чехов: естествовед и литератор // Чехов и Германия. Молодые исследователи Чехова. Вып. 2. — М.: МГУ, 1996. — С. 139.
15. Виленский Ю.Г. Доктор Булгаков. — Киев: Здоровье, 1991. — С. 224.
16. Лакшин В.Я. Мир Михаила Булгакова // Литературное обозрение. — 1989. — № 10. — С. 12.
17. Автор выражения — А.М. Смелянский. Употребляется им в значении какого-либо текстового элемента, сознательно ориентированного Булгаковым на чеховское наследие. См.: Смелянский А. Михаил Булгаков в Художественном театре. — М., 1986. — С. 84. В данной работе выражение имеет несколько иное значение: обусловленность появления такого элемента в тексте Булгакова его сознательной авторской волей необязательна.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |