«Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве...»
Итак, с этих слов начинается роман. Сразу скажу, что приведенная фраза впечатляет чрезвычайно. Однако неясно почему: то ли погодная аномалия воспринимается как предвестие исключительных событий, то ли упоминание заката настраивает на минорный лад? Вот написал бы Михаил Афанасьевич «рассвет», и стало бы на душе куда спокойнее. Впрочем, весной жарких рассветов, по счастью, не бывает.
Но вот что странно — в третьей редакции романа, относящейся к 1933 году, слов «небывало жаркий» нет:
«В час заката на Патриарших прудах появились двое мужчин».
Чтобы понять смысл сделанного автором уточнения, припомним то, что обсуждалось в предыдущей главе, — 1937 год, время событий, которые развертываются в московских главах романа. А теперь сравним начальные слова романа с тем, как описывает весну этого года дочь репрессированного командарма Уборевича:
«Весной, в начале мая, все это началось для меня и для моих подруг. 31 мая застрелился Ян Борисович Гамарник. Как Вы помните, они жили в 13-й квартире над нами».
Вот все и становится на свои места. «Небывало жаркий закат» означает не что иное, как начало жесточайших репрессий, итогом которых стали не только страдания людей, но и конец надежд на установление более или менее справедливой власти — естественно, в представлении Булгакова.
Но что могло навести на мысль о таком сравнении? Читаем дневниковые записи Елены Сергеевны за 1937 год:
«27 июня. Жара все стоит нестерпимая...
28 июня. Стоит дикая жара...
30 июня. Жара...
2 июля. ...Потом началась сильная гроза, которую мы ждали уж давно, умирали от жары».
А ведь июнь — это не самый жаркий месяц в Москве. Но чтобы еще более усилить эффект и привести его в соответствие с реальными событиями, Булгаков переносит действие романа на один месяц раньше. Итак, в мае все и началось.
Теперь пришло время разобраться, кто был виноват и кто стал жертвой. Начнем, пожалуй, с наиболее яркой личности тех лет, с Михаила Тухачевского.
Сын потомственного дворянина, внук генерала, за проявленный героизм в империалистическую войну был то ли дважды, то ли пять раз награжден, затем благодаря таланту полководца стал командармом Красной армии в Гражданскую войну, подавил два мятежа, реформировал армию и авиацию... Впрочем, и биография, и родословная, и многочисленные подвиги красного маршала известны. Не раз описаны и обстоятельства гибели этого «врага народа». О чем еще тут можно написать? И как герой Гражданской войны может быть связан с творчеством Булгакова?
А для того, чтобы найти ответ, советую приглядеться повнимательнее к одному из персонажей «закатного» романа, к барону Майгелю. Вот первое упоминание о нем:
«Да, — говорила горничная в телефон, — как? Барон Май-гель? Слушаю. Да! Господин артист сегодня дома. Да, будет рад вас видеть. Да, гости... Фрак или черный пиджак. Что? К двенадцати ночи».
Запомним — к двенадцати ночи. И далее:
«Направляясь к Воланду, вступал в зал новый одинокий гость. Внешне он ничем не отличался от многочисленных остальных гостей-мужчин, кроме одного: гостя буквально шатало от волнения, что было видно даже издали. На его щеках горели пятна, и глаза бегали в полной тревоге. Гость был ошарашен, и это было вполне естественно: его поразило все, и главным образом, конечно, наряд Воланда.
Однако встречен был гость отменно ласково.
— А, милейший барон Майгель, — приветливо улыбаясь, обратился Воланд к гостю, у которого глаза вылезали на лоб, — я счастлив рекомендовать вам, — обратился Воланд к гостям, — почтеннейшего барона Майгеля, служащего зрелищной комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы.
Тут Маргарита замерла, потому что узнала вдруг этого Майгеля. Он несколько раз попадался ей в театрах Москвы и в ресторанах. «Позвольте... — подумала Маргарита, — он, стало быть, что ли, тоже умер?» Но дело тут же разъяснилось.
— Милый барон, — продолжал Воланд, радостно улыбаясь, — был так очарователен, что, узнав о моем приезде в Москву, тотчас позвонил ко мне, предлагая свои услуги по своей специальности, то есть по ознакомлению с достопримечательностями. Само собою разумеется, что я был счастлив пригласить его к себе.
В это время Маргарита видела, как Азазелло передал блюдо с черепом Коровьеву.
— Да, кстати, барон, — вдруг интимно понизив голос, проговорил Воланд, — разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности. Говорят, что она, в сочетании с вашей не менее развитой разговорчивостью, стала привлекать всеобщее внимание. Более того, злые языки уже уронили слово — наушник и шпион. И еще более того, есть предположение, что это приведет вас к печальному концу не далее чем через месяц».
Заметьте — через месяц. Кто же он такой, этот мерзкий, отвратительный барон? На этот счет булгаковеды выдвинули несколько предположений.
Вот первая версия. Барон Майгель — это бывший барон Борис Сергеевич Штейгер, работавший в Москве в качестве уполномоченного Коллегии Наркомпроса РСФСР по внешним связям. Одновременно Штейгер, являясь штатным сотрудником ОГПУ-НКВД, писал доносы на входивших в контакт с иностранцами советских граждан и добывал у иностранных дипломатов сведения, интересовавшие чекистов. Вторая версия гласит, будто прототипом барона стал комендант Петропавловской крепости барон Егор Иванович Майдель. По воспоминаниям современника, он заслужил общественное порицание хотя бы тем, что проявлял полнейшее равнодушие к заключенным.
И наконец, согласно третьей версии, звания доносчика и шпиона удостоился ленинградский литературовед Михаил Гаврилович Майзель, в начале 1930-х годов написавший ряд нелицеприятных статей о самом Булгакове и о его творчестве.
Я бы добавил в этот список Зунделя Мазеля, музыканта из Большого театра. Не думаю, что Булгаков мог быть недоволен игрой Мазеля на скрипке. Скорее уж всему виной была принадлежность скрипача к масонам, которых Михаил Афанасьевич еще со времен «Никитинских субботников» очень невзлюбил. Не исключено, впрочем, что для неприязни, даже ненависти, были куда более веские причины — бытует мнение, что Мазель «сдал» ОГПУ своих друзей из розенкрейцерских, тамплиерских и прочих полумистических кружков. Кто-то из них, в частности его ближайший друг Михаил Чехов, успел все же эмигрировать, другие оказались в лагерях. А Зундель Моисеевич благополучно дожил до восьмидесяти двух лет.
Однако отбросим неуклюжие попытки обнаружить что-то общее в написании фамилий и обратимся, наконец, к «существу вопроса». Прежде всего, обратим внимание на то, что барон, судя по словам Воланда, не только «наушник», но «шпион». Далее известно, что, узнав о приезде Воланда в Москву, он предложил «свои услуги по специальности». А на балу «гостя буквально шатало от волнения», то есть он страшно боялся, видимо, догадывался, что его ждет, и, судя по всему, был готов признаться во всем, в чем бы его ни обвинили. И наконец — барон казнен после полуночи.
А теперь вспомним, что известно о деле Михаила Тухачевского, бывшего царского офицера, в 1917 году бежавшего из германского плена и предложившего свои услуги (!) большевикам. 22 мая 1937 года он был арестован в Куйбышеве, 24 мая перевезен в Москву, а уже 26 мая после очных ставок с Примаковым и Путной дал первые признательные показания — всего через два дня! Вот фрагмент его заявления на имя наркома внутренних дел Ежова:
«Будучи арестован 22 мая, прибыв в Москву 24-го, впервые был допрошен 25-го и сегодня, 26 мая, заявляю, что признаю наличие антисоветского военно-троцкистского заговора и то, что я был во главе его. Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все, касающееся заговора, не утаивая никого из его участников и ни одного факта и документа».
А между тем из Примакова с Путной выбивали показания несколько месяцев, со дня ареста в августе 1936 года. Известно, что даже в марте 37-го Примаков ни в каких преступлениях еще не признавался, ну а сломался лишь в начале мая. Примечательно и то, что, по мнению генерала Судоплатова, «уголовное дело против Тухачевского целиком основывалось на его собственных признаниях и какие бы то ни было ссылки на конкретные инкриминирующие факты, полученные из-за рубежа, начисто отсутствуют».
Тут самое время вспомнить об одной истории. Жила на Пречистенке Анжелика Павловна Малянтович, супруга бывшего министра юстиции Временного правительства России. Гречанка по происхождению, в девичестве она носила редкую по красоте фамилию Дара, да и сама в молодости была очень хороша собой. Впрочем, обаятельная гречанка тут ни при чем, поскольку речь пойдет о ее муже. До революции Павел Николаевич Малянтович прославился как адвокат на политических процессах. В числе его подзащитных были Лев Троцкий, Вацлав Воровский, моряки с крейсера «Очаков». Но вот Малянтович становится министром юстиции Временного правительства и одновременно верховным прокурором России. Именно он в октябре 1917 года издал приказ об аресте Ленина в качестве обвиняемого по делу об июльском вооруженном выступлении в Петрограде. Приказ приказом, но, как известно, арестовать вождя не удалось.
После победы революции казус с «неудачным» приказом постарались забыть — сыграли роль заслуги Малянтовича на политических процессах. Он получил мандат, гарантирующий неприкосновенность личности, и сам Ленин распорядился привлечь его к работе в Главполитпросвете. Позже Малянтович служил в Президиуме ВСНХ под руководством Феликса Дзержинского, был избран в первый состав президиума Всероссийской коллегии адвокатов. Смущенный изменчивой судьбой своего знакомого, писатель Бунин написал следующие строки:
«И таким до сих пор праздник, с них все как с гуся вода. Розовый, оживленный».
Впрочем, бывшего министра ожидала, увы, незавидная судьба. В ноябре 1937 года Малянтовича арестовали, он оказался на Лубянке, затем в камере пыток Лефортовской тюрьмы, откуда его перевели в Бутырку. Было намерение объявить Малянтовича руководителем заговора в московской адвокатуре.
Тут есть загадочные обстоятельства. По отзывам сведущих людей, арестант героически выдержал все пытки и ни в чем виновным себя не признавал. Так продолжалось два с лишним года! Допрашивали его тридцать пять раз! Вот выдержка из протокола допроса Малянтовича в НКВД от 14 января 1939 года:
«Я намерен сегодня сказать то же, что скажу завтра и послезавтра, — что никогда контрреволюционной деятельностью не занимался, ни в каких контрреволюционных организациях не состоял и ими не руководил».
Загадкой остается, как и ради чего тяжелобольной 68-летний Малянтович все выдержал и не признался — хотя бы для того, чтобы наконец-то прекратить страдания. Вряд ли причина в том, что в прежние времена Малянтович был председателем суда чести при обществе деятелей периодической печати. Скорее всего, честь тут ни при чем. Куда важнее то, что прокурор СССР Вышинский когда-то был у Малянтовича на побегушках и Павел Николаевич, по своей наивности, рассчитывал на снисхождение от бывшего коллеги и потому вины не признавал. Однако, несмотря на просьбы, обращенные Анжеликой Павловной к Вышинскому, в январе 1940 года Малянтович был осужден и в скором времени расстрелян.
И все же странно после этого читать признания «ни в чем не повинного» Михаила Тухачевского, сделанные всего лишь через два дня после ареста. Если обратиться к практике уголовных дел, там в ходе следствия по делу признание одним из обвиняемых своей вины может подтолкнуть к раскаянию и остальных. Однако никогда признание подельника не может быть основанием для самооговора! А потому невероятно быстрое «раскаяние» Тухачевского после ареста вполне может служить подтверждением версии о заговоре.
Итак, 11 июня того же года дело по обвинению Тухачевского, Уборевича, Якира, Корка, Фельдмана, Эйдемана, Примакова и Путны в шпионаже, измене Родине и подготовке террористических актов было рассмотрено в закрытом судебном заседании. В 23 часа 35 минут был оглашен приговор — всех обвиняемых приговорили к смертной казни. А вскоре после полуночи (!) они были расстреляны там же, в здании Военной коллегии Верховного суда СССР.
Ну как? Вам это ничего не напоминает? Тогда позволю себе повторить слова Воланда, сказанные перед казнью Майгеля:
«Есть предположение, что это приведет вас к печальному концу не далее чем через месяц».
Странно, однако никто, даже сам барон Майгель, так и не спросил, почему несчастье с ним должно было случиться только через месяц — не через год, и не через неделю, и не через два часа. А ларчик раскрывался просто — события московских глав романа происходят в середине мая, Тухачевский же был расстрелян 11 июня, то есть примерно через месяц. Неужели опять не убедил? Но согласитесь, что нет никакого другого объяснения этому многозначительному, «убийственному» указанию — «через месяц»!
А вот отрывок из книги Судоплатова, посвященный опале Тухачевского — отстранению от должности первого заместителя наркома обороны и назначению командующим второстепенным Приволжским военным округом:
«Когда я благодарил Климента Ефремовича за «оказанное мне доверие» — он был белый как стена и совсем растерянный. Я собрал все силы, чтобы не сорваться, но все же оставил их с очень кислыми лицами», — рассказывал Михаил Николаевич домашним. Очевидно, нарком уже знал, что жить Тухачевскому осталось совсем немного, и испытывал чувство, что беседует с живым трупом, — отсюда охвативший Ворошилова ужас».
«Живой труп» — почти такое же ощущение возникает, когда читаешь сцену появления барона на балу у Воланда.
Если по-прежнему не убеждает, тогда новая подсказка. Слово «Майгель», написанное в транскрипции, которая принята у англичан, имеет такой вид: Migel. Испанское Miguel здесь явно ни при чем. А вот аналог имени Мигель в русском языке один — только Михаил и ничто другое. Что же касается службы Майгеля в зрелищной комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы, это уж и вовсе просто — общеизвестна любовь Тухачевского к парадам, банкетам и торжественным приемам, что давало ему возможность предстать в роли красного маршала перед шикарной публикой из иностранных посольств. И кстати, сын потомственного дворянина, внук генерала, маршал... Ну конечно же барон! Имя барона навеяно еще и воспоминаниями о другом «великом полководце», о бароне Врангеле, по некоторым предположениям отравленном в 1928 году. Думаю, вы согласитесь, что вполне созвучно — Майгель, Врангель. Врангель, Майгель. Я бы даже уточнил — издевательски созвучно.
Возможно, сложный и неоднозначный способ, выбранный Булгаковым для того, чтобы «зашифровать» имя Тухачевского, многим покажется неубедительным. Стоило ли тут голову ломать, когда можно было бы назвать барона просто «Майкл»? Увы, такой контраргумент не учитывает того, что «барон Майкл» — это не звучит, должного впечатления не производит. То ли дело «принц Уильям» или «царь Петр». Да и напиши Булгаков так, не было бы у многочисленных исследователей повода покопаться в словарях в поисках прототипа с подходящей фамилией — то ли Майзель, то ли Штейгер...
И наконец, для самых недоверчивых ценителей творчества Булгакова повторю часть приведенного выше отрывка из романа:
«А, милейший барон Майгель, — приветливо улыбаясь, обратился Воланд к гостю, у которого глаза вылезали на лоб...»
Ну, что скажете теперь? Надо ли напоминать, что у Тухачевского глаза были несколько навыкате, поскольку он страдал базедовой болезнью?
Однако продолжу цитату из романа:
«Так вот, чтобы избавить вас от этого томительного ожидания, мы решили прийти к вам на помощь, воспользовавшись тем обстоятельством, что вы напросились ко мне в гости именно с целью подсмотреть и подслушать все, что можно.
Барон стал бледнее, чем Абадонна, который был исключительно бледен по своей природе, а затем произошло что-то странное. Абадонна оказался перед бароном и на секунду снял свои очки. В тот же момент что-то сверкнуло в руках Азазелло, что-то негромко хлопнуло как в ладоши, барон стал падать навзничь, алая кровь брызнула у него из груди и залила крахмальную рубашку и жилет. Коровьев подставил чашу под бьющуюся струю и передал наполнившуюся чашу Воланду. Безжизненное тело барона в это время уже было на полу.
— Я пью ваше здоровье, господа, — негромко сказал Воланд и, подняв чашу, прикоснулся к ней губами.
Тогда произошла метаморфоза. Исчезла заплатанная рубаха и стоптанные туфли. Воланд оказался в какой-то черной хламиде со стальной шпагой на бедре».
Все было именно так. Вождь всех народов, расправившись с неугодными, стал еще красивее, мудрее и значительнее. По крайней мере, в собственных глазах. Верно и то, что перед ссылкой в Куйбышев Тухачевский «напросился в гости» к Сталину, надеясь выяснить, что же ему в итоге угрожает.
Напомню, как Мариэтта Чудакова в одном из интервью объясняла смысл появления Воланда в Москве, естественно, с позиций автора:
«Он дал понять, что уже все совершилось, дьявол уже правит бал здесь, в Москве».
И кстати, Абадонна, Абакумов... Впрочем, для утверждения, будто оперуполномоченный 4-го отдела ГУГБ НКВД Виктор Абакумов был исполнителем приговора Тухачевскому, у меня нет ни малейших оснований.
А между тем сцена гибели барона Майгеля на балу у Сатаны вошла в текст романа только в 1938 году, то есть уже после расстрела Тухачевского.
Не первый раз убеждаюсь — стоит лишь понять скрытый смысл булгаковских строк, как совершенно неожиданным образом разъясняются те обстоятельств, которые раньше у большинства сограждан не вызывали никаких сомнений. Тухачевский — выдающийся военачальник. Тухачевский — храбрый, честнейший, благородный человек. Тухачевский — жертва сталинского террора. Сколько уже раз нам все это твердили! Но вот оказывается, что Михаил Булгаков был несколько иного мнения.
Откуда такая неприязнь?
Вряд ли основная причина в зависти Булгакова к удачливому тезке, достигшему вершины славы, хотя и это исключать нельзя. Возможно, имела место конкуренция донжуанов-соблазнителей? Не исключено, что в амурных приключениях будущий маршал будущему классику «нос утер».
Действительно, если верить биографам Михаила Тухачевского, то получается нечто невообразимое. В конце 1920 года погибает его первая жена, зимой он венчается с шестнадцатилетней Ликой в деревенской церкви под Смоленском. Та позже родила ему дочь. Примерно через год Тухачевский там же, в Смоленске, находит себе подругу при живой жене. И между любовными утехами успевает даже подавить мятеж в Кронштадте. Да, чуть не забыл — в том же 1921 году он женится на Нине Евгеньевне Гриневич и травит газами восставших на Тамбовщине крестьян. И даже это еще не все — пишет научные труды, анализируя итоги Гражданской войны и опыт подавления восстаний. Когда только успел?
Однако история о юной Лике, рассказанная некоей Лидией Норд, доверия не вызывает. Да и подлинное имя автора по-прежнему остается неизвестным, и принадлежность ее то ли к семье Оленич-Гнененко, то ли Оленич-Гриневич документально не подтверждена — странное и противоречивое письмо в редакцию аргентинской газеты в 2006 году только все запутало. А впрочем, какая теперь разница? Одно ясно — Тухачевский был талантливым мужчиной!
«Он вообще чувствовал себя с женщинами лучше, чем с мужчинами» — так пишет в своих воспоминаниях Лидия Норд. «Я до сих пор не могу без вздоха вспомнить взгляд его синих лучистых глаз», — вспоминает Надежда Хитрово. А вот мнение жены бывшего сослуживца по Семеновскому полку: «Тухачевский произвел на меня самое отрадное и неизгладимое впечатление. Красивые лучистые глаза, чарующая улыбка». Нечто подобное можно прочитать и про «синеглазку» Михаила Булгакова. А что, может, синеглазые — все такие?
Все может быть. Однако выбор Нины Гриневич на роль супруги будущего маршала был явно неудачен. И дело не в том, что Тухачевский отбил жену у политкомиссара 4-й стрелковой дивизии Аронштама. И даже не в том, что, не разведясь с Гриневич, уводит жену у своего друга и сослуживца Кузьмина. Наверняка биографию избранницы ему припомнили в 1937 году — дочь бывшего полковника царской армии, числившегося в «Алексеевской военной организации» в 20-м. Кстати, даже служба в Красной армии тестю Тухачевского не очень помогла — дело завершилось лишением пенсии и ссылкой. А вот что показал Евгений Гриневич на одном из допросов в 1931 году:
«Кроме родственников в Москве имею знакомых бывших офицеров царской армии следующих лиц: ...Какурин Николай Евгеньевич, бывший полковник или генерал. Встречался с ним 5—7 раз в квартире у Тухачевского...»
К этому времени преподаватель Военной академии РККА Какурин уже дал показания на Тухачевского, а также на других коллег:
«В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая... В Ленинграде собирались у Тухачевского. Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский, участники: я, Колесинский, Эстрейхер... Егоров, Гай, Никонов, Чусов, Ветлин, Кауфельдт. В момент и после XVI съезда было уточнено решение сидеть и выжидать, организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК...»
«Сидеть и выжидать» — примерно та же формулировка встречается и в протоколах допросов по делу «Алексеевской военной организации». То есть поводом для репрессий на этот раз стали, по существу, мысли — ничем не подтвержденные, никак не проявившиеся намерения. Если учесть, что двоюродная сестра Какурина считалась главным осведомителем ОГПУ по делу военспецов, то «37-й год» мог случиться уже в 31-м. Однако время еще не пришло, военспецы были необходимы для подготовки новых кадров. Так вождь народов и решил. Решил, несмотря на весьма категоричное мнение Тухачевского о нецелесообразности использования «бывших» в Красной армии, высказанное еще в 1919 году:
«Генералам совершенно непонятны условия комплектования армии родственными классами при наступлении... непонятна им зависимость между шириной фронта армий и ходом общей классовой борьбы».
Кстати, и мне тоже это не совсем понятно, мягко говоря. Впрочем, тут надо сделать скидку на то, что ко времени написания статьи будущий красный маршал еще не вполне освоил большевистскую фразеологию.
А вот интересно, вспоминал ли Николай Какурин, ценой доноса вымоливший снисхождение и потому закончивший жизнь в лагере, а не у расстрельной стены... вспоминал ли он перед смертью июнь 1921 года? Вот выдержка из приказа командующего войсками Тамбовской губернии № 0116 от 12 июня:
«Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами, точно рассчитывая, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось».
А под приказом стоят подписи командующего войсками М.Н. Тухачевского и начштавойск Н.Е. Какурина.
Итак, в связи с чем «барон Майгель» оказался в компании отравителей и убийц — в этом мы разобрались, надо лишь уточнить причины столь негативного к нему отношения со стороны Булгакова. Однако вот что непонятно: почему лишь походя упоминаются известные исторические личности — месье Жак, граф Роберт, госпожа Тофана, Минкина — и столько внимания уделено какой-то Фриде? Разве это уж такая редкость — мать, убивающая свое дитя? Платочек ей, видите ли, не дает покоя! Вы что, «Графа Монте-Кристо» не читали? Но вот что писал о предполагаемом прототипе этого персонажа, Фриде Келлер, один из основоположников сексологии Огюст Форель:
«Несмотря на любовь к детям, Фрида своего ребенка не любила... она его никогда не ласкала, не баловала, не целовала и, будучи в других случаях доброй и отзывчивой женщиной, весьма безучастно относилась к собственному ребенку».
Нелюбовь к своему ребенку нередко становится следствием сложных отношений с супругом, когда женщина вдруг обнаруживает, что она обманута, что ее не любят, и ребенок становится как бы символом совершенного над ней насилия, а не любви. А теперь припомним, что, если верить Лидии Норд, дочь Лики, второй и самой молодой жены Тухачевского, умерла якобы от дифтерита в возрасте двух лет. Этому предшествовали измена Тухачевского вскоре после свадьбы и последующий разрыв — по настоянию Лики. А ведь будущий маршал клялся ей в любви перед алтарем! Что уж теперь говорить о том, что первая жена, по слухам, была доведена им до самоубийства.
Однако имеет ли какое-то отношение к образу несчастной Фриды вторая жена командарма Тухачевского? Об этом могла знать Елена Сергеевна от своих подруг. И подлинное имя, и фамилия — это не составляло тайны для чекистов. А самое уникальное «достоинство» милых дам — это обо всех все знать и непременно все секреты рассказать подруге. Ну а уж та...
Кстати, именно со слов дочери командарма Уборевича известно, что Булгаков бывал в их доме в Большом Ржевском, где собирались представители армейской «знати»:
«Запомнился маскарад, который мама устроила не знаю в честь чего. Евгений Александрович Шиловский, помню, надевал папин монгольский халат — зеленый, подбитый белым барашком. Мама его затягивала широким зеленым шелковым шарфом. Главное же я увидела, когда меня разбудил шум в столовой, уже поздно ночью, и я вошла в столовую. Я увидела: на нашем большом дубовом буфете (если быть точной — на казенном буфете) сидит Михаил Афанасьевич в халате, в чалме по-турецки, а все гости безудержно хохочут. В Ташкенте я спросила у Елены Сергеевны, что это была за игра. Она сказала, что Булгаков затеял шарады и было безумно весело. Тогда же она мне сказала: «Мирочка, я познакомилась с Михаилом Афанасьевичем в вашем доме».
Теперь меня удивляет, что Елена Сергеевна говорила о встрече с Булгаковым много и часто по-разному».
Итак, не исключено, что именно там Булгаков познакомился с женой Евгения Шиловского. Наверняка общался с Тухачевским. Могло даже возникнуть некое соперничество — известно, что оба отличались повышенным интересом к прелестям замужних дам. Но прежде о другом.
Чего только не приходится читать о событиях 30-х годов — страницы книг так и пестрят криминологическими версиями. То сионистские козни кто-то обнаружит, то заговор командармов, завербованных германскими штабистами. То выяснится, что к каждому именитому писателю по указанию вождя была приставлена «кремлевская жена» — доносчица, советчица и охранитель. К примеру, Лиля Брик была при Маяковском, Елена Нюренберг — та при Булгакове. В этом же списке оказалась и ее сестра, личный секретарь Немировича-Данченко, одного из основателей Художественного театра. Он-то здесь при чем?
Вот и Михаила Тухачевского сначала записали в германские шпионы, а затем зачислили в любовники жены Шиловского, будущей жены Булгакова. Более того, кое-кто даже утверждает, что Тухачевский стал отцом ее ребенка.
Если сравнить фотографии, то вывод очевиден — участие Михаила Тухачевского в пополнении семейства своего коллеги полностью исключено. И нечего возводить напраслину на человека! Тем более что в его биографии и без того хватает обстоятельств загадочных, если не сказать — сомнительного свойства.
В феврале 1915 года подпоручик Тухачевский попадает в плен — всех солдат его роты немцы перебили, офицеров подняли на штыки, а вот его, здорового «битюга», не тронули. Как утверждал позднее Тухачевский, вражескую атаку он проспал. С его же слов известно, что из плена четырежды бежал, но безуспешно. В итоге оказался в знаменитом интернациональном лагере в 9-м форте старинной баварской крепости Ингольштадт. И снова Тухачевский бежит, нарушив слово, данное тюремщикам. Его снова ловят, но он опять бежит. Потом удается добраться до Швейцарии, а оттуда прямиком в Париж. Там он находит резидента русской разведки и при его содействии переправляется через Ла-Манш, имея при себе письмо к военному агенту в Лондоне. В «дальнейшем следовании» помогли, и вскоре Тухачевский оказывается в России.
Такое впечатление, что перед нами краткий пересказ очередного творения Акунина. И хочется пропеть что-нибудь хвалебное во славу нашего героя.
Но вот что обращает на себя внимание. Из строго охраняемой крепости бежит только он один. То есть сначала бегут вдвоем, но второго почему-то ловят. Бежит без денег, без документов, не имея никакой еды, месяц добирается до столицы Франции. Тут-то и начинается та самая криминология, хотя следует признать, что основания для сомнений есть. Скажем, одни говорят, что до Парижа он добрался слишком быстро, другим же кажется, что наоборот. Делается предположение, что всех узников Ингольштадта просто обязаны были завербовать в германскую разведку. А если разведка ни при чем, то наверняка Тухачевского приняли в какой-нибудь секретный орден — во всех тамошних крепостях и замках их было в те времена полным-полно.
Крепость Ингольштадт
А что, если и вправду Тухачевского отправили в Россию из Германии в «пломбированном вагоне»? Речь не о конкретном виде транспорта, речь об участии заинтересованных лиц из тамошних штабов. И будто бы об этом через двадцать лет сообщил адмирал Канарис Сталину — естественно, через подставных лиц, не напрямую.
Логика подсказывает — для того, чтобы подставить под удар высший командный состав Рабоче-крестьянской Красной армии, Канарису вовсе не требовалось посылать запросы в Ингольштадт или копаться в архивах кайзеровской разведки. Не то что документы — денежные ассигнации подделывали! Но та же логика подсказывает и то, что Сталину недостаточно было одного доноса — нужен был мотив. Таким мотивом могли стать диктаторские замашки маршала.
А впрочем, в таком крупном деле даже мотива с доносом недостаточно. Однако вряд ли можно сомневаться в том, что и в теперешней, и в той России было и остается множество людей, готовых поддержать любую авантюру, лишь бы свергнуть очередной «ненавистный» им режим. Именно такие настроения могли стать основной причиной чисток в органах власти, НКВД и армии. И мнимая паранойя Сталина тут вовсе ни при чем. Тем более что дочь академика Бехтерева призналась — такой диагноз и фраза, якобы произнесенная ее отцом, все выдумано, потому как «общественность» в 80—90-х именно этих слов от нее и ожидала.
Однако вернемся к истории одной из упомянутых «кремлевских жен», Елены Сергеевны Нюренберг-Шиловской, будущей жены Булгакова. В Москву ее семейство переехало из Риги в 1915 году. Увы, следов пребывания этого семейства в Москве мной не обнаружено. Кое-какие Нюренберги все же есть, но именно этих — не было. Так, может быть, семейный вояж был организован с тайной целью — обставить переезд в Москву секретного агента? Доподлинно известно нам лишь то, что в декабре 1918 года Елена Сергеевна вышла замуж за сына знаменитого артиста Дальского. Ну а чуть позже получила то, к чему стремилась, — место супруги одного из высших командиров Красной армии.
В том же 1918 году недавний подпоручик, героически бежавший из вражеского плена, вступает в партию большевиков. И в связи с этим возникает фигура некоего Н.Н. Кулябко, давшего будущему маршалу рекомендацию для вступления в партийные ряды. По поводу этой фигуры есть два противоположных мнения — то ли это бывший жандармский подполковник, то ли музыкант, окончивший музыкальную школу Гнесиных и знакомый с Тухачевским еще с 1911 года. Попробуем разобраться.
В 1905—1907 годах многие судебные и полицейские чины сделали себе карьеру, тем или иным способом участвуя в подавлении революционных выступлений. То же удалось и Николаю Николаевичу Кулябко — бывший помощник пристава тверской части города Москвы был назначен на важную должность в Киевском жандармском управлении. Опуская киевский период его жизни, сразу сообщу, что датой смерти жандармского подполковника считается год 1920-й. А через два года некий музыкант Н.Н. Кулябко оказывается в кресле директора Московской филармонии, и как бы из ничего возникает биография большевика со стажем, в 1918 году давшего рекомендацию в партию будущему командарму Тухачевскому.
В своих воспоминаниях этот самый музыкант упоминает своего отца, Николая Павловича, железнодорожного служащего, и мать, Ядвигу Иосифовну. Действительно, эта супружеская пара жила в Москве, однако отец семейства если и был железнодорожным служащим, то заодно владел торговой фирмой, при этом жил в роскошном доме на Пречистенском бульваре. Нет, в принципе, конечно, можно допустить, что по заданию партии железнодорожный служащий Кулябко совместно с отставным полковником царской армии Юркшусовым учредил торговый дом с тем, чтобы снабжать большевистские ячейки оружием и прокламациями. Чего только в жизни не бывает! Существовал и большевик Юрий Павлович Кулябко — якобы любимый дядя Николая Николаевича, имевший счастье познакомиться с вождем пролетариата Лениным. Но только жил он и участвовал в революционном движении, по моим данным, на Украине, а не в Москве.
Легче всего странности, связанные с личностью Кулябко, объяснить совпадением имен, отчеств и фамилий. Однако дело в том, что в начале 1900-х годов жил в Москве только один Н.Н. Кулябко — помощник пристава полицейской части. А после революции 1905—1907 годов в списках жителей Москвы таковой уже не значился, хотя доброхоты упорно приписывают ему учебу в Гнесинском училище и даже в консерватории у профессора Жиляева. Вот что об этом пишет Борис Соколов:
«К 1912 году относится знакомство Тухачевского с большевиком Н.Н. Кулябко, вскоре переросшее в большую дружбу. Николай Николаевич окончил Гнесинское музыкальное училище и стал учиться в консерватории у профессора Н.С. Жиляева, благодаря которому стал вхож в дом Тухачевских».
Первоисточником этих ценных сведений, очевидно, стала фраза из воспоминаний «старого большевика»:
«Закончив музыкальную школу Гнесиных — было это в 1911 году, — я перешел учиться к профессору Николаю Сергеевичу Жиляеву».
Однако не мог Кулябко учиться у профессора Жиляева — преподавать в консерватории тот начал с 1923 года, а стал профессором лишь в 1926-м.
Ту же неточность допускает и Юлия Кантор в монографии о Тухачевском, попутно называя Жиляева «участником революционного движения». Но вряд ли стоило возводить напраслину на талантливого педагога.
А вот отсутствие большевика Н.Н. Кулябко в списках жителей Москвы и вовсе не понятно — разве что, в отличие от Жиляева, был этот музыкант на нелегальном положении начиная с шестнадцати лет вплоть до победы Октября.
Впрочем, составители героической биографии Михаила Тухачевского второпях могли и перепутать — вместо Н.П. Кулябко записали ему в знакомые Н.Н. Кулябко. И все же вряд ли можно допустить, чтобы владелец собственной торговой фирмы в часы, свободные от дел, посещал музыкальное училище или большевистские маевки.
Вообще-то Кулябко — это довольно редкая фамилия. Но так уж сошлось, что почти все известные мне Кулябко оказались Николаями — по одному Николаю в Киеве, Петербурге и Москве. Всего оказывается трое, если не считать двух Кулябко-Корецких, те тоже с берегов Невы. Киевский Николай Кулябко, как уже сказано, был чиновником особых поручений при МВД в чине подполковника и заправлял в охранном отделении. Московский — владел торгово-посреднической фирмой, надеялся разбогатеть на комиссионных. А питерский — служил старшим кассиром Государственного банка. Этот кассир на первый взгляд самая незначительная личность среди них. А между тем именно он в 1919 году сопровождал захваченный белочехами золотой запас империи из Самары в Омск, Иркутск, затем уже в обратную сторону, в столицу. Кстати, тема для интересного исследования.
Итак, с тремя Кулябко мы разобрались. Однако, как ни прискорбно признавать, поиски однофамильца и полного тезки Николая Николаевича Кулябко закончились полной неудачей. Так что предположение, будто один Н.Н. Кулябко, родившись в Петербурге, вместе с родителями перебрался ради конспирации в Москву, а другой сделал все с точностью до наоборот, оказалось ложным.
Однако посчастливилось найти в Москве жену будущего подполковника — в девичестве Александру Спиридович, дочь действительного статского советника и сестру жандармского генерала, того самого, что был замешан в киевском убийстве Петра Аркадьевича Столыпина. Известен даже ее московский адрес — дом Штюрцваге на Большой Дмитровке.
Так в чем же дело? Негоже все на полпути бросать — придется подыскать этой истории хоть мало-мальски аргументированное, логически обоснованное объяснение.
Спасо-Хаус, резиденция американского посла
Известно, что после октября 1917 года многие «бывшие» напридумывали себе новые биографии, открещиваясь от сомнительного прошлого, а заодно от родственников-дворян, если таковые были. Можно предположить, что и Кулябко записался музыкантом, а не жандармским подполковником. Видимо, нашлись свидетели из бывших тайных осведомителей охранки, все еще числившиеся в большевиках, которые и удостоверили революционное прошлое Кулябко. А внешность что ж? Да если надо, нетрудно отрастить бороду или, напротив, сбрить усы. Такого, если и захочешь, не узнаешь.
Вот что не вызывает сомнений, так это главная причина взлета рядового офицера и водворение его в кресло начальника Киевского охранного отделения. А дело в том, что покровителем подполковника стал его свояк, начальник дворцовой охраны государя императора Александр Спиридович, известный своим более чем лояльным отношением к Распутину. Если учесть, что позже, в годы Первой мировой войны, именно «мудрый старец» пытался склонить слабую монаршую власть к заключению сепаратного мира с кайзеровской Германией, то взгляды Спиридовича и опекаемого им Кулябко предсказать нетрудно. Естественно, что в 1911 году ни о каком сепаратном мире не могло быть и речи, однако политика председателя правительства Столыпина, направленная на создание преимуществ коренному русскому населению в экономике, где к тому времени заправляли немцы, уже тогда возбуждала ненависть в прогермански настроенных кругах. Остальное было делом техники — Кулябко зачислил в штат охранного отделения бывшего революционера и осведомителя Богрова, в нарушение всех инструкций с согласия Спиридовича выдал Богрову входной билет в театр, где тот и застрелил Столыпина. Как всегда в подобных случаях, и следствие, и суд, и казнь были скоротечны.
На следствии попытались обвинить во всем Кулябко, но обошлось — наверняка помогли заинтересованные в его услугах политические силы. И все же после убийства Столыпина он был отстранен от должности и предан суду, но... только за растрату небольшой казенной суммы. Вроде бы даже пару месяцев где-то отсидел. Еще говорят, что, выйдя на свободу, Николай Николаевич жил некоторое время в Киеве, работая агентом по продаже швейных принадлежностей.
И вот проходит несколько лет, и в городе Москве объявляется некто Николай Николаевич Кулябко, музыкант и революционер со стажем, о славных делах которого стало известно со слов заслуживающих доверия товарищей. И в том же самом году в Москву приехал ранее никому не известный в большевистских кругах бывший подпоручик Тухачевский, которого по рекомендации Енукидзе и Н.Н. Кулябко с ходу принимают в партию.
«Такого не бывает!» — скажете вы и будете категорически не правы. Да было, было! Можно еще вспомнить ленинский призыв, когда в партию записывали всех страждущих без всякого разбора. Главное, чтобы умел говорить нужные слова. Вот и теперь большевикам срочно требовались значительные силы, чтобы удержать власть. Недавний царский офицер прибыл в Москву в начале марта 1918 года, а через месяц его уже принимали в партию. И смех и грех! Так и оказывались в партии наряду с идейными большевиками... Да сами знаете кто. Ну а потом уже наступили иные времена — и начались судебные процессы против вредителей, шпионов и «врагов народа». Вошли в моду «чистки» в армии и в партийных рядах. Что поделаешь — время изменилось.
Говорят, что вслед за Тухачевским был арестован и Кулябко. Но кажется, снова обошлось. Было бы даже странно, если бы и на этот раз не нашлись заинтересованные в бывшем жандарме силы.
Итак, вслед за другими прозорливыми разоблачителями и у меня образовался занимательный сюжет о том, как бывший жандармский подполковник стал большевиком и музыкантом. Но вот обида, в Петербурге вдруг обнаружился еще один Кулябко — Николай Алексеевич, отставной полковник. Сын его Сергей, жандармский ротмистр, служил сначала в Ярославской, а затем в Саратовской губернии. Не к этому ли семейству принадлежал и тот, киевский жандарм, вольный или невольный виновник гибели Столыпина?
Семья потомственных жандармов — это внушает уважение! И самое главное — снимает подозрение с Н.Н. Кулябко, наставившего будущего маршала на путь истинный. Ну а засилье в те годы Николаев среди россиян с фамилией Кулябко — это тема отдельного исследования. С чувством глубокого удовлетворения признаюсь, что несколько поспешил со своими выводами. Ну словно бы с души свалился камень! Словно бы... поскольку сомнения все же остаются.
Однако и это еще не конец истории о «жандарме-музыканте». Оказывается, Кулябко — это вовсе не Кулябко. С легкой руки Валентина Пикуля, автора романа «У последней черты», жандармский подполковник, начальник Киевского охранного отделения, стал именоваться как «Кулябка». Это и подвигло одного заморского исследователя, летописца белоэмиграции, к тому, чтобы превратить большевика Кулябко в «единственного друга» Тухачевского по Орловскому кадетскому корпусу, в котором, кстати, будущий маршал никогда не обучался. Впрочем, «старый орловец» Кулябка действительно существовал, даже написал воспоминания о годах учения. Упоминается там и учитель словесности Николай Кулябка (снова Николай, да сколько ж можно!). Однако речь идет о середине XIX века, так что учиться вместе с Тухачевским «старый орловец» уж никак не мог. И что только не выдумывают люди ради красного словца! Кстати, ссылка на показания Н.Н. Кулябко есть и в «Справке комиссии президиума ЦК КПСС», составленной в 60-х годах. Увы, это ничего не проясняет.
Но возвратимся к тому, кто стараниями большевика Кулябко оказался в партии, а затем и в высших командных сферах Красной армии.
Вот несколько эпизодов из биографии будущего красного маршала, опять из книги генерала Судоплатова:
«Трое же юнкеров: Красовский, Яновский и Авдеев — по докладу были переведены начальником училища генерал-майором Геништой в 3-й разряд по поведению; несчастные юноши, самолюбивые и решительные, один за другим поочередно в короткий период (в течение двух месяцев) покончили с собой. «Протекцию» для перевода в третий разряд по поведению означенным юнкерам составил исключительно фельдфебель Тухачевский».
И еще цитата:
«Известный музыковед, друг и биограф композитора и пианиста Сергея Танеева, Леонид Сабанеев, вхожий в семейство Тухачевских, свидетельствовал: Михаил был юношей «весьма самонадеянным, чувствовавшим себя рожденным для великих дел», причем порой «это у него носило характер мальчишества: он снимался в позах Наполеона, усваивал себе надменное выражение лица. По-видимому, он был лишен каких бы то ни было принципов, — тут в нем было нечто от «Достоевщины», скорее от «Ставрогинщины». Он, видимо, готовился в сверхчеловеки».
Все это довольно интересно, но ничего сверхнеожиданного к портрету Тухачевского не добавляет. Надменный, жесткий, даже жестокий человек — на то он и командарм, а позже маршал. Люди с мягким характером таких карьерных высот не достигают.
Кстати, личная неприязнь Булгакова к надменному любимцу женщин и обладателю фамильного дворянского герба вполне возможна. Однако вряд ли это может быть причиной столь уничижительного отношения к поверженному экс-герою. В конце концов, есть же такое правило — о мертвых либо хорошо, либо ничего. Нет, чем-то Тухачевский либо Булгакову, либо Елене Сергеевне очень сильно навредил. Известно, что критические литературные статьи были не по его части. Тогда чем? После того как в 1931 году открылась связь Булгакова с Еленой Сергеевной, в доме в Большом Ржевском Булгаков не бывал, а значит, вряд ли мог с будущим маршалом встречаться. Возможно, сообщения в газетах всколыхнули прежнюю, затаенную неприязнь. И все же что-то здесь не складывается — Булгаков не чурался мести, но доверял такую миссию только прекрасной ведьме Маргарите. Значит, дело тут не в сведении личных счетов. Тогда в чем? В чем?!
А что, если Елена Сергеевна когда-то намеревалась стать супругой Тухачевского, а тот предпочел банальный адюльтер? Такое нарушение своих жизненных планов способна простить далеко не всякая женщина, особенно с такими запросами, как у Елены Нюренберг. Вот как об этом пишет дочь командарма Уборевича:
«В 29 году отремонтированный дом был отдан военным. Мой отец, Иероним Петрович Уборевич, тогда был командующим Московским военным округом. Он пригласил Евгения Александровича Шиловского, начальника штаба округа, с женой — Еленой Сергеевной посмотреть дом и предложил ей выбрать себе квартиру. Елена Сергеевна выбрала, к великому смущению своего мужа, самую интересную и самую большую квартиру в доме — квартиру № 1».
Да, судя по этому эпизоду, запросы Елены Сергеевны вполне соответствовали ее желанию стать супругой командарма, а может быть, и маршала. Мечтала стать если и не первой леди государства, то наверняка одной из тех, кто наверху. И строила грандиозные планы... Но вот, наконец, герой повержен, а отвергнутая им женщина злорадствует. «Ведьма» как-никак! Затем, уже в порыве откровенности, доверяет свою тайную, несбывшуюся мечту Булгакову. Может быть, и так. Правда, ее уход от Евгения Шиловского к писателю не вполне укладывается в эту схему. Не исключено, впрочем, что Булгаков мог быть лишь промежуточным звеном, ну а надежды на карьерный взлет Шиловского, увы, иссякли. И снова домыслы, догадки...
Впрочем, возможность интимной связи Елены Сергеевны и Тухачевского допускала и Мариэтта Чудакова:
«Сохранились свидетельства, которые позволяют предполагать (понятно, что никакие стопроцентные ручательства в этой области невозможны), что за несколько лет до встречи Елены Сергеевны с Булгаковым у нее был роман с Тухачевским».
А между тем сомнения в искренности Елены Сергеевны возникали и у ее снохи Дзидры Тубельской:
«Я все пристальнее приглядывалась к Елене Сергеевне. Очень многое мне в ней нравилось, очень многому хотелось подражать. Особенно меня покоряло ее умение держаться с самыми разными людьми, ее неизменная «светскость», хотя иногда мне казалось, что она играет какую-то заданную роль».
Однако попробуем подойти к решению проблемы вот с какой стороны — откуда у Булгакова была столь убедительная информация, которая позволила ему представить маршала в образе мерзкого барона? Из газет, писавших о судебном процессе над шпионами? Елена Сергеевна якобы от своего начальства на Лубянке некие подробности узнала? Думаю, что причина куда более проста и искать ее следует в словоохотливости дам, причем дам исключительного одного, строго обозначенного круга. Так вот, бывшая жена Шиловского кое-что могла узнать от прежних подруг — думаю, что их ропот, вызванный ее изменой мужу, со временем поутих и многое возвратилось на круги своя, хотя семьями они уже, конечно, не дружили. А если бы дружили — беды Булгаковым не миновать. Вот, кстати, подтверждение того, что приходилось ей бывать после развода в доме, где жили генералы, — читаем запись в дневнике Елены Сергеевны:
«Вчера вечером пошла на Ржевский принимать ванну».
В пользу предположения об источниках конфиденциальной информации говорит и поразительная осведомленность Лидии Норд в делах Михаила Тухачевского, причем не только в личной жизни, но и в том, что творилось в его ближайшем окружении.
С другой стороны, что такого крамольного подруги могли знать, не имея доступа в святая святых НКВД? Многие жены высокопоставленных военных сами-то жили в ожидании ареста благоверных. Разве что среди подруг Елены Сергеевны были дамы из весьма осведомленных и влиятельных чекистских кругов.
Можно посочувствовать Михаилу Афанасьевичу — сколько же ему исторической литературы пришлось перелопатить, чтобы подыскать подходящих персонажей для бала Сатаны! Но еще больше можно посочувствовать автору этих строк. Все, что я пока что смог, — это «разоблачить» барона Майгеля, не более того. Ну разве что кое-какие намеки, касающиеся Фриды. Что поделаешь, нет у меня такого источника информации, которым была для Булгакова его осведомленная супруга. Ни музейные архивы, ни Интернет, даже библиотека Конгресса США с талантливой женщиной нисколько не сравнятся. В этом «на все сто» уверен! Да, разъяснить нам появление госпожи Минкиной, месье Жака и не вполне ясный намек на происхождение «испанского сапога» на левой ноге госпожи Тофана могла только она. Увы, не захотела. Не исключено, что и на этот раз память подвела — так же, как случилось с ее рассказами о первой встрече с Михаилом Афанасьевичем. Но вот что пишет Елена Сергеевна об истории создания этой главы:
«Сначала был написан малый бал. Он проходил в спальне Воланда: то есть в комнате Степы Лиходеева. И он мне страшно нравился. Но затем, уже во время болезни, Михаил Афанасьевич написал большой бал. Я долго не соглашалась, что большой бал был лучше малого... И однажды, когда я ушла из дома, он уничтожил рукопись с первым балом. Я это заметила, но ничего не сказала... Михаил Афанасьевич полностью доверял мне, но он был Мастер, он не мог допустить случайности, ошибки, и потому уничтожил тот вариант. А в роскоши большого бала отразился, мне кажется, прием у У.К. Буллита, американского посла в СССР».
Итак, в первых редакциях был всего лишь «малый бал». Булгаков намерен был заимствовать у Гёте описанный им в «Фаусте» шабаш ведьм на Броккенской горе, поэтому и глава называлась так — «Шабаш». Однако при чем же здесь торжественный прием? Это как же надо было не любить американских друзей, чтобы выдвигать такую версию? Типичный советский агитпроп! Нет, это не подходит.
Тогда заметим вот что — «бывший барон» появился в черновых набросках романа еще в 1933 году под именем Фон-Майзен. Однако в сцене с его участием не было и намека на обстоятельства, которые описаны в окончательной редакции романа. А персонажи убийц и отравителей в привычном для нас виде появились в рукописи много позже, и было это уже после окончания и процесса по делу Тухачевского в мае 1937 года, и суда над «врачами-умертвителями» в марте следующего года? Скажем, во второй редакции романа Коровьев называет графа полным титулом — Роберт Дадли, граф Лестер. В последней же редакции ненужные подробности исчезли, дабы не сковывать воображение читателя и дать возможность догадаться, что к чему. По этой же причине Булгаков удалил из текста упоминание о присутствии графа Калиостро на балу.
А что, если события этой главы связаны с тогдашними репрессиями? Да, именно так! Несомненно, стоило десять долгих лет корпеть над рукописью романа, чтобы создать в итоге этот гениальный трагифарс. Только представьте, судилища 1937 и 1938 годов — это бал Сатаны!!! Честно признаюсь — восхищен! Естественно, не этой своей неожиданной догадкой, а тем художественным образом, который так искусно создан был Булгаковым.
И снова возникает вопрос — что послужило непосредственным толчком? Попробуем найти ответ в дневниках Елены Сергеевны. Читаем запись от 28 февраля 1938 года:
«Сегодня в газетах сообщение о том, что 2 марта в открытом суде (в Военной коллегии Верховного суда) будет слушаться дело Бухарина, Рыкова, Ягоды и других (в том числе профессора Плетнева). В частности, Плетнев, Левин, Казаков и Виноградов (доктора) обвиняются в злодейском умерщвлении Горького, Менжинского и Куйбышева».
И ровно через день:
«У М.А. установилось название для романа — «Мастер и Маргарита». Надежды на напечатание его — нет. И все же М.А. правит его, гонит вперед, в марте хочет кончить. Работает по ночам».
«Гонит вперед, в марте хочет кончить»! И далее:
«6 марта. М.А. все свободное время — над романом.
8 марта. Роман.
9 марта. Роман».
На вновь возникшее увлечение Булгакова романом «Мастер и Маргарита» примерно в это время указывает и Мариэтта Чудакова:
«С поздней осени 1937-го до весны 1938-го Булгаков уже не оставлял, как в предшествующие годы, работы над романом».
Однако, в чем причина столь внезапно возросшего интереса писателя к роману, известный литературовед нам не поясняет.
На мой взгляд, именно репрессии 1937 года, а еще более «бухаринский» процесс, точнее, попытка расправиться с бывшими коллегами, врачами, — это и заставило вновь взяться за перо и переписать главу о бесовском шабаше, как можно более приблизив ее к заданному времени и реальным обстоятельствам. Естественно, не ставя себя при этом под удар.
Но если это так, тогда должны быть прообразы и для других гостей бала Сатаны помимо Майгеля. И что же в этом случае делать с реальными историческими личностями, которые до сих пор считаются прототипами кое-кого из гостей, скажем, «господина Жака». В том-то и дело, что ни Жак ле Кер, ни граф Роберт Дадли Лейчестер не были казнены, а умерли «обыкновенно», своей смертью. Было лишь сомнительное признание ле Кера под пытками, будто бы он отравил супругу короля. Ходили также слухи о том, что Роберт Дадли с помощью яда избавился от опостылевшей жены. Однако все это не более чем никем не подтвержденные, пустые подозрения. Итак, очередной булгаковский камуфляж, вроде разговоров о готическом особняке, адрес которого он обещал сообщить при случае. Как же, от него дождешься!
Если бы Булгаков хотел показать самых страшных убийц и отравителей, он бы, несомненно, выбрал Джека-потрошителя, Лукрецию Борджиа... Да мало ли таких можно отыскать в истории! Но как Борджиа или Джека связать с жертвами и виновниками кровавой мясорубки конца 30-х годов? Эта задача непосильна даже для Булгакова. Вот потому и пришлось искать личности «не вполне преступные», лишь бы как-то подошли по именам.
Итак, главный кандидат на место графа Роберта — это на самом деле Роберт Эйдеман, бывший прапорщик царской армии, комкор, соратник Тухачевского и председатель Центрального совета Осоавиахима СССР с 1932 года. Один из будущих фигурантов дела о военно-фашистском заговоре, по мнению Лидии Норд, отличился тем, что отказался от встречи с Тухачевским после того, как тот попал «в опалу». Выходит, что не только участник заговора, но еще и трус, предатель. Известно также, что при подавлении контрреволюционных выступлений на Украине он не гнушался взятием заложников и расстрелом «классово чуждых» и «сочувствующих».
Что до опального маршала, тот, как известно, вскоре оказался в Куйбышеве, на должности командующего военным округом. Но ненадолго — и за ним пришли. Производил арест замначальника УНКВД по Куйбышевской области Рудольф Нельке. В сентябре того же года был арестован и он, а менее чем через год расстрелян. Ну чем не император Рудольф?
Однако вряд ли Булгаков был осведомлен о том, что творилось в Куйбышевской области. Поэтому на роль императора Рудольфа более подходит Рудольф Петерсон, с 1920 по 1935 год бессменный комендант Кремля, а позже заместитель командующего Киевским военным округом. В апреле 1937 года Петерсон был арестован за участие в «антисоветской террористической организации» и обвинен в подготовке заговора.
Теперь напомню, что для рассмотрения дела Тухачевского и остальных участников заговора было образовано Специальное судебное присутствие, состав которого подбирал сам Сталин. В состав присутствия вошел и Яков Алкснис, до революции тоже прапорщик, совсем недавно назначенный на должность замнаркома обороны по авиации. Тут все понятно — доверие надо отрабатывать! Впрочем, «доверенного» вскоре после расстрела Тухачевского «списывают» как отработанный материал. Вот вам и господин Жак.
Кстати говоря, неприязнь Булгакова к Алкснису можно объяснить и причинами личного характера. Вот что писала Любовь Белозерская о злоключениях пьесы «Адам и Ева»:
«М.А. читал пьесу в Театре имени Вахтангова в том же году. Вахтанговцы, большие дипломаты, пригласили на чтение Алксниса, начальника Военно-воздушных сил союза... Он сказал, что ставить эту пьесу нельзя, так как по ходу действия погибает Ленинград...»
Однако более подходящей фигурой на роль господина Жака является Яков Агранов, в апреле 1937 года замнаркома и начальник отдела НКВД. Агранов имел репутацию «специалиста по интеллигенции» и потому мог вызвать особую ненависть у Булгакова. Недюжинные способности психолога и инквизитора Агранов проявил в деле, по которому был расстрелян Николай Гумилев, а также при расследовании обстоятельств Кронштадтского мятежа. Причастен он и к гибели экономистов Николая Кондратьева и Александра Чаянова. Но в 1938 году Агранов был объявлен «врагом народа» и расстрелян.
Еще парочка гостей, на которых сведущие люди еще раньше указали:
«Да это кто-то новенький, — говорил Коровьев, щурясь сквозь стеклышко, — ах да, да. Как-то раз Азазелло навестил его и за коньяком нашептал ему совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался. И вот он велел своему знакомому, находящемуся от него в зависимости, обрызгать стены кабинета ядом».
Теперь читаем, какие обвинения выдвинул на следствии против бывшего своего начальника Генриха Ягоды его личный секретарь Павел Буланов:
«Когда он был снят с должности наркома внутренних дел, он... дал мне лично прямое распоряжение подготовить яд, а именно взять ртуть и растворить ее кислотой... Опрыскивание кабинета, в котором должен был сидеть Ежов, и прилегающих к нему комнат, дорожек, ковров и портьер было произведено... в присутствии меня и Ягоды».
Еще один персонаж — Гай Кесарь Калигула. Вы не находите, что он чем-то смахивает на одного из близких к Тухачевскому людей, на комкора Гая (подлинное имя Гайк Бжишкян)? Вот, кстати, фрагмент из заявления арестованного комкора на имя все того же Генриха Ягоды:
«Ничего мне не жаль, ни семью, ни малолетнюю дочь, ни инвалида — престарелого отца, мне жаль до жгучей боли имя старого боевого командира Красной армии Гая, которое я так необдуманно осрамил».
Так, значит, были причины для того, чтобы покаяться? Впрочем, был и еще один Гай — начальник Особого отдела НКВД в 1936 году Марк Исаевич Гай (Штоклянд). Кого из них мог предпочесть Булгаков? Ему было без разницы.
В принципе, чтобы создать убедительную картину страшного судилища, Булгакову вовсе не требовалось подыскивать прообразы для всех гостей — мало того что это адская работа, но всех арестованных и расстрелянных не втиснешь даже в объемистый роман. Причем описывал он это событие не как некое мероприятие с юридическим уклоном, но именно как ведьмовский шабаш, бал Сатаны, на котором все перемешалось — убийцы с жертвами, черти с мертвецами, погибшие от яда с отравителями, так что в итоге невозможно разобрать, кто в чем и кто более других виновен. И самое главное — все гости мерзкие и отвратительные, за исключением разве что несчастной Фриды.
Конечно, содержание этой главы навеяно отчасти и воспоминанием о торжественном приеме в посольстве США весной 1935 года или в 1937 году. Ведь были там и Тухачевский, и Бухарин с Радеком, и многие другие гости будущего бала Сатаны, которых автор не счел нужным представлять читателю. Кстати, в Николае Ивановиче, стараниями Наташи ставшем боровом, нетрудно разглядеть характерные черты Бухарина — и светлую бородку клинышком, и лысину, и, наконец, неутоленную страсть к прекрасному и слабому полу:
«— Душенька! — будя своими воплями заснувший сосновый лес, отвечала Наташа, — королева моя французская, ведь я и ему намазала лысину, и ему!
— Принцесса! — плаксиво проорал боров, галопом неся всадницу».
Впрочем, следует уточнить, что борова отправили к поварам — для бального зала его личность была мало приспособлена.
Невиданной роскошью отличался и бал, устроенный иностранным отделом НКВД в 1936 году, — начальник отдела Слуцкий задумал переплюнуть всех! Однако речь тут не о нем. Честно говоря, очень бы хотелось понять, кого скрыл Булгаков под именем госпожи Минкиной? Это ведь не госпожа Тофана — там само имя о многом говорит, если сопоставить его с acqua tofana (известен был в Средневековье такой яд).
Вот что могу представить на суд не самого строгого читателя.
Был такой большевик — Александр Минкин. Дабы не вызывать ненужных аналогий, сразу скажу, что умер он в 1955 году, в лагере НКВД. Когда-то его называли «американцем», поскольку до 1917 года жил в эмиграции, в Америке. А возвратившись на родину, вскоре стал председателем Пензенского губернского совета. Вот документ, доказывающий рвение Минкина на этом посту:
«Для создания боеспособной Красной армии все бывшие офицеры-специалисты призываются под знамена. Завтра, 19 сего июля, все бывшие артиллеристы и артиллерийские техники, офицеры-кавалеристы и офицеры инженерных войск должны явиться в губернский военный комиссариат в 16 часов. Все бывшие офицеры пехоты должны явиться 20 июля в 12 часов туда же. Призываются офицеры от 20 до 50 лет. Неявившиеся будут преданы военно-полевому трибуналу».
Среди подписавших этот документ — командующий 1-й Революционной армией М.Н. Тухачевский и предгубсовета А.Е. Минкин.
Чуть позже Минкин отличился при подавлении крестьянских бунтов. Затем перебирается в Москву и в 1936—1937 годах вполне закономерно занимает должность заместителя председателя Верховного суда РСФСР. Не знаю, был ли Михаил Афанасьевич в курсе прежних «подвигов» Александра Минкина, однако в любом случае следует признать — приглашения на бал Сатаны этот товарищ был вполне достоин. Арестовали его в январе 1939 года.
А в заключение приведу еще один отрывок из романа, в котором Коровьев подтверждает, сам вроде бы того не желая, мою догадку о бале Сатаны:
«Бал будет пышный, не стану скрывать от вас этого. Мы увидим лиц, объем власти которых в свое время был чрезвычайно велик. Но, право, как подумаешь о том, насколько микроскопически малы их возможности по сравнению с возможностями того, в чьей свите я имею честь состоять, становится смешно и, даже я бы сказал, грустно».
Точнее и не скажешь! Напомню то, о чем было написано еще в первой главе, — даже спецслужбы «банде» Воланда вовсе не помеха. Несмотря на домыслы исследователей, писавших о властных претензиях главы НКВД Ягоды, с могуществом Сталина в СССР 30-х годов ничто и никто не в состоянии сравниться. Замечу еще, что слова о чрезвычайно большом объеме власти никак не могли относиться к гостям бала — господину Жаку, графу Роберту или известной своими издевательствами над крестьянами Настасье Минкиной — если бы этими «полувымышленными» именами не были обозначены вполне реальные деятели из советской партгосноменклатуры 30-х годов.
Надо признать, что некоторые исследователи вплотную подошли к пониманию скрытого смысла главы романа, посвященной балу Сатаны. Однако опять застряли где-то в Средневековье, так и не удосужившись понять, что Булгаков писал не просто занимательное чтиво, но роман, в завуалированной форме обличающей нравы того времени, в котором ему выпало несчастье жить.
Но в чем причина такого издевательского отношения Булгакова к трагедии? Скорее всего, дело в том, что Булгаков не испытывает ни малейшего сочувствия к тем, кто одновременно является и виновниками, и жертвами кровавой вакханалии, и потому преподносит нам все это действо как пародию, как фарс. Единственный участник бала, достойный некоторого почтения, — это сам Сатана! А гости — мелкие, ничтожные людишки. Думаю, что Булгаков вполне мог бы подписаться под словами, написанными неким русским эмигрантом в Париже в 1938 году:
«В совершаемых почти стихийно в России массовых расправах над вчерашними палачами русского народа есть нечто роковое от грозного суда Истории... Нас не введут в заблуждение... причитания тех гуманистических ханжей, которые лишь теперь заметили, что в России террор, когда он повернулся против самих палачей русского народа... По тому, как они умирали, можно судить о том, какова та жизнь, которую они хотели насадить. И об этой их «новой жизни» мы знаем также из их идеологии, а она вполне соответствует их собственному низкому и презренному существу».
Пожалуй, самое время для того, чтобы вспомнить строки из стихотворения, написанного Анной Ахматовой на смерть писателя:
Ты так сурово жил и до конца донес Великолепное презренье.
Увы, в справедливости своего отношения к тогдашней власти Булгаков окончательно убедился в 1939 году, когда оказался безнадежно болен. Не исключено, что понял — его самого тоже отравили. Врачу не так уж трудно отличить симптомы наследственной болезни от признаков отравления ядовитым веществом.
Началось все с несостоявшейся поездки в Грузию, когда пришлось с дороги возвращаться в Москву. После телеграммы, отменяющей поездку, рухнули планы по написанию «Батума», по «наведению мостов» — судя по всему, именно так в ЦК квалифицировали намерения автора.
А вскоре Булгакова стали мучить головные боли, ухудшалось зрение. Диагноз был таков: остроразвивающаяся гипертония, склероз почек. Булгаков слег. Позже начались сильные боли в конечностях, стало плохо с сердцем... Но оставалось еще несколько месяцев, чтобы дописать роман.
Теперь почитаем, что пишут специалисты по поводу отравления мышьяком:
«Через 8—15 дней от начала заболевания появляются резкие боли в конечностях. Паралитическая форма интоксикации выражается потерей зрения, резкой слабостью, сонливостью, сильными головными болями, головокружениями, упадком сердечной деятельности, судорогами, коматозным состоянием. Нейропатия — отличительный признак хронического отравления мышьяком. Особенностью мышьяковых полиневритов является раннее расстройство чувствительности дистальных отделов рук и ног, спонтанные боли. Встречаются невриты зрительного и слухового нервов, вестибулярные расстройства. Имеет место нарушение памяти, речи, психозы. Могут развиться хронический гепатит, миокардиодистрофия, перикардит, токсическое поражение почек».
Как видим, очень многое совпадает. Не потому ли на балу у Сатаны появилась знаменитая отравительница госпожа Тофана?
Но вот как шутит Булгаков в письме жене еще летом 1938 года:
«Ни стрихнина, ни мышьяка не надо. Любуйся круглым пейзажем, вспоминай меня».
И уже на следующий день:
«У меня сделалась какая-то постоянная боль в груди внизу».
Через год стало совсем плохо. Напомню, что и Мастера тоже отравили:
«— И опять-таки забыл, — прокричал Азазелло, хлопнув себя по лбу, — совсем замотался. Ведь мессир прислал вам подарок, — тут он отнесся именно к Мастеру, — бутылку вина. Прошу заметить, что это то самое вино, которое пил прокуратор Иудеи. Фалернское вино.
Вполне естественно, что такая редкость вызвала большое внимание и Маргариты и Мастера. Азазелло извлек из куска темной гробовой парчи совершенно заплесневевший кувшин. Вино нюхали, налили в стаканы, глядели сквозь него на исчезающий перед грозою свет в окне. Видели, как все окрашивается в цвет крови.
— Здоровье Воланда! — воскликнула Маргарита, поднимая свой стакан.
Все трое приложились к стаканам и сделали по большому глотку. Тотчас предгрозовой свет начал гаснуть в глазах у Мастера, дыхание у него перехватило, он почувствовал, что настает конец. Он еще видел, как смертельно побледневшая Маргарита, беспомощно простирая к нему руки, роняет голову на стол, а потом сползает на пол.
— Отравитель, — успел еще крикнуть Мастер».
Правда, в 1934 году, когда в романе впервые появилась тема отравления, Булгаков еще не мог знать, что случится через пять лет. Тем более что здесь происходит не убийство, а лишь избавление — ведь Мастеру обещан долгожданный покой. И все же Булгаков снова угадал, словно предчувствовал несчастье.
А между тем, узнав о болезни «любимого» драматурга, Сталин предложил отправить его для лечения в Италию. Как-то сама собой всплывает в памяти встреча Тухачевского со Сталиным в мае 37-го, еще до ареста, но после понижения в должности. Вождь и тогда был добр, обещал в скором времени возвратить его в Москву...
Ирония судьбы? Нет, скорее жуткая гримаса тогдашнего режима — нужно было безнадежно заболеть, чтобы добиться разрешения на выезд. Однако отправлять Булгакова в этом состоянии за границу было невозможно. Дело ограничилось зимним отдыхом в Барвихе. Это уже не могло помочь.
Но в чем причина смертного приговора, если верна версия об отравлении? Видимо, там, наверху, наконец-то «победила точка зрения» о вредности творчества Булгакова. Допускаю, кое-кто даже прочитал его «закатный» роман, хотя для вынесения приговора достаточно было прочитать всего одну главу, о бале Сатаны. Однако арестовать писателя уже нельзя — как можно признать вредными «Дни Турбиных» после более чем восьмисот прошедших под овации публики спектаклей? «Болезнь», ссылка на плохую наследственность — это много проще, без последствий.
Думаю, никто не станет отрицать, что Булгаков, явно невзлюбивший большевистскую власть, мог бы и посочувствовать ее врагу. Именно в обличье врагов, шпионов представлены были и барон Майгель на балу у Сатаны, и маршал Тухачевский на следствии и в суде. Вы скажете, что Майгель назван был наушником, а маршал-то уж точно ни на кого не доносил. Однако, признав существование заговора, он подписал смертный приговор не одному себе.
Склонность Тухачевского к наушничеству проявилась и в истории с травлей Александра Свечина, бывшего царского генерала, перешедшего на сторону советской власти. В 1931 году Тухачевский выступил на заседании военной секции Ленинградского отделения Коммунистической академии с докладом «О стратегических взглядах профессора Свечина», в котором подверг резкой критике оборонительную стратегию Свечина, основанную на опыте войны 1812 года. Обвинения в адрес военспеца имели недвусмысленный характер доноса, а если учесть, что Свечин к этому времени уже находился в заключении по делу «Весна», попытку будущего маршала таким образом избавиться от оппонента следует признать и вовсе отвратительной.
Но был ли Тухачевский врагом советской власти? Крамольные мысли, желание установить военную диктатуру — даже это не могло стать причиной для того, чтобы упрекать его в «антисоветчине». Нет, Тухачевский верой и правдой служил тогдашнему режиму, а если что и замышлял, то уж никак не возведение на престол кого-то из Романовых.
А вот какую характеристику дал Тухачевскому бывший его однополчанин, «семеновец» фон Лампе, один из организаторов Российского общевоинского союза:
«Тухачевский был типичный карьерист революционного времени».
Именно это могло стать истинной причиной издевательского отношения к нему Булгакова.
Булгаков не простил офицеру, присягавшему царю, его измены. Не простил кровавого подавления Тамбовского восстания и Кронштадтского мятежа. Не простил того, с какой легкостью уже в начале 1918 года переметнулся он на сторону большевиков. Возможно, к этому примешивались и зависть, и сожаление о том, что вот ему, будущему писателю, не повезло — мобилизовали не в ту армию. А был бы в Красной... Но нет, думаю, такой мотив тут ни при чем. То есть Булгаков мог оказаться в Красной армии, но стать большевиком — пожалуй, вряд ли. В конце концов, не всем же так везет — вот Тухачевский встретился с Кулябко, Корчагина наставил на путь истинный Жухрай. А кто помог Булгакову?
Но это все догадки. Ясно мне лишь то, что в Тухачевском Булгаков видел конформиста и предателя.
Но почему? Зачем чуть ли не под корень рубили целые семьи, обвинив отцов семейства бог знает в чем? Проще всего сказать, что Сталин — параноик, псих. Или что Сталин боялся потерять власть, поэтому и мерещились всюду заговоры. Увы, это ничего не объясняет. Вот и Булгаков связывает страшные события 30-х годов с чертовщиной, не находя причины более реальной, не мистической...
Что такое Воланд? Жестокий тиран, презирающий «людишек», для него раз плюнуть — отправить кого-то под трамвай. «Лес рубят — щепки летят». «Нет человека — нет проблемы». Такая «философия» понятна, однако при чем здесь шпионаж? Шпионов не бывает очень много. Но вряд ли найдется такой вот идиот шпион, который вместо добывания секретной информации станет агитировать против власти.
Все дело в том, что страшнее шпионажа — внесение раскола в стройные ряды, когда под удар ставится не только нынешняя власть, но вся идеология. А ведь любой политик оправдывает свои прегрешения перед отдельными людьми заботой о народе. Борьба за сохранение идеологических устоев, будь то казарменный социализм, заморская демократия или языческий Рим времен Диоклетиана — вот самое важное и ничего нет выше! Это и есть индульгенция за все грехи, за все преступления, если совершались они ради этой цели.
Из речи Сталина в Кремлевском дворце на выпуске академиков Красной армии в мае 1935 года:
«Необходимо... вооружиться крепкими нервами, большевистской выдержкой и упорным терпением, чтобы преодолеть первые неудачи и неуклонно идти вперед к великой цели, не допуская колебаний и неуверенности в своих рядах».
Именно заботой о стройности рядов, о непоколебимости идеи и были продиктованы репрессии 30-х годов. Правоуклонисты, левоуклонисты, троцкисты и бухаринцы... Всех их объединяло одно — желание доказать правильность своих собственных идей или хотя бы найти истину в идеологическом споре. Но где взять время для дискуссий, когда все силы брошены на то, чтобы в кратчайшие сроки построить в стране социализм?
Вот и в среде высших армейских чинов стали возникать нежелательные мнения. И это в армии, где должна быть железная дисциплина, а разговоры — исключительно и только по уставу. Потому так и решили — пора брать! А близкий товарищ, или сослуживец, чем-то обязанный разоблаченному врагу, или член семьи «врага народа» сам становился потенциальным врагом, только на время затаившим злобу. Так что «под корень их, под нож!». Начав «рубить», они уже не знали, где и когда остановиться. Страшно было утонуть в крови, но еще страшнее убедиться в том, что «вырубили» не всех. Недаром Сталин, делая сообщение о масштабном заговоре на заседании Военного совета при Наркомате обороны, был непривычно взволнован, говорил сбивчиво, запинаясь на полуслове. Знал бы, что предстоит лишь через несколько лет... Видимо, догадывался, но успокаивал себя тем, что времени до войны еще достаточно, успеем подготовить новые командные кадры, а крепкая основа Красной армии есть!
Вспомним операцию «Весна» 1930 года. В сущности, это было очень похоже на финт с НЭПом — с помощью бывших царских генералов создать боеспособную армию, а затем ничтоже сумняшеся расправиться с «неблагонадежным элементом» раз и навсегда. Скорее всего, так тогда и рассудили. В 37-м повторилось то же самое — «лес рубили» в расчете на новую, более надежную и более послушную молодую «поросль». По существу, Тухачевского и его соратников попросту использовали, оберегая от наездов НКВД до поры до времени, пока они были нужны. Но пришло время — строптивых, заносчивых и недостаточно лояльных, во избежание эксцессов, сочли необходимым убрать. А обвиняли в шпионаже только потому, что такое обвинение бьет наверняка, без всяких там рассуждений о мировоззрении и споров о путях совершенствования идеологии. Однако лицемерие любой власти рано или поздно заканчивается поражением или позором.
А вот распространенная версия о том, что будто бы немцы в 1932-м через перевербованного агента и в 1936 году через посла Бенеша подсунули Сталину сфабрикованные доказательства заговора Тухачевского — эта версия противоречит логике. И снова по той же самой причине. За несколько лет до начала войны еще была возможность подготовить новые кадры военачальников вместо героев Гражданской войны и заслуженных кавалеристов. Совсем иной эффект мог быть, если бы дезинформацию о существовании заговора направили Сталину в 1939—1940-м. Скорее уж следует предположить наличие идейных врагов в советской разведке вроде небезызвестного Кривицкого, поставивших себе цель оклеветать как можно больше преданных Сталину большевиков.
Есть мнение, будто всему виной некий документ, свидетельство того, что Сталин якобы сотрудничал с охранкой. Документ попал в руки Якира, позже Тухачевского, а Сталин, узнав об этом, решил расправиться со всеми, кто знал или мог знать о позорной странице его прошлого. Надо сразу сказать, что количество арестов и побегов Сталина никак не укладывается в обычную схему взаимодействия охранки со своим агентом. Какой толк от него, если он то и дело сидит в тюрьме, в ссылке или находится в бегах? Нет, охранка тщательно заботилась о том, чтобы агент постоянно находился в гуще политических событий, общался с действующими революционерами, а не с соседями по камере.
Бессмысленна и версия, будто причиной репрессий в отношении Тухачевского было то, что он мешал сближению Гитлера и Сталина. Достаточно Тухачевского «задвинуть в тень», лишив возможности влиять на внешнюю политику, что и было сделано.
Столь же нелепо и предположение, будто Тухачевский был оклеветан в результате борьбы за власть в высшем руководстве армии. Рубить под корень весь командный состав ради устранения конкурента — такое может прийти в голову разве что с большого перепоя. Нарком обороны Ворошилов был не настолько кровожаден и глуп, к тому же все решал не он, а Сталин.
Кстати, вот что писал Тухачевский в 1922 году по поводу уроков подавления Тамбовского восстания, что называется, с прицелом на ближайшее будущее:
«Все население... надо просмотреть и протереть с песком».
Похоже, Сталин взял этот принцип на вооружение, творчески развив его и дополнив.
Об истоках сталинских репрессий и начавшегося чуть ранее «красного террора» речь пойдет в последней главе — оказывается, виной тому была и бездарная внутренняя политика монархической элиты, «воспитавшей» будущих своих могильщиков.
Если верить авторам справки комиссии по делу Тухачевского, составленной в 60-х годах, и материалам из архивов ОГПУ, «злым гением» массовых репрессий против военспецов в 30-х годах можно считать двоюродную сестру упомянутого выше Н.Е. Какурина, Ольгу Андреевну Зайончковскую. Дочь бывшего царского генерала, профессора Военной академии РККА Андрея Медардовича Зайончковского воспитывалась в аристократической семье — судя по некоторым сведениям, ее мать, Мария Михайловна, была из влиятельного графского рода. Удачная женитьба сына безвестного начальника телеграфной станции в городе Орле помогла в достижении карьерных высот не только ему самому, выпускнику Орловского кадетского корпуса, — отец, Медард Ипполитович, вышел в отставку уже в звании действительного статского советника. Каково же было разочарование членов генеральской семьи, когда трудами праведными достигнутое благоденствие разрушила презренная «чернь» в 1917 году! Бежать за границу, не имея сундука, набитого фамильными драгоценностями, и вкладов в иностранных банках, — такое решение было бы наивным и бессмысленным. Именно поэтому Андрей Медардович поступил на службу в Красную армию уже в 1918 году. И вот какая сложилась ситуация — муж занимал важные должности в РККА, а жена люто ненавидела советскую власть и, по воспоминаниям соседки, даже на улицу не выходила, видимо не желая видеть торжества дорвавшейся до власти «черни». Что уж тут говорить, если внучке графини было запрещено учиться в школе, в итоге она получила домашнее образование.
Стоит ли удивляться, что в возрасте тридцати трех лет Ольга Зайончковская становится осведомителем ОГПУ? Беспринципность и лицемерие, культивируемые в семье, как нельзя более соответствовали древнейшей из профессий. К этому нужно добавить желание отомстить, прежде всего тем «бывшим», кто предложил услуги новой власти. Если нельзя отомстить отцу за то, что не был в Добровольческой армии, что вовремя не эмигрировал в Европу, то можно отыграться на других. Ну а возможностей для подслушивания разговоров и сбора слухов у дочери авторитетного военспеца было вполне достаточно. Видимо, ввел ее в свой круг особо приближенных к верхам РККА двоюродный брат, тот самый Николай Какурин. Кажется, и его «сдала» она. А почему бы не сдать, если есть, наряду с идеологическим, другой мотив, более приземленный, но достаточно существенный. Вот что сообщила о Зайончковской одна из бывших сотрудниц НКВД в ходе допроса:
«Однажды ей Гай дал 1.000 рублей на дачу, и, с ее слов, мне известно, что ей раньше Гай подарил золотые часы».
Впрочем, не исключено, что правы те, кто считал осведомителем и главу семейства. Связь Андрея Медардовича с ОГПУ не вызывала никаких сомнений после того, как стала известна его роль в МОЦР, фиктивной организации, созданной ОГПУ для контроля за антисоветской деятельностью белой эмиграции. Да-да, речь о знаменитой операции «Трест», в результате которой был арестован известный английский разведчик Сидней Рейли. Причина согласия Зайончковского участвовать в делах ОГПУ была проста — бывший царский генерал не смел отказать в услуге большевистской власти. К тому же дядя его, Ипполит Ипполитович, числился в прежние времена в революционерах — это тоже как-никак обязывало.
Особо значительный вклад Ольга Андреевна Зайончковская внесла в операцию «Весна» в начале 30-х годов, когда по ее доносам было арестовано немало военспецов, бывших офицеров царской армии. Ценные сведения о настроениях в армейской среде она добывала и позже:
«С 1932 г. со времени моей поездки с Гаем в Ленинград я по ленинградским материалам обращала внимание Гая на Корка, Путну, Криворучко и др. менее видных военных... В 1933 г. меня посылал Сосновский в Ленинград под именем «Веры Павловны Николаевой» для того, чтобы я выяснила настроения среди командного состава РККА, а также и среди бывших офицеров царской армии...»
Заместитель начальника Особого отдела ОГПУ Сосновский — это на самом деле Игнатий Добржинский, бывший агент польской разведки, из идейных соображений решивший работать на советскую власть. Увы, итог его работы в «органах», как и у многих, был трагичен, несмотря на успехи в борьбе против белоэмигрантского подполья и агентуры Пилсудского. Упоминание имени Сосновского здесь вполне уместно еще и потому, что именно благодаря ему была предотвращена попытка покушения польских террористов на Тухачевского в 1920 году.
Однако вернемся к агентессе. В середине 30-х годов «бред выжившей из ума старухи» стал надоедать — если верить ее доносам, следовало чуть ли не весь комсостав РККА пересажать. Ну а Зайончковской жажда мести придавала новые силы. В 1936-м много компромата от нее поступало на Тухачевского и его ближайшее окружение. Но до поры до времени никто этих сообщений всерьез не воспринимал.
Итак, действиями Ольги Зайончковской руководила жажда мести. А вот было ли у Михаила Афанасьевича желание отомстить? Помилуйте, да с какой же стати — ведь, в сущности, он ничего не потерял. Ни сословных привилегий, ни графского титула, ни деревеньки близ Карачева. Мстить новой власти он не собирался — разве что тем из новоиспеченной знати, кто в достижении успеха помешал.
Однако разобраться хотелось бы не только в судьбах тех, кого обозначили как «врагов народа», но также и в судьбах близких к ним людей и по возможности понять мотивы их поступков и причины, по которым выжили, не превратившись в «лагерную пыль». Пожалуй, наиболее колоритной фигурой среди них был Евгений Александрович Шиловский. Бывший муж последней жены Булгакова, бывший офицер царской армии, он дослужился до высоких постов в РККА, благополучно избежав неприятностей от «органов» в то время, когда трагические события 30-х и конца 40-х годов не пощадили многих из его друзей и высокопоставленных коллег по службе в армии. Как ему это удалось? Жаль, что не успел поделиться столь полезным опытом.
Но дело даже не в том. Вот что хотелось бы понять — почему потомственный дворянин, культурный, образованный человек, отличавшийся, по отзывам современников, редким благородством души и бескорыстием, решился отбить жену у сослуживца, с которым они были вроде бы дружны? Еще большее удивление вызывает отношение Шиловского к тому, что происходило в стране в те предвоенные годы. Он не мог... нет, просто обязан был сознавать, что сталинский террор рано или поздно приведет Россию к краху. Возможно, причина его лояльности режиму заключалась в том, что он был убежденным монархистом и воспринимал Сталина как царя, посаженного народом на трон? Не исключено и то, что Шиловский, как и многие в те трудные времена, просто очень боялся попасть под мельничные жернова репрессивной машины, поэтому и помалкивал — бывшему дворянину и офицеру царской армии следовало знать свое место и молить Бога о благополучной судьбе. Известно же, что постоянное ожидание ареста в 37-м стало причиной тяжелой формы гипертонии у Шиловского, в итоге погубившей его. И все же, по-моему, солдат, панический боящийся расстрела, — это не солдат. Поэтому вполне допустимо и другое — после подавления восстания на его родной Тамбовщине он не хотел знаться ни с какими тухачевскими и уборевичами... и даже сторонился их, и презирал, и опасался, как бы его не постигла судьба тысяч земляков. Уж это точно — доверия к обличителям режима и своекорыстным заговорщикам он не мог испытывать.
И вот еще одна мысль не дает покоя. Не мог ли Шиловский «сдать» Тухачевского за то, что тот будто бы соблазнил его жену? Недаром ведь ходили слухи, что один из сыновей Шиловского вылитый красный маршал. Пожалуй, версия достойна обсуждения. Сначала обмануть доверие друга, отобрав жену. Затем «сдать» личного врага, а самому себе выхлопотать повышение по службе. Однако для начала следовало бы доказать сам факт адюльтера, ну а там как знать...
Вот что мешает поверить в эту версию, так это те свидетельства, согласно которым успешное продвижение Шиловского по службе стало возможным лишь благодаря дружбе с Тухачевским. Судя по воспоминаниям современников, Шиловский был близок с ним, они часто встречались в доме в Большом Ржевском. Кстати, именно там, в квартире Уборевичей, жена Шиловского познакомилась с Булгаковым, согласно одной из версий в ее изложении. Версии версиями, но хотелось бы знать наверняка. Жаль, что иногда память Елену Сергеевну подводила. Однако, если будущий маршал близкими отношениями с семьей Шиловских злоупотребил, соблазнив хозяйку дома, в этом случае ненависть к нему обманутого мужа объяснима. Достаточно вспомнить, что он обещал убить Булгакова за то, что тот осмелился полюбить его жену.
А что, если попробовать представить себя на месте Евгения Шиловского? Удачная карьера, красавица жена, прекрасные дети... Разве не это надо оберегать, разве не это должно быть самым главным в жизни? А по другую сторону от этой ясной, логически обоснованной позиции — бездарные выскочки, уже нахапавшие под шумок немало, а теперь вставшие в позу блюстителей нравственности и защитников прав «угнетенного народа».
Итак, не столь благородного происхождения и не такой бескорыстный, как он. Однако жен ни у кого не уводил, до этого как-то не дошло. В той, прошлой жизни, честно говоря, совершил немало глупостей, так ведь и Шиловский далеко не ангел. В чем между нами разница? И почему он делал свое дело, не оглядываясь назад, не озираясь по сторонам? А я, окажись в его шкуре, вынужден был бы мучительно разбираться в том, что или кого я больше люблю — свою семью, себя самого или же то, что принято называть родиной? Страшно подумать, куда безоглядная любовь может завести меня, всех нас! Страшно, если ради любви люди способны рубить людям головы!
И все же загадкой остается то, как многие из заговорщиков в 37-м стали давать признательные показания и каяться в совершенных грехах. Человек, не чувствующий за собой вины, вряд ли станет на себя наговаривать, разве что под сильным давлением. Но и тогда умный должен понимать, что признание участия в государственном заговоре не спасет ни его самого, ни его семью. Сохранялась лишь слабая надежда на некоторое снисхождение к малым детям.
Так был ли заговор в 37-м? Вот мнение Лили Брик:
«Весь тридцать шестой год я прожила в Ленинграде. И все это время я — чем дальше, тем больше — замечала, что по вечерам к Примакову приходили военные, запирались в его кабинете и сидели там допоздна. Может быть, они действительно хотели свалить тирана?»
Впрочем, считается, что Брик была осведомителем НКВД и потому ее откровениям нет веры.
И все же что-то непонятное тут творится по части логики. Почему в Германии заговоры против Гитлера готовили и Гиммлер, и Канарис, и группа, членом которой был барон Штауфенберг? Почему заговор в армии считается типичным способом смены власти при тоталитарном режиме? И только в СССР нечто подобное заговорам происходило только на уровне Политбюро или ЦК. Так ли это? А может быть, чего-то мы не знаем?
Есть мнение, что заговор мог быть реакцией «верных ленинцев» на новый политический курс. Отказ от идеи мировой революции, вступление СССР в Лигу Наций, новая Конституция, которая формально ограничивала влияние партии на жизнь страны, — многим это было непонятно. Возможно, кто-то видел здесь измену. Такие мысли могли возникать у ставленников Троцкого, а в армии их было немало.
Косвенным подтверждением возможности заговора служат два обстоятельства. Годом ранее случился военный мятеж в Испании, который мог явиться примером для противников Сталина в РККА. С другой стороны, именно мятеж в Испании мог подтолкнуть Сталина к тому, чтобы осуществить предупредительные действия для сохранения своей власти. В 1930 году он подобному делу хода не дал, но теперь под влиянием обстоятельств принял страшное, весьма рискованное решение, лишив армию значительного количества высокопрофессиональных кадров. Реальные опасения заговора косвенно подтверждаются и приказом о повышении влияния комиссаров в армии, который был подписан в начале мая, еще до ареста Тухачевского. Трудно поверить, что это было сделано под влиянием фальшивки, состряпанной в германских штабах, — Сталин был не настолько наивен, да и сотрудники ОГПУ-НКВД вряд ли из карьерных побуждений стали бы вовлекать в кровавую мясорубку руководство армии. Столь же наивно думать, что Сталину нужен был предлог, чтобы избавиться от неугодных. Достаточно было лишь ограничить их власть, что к тому времени тихо и без нервов было сделано — большинство подозреваемых в заговоре были переведены на менее значимые посты. Но что касается самого заговора — все это были лишь догадки, гипотезы, основанные на скудных фактах, домыслы, уже не грозящие сейчас ничем и никому. Дела давно минувших дней...
Но не меня одного, вот и Виктора Алксниса мучают вопросы:
«Материалы процесса над группой военачальников во главе с Тухачевским меня особенно интересовали, поскольку М. Тухачевский и Роберт Эйдеман (председатель Центрального совета Осоавиахима СССР), расстрелянные по приговору Специального судебного присутствия, были близкими друзьями моего деда, а с Робертом Эйдеманом они дружили чуть ли не с детства. И для меня было непонятно, как мой дед мог приговорить к смерти своих друзей».
Так был ли заговор? Даже если не было, то вполне мог быть — но думаю, что исключительно в умах, никаких реальных планов не было. Потому что одно дело — красоваться перед женщинами и посылать на гибель тысячи солдат, и совсем другое — рисковать собственной драгоценной жизнью, подготавливая захват власти. Верно и то, что время для военного заговора уже прошло — слишком велик был авторитет вождя среди оболваненных масс, слишком много было в его окружении людей послушных ему и боязливых. Опыт смещения Лаврентия Берии, «клики» Булганина и Маленкова, даже Никиты Хрущева с его знаменитым башмаком наглядно показал, как надо было действовать — заговорщикам следовало привлечь на свою сторону большую часть членов Политбюро. Увы, это было почти невероятно.
Впрочем, Булгаков, судя по всему, ни в какой заговор не верил — у него были свои счеты с «заговорщиками». И реализовал он это свое намерение блестяще, представив их в виде мерзких гостей бала Сатаны. Но вот закрадывается в голову странная, чуть ли не кощунственная мысль — а не хотел ли Булгаков этим трагифарсом угодить Сатане, то есть Сталину?
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |