Передо мной на столе лежит раскрытая книга — «Мастер и Маргарита», тот самый роман, что покорил сердца миллионов людей, но так и остался неразгаданной загадкой, по крайней мере в том, что касается его московских глав. Мне возразят: мол, что же там загадочного? Все нам теперь известно — история Мастера, прообраз Маргариты, и даже ходил или не ходил трамвай по Малой Бронной. Ну разве не так? Вот в этом и попробуем разобраться.
Начать хотелось бы с самого интересного — с Маргариты. Увы, ни подлинного имени, ни фамилии автор нам не сообщил. Поэтому все, что остается, — постараться выяснить, где жила эта таинственная Маргарита. В принципе тут все логично — сначала отыщем дом, затем исследуем список жильцов, и вот выбираем из нескольких претенденток лишь одну, которая кажется нам наиболее подходящей. В этом, конечно, есть смысл, и именно так следовало бы поступить... если бы не одно но. А дело в том, что особняк, куда Булгаков поселил свою героиню, — это вовсе не тот дом. Ну да, Булгаков сплутовал, как говорят, дал ложные ориентиры. Даже обещал адрес указать. Как бы не так!
«Маргарита Николаевна со своим мужем вдвоем занимали весь верх прекрасного особняка в саду в одном из переулков близ Арбата. Очаровательное место! Всякий может в этом убедиться, если пожелает направиться в этот сад. Пусть обратится ко мне, я скажу ему адрес, укажу дорогу — особняк еще цел до сих пор».
Если бы прообразом Маргариты была его последняя жена, Булгаков сразу указал бы на дом № 11 в Большом Ржевском переулке — там, как известно, до замужества с Булгаковым обитала Елена Сергеевна вместе с Евгением Шиловским и двумя детьми. Разумеется, адрес дома в тексте приводить совсем не обязательно, достаточно было бы и не столь явного намека. Однако вот что вызывает недоумение — почему Булгаков этого не сделал? Чем не понравился ему этот уютный жилой дом с изящной колоннадой, объединяющей два нижних этажа, — тот самый знаменитый 5-й Дом Реввоенсовета. Ведь от него и до Арбата рукой подать, и до Патриарших близко?
Единственное объяснение — это не она. Та, только одному ему известная Маргарита, так и должна была оставаться тайною для всех. Конечно, что-то и о ней допустимо рассказать — описать подробности первой встречи, даже привести какие-то ею произнесенные слова, но ничего более конкретного. А потому что не мог Булгаков раскрыть нам эту тайну, не мог указать адрес, где когда-то эта женщина жила. И на то были веские причины.
Так кто же она, что связывало ее с Булгаковым? Об этом речь пойдет в последней главе. Не столько из-за того, что хочется оставить самое важное напоследок, просто для начала следует понять — кто он? Но прежде уточним, какой же дом описан был в романе.
Итак, отправляемся в путь следом за парящей над Москвою Маргаритой:
«Пролетев по своему переулку, Маргарита попала в другой, пересекавший первый под прямым углом. Этот заплатанный, заштопанный, кривой и длинный переулок с покосившейся дверью нефтелавки, где кружками продают керосин и жидкость от паразитов во флаконах, она перерезала в одно мгновение... Только каким-то чудом затормозившись, она не разбилась насмерть о старый покосившийся фонарь на углу... Третий переулок вел прямо к Арбату...»
Этот отрывок из романа «Мастер и Маргарита» уже многократно анализировался булгаковедами. Однако разночтения относительно адреса дома Маргариты остаются. Ищут дом на Спиридоновке, на Остоженке, на 3-й Мещанской, в Малом Власьевском и Малом Ржевском. Каким-то непонятным образом оказался в этом списке особняк Александры Дерожинской в Кропоткинском (бывшем Штатном) переулке — ведь это же типичнейший модерн!
Внесу свою лепту в эти поиски и я. Но перед тем, как сделать выводы, напомню вам еще одну цитату:
«Под вечер он выходит и идет на Патриаршие пруды. Сидя на скамейке, Иван Николаевич уже откровенно разговаривает сам с собой, курит, щурится то на луну, то на хорошо памятный ему турникет. Час или два проводит так Иван Николаевич. Затем снимается с места и всегда по одному и тому же маршруту, через Спиридоновку, с пустыми и незрячими глазами идет в Арбатские переулки. Он проходит мимо нефтелавки, поворачивает там, где висит покосившийся старый газовый фонарь, и подкрадывается к решетке, за которой он видит пышный, но еще не одетый сад, а в нем — окрашенный луною с того боку, где выступает фонарь с трехстворчатым окном, и темный с другого — готический особняк».
Казалось бы, если строго следовать описанию полета Маргариты, логично предположить, что ее дом располагался в Малом Власьевском переулке. Иначе маршрут через три переулка вроде бы никак не получается — приходится в основном лететь над улицами. К такому выводу пришли уже многие «эксперты». Вот и согласно воспоминаниям Елены Сергеевны Булгаковой, дом № 9-а по Малому Власьевскому переулку — это и есть адрес Маргариты. В пользу этой версии говорит и то, что в старых справочниках исследователи нашли запись о несуществующей ныне нефтелавке по адресу Сивцев Вражек, дом № 22.
Однако читаем у историка-любителя:
«В пятидесятые годы прошлого века в доме на углу Борисоглебского и Собачки рядом с керосиновой лавкой располагался продовольственный магазин».
И в то же время известная мне нефтяная (керосиновая) лавка располагалась у выхода со Спиридоновки на Малую Никитскую. Таким образом, известны три керосиновые лавки в районе Арбата и Козихи. Полет со стороны Спиридоновки явно не подходит под исходное описание — как ни крути, приходится лететь над улицами. Тогда, следуя карте Москвы до прокладки Нового Арбата, можно предположить еще один маршрут — из Кречетниковского переулка мимо Собачьей площадки в Большой Новоплесковский переулок. Однако был ли в Кречетниковском переулке готический особняк? Судя по старым фотографиям, ничего такого не было. Что ж, вывод ясен — дом Маргариты следует искать в Малом Власьевском.
Итак, исследователи считают, что именно такой особняк, что описан Булгаковым в романе, якобы построен был к 1902 году в Малом Власьевском переулке, числился он под номером 9-а, и проживала в нем семья Калужских — отец и сын были знакомы Булгакову по Художественному театру. В доказательство архитектурных достоинств дома приводят утверждение, будто в разработке его проекта участвовал знаменитый зодчий Федор Шехтель. Увы, в перечне многочисленных творений Шехтеля такое здание не значится. Трудно предположить, что зодчий открестился от своего участия в проектировании настолько примечательного здания, что оно даже удостоилось чести занять столь важное место в знаменитом на весь мир романе. А готический стиль особняка тем более вызывает сомнения, поскольку Калужский хотя и был сыном шуйского фабриканта и вроде бы мог позволить себе такое удовольствие, как переезд во вновь построенный особняк, но дело в том, что Шехтель к этому времени уже отошел от готики, увлекшись более популярным и прибыльным модерном. Примером, кстати, может послужить особняк Александры Дерожинской.
В отличие от готического особняка под номером 9-а, дом № 12 действительно существовал. В начале XX века он, наряду с домом № 14, находился во владении Елизаветы Алексеевны Лухмановой, принадлежавшей к потомкам коммерции советника, 1-й гильдии купца, почетного гражданин города Москвы, известного антиквара и мецената Дмитрия Александровича Лухманова. Купец торговал жемчугом, драгоценными камнями и всевозможными антикварными редкостями, включая рукописи и книги. Вот как описывает магазин Лухманова современник:
«Картины, мраморы, бронзы, фарфоры, кристаллы поражают повсюду взоры посетителя; жемчуги, бриллианты, яхонты, изумруды являются в разных видах и изменениях. Можно смело сказать, что ни в Лондоне, ни в Париже, ни в одной столице в свете нет подобного вместилища сокровищ искусств и природы и нет человека, который бы не нашел здесь чего-нибудь по своему вкусу».
От двух браков Лухманов имел десять детей — шесть сыновей и четыре дочери. Во владении Дмитрия Александровича находились дома № 11—13 на Большой Лубянке и село Косино. После его смерти в 1841 году дома и магазин на Лубянке были проданы, а дети расселились по другим районам Москвы.
Однако в 1910 году принадлежавший Лухмановой участок по Малому Власьевскому переулку был застроен заново. По заказу нового владельца, купца Ивана Михайловича Коровина, на месте прежнего дома № 12 построили особняк, а рядом — доходный дом под номером 14. Эти здания сохранились до сих пор.
Чем же привлек внимание Булгакова этот особняк? Вероятно, бывая по соседству, у Калужских, он обратил внимание на тенистый сад, на дом с унылыми готическими окнами на фасаде и в его воображении возник образ женщины — именно такой, какой и предстала в романе Маргарита.
И все же скептики упорно возражают. Согласно их мнению, дом № 12 хорошо подходит по расположению, но более чем посредственно — по внешнему виду. Довольно обшарпанный особнячок с садом вызывает некоторое сомнение в плане соответствия своей роли тем, что не имеет явного второго этажа — а ведь именно там должна была жить Маргарита, на первом же располагался ее сосед Николай Иванович, тот, что ближе к финалу превратился в борова. И наконец, самое «убийственное» возражение — это ссылка на мнение Елены Сергеевны.
Однако какие могут быть сомнения? Смотрите, что за чудные окна на фасаде — типичнейшая готика. А что касается второго этажа, то кое-кто поленился взглянуть на особняк со стороны двора — там двухэтажная пристройка с трехстворчатым окном. Ну что еще нужно, чтобы успокоить сомневающихся? И самое главное доказательство — в тот раз, когда я осматривал этот дом, там, наряду с обычной мелкой «чертовщиной» вроде бурильных контор (бурение на воду и ремонт скважин), располагалась солидная фирма по организации корпоративных вечеринок. А кто, кроме нее, мог организовать бал Сатаны в расположенном неподалеку Спасо-Хаусе?
Но вот что интересно — если продолжим мысленно Малый Власьевский переулок назад, в противоположную от Арбата сторону, то вскоре упремся почти в тот самый дом, в котором и жила та, подлинная Маргарита. Но повторюсь — об этом речь пойдет в последней главе.
Дом в Малом Власьевском
Вряд ли стоило бы посвящать столько времени и сил поискам пресловутого «дома Маргариты», если не попытаться вложить в это понятие, если хотите, в этот символ что-то куда более значимое — нечто, составляющее основу творчества и мировоззрения Булгакова. Думаю, все согласятся, не было бы Маргариты — не было бы и того Булгакова, любимого и обожаемого, которого все мы знаем. А впрочем, знаем ли? Создав «закатный» роман, Булгаков дал пищу для кривотолков, сплетен, размышлений, но сам ничего не разъяснил, так и оставив нас в сомнении. Поставив перед нами огромное количество вопросов, ни на один в итоге не ответил откровенно, ограничившись намеками. Во всяком случае, именно такое создается впечатление после первого прочтения романа. Поэтому иной раз слышишь: читай и наслаждайся, завидуй ему или же ругай, однако не пытайся разобраться в том, что нам, обычным людям, недоступно. Но как можно сформулировать свое отношение к Булгакову, если не понятен ни его характер, ни отношение к людям, ни его взгляды на жизнь. Загадочная личность, загадочный роман...
Впрочем, сразу оговорюсь: желающих докопаться до истины и объяснить в романе Булгакова все, что только можно, — великое множество, замучаешься, если попробуешь пересчитать. И вот читаешь комментарии к «Мастеру и Маргарите» и просто диву даешься — чего только не вытворяют некоторые исследователи, интерпретируя и препарируя великий роман. Видимо, не дают покоя лавры «первопроходицы» Мариэтты Чудаковой. Можно понять, когда даются пояснения к ершалаимским главам или выясняют, где жила Маргарита и ходил ли у Патриаршего пруда трамвай. Но вот когда буквально каждому персонажу пытаются подыскать реальный прототип — это уже ни в какие ворота не лезет! Неужели Михаил Афанасьевич был настолько мелочным и злобным, что всем многочисленным обидчикам старался отомстить, «продернув» их в своем романе? Ну в самом деле, какая разница, с кого писал Булгаков образ критика Латунского и на кого тот более всего похож — на Луначарского или иного чиновника от просвещения и литературы? Достойных кандидатов на роли Латунского или Берлиоза было предостаточно и в то время, и сейчас навалом. И всех их не положишь под трамвай.
А почитайте, каких только «деяний» не приписывают Булгакову. Он и «переключает сцену в иронический регистр», и «заставляет мерцать весь комплекс культурных и эстетических кодов». Не меньше, чем автору, достается и роману — оказывается, в нем «происходит актуализация архетипа» и «одновременно он автоматизируется».
При этом самые естественные, легко поддающиеся толкованию слова интерпретируются непостижимым образом. Скажем, название первой главы «Никогда не разговаривайте с неизвестными» трактуется, как рекомендация избегать общения с иностранцами, следуя духу распространенной в прежние времена шпиономании. Булгаков наверняка ничего подобного не имел в виду — он и сам нередко встречался с иностранцами, бывал в гостях у работников посольства США. Ну а смысл фразы в том, что свои мысли следует держать при себе, не то и пострадать ненароком можно. Да, да, всего лишь за высказанные мысли, не за действия. Собственно говоря, тут пояснять особенно ничего не стоит, потому что именно за это многие отправлялись в те годы в лагеря, в ГУЛАГ, «для трудового перевоспитания».
Или вот как объясняется смысл слов из первой фразы романа — «весною, в час небывало жаркого заката». По мнению исследователей, «жара стала признаком присутствия дьявола». Но Воланд оставался в Москве три дня, и никакой особенной жары не наблюдалось. А уж что жители дома 302-бис не перенесли бы соседства с источником такого «подогрева» — это несомненно. На самом деле все не так. Впрочем, анализ основной причины «жаркого заката» оставим для следующей главы, а здесь озвучим вот какую версию. Летом жара никого не удивит. Писатель же намеренно указывает на нереальность происходящего, словно бы на тот случай, если вдруг чрезмерно доверчивый читатель и вправду поверит в появление «чертовщины» у Патриаршего пруда. В сущности, Берлиозу и Бездомному не повезло. Будь на дворе прохладная погода или выпей они вместо теплой «абрикосовой» по стаканчику охлажденного нарзана — ничего бы «такого» не случилось. Тому подтверждение находим у тех же авторов, которые слова «нарзана нету» трактуют как «указание на зловещие признаки тоталитаризма», проявившиеся в «отсутствии в Москве даже предпосылок к нормальной жизни». Вот ведь, оказывается, как!
А чего стоят выводы некоего исследователя, дерзающего доказать, что «мастер» — понятие уничижительное, видимо, в отличие от «художника» или «творца». Однако не мог назвать Булгаков своего героя Писателем — ведь для начала нужно было выдать ему членский билет. Назвать Художником — не совсем понятно. Творцом — высокопарно. Хотел было назвать Поэтом, и все же «Мастер» более всего подходит, поскольку мастер — это прежде всего мастер своего дела. А как иначе Булгаков должен был назвать одного из главных действующих лиц — просто по фамилии? Представьте себе название романа: «Иванов и Ефросинья».
Ну, с Мастером ясно, но что же Маргарита? Оказывается, она и вовсе не достойна того, чтобы ей посвятить роман. И вот «исследователь» пишет:
«Как можно после такого красочного описания поведения шлюхи настаивать на версии о том, что под Маргаритой Булгаков подразумевал свою собственную жену?»
Вот это перл! Интересно, каким местом автор этой мерзости читал роман? Ведь на балу у Сатаны Маргарита предстала не перед людьми, моральные критерии там совсем другие, да и раздеться догола — это не столь уж постыдный поступок в сравнении с тем, что творят нелюди, одетые по последней моде. К тому же следует понимать, что Булгаков описывал не икону, а живую женщину. В итоге нас пытаются подвести к мысли, будто прообразом Маргариты является Мария Федоровна Андреева, гражданская жена Максима Горького. А это тут при чем?
Оказывается, по мнению все того же автора, упоминание в романе Тверской улицы вместо улицы Горького служит для того, чтобы привлечь внимание к фамилии пролетарского писателя. А поскольку, по астрологическим расчетам, время «ухода из света» Мастера якобы день в день совпадает с датой смерти Горького, все остальное становится предельно ясно. Послушайте, а может быть, фраза Мастера «Как я угадал!» имеет тот смысл, что «Буревестник» угадал приближение пролетарской революции? Но ведь тогда все ершалаимские главы — это славословие Великому Октябрю!..
Все это напоминает некое малопочтенное действие, которое следовало бы назвать не иначе как «булгакоедением». А как по-иному назовешь, если сквозь тонкую завесу слов просвечивает примитивный коммерческий интерес, желание нажиться на имени знаменитого писателя? Я вовсе не желаю всем «булгакоедам» погибнуть под колесами трамвая, но надо же и меру знать.
И вместе с тем, предвидя вероятную реакцию, считаю необходимым пояснить, что цель предпринятого в этой главе краткого обзора «достижений» некоторых исследователей вовсе не в том, чтобы их раскритиковать или, не дай бог, кого-нибудь унизить — именно поэтому фамилий авторов не называю. Нет, я хочу всего лишь подчеркнуть, что роман этот вовсе не просто занимательное чтиво, не повод для саморекламы и не место для приложения аналитических способностей, особенно когда их нет. Над разгадкой таящихся в романе тайн надо еще потрудиться, предстоит искать и ошибаться, делая не вполне обоснованные выводы. И снова искать. А вы небось уже подумали, будто во всем разобрались...
Ну исследователи! Ну «профессора»! Сразу видно, что к православию никакого отношения не имеют, одно слово — нехристи! Вот слова, произнесенные Левием Матвеем в главе 29 «Мастера и Маргариты»:
«Он не заслужил света, он заслужил покой».
А вот что по этому поводу пишут булгаковеды:
«Одно из затемненных мест романа, вызывающее неизменные дискуссии исследователей как по вопросу о генезисе понятий, так и об их семантике».
Не знаю, как там у них дело обстоит с генезисом, но стоит обратиться к общеизвестным фактам. 26 апреля 1915 года в Киево-Подольской церкви Николы Доброго состоялось венчание Михаила Булгакова с Татьяной Николаевной Лаппа. А в декабре 1918 года Елена Сергеевна Нюренберг обвенчалась с Юрием Мамонтовичем Нееловым, сыном знаменитого артиста Мамонта Дальского и адъютантом начальника штаба 16-й армии красных Евгения Александровича Шиловского. В конце 1920 года Елена Сергеевна бросила адъютанта и вышла замуж за начштаба. Опущу дальнейшие подробности, поскольку всем известно, что и Елена Сергеевна, и Михаил Афанасьевич были женаты третьим браком каждый. Казалось бы, ну что с того? В конце концов, это их личное дело — есть люди, которые были женаты по пять, а то и по семь раз. Но тут возникает серьезная проблема. Венчание — это духовное благословение Церкви на создание молодой семьи, благословение любви и клятва верности друг другу перед Богом. И вот получается, что Булгаков и Елена Сергеевна оказываются... клятвопреступниками.
Если прототипом Мастера является сам автор, а на роль Маргариты в последних главах претендует его последняя жена, то вывод напрашивается один — ни Мастер, ни Маргарита, увы, не заслужили света. Вопрос только в том, что есть для них покой после столь бурной личной жизни? А разве так уж трудно понять?
Не исключено, что в своих упреках некоторым «исследователям» я не вполне справедлив. Но можно ли что-то возразить против несомненной истины? Вот уважаемая Мариэтта Чудакова в «Жизнеописании Михаила Булгакова» цитирует слова Елены Сергеевны, будущей жены Булгакова, о том, где, в каком именно месте, она впервые прочитала письмо от мужа, в котором тот дал согласие на развод и высказал свои соображения относительно судьбы детей. Случилось это в сельской местности, на даче, точнее — в закрывающемся на защелку простеньком деревянном сооружении с одним-единственным «очком»:
«Пошла искать место, где бы прочесть без детей. Читала в деревенской уборной, солнце сквозь щели, жужжали мухи. С тех пор люблю жужжанье мух».
Я бы добавил, что, вероятно, с тех давних пор воспоминания Елены Сергеевны о счастливом дне слегка попахивали.
Но пожалуй, хватит упражняться в насмешках над «исследователями». Пора переходить к обсуждению куда более интересных проблем. Читаем интервью Мариэтты Чудаковой радиостанции «Свобода» в 2004 году:
«Разговор Булгакова со Сталиным в апреле тридцатого года, когда Сталин неожиданно ему позвонил... Бывают такие биографические обстоятельства, которые становятся переломными. У него они оказались переломными не только в его собственной жизни, но и в истории романа «Мастер и Маргарита». Дело в том, что Булгаков начал роман в двадцать восьмом году как роман о Боге и Дьяволе... То есть автобиографическая тема не предполагалась. Воланд, возможно, имел какие-то внутренние связи со Сталиным в двадцать восьмом году, а возможно, и не имел. Вообще взгляды Булгакова, помимо его творчества, — одна из самых неизвестных вещей...
Можно сказать абсолютно точно, что в тридцать первом году совсем для нового замысла романа о человеке, близком ему самому, о судьбе художника, он воспользовался каркасом старого замысла. Вот тогда он ясно отдавал себе отчет, что если в центре романа всемогущее существо, то его будут проецировать на Сталина. Я хотела бы подчеркнуть эту разницу: не задумал, что это Сталин, а просто ясно понимал, что без этой проекции не обойдется. И дальше, с каждым годом писания романа, это становилось все очевиднее. Сталин все больше приближался к всемогущему существу, владевшему душами и жизнями, а Булгаков все яснее это понимал. Вот почему когда весной тридцать девятого года он читает узкому кругу друзей (заметьте, нет в архивах КГБ ни одного свидетельства того, что кто-то донес), недаром они, как записала Елена Сергеевна, «слушали, окоченев». Потому что среди слушателей, наверное, были и не робкого десятка, но леденила кровь в жилах мысль: что же произойдет, если роман будет предан огласке? Потому что Сталин в виде Сатаны — это уже нечто...
Булгаков настолько ориентировался на Сталина, что в этой сцене [бал Сатаны] он вписал между строк слова для одного читателя, для Сталина. Он дает ему ответы на некоторые вопросы. Продолжает их переписку. Хотя переписки никакой не было, были только его письма к Сталину. «Как же ваши мечтания?» — говорит Воланд. «У меня нет больше никаких мечтаний», — отвечает Мастер».
Булгаков наивно предполагал, что Сталин помнит его письмо тридцать первого года, где он пишет: личное мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным к вам и поговорить. То есть в книге Булгаков Сталину писал, что у него нет больше мечтаний. И когда Маргарита говорит: «Я нашептала ему самое соблазнительное, но он отказывается от этого», Воланд говорит: «Да, есть еще более соблазнительное». Булгаков этим давал понять: больше не прошусь за границу. В этой сцене он, обращаясь лично к Сталину, продолжает свою серию писем к нему. Он почему-то надеялся, что Сталин не будет потрясен и возмущен тем, что он в виде Сатаны изображен. А начиналось все с того, как мне кажется, что Булгаков хотел пояснить: дьявол уже в Москве».
«Дьявол уже в Москве!» К этому нечего добавить — абсолютно точно сказано! Такое же ощущение возникло и у меня при первом чтении романа. Впрочем, сам Булгаков опасался слишком уж догадливых читателей и потому старательно втолковывал своему приятелю Ермолинскому:
«У Воланда никаких прототипов нет. Очень прошу тебя, имей это в виду».
Однако отметим на будущее следующую фразу из интервью Мариэтты Чудаковой:
«Вообще взгляды Булгакова, помимо его творчества, — одна из самых неизвестных вещей...»
Надо признать, что тема Сталина и НКВД как бы сама собой возникает, когда читаешь роман. Но вот как иной раз интерпретируют этот «скрытый лейтмотив»:
«Один из важнейших скрытых мотивов булгаковского романа — всеобщий страх перед всевластным НКВД, что позволяет во многом по-новому прочесть некоторые его сцены. Он (Берлиоз) смотрит все время на иностранца как на шпиона, именно шпиона и прежде всего шпиона. «Его нужно разъяснить», — говорит себе Берлиоз. И Берлиоз бежит позвонить «туда», т. е. опять же в органы. У него есть номер телефона, по которому надо звонить. Этого также нигде не сказано, но об этом не надо специально говорить, и так ясно, что у каждого, кто занимает какой-то пост, есть эта связь и он, не задумываясь ни о чем, должен немедленно сообщать о всяких таких происшествиях «туда». Исчезновения в квартире № 50, «чертовой квартире», очевидным образом связаны с арестами... после того, как там поселился Воланд с подручными. Самое интересное, что и дьявольские силы опасаются «их».
Положим, страх перед «органами», перед тайной полицией, был, есть и будет всегда. Особенно у тех, кому есть что скрывать или у кого нет надежной «крыши». Однако слова Берлиоза «его нужно разъяснить» означают лишь, что он не исключает, будто иностранец является шпионом, но отнюдь в этом не уверен. Здесь всего лишь показан пример всеобщей бдительности, характерной для тех лет. Так сказать, примета времени. Кстати, звонить по спецномеру никуда не надо было — в те времена в каждом людном месте дежурил постовой милиционер, я помню его будку, находившуюся в послевоенные годы у Патриарших, на углу Малой Бронной и Малого Козихинского переулка. К тому же Берлиоз собирался всего лишь сообщить о том, что обнаружил свихнувшегося иностранца, — это ли не забота о ближнем? А его за это под трамвай!
Что касается исчезновений в «чертовой квартире», то они очевидным образом связаны с чертями, а не с «органами» — это даже неинтересно обсуждать.
Елена Сергеевна Булгакова в театральном костюме
А вот реакцией на утверждение, будто дьявольские силы опасаются «их», то есть представителей «органов», может быть лишь единодушный гомерический смех. Потому как это действительно смешно. Любому человеку, внимательно прочитавшему роман, ясно, что НКВД для Воланда с компанией — это не более чем досадная помеха, вроде мухи для ленивого кота. У них и так немало дел, и потому они вступают в перестрелку лишь накануне того, как покидают Москву — причем исключительно для развлечения, для смеха. Есть, значит, силы более влиятельные, чем «органы». Недаром многие чекисты не дожили до конца 30-х годов.
Прискорбно, что автор приведенного отрывка находится в плену своей концепции, того самого лейтмотива, и потому подгоняет факты под желаемый ответ. Он жаждет противопоставить «малодушию» граждан того времени свое непоколебимое либеральное сознание — я свободен и потому никаких «карающих органов» не боюсь. Однако сама попытка приписать роману надуманный лейтмотив однозначно свидетельствует о том, что автор хочет избавиться от засевшего в его собственном мозгу, возможно на генетическом уровне, смертельного страха перед всесилием любой власти. Не исключено, что именно «генетический» страх помешал Лидии Яновской понять скрытый смысл московских глав романа. Только этим можно объяснить ее слова:
«А чего стоит высосанный из пальца намек на то, что за фигурой Воланда якобы просматривается Сталин?»
Конечно, к мнению булгаковеда-любителя надо относиться осторожно, дабы не навредить здоровью автора. Однако и соглашаться иной раз просто невозможно. То же можно сказать и в отношении женщин, — безоговорочно верить им нельзя, особенно если здесь примешивается что-то личное. А как без этого? Но вот воспоминания Дзидры Тубельской, в молодости очень красивой женщины, в отличие от Елены Сергеевны, на мой взгляд, вполне достойны того, чтобы отнестись к ним с доверием и вниманием. Напомню, что Тубельская была замужем за старшим сыном Шиловского, тоже Евгением, а воспоминания ее, опубликованные в «Огоньке», посвящены были Елене Сергеевне.
«Она была ухоженная, у нее был великолепный вкус и возможность красиво одеваться... Сперва она была замужем за Шиловским, потом ушла вроде бы на гораздо более бедное существование к Булгакову. У Шиловского была огромная пятикомнатная квартира, у Булгакова — две комнаты в писательском доме в Нащокинском переулке.
Но ее скромная жизнь... Я не помню дня, чтобы у нее на столе не было икры, шампанского и ананасов. Если сравнивать, то быт в доме генерала был гораздо скромнее.
Шиловский к тому времени женился на дочери Алексея Толстого Марьяне. Она была доктором химических наук, хорошо зарабатывала. То есть на семью две стабильные зарплаты, но у них я никогда ничего похожего не видела.
Если внимательно читать письма Булгакова, там постоянно повторяется: «Нет денег». А Елена Сергеевна заказывала себе обувь у знаменитого сапожника Барковского. Он работал на Арбатской площади, до сих пор сохранился дом с подворотней. Мы к нему вдвоем ходили. Это считалось самым дорогим, что было в Москве. Она выбирала самую лучшую лайку. Генерал Шиловский вряд ли бы осилил такой подарок для своей жены.
Я думаю, что Михаил Афанасьевич понятия об этих деньгах не имел.
У них все время была прислуга, Елена Сергеевна палец о палец дома не ударяла. Я такого больше нигде не видела. И Женечка мой дико страдал от такой раздвоенности. Ему перешивался костюм из гимнастерки отца, он иногда стеснялся идти со мной в театр. А младший его брат купался в роскоши. Женя дико мучился, что не мог заработать какие-то деньги и помочь мне. Когда мы приходили к Елене Сергеевне, он видел мои глаза. Все это было очень сложно.
В Америке (до приезда в Россию) мы жили очень просто, фрукты покупали, но лишнего ничего. На этом фоне жизнь Елены Сергеевны мне показалась невероятной, экстравагантной.
И духи Герлен, которые у нее стояли вот в таких флаконах... Это она меня приучила к духам. Я жила в Англии и не знала, что они существуют. Даже после войны их можно было купить в крохотных пузырьках, а у нее всегда было изобилие.
А шубы, которые она небрежно скидывала, когда приходила к кому-либо в дом?
Елена Сергеевна была натурой особенной. Как вы думаете, какое место в Москве она посетила прямо перед эвакуацией? Генерал Шиловский специально прислал для этого машину. Мы заехали к косметичке... на Никитский бульвар, взяли плетеную корзину кремов и румян и только после этого отправились на вокзал».
Ну, это все милые шалости. Подумаешь, духи фирмы «Герлен»! Да все мы уже объелись этих ананасов. Из дневников Елены Сергеевны известно, что Булгаковым надо было прилагать гигантские усилия, чтобы соответствовать принятым в их кругу стандартам — ведь что ни день приходилось принимать гостей или ужинать в шикарном ресторане. Причина тут вовсе не в привычке, а в необходимости поддерживать полезные связи в литературной и артистической среде. С другой стороны, почему бы нет, если делу не мешает? Елена Сергеевна с гордостью пишет в дневнике:
«Про наш стол М.А. всегда говорит, что у нас лучший трактир во всей Москве».
А вот что пишут булгаковеды по поводу финансового положения семьи Булгакова:
«Булгаков ведет переписку с братьями (Иваном и Николаем), находящимися в вынужденной эмиграции. Николай (прототип Николки Турбина) живет в Париже, занимается научной работой (в будущем крупный ученый-бактериолог), с 1928 года становится доверенным лицом в литературных делах М. Булгакова за границей: по постановке пьес, изданий и переводов его произведений в странах Европы и Америки, а также в ведении судебных тяжб. Зная, что братья испытывают финансовые трудности, часть своих авторских гонораров М. Булгаков отдает в их распоряжение, остальную часть просит Николая сохранять на личных счетах во Франции. Сам М. Булгаков практически не может воспользоваться этими средствами, ибо денежные переводы в СССР либо не принимаются вообще, либо возможны мизерными суммами».
Теперь становится более понятным, почему Булгаков так просился за границу, ссылаясь при этом на то, что ему не дают работы и тем самым лишают средств к существованию. К этому следует добавить и сведения о том, откуда в семье Булгаковых могли быть деньги на покупку ананасов. Увы! Подтвердились наихудшие мои предположения относительно дополнительного источника доходов. С другой стороны, следует всего лишь признать — слабый, больной человек смирился с тем, что бывший муж его нынешней жены (речь о Евгении Шиловском) выделял деньги на содержание своего сына. Скажете, что тут удивительного?
Видимо, я настолько уже неисправимый «урод», что, будь у меня такая жена, я бы ее выгнал взашей без выходного пособия! На мой взгляд, было бы куда благороднее и честнее, если бы Елена Сергеевна вышла на панель ради пропитания любимого человека. Да уж, сплошные «бы». Однако в голове совершенно не укладывается. Вы только представьте себе — увести у человека жену, а затем получать от него — за это?! — деньги. Впрочем, как утверждают, Михаил Афанасьевич происхождением ананасов на столе не интересовался. Возможно, даже не чувствовал за собой никакой вины.
Однако нет, был в его отношениях с чужой женой момент, когда он испытал нечаянное унижение. Нечаянное потому, что был ко всему готов, но таких слов от Шиловского не ожидал. В письме, в том самом, где отвергнутый муж давал согласие на развод, была приписка, адресованная счастливому сопернику:
«Михаил Афанасьевич, то, что я делаю, я делаю не для Вас, а для Елены Сергеевны».
Елена Сергеевна в беседе с Мариэттой Чудаковой так описывала реакцию Булгакова:
«Миша побледнел... Всю жизнь это горело на его лице как пощечина».
И вот уже возникает странная мысль — уж не Шиловского ли вывел Булгаков в образе всемогущего и «великодушного» тирана Воланда? Причиной могло стать сознание вины и боязнь неотвратимого возмездия за то, что «отбил», «увел» жену. Сколько же там всего напихано — и черт, и Сталин, и Шиловский...
Кстати, когда слышу об осетрине с ананасами и вообще о проделках банды Воланда, каждый раз в памяти всплывает незабвенный образ мелкого проказника из «закатного» романа:
«На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая».
«Маг, регент, чародей, переводчик, или черт знает кто на самом деле, — словом, Коровьев».
Так охарактеризован персонаж романа «Мастер и Маргарита», имеющий прозвище Фагот и состоящий в свите Воланда.
По поводу рыцарской ипостаси Коровьева булгаковеды предложили много версий, но ни одна из них не признана убедительной. Что же касается происхождения прозвища, то и здесь высказано немало весьма замысловатых идей, самая простая из которых основана на переводе с итальянского fagotto, что означает «неуклюжий, мешковатый человек» — уж этого никак не скажешь про Коровьева.
На мой взгляд, здесь все элементарно просто — прозвище это возникло от слова fagot, которое с французского арго переводится как «каторжник». Уж не «железного ли Феликса» имел в виду Булгаков? Вот какое впечатление оставила встреча с Дзержинским в памяти его современницы:
«Высокий, стройный светлый шатен, с коротко остриженными волосами, с огненным взглядом проницательных серо-зеленоватых глаз».
Припомним — «ростом в сажень», «худ неимоверно». Пожалуй, в этом что-то есть. «Темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом», жестоко наказанный за неуместную шутку.
«Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил, — ответил Воланд, поворачивая к Маргарите свое лицо с тихо горящим глазом, — его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош».
А между тем Дзержинский — бывалый каторжанин, дважды осужден, в последний раз на шесть лет каторги. Умер внезапно от паралича сердца.
Думаю, все согласятся, что почтения к карательным органам Булгаков не испытывал. А потому понятно его желание поиздеваться над основателем ЧК, естественно старательно закамуфлировав своего «героя». Отсюда и странное прозвище, придуманное автором для Дзержинского-Коровьева, — Фагот. Что касается существа шутки, на которую сослался Воланд, по этому поводу нам остается лишь гадать. Однако электрификация тут, конечно, ни при чем — Булгаков не настолько примитивен, чтобы сводить понятия Света и Тьмы всего лишь к «лампочке Ильича». Но если все же некий каламбур был, от кого он мог про это слышать?
Нащокинский переулок, 1920-е гг.
Возможно, смысл «неудачной шутки» в том, что Дзержинский был активным сторонником Троцкого, вплоть до того времени, когда тот был отстранен от власти. С тех пор имя Троцкого принято было связывать с темными силами Зла — в отличие от сил Света и Добра, олицетворением которых был конечно же «дорогой товарищ Сталин».
И смех и грех — трудно удержаться от анализа достижений доморощенных исследователей:
«Сложнее обстоит дело с прозвищем Коровьева Фагот. Во-первых, сошлемся на Б. Гаспарова, который предложил параллель: Кот Мурр Э.-Т.-А. Гофмана — капельдинер Крейслер. Крейслер, по мнению исследователя, является позитивом образа Коровьева. Дважды в романе Булгакова Коровьев и Бегемот названы «неразлучной парочкой», что укрепляет ассоциацию Мурр—Крейслер. Но возможна и другая ассоциация, связанная с Достоевским. В разговоре с Иваном Карамазовым черт вспоминает поэму Ивана «Геологический переворот», в которой предлагается новый вариант мироустройства — «антропофагия». Греческое фагос (fdyoj) — пожирающий, таким образом, Фагот — пожиратель. Все иностранные слова в «Мастере и Маргарите» даны в русской транскрипции, поэтому не следует исключать и такое предположение. Смысл этого прозвища углубляется тем, что в контексте «Геологического переворота» предлагается своеобразный вариант «фагии» — духовное пожирание, разрушение самой идеи Бога».
Ну, вот уже чуть ли до кота «Мур-мур» не договорились, добавив к этому чуток антропофагии Фагота. Хорошо хоть, что с музыкальным инструментом не сравнили, как некоторые — мол, он «такой же худой». Однако неразлучная парочка пожирателей — это вам не как-нибудь. Это впечатляет! Эй, «булгакоеды», не надоело вам? «Пора бы им и насытиться», — сказал Михаил Афанасьевич, переворачиваясь в гробу. Знал бы он, что в образе Дарьи из «Собачьего сердца» некий исследователь углядел все того же Феликса Дзержинского...
Однако самое время вернуться к топографии, поскольку нельзя пройти мимо еще одного «дома Маргариты». Речь пойдет о доме писательского кооператива, где наконец-то в распоряжении Булгакова оказалась не комнатка, а целая квартира из трех комнат. Вот как описывает ее в своих воспоминаниях Дзидра Тубельская:
«Жили Булгаковы на верхнем этаже писательского дома. Входная дверь открывалась в переднюю, сплошь уставленную книжными полками. Далее главная комната — гостиная. Стены ее были оклеены синими обоями. Мебель красного дерева, на потолке хрустальная люстра. В центре комнаты, под люстрой, круглый стол, раздвигавшийся, когда приходили гости. В углу — рояль. Из этой комнаты две двери, направо и налево, вели в кабинет Михаила Афанасьевича и в комнату Сережи, младшего брата Жени... Внимание мое привлекла конторка красного дерева, за которой он работал, когда был здоров. Несколько поодаль стоял секретер Елены Сергеевны, тоже старинный, красного дерева».
Согласно перечню домов Москвы от 1901 года в Нащокинском переулке располагалось двадцать строений. Дом писательского кооператива, председателем которого был Матэ Залка, венгерский писатель и российский чекист, по разным данным, располагался в доме то ли № 3, то ли № 3/5, то ли № 5, то ли № 3—5. Да уж, сколько людей, столько и самых разных мнений — даже когда речь всего лишь о нумерации домов. Если судить по сохранившейся фотографии, этот дом был третьим от угла, то есть числился под номером 5. Не исключено, что дома под номерами 3 и 5 составляли единый комплекс зданий, принадлежавших писательскому кооперативу.
В результате послевоенной застройки нумерация домов по нечетной стороне переулка претерпела странные изменения. Дом № 5 оказался в северном конце переулка, напротив дома № 16, и кое-кто из почитателей Булгакова, сбитых с толку новейшей нумерацией домов, полагает, что именно в этом доме жил Булгаков. На самом деле законное место дома № 5 напротив домов под номерами 3, 6 и 8 оказалось занято огромным корпусом дома № 6 по Большому Афанасьевскому переулку. А на месте дома № 6 по Гагаринскому переулку находились когда-то дома № 1 и 3 по Нащокинскому.
Дом писателей в Нащокинском переулке, конец 1930-х гг.
Кстати, нередко упоминаемый булгаковедами и почитателями творчества Мандельштама «остаток стены» на доме № 6 по Гагаринскому переулку не имеет отношения к дому № 5, в котором жили и Булгаков, и Мандельштам. Это всего лишь виртуальный фрагмент, тень, отпечаток дома № 3. А вот от дома № 5 даже «тени» не осталось — только две старые фотографии 20-х и 30-х годов.
А вот еще один адрес: Большая Садовая, дом № 4. Это тот самый «маленький беленький особнячок» рядом с Малой Бронной, где Булгаков поселил профессора Кузьмина, «специалиста по болезням печени» и где после визита буфетчика воробышек на столе профессора отплясывал фокстрот и омерзительно гадил в чернильницу. В своих дневниковых записях от 1961 года последняя жена Булгакова написала об этом доме так:
«Жил он в это время на Большой Пироговской, а мы на Большой Садовой, угол Малой Бронной, в особнячке, видевшем Наполеона, с каминами, с кухней внизу, с круглыми окнами, затянутыми сиянием, словом, дело не в сиянии, а в том, что далеко друг от друга...»
Елена Сергеевна за давностью лет немного путает — угловой дом был построен в 1903 году для Страстного монастыря, а в 1929 году, когда бурно развивался ее роман с Булгаковым, она вместе с мужем, красным генералом, жила рядом, в бывшем особняке Федора Шехтеля, построенном всего лишь за двадцать лет до этих событий и принадлежавшем военному ведомству. В квартире № 2 обитали тогда Шиловские, а в квартире № 1 — Роберт Эйдеман.
Кстати, не этот ли дом мысленно Булгаков перенес с Большой Садовой в Малый Власьевский, сделав его домом Маргариты? Но нет — здесь присутствует типичнейший модерн, я бы сказал, даже не пахнет готикой. Впрочем, тут до сих пор имеется неясность. Не исключено, что Елена Сергеевна напутала и жили они на другой стороне Большой Садовой, в доме № 3, бывшем доме Арсеньевых. А между тем именно с этим домом связана история отношений, которые могли привести к трагическому исходу. Известно, что у Булгакова состоялся тяжелый разговор с Шиловским, узнавшим об измене жены, тот даже угрожал наганом. Следует ли после этого удивляться, что драматические события «Мастера и Маргариты» начинаются в минуте ходьбы от этого особняка на Большой Садовой, а трагическая развязка встречи Берлиоза с Воландом происходит на углу Малой Бронной и Ермолаевского переулка.
И вот представьте себе, что в аллее на Патриарших появляется... нет, не Воланд, а некто в длиннополой шинели и с очень злым лицом. Там, на скамейке у пруда, происходит схватка добра (в понимании Булгакова) со злом в лице разгневанного генерала. Зло для видимости отступает, даже не пускает в ход наган. Однако Аннушка, домработница Шиловских, по приказу своего хозяина уже опрокинула у турникета полный растительного масла трехлитровый бидон...
Так кто же валяется там, на перекрестке, с напрочь отрезанной головой? Да тот самый М.А.Б., однако не Михаил Александрович Берлиоз, а Михаил Афанасьевич Булгаков! Страх перед всемогущим злом настолько въелся в его душу, что даже в сцене усекновения головы он видит именно себя. И даже смакуя, в некотором роде, обстоятельства гибели Берлиоза, он, в сущности, издевается над самим собой, поскольку подсознательно или хотя бы частицей своего сознания чувствует, что был не прав, уводя жену у генерала. Грешен, грешен! И, обращаясь в письмах к Сталину, еще одному могущественному и злому человеку в длиннополой шинели, словно бы просит отпустить ему грехи.
Дом Шехтеля
Но что же это мы все о грустном да о грустном. Пора бы вспомнить и о Бегемоте.
Обратите внимание на это странное сочетание — Булгаков, Берлиоз и Бегемот. Три «Б» как три лица, три ипостаси автора. Бегемот — язвительный, даже злой, но в общем-то безобидный забияка и проказник. Максимум того, на что способен, — это спалить Торгсин или место чревоугодия обласканных властью литераторов. С Берлиозом тоже все как будто ясно — он виноват в том, что отказывается верить в существование Христа.
А между тем в прежние времена всем полагалось верить в единственно правильное учение В.И. Ленина. Понятное дело — чтобы создать выразительный художественный образ, писатель должен был вложить в описываемый персонаж частицу своего «я». Однако же Булгаков избрал весьма необычный способ покаяния...
Еще один гражданин на букву «Б», Иван Бездомный, на первый взгляд в эту компанию никак не вписывается. Впрочем, с Булгаковым его объединяет страдание на грани помешательства, тоска по прошлому, по прекрасной Маргарите. Но для того, чтобы убедиться в этом, вам нужно прочитать последнюю главу.
Самое время возвратиться к словам из интервью Мариэтты Чудаковой:
«Вообще взгляды Булгакова, помимо его творчества, — одна из самых неизвестных вещей...»
Должен признаться, что, когда говорят «непонятно», «неизвестно», во мне как бы возникает внутренний протест. Точнее, желание доказать неправоту высказавшего такое «непонимание» автора. Что ж, попробую предпринять нечто вроде опыта психоанализа, рискуя вызвать неудовольствие читателей. Но прежде чем осыпать меня проклятиями, советую дочитать эту книгу до конца. Не все так просто, как видится иной раз поначалу. А в качестве оправдания сошлюсь на мнение известного биографа:
«Книга должна быть... в известном смысле провокационна».
Итак, не кажется ли вам странным, что в пьесе о Пушкине, известной ныне как «Последние дни», нет Пушкина? А почему так бледно и невыразительно выписан образ Мастера в «Мастере и Маргарите»? И отчего Мольер в «Кабале святош» предстает всего лишь как бабник, пресмыкающийся перед королем Людовиком ради сохранения своего театра?
Что уж говорить о пьесе, если биографию Мольера, написанную Булгаковым для серии ЖЗЛ, просто невозможно читать — настолько плоско и уныло. Не верите? Ну, вот смотрите: «Жорж Пинель занимался», «Кормье удалился», «Поклен-отец исправился», «Жан-Батист записался», «Поклен явился»... И далее все в том же духе, то есть последовательное изложение событий и никаких попыток анализа причин тех или иных поступков главного героя. Есть только занимательная история, но и от этого «чтива» постепенно начинаешь уставать.
К своему удивлению, обнаружил, что примерно такого же мнения придерживался не один я. Булгаков пишет другу:
«Мною многие командуют. Теперь накомандовал Станиславский. Прогнали для него «Мольера»... и он вместо того, чтобы разбирать постановку и игру, начал разбирать пьесу. В присутствии актеров (на пятом году!) он стал мне рассказывать о том, что Мольер гений и как этого гения надо описывать в пьесе... Мною овладела ярость. Опьянило желание бросить тетрадь, сказать всем: пишите вы сами про гениев и про негениев, а меня не учите, я все равно не сумею. Я буду лучше играть за Вас. Но нельзя, нельзя это сделать».
Булгаков и здесь не вполне искренен, потому как нет у него аргументов, доказывающих, что он прав в понимании образа Мольера. За исключением того единственного, в котором признаться он не может. И вдруг прорвалось:
«Я все равно не сумею».
Впрочем, был один, довольной странный аргумент, судя по дневнику Елены Сергеевны: «Пушкин» с Пушкиным — это будто бы вульгарно. Ну, словно бы в некоем грандиозном представлении «вульгарного» Пушкина спрятали за сценой. От греха подальше...
Но почему Булгакову не удалось представить творца, художника так же исчерпывающе и неоспоримо, как удалось это, скажем, Ирвингу Стоуну в романе о Ван Гоге?
Недавно прочитал толстенную книжку Алексея Варламова из серии ЖЗЛ, «Михаил Булгаков». Сама книга — вполне естественная попытка соответствовать вкусам издателя и публики, то есть доказать любыми способами гениальность Булгакова везде и во всем, даже в проявлениях слабости, и, более того, представить его как предшественника нынешних идейных борцов за всеобщее процветание и повсеместную свободу. Тем не менее книга очень интересна обилием представленного в ней фактического материала. И вот на основе анализа этих и других материалов я делаю выводы, которые наверняка не понравятся большинству тех, кто до сих пор восторгается последним романом Михаила Афанасьевича. Недаром ведь Мариэтта Чудакова наиболее смелые и откровенные свои суждения о Булгакове публиковала только за границей или в малотиражных научных изданиях, то есть «не для всех».
Итак, судя по тому, что мы узнаем из дневника последней жены, из писем Булгакова, из воспоминаний друзей и знакомых, Михаил Афанасьевич принадлежал к той многочисленной категории людей, для которых важны лишь слава и деньги, да, пожалуй, еще любовь заботливой женщины, возможно даже не одной. Все остальное его решительно не интересовало. Талантливая личность — выше всех и вся! Видимо, этими словами можно выразить его жизненное кредо. Что то и дело проявляется в его творчестве, мешая столь желанному признанию — злость на «эту» страну, грязную и неумытую, так и не сумевшую оценить по достоинству его талант. Что наиболее характерно для людей, исповедующих такие взгляды, — алчность и зависть.
Эти свои мысли Булгаков вкладывает в уста главной героини «закатного» романа Маргариты:
«Буду ненавидеть исподтишка весь мир, обману всех, но кончу жизнь в наслаждении».
Напрасно будете искать эти слова в романе — их нет. Да, образ Маргариты постепенно изменился, да и сам автор в последние годы жизни уже не тот, каким был в то время, когда только начинал роман. Но это означает, что в 1933 году, когда писались эти строки, он мыслил именно так. Что было нужно ему? Чтобы никто не мешал двигаться к успеху. Квартира, бумага, чернила и перо — для достижения славы и богатства талантливому литератору больше не нужно ничего. Ну разве что еще кое-какие связи.
Вот и у Булгакова был широчайший круг знакомых среди людей, близких к театру и к литературе. Приехав в Москву и отчитавшись в письме матери о ходе реализации грандиозных планов, он пишет:
«Знакомств масса и журнальных, и театральных, и деловых просто. Это много значит в теперешней Москве».
В дальнейшем многие из этих людей по мере сил, словом или делом пытались помочь Булгакову в литературной и драматургической карьере. Кому помог он? Разве что угощали они с Еленой Сергеевной своих гостей неведомо на какие средства купленными икрой и лососиной, причем угощение следовало сразу за торжественной частью, когда Булгаков читал отрывки из очередного своего творения. Впрочем, была одна попытка сделать доброе дело — письмо Сталину в защиту Николая Эрдмана. Не помогло.
Вот написал: Булгаков хочет славы, денег. Ну и что? Кого этим сегодня удивишь? Можно ли ожидать иных желаний у людей, воспитанных на примерах внезапного обретения привилегий, достижения состояния желанной сытости, если не обжорства? Вот и Булгаков, пересилив тиф и едва избавившись от морфинизма, стремится покорить Москву. На то он и талант, чтобы иметь успех у публики, издателей, у женщин... Таланту можно многое простить — пусть так. И все же в чем истоки этого таланта, этой силы, хотелось бы понять в той мере, насколько такое понимание возможно.
Надо признать, что у Булгакова было немало тем, в которых он прекрасно разбирался. Но вот что описывал с поразительной легкостью, просто виртуозно — это разборки с женщинами, взаимоотношения с начальством, карты и еда. Впрочем, на первом месте — отвратительные гримасы «этой» страны, над которыми он с усердием иронизировал и ерничал, еще начиная с работы фельетонистом в «Гудке» и до самого последнего времени, до своего «закатного» романа. Как отмечает автор книги о Булгакове, «роман по мере его написания освобождался от грубости, бестактности, безвкусицы, чрезмерной эротики». Иными словами, внутренняя потребность во всем этом у Булгакова была, но благоразумие в итоге победило.
Все вышесказанное можно было бы считать достаточно обоснованным и справедливым — и вместе с тем всего лишь субъективным мнением, — если бы не «Дни Турбиных» и «Мастер и Маргарита», особенно ершалаимские главы.
С «Турбиными» все ясно и просто — Булгаков, по сути, писал о своей семье и людях, близких ему еще в молодые, киевские годы. Но главы, посвященные Понтию Пилату и Иешуа, — что это такое? Зачем и почему? На мой взгляд, это искреннее, талантливо написанное, но все же изрядно запоздавшее покаяние в содеянных грехах.
Если допустить, что прототипом Мастера был сам Булгаков, то схожую мысль высказывает и Мариэтта Чудакова в «Жизнеописании Михаила Булгакова»:
«Отпуская на свободу Пилата, этим жестом милосердия Мастер просит отпущения и себе...»
И в чем же таким необычным образом Михаил Булгаков каялся? Прежде всего в том, что не всегда был добр и справедлив по отношению к окружавшим его людям. Эта не вполне осознанная им вина мучила особенно в трудные дни, когда все складывалось не так, как предполагал и как рассчитывал. Вот что писал он своему другу:
«Совсем недавно один близкий мне человек утешил меня предсказанием, что когда я вскоре буду умирать и позову, то никто не придет ко мне, кроме Черного Монаха... Теперь уже всякую ночь я смотрю не вперед, а назад, потому что в будущем для себя я ничего не вижу. В прошлом же я совершил пять роковых ошибок. Не будь их, не было бы разговора о Монахе, и самое солнце светило бы мне по-иному, и сочинял бы я, не шевеля беззвучно губами на рассвете в постели, а, как следует быть, за письменным столом.
Но теперь уже делать нечего, ничего не вернешь. Проклинаю я только те два припадка нежданной, налетевшей как обморок робости, из-за которой я совершил две ошибки из пяти.
Оправдание у меня есть: эта робость была случайна — плод утомления. Я устал за годы моей литературной работы. Оправдание есть, но утешения нет».
Увы, даже в этих грустных, почти трагических строках нет истинного покаяния. Те пять ошибок, о которых сожалеет Булгаков, — это всего лишь ошибочные, непродуманные решения, принятые им под влиянием сиюминутных обстоятельств и связанные исключительно с литературной карьерой.
Впрочем, Мариэтта Чудакова все в том же «Жизнеописании Михаила Булгакова» придерживается другой версии:
«Можно предполагать, что эти две ошибки относятся к сравнительно недавнему времени... и что одна из них — результат разговора с Е.А. Шиловским, потребовавшим полного разрыва Булгакова с Еленой Сергеевной Шиловской. К моменту появления цитированных строк в письме к П.С. Попову они не виделись и не говорили по телефону около года, и Булгаков тяжело переживал потерю, казавшуюся необратимой. С большей уверенностью можно говорить о том, что второй «роковой ошибкой», совершенной из-за робости, Булгаков мог считать теперь какие-то свои ответные реплики в беседе со Сталиным, заставшей его врасплох 18 апреля 1930 г., причем ошибочность прояснилась не сразу, а в последующие год-полтора...»
Однако Булгаков сам все эти пять ошибок разъясняет:
«Не будь их... сочинял бы я, не шевеля беззвучно губами на рассвете в постели, а, как следует быть, за письменным столом».
Теперь становится понятно, что ни Шиловский, ни Сталин здесь ни при чем, что никаких высоких чувств нет и в помине. Есть только желание работать, добиваться славы. Хотя и то следует признать, что близость Музы и благосклонность власти столь же важны для творчества, как и вместительная, благоустроенная квартира в доме для писателей.
Помимо «Дней Турбиных» и «Мастера и Маргариты» высокими литературными достоинствами отличается и «Собачье сердце». Но можно ли считать значительным его философский смысл? Автор доказывает безнадежность попыток сделать из «быдла» цивилизованного человека. Поэтому вполне естественно возникшее через несколько лет желание покинуть «эту» страну, где «быдло» не в состоянии справедливо оценить его талант.
А вот интересно, что было бы, получи Булгаков возможность уехать из России, какие чувства у него могли возникнуть по отношению, скажем, к тем же парижанам? Думаю, что после нескольких недель вполне понятной эйфории и легкого головокружения, вызванного успехом у ценителей его таланта, у тамошних великосветских дам из эмигрантской среды, — вслед за тем неизбежно наступило бы разочарование. Душевные его устремления никого не интересовали, а тело в подобных обстоятельствах не долго носят на руках. Примером могут быть и Бунин, и Шаляпин... Не исключено, что через некоторое время Булгаков и парижан стал бы называть неким презрительным прозвищем, вроде Жак-простак.
Евгений Александрович Шиловский
Понятное дело, нам свойственно многое упрощать, сводя все к мере своего ограниченного разумения. Обычно люди судят людей по «очевидному» результату их трудов. Вот этот человек в их глазах — гений, а тот — сволочь. Все решительно ясно, потому что цель этих «умозаключений» — самоуспокоенность, желание не навредить самим себе. Тут главный принцип — будь попроще! Но стоит лишь копнуть поглубже, как все может оказаться не совсем так или же совсем иначе. Теория, созданная «гением», со временем будет признана ошибочной, а «сволочь», проповедовавшая чуждые вам идеалы, окажется реальным, а не выдуманным защитником ваших прав.
Не так все просто, как казалось, и с Булгаковым.
Булгаков многое не понял, но угадал. Вспомним хотя бы возглас Мастера после того, как Бездомный пересказал то, что Воланд сообщил ему об Иисусе Христе. Однако ни аналитиком, ни философом Михаил Булгаков не был. Даже его неприятие новой власти основано не на понимании сущности происходящей революции, а на эмоциях — грязь на улицах, толпы оборванцев. Эти строки написаны им сестре в декабре 1917 года, сразу после поездки в Москву:
«Настоящее таково, что я стараюсь жить, не замечая его... не видеть, не слышать».
Относительные неудачи его с образами Мольера, Мастера и отсутствие в пьесе о Пушкине самого Пушкина можно объяснить лишь тем, что Булгаков плохо понимал, что такое вдохновение. Это был великий труженик от литературы. Он мог написать либретто к опере за две с небольшим недели, а потом удивляться, почему ее не рекомендуют к постановке. В его «Мольере» немало проходных сцен, невыразительных диалогов, а он возмущен тем, что театру в течение четырех лет так и не удается сделать на основе пьесы выразительный спектакль. Трудно представить, чтобы такое же приключилось, скажем, с «Турбиными» или с пьесой Горького «На дне». Вы скажете — но ведь «Мольер» был публикой принят на ура! Увы, это всего лишь благодарность автору, логичное следствие небывалого успеха «Турбиных». Но можно ли шедевр написать без вдохновения? Думается, что заменой вдохновению нередко для Булгакова служила злость.
Как плохой знаток человеческих душ, Булгаков показал себя, взявшись за написание пьесы о молодом Сталине. Возможно ли было надеяться, что вождю понравится его юный «предтеча», еще не столь мудрый, не столь безупречный и не столь величественный? Это о юном Ленине можно было писать, да и то только после его смерти. И вот что интересно — это время, когда у Булгакова появилась мысль о создании «Батума». Елена Сергеевна записала в дневнике:
«Вчера, после многочисленных мучений, была первая генеральная «Мольера», черновая. Без начальства... Аплодировали после каждой картины. Шумный успех после конца...
М.А. окончательно решил писать пьесу о Сталине».
Вот так Булгаков решил отблагодарить за доброту, за снисхождение. Он словно бы пытался оправдаться, ответить делом на вопрос, все чаще слышимый им от знакомых:
«Почему М.А. не принял большевизма?»
Впрочем, даже в лести можно проявить талант — Булгаков прекрасно освоил опыт своего предшественника, Мольера.
Бывает так, что пианист не способен показать гениальность композитора, однако у пианиста временами может появляться чудесный дар импровизатора. Булгаков не в состоянии образно описать гениального человека, потому что гением считает только самого себя. Он лишь описывает страдания талантливого неудачника, то есть опять же самого себя, в каком бы образе он ни был представлен. Нечто похожее на садомазохизм, но только под другим названием.
Что самое главное для Булгакова? Свобода? Нет, иллюзия свободы, поскольку ничего другого человеку не дано. Булгаков не понимал, что «свободное общество», «общество свободных людей» — это миф. Отсюда все его несчастья. Гений не может быть свободен от забот окружающих его людей. Увы, но многие мечтают о свободе только для себя, не очень задумываясь, а хорошо ли при этом станет другим людям.
А вообще-то жаль. Жаль, когда писатель умирает, недописав...
По поводу ананасов, которые упоминала Дзидра Тубельская, кое-что выяснилось. Читаем в дневнике Елены Сергеевны запись, сделанную в мае 1934 года:
«Вечером позвонил Гриша, принес два ананаса».
Ах вот оно что!
Гриша — это актер Художественного театра Григорий Конский. Булгаковеды считают, что по совместительству он являлся и осведомителем НКВД. А это многое проясняет — закуску-то спецслужбы обеспечивали!
10 сентября того же года Булгаковы принимали американских дипломатов и актеров. Читаем отчет Елены Сергеевны об этой встрече:
«У нас вечером... икра, севрюга, телятина, сласти, вино, водка, цветы».
11 апреля 1935 года принимали секретаря американского посольства Боолена:
«Ужин — икра, лососина, домашний паштет, редиски, свежие огурцы, шампиньоны жареные, водка, белое вино».
Поскольку обошлось без мучительных последствий, можно предположить, что лососина была только «первой свежести».
А для сравнения приведем строки из отчета Елены Сергеевны о приеме в доме секретаря посольства США 2 мая этого же года. Помимо выпивки — «сосиски с бобами, макароны-спагетти и компот». Куда до нашего НКВД американскому Госдепу!
Вот и Мариэтта Чудакова считает, что пристрастие Елены Сергеевны и Михаила Афанасьевича к богатому столу явно не случайно:
«Она любила кормить гостей и любила описывать поданное на стол; внимание к хорошему столу легко увидеть и в сочинениях Булгакова — в «Собачьем сердце» и в «Мастере и Маргарите» это будет носить вызывающий идеологизированный характер».
Меню с идеологическим уклоном — это что-то новое. Впрочем, тут можно и согласиться, если американские «сосиски с бобами, макароны-спагетти и компот» рассматривать как свидетельство неких преимуществ государственной системы.
Скромное меню было и на встречах друзей Генриха Нейгауза после его концертов. Борис Пастернак по этому поводу сетовал:
«Устраиваются обильные возлияния с очень скромной закуской, которую по техническим условиям достать почти невозможно».
Здесь есть необходимость процитировать хорошо известное письмо Булгакова в правительство.
«Письмо Правительству СССР
Михаила Афанасьевича Булгакова
(Москва, Пироговская, 35-а, кв. 6)Я обращаюсь к Правительству СССР со следующим письмом...»
Далее следует длинный текст, из которого нас могут заинтересовать лишь несколько строчек:
«Ныне я уничтожен. Уничтожение это было встречено советской общественностью с полной радостью и названо «достижением»...»
И далее:
«Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ...»
И несколько выше:
«Р. Пикель, отмечая мое уничтожение («Изв»., 15/IX—1929 г.), высказал либеральную мысль: «Мы не хотим этим сказать, что имя Булгакова вычеркнуто из списка советских драматургов». И обнадежил зарезанного писателя словами, что «речь идет о его прошлых драматургических произведениях...».
Под всем этим стоит подпись и дата — 28 марта 1930 года. Итак, Булгакова «зарезали» еще в 1929 году. А осознал он это уже весной 1930-го. Поэтому вполне естественно предположить, что примерно тогда же трамваем был зарезан Берлиоз, по крайней мере, если речь вести о первых версиях романа. Жаль только, что усекновение головы несчастного не было отложено на осень. На наш взгляд, Берлиоз мог вполне и на мокрых осенних листьях поскользнуться, перебегая через трамвайные пути. Тогда бы это гнусное дело состоялось без участия послушной Аннушки, а так небось ее всю оставшуюся жизнь терзала совесть.
Что следует признать, так это то, что в истории формирования личности Булгакова и в самом деле много непонятного. Говоря о киевском периоде жизни будущего писателя, исследователи отмечают либеральную атмосферу в семье Булгаковых. Но это было уже после кончины главы этого семейства. Можно предположить, что атмосфера следования строгим религиозным канонам, навязанная своим домочадцам профессором Духовной академии Афанасием Булгаковым, вызывала скрытое неприятие у Михаила. Да и не только у него.
Из некролога на смерть Афанасия Ивановича:
«Почивший представлял типичную цельную натуру с законченным миросозерцанием... Основной чертой мировоззрения А.И. была его церковность... Почивший профессор был очень далек от того поверхностного либерализма, который с легкостью все критикует и отрицает...»
А вот мнение о жизни семьи:
«Домашний уклад семьи Булгаковых при жизни А.И. отличали набожность и добропорядочность. Соблюдались все установления Православной Церкви — посты, говение постом, обязательное посещение храма. По воскресным дням сам отец читал вслух всей семье Евангелие... После смерти А.И. обычай чтений Евангелия по воскресеньям был заменен вечеринками... В семье не было замечено обычая ходить на могилу, поминать его... Семья была богобоязненная. Атмосфера в доме после отца была иная... В доме воцарилась безалаберщина».
Булгаковеды недоумевают, почему о своем детстве и отрочестве Булгаков не писал буквально ничего. «Были ли у сына профессора богословия причины для такого умолчания?» Несомненно — были! Если уж он считал возможным описывать страдания морфиниста, подразумевая самого себя, то уж правда о детстве, прошедшем в атмосфере навязываемой богобоязненности, никого не должна была смутить. Разве что было в ней такое, о чем Михаилу Афанасьевичу очень не хотелось бы вспоминать. В любом случае сын не хотел возводить хулу на своего отца. «Квасной монархист... избегал евреев, но тут надо учитывать условия воспитания, семейную обстановку» — эти слова из воспоминаний одноклассника о многом говорят.
«Мне всю жизнь не везло с начальством! А между тем я мечтал быть примерным мальчиком, старался — выходило наоборот».
Признание Булгакова, сделанное им со слов Ермолинского, указывает на сложные отношения не столько с начальством, сколько с отцом, которого Михаил воспринимал именно как строгого начальника. Видимо, ему крепко доставалось! Отсюда и дух противоречия в нем — сначала по отношению к тому, что творилось в семье, а затем — по отношению к мнению любого начальства, которому он вроде бы хотел и угождать, и подчиняться, но по характеру своему никак не мог. Это качество его характера, основанное на духе противоречия, оказалось сильнее всех других. Немудрено, что вместе с набожностью Михаил Булгаков нередко отвергал и добропорядочность.
Леон Бакст. Портрет Андрея Белого, 1905 г.
Увы, теми методами, которые использовал его отец для воспитания детей, можно воспитать либо убогих недоумков, либо просто недалеких, бездарных людей, но гораздо чаще — людей, своим достоинством считающих способность к активному, быть может, даже талантливому лицемерию, причем везде и во всем. Припомним, что Дьявол в последнем романе Булгакова становится единственным защитником Добра.
Еще кое-что о характере Булгакова и об отношениях его с разными людьми. По отзывам современников, Михаил Афанасьевич нередко избегал продолжения знакомства с литераторами. Как вспоминала Елена Сергеевна, «он значительно легче и свободнее чувствовал себя в беседе с женщинами». А вот что писал сам Булгаков в своем дневнике о встречах с пречистенскими литераторами:
«Вечером у Никитиной читал свою повесть «Роковые яйца»... Там сидело человек тридцать, и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература».
Любопытные характеристики давал Михаил Афанасьевич ныне признанным писателям.
«Ах, какой он лгун, великий лгун... Возьмите его последнюю книжку. В ней на десять слов едва наберется два слова правды! И какой он актер!»
Это об Андрее Белом еще в ту пору, когда тот был жив. А вот что Булгаков написал на смерть Андрея Белого:
«Всю жизнь, прости Господи, писал дикую ломаную чепуху...»
Еще более острая характеристика досталась Мейерхольду:
«Этот человек беспринципен настолько, что чудится, что на нем нет штанов».
И уж совсем отвратительную характеристику дал Булгаков Юрию Олеше, «который находится в состоянии литературного маразма, напишет все, что угодно, лишь бы его считали советским писателем, поили-кормили и дали возможность еще лишний год скрывать свою творческую пустоту».
Судя по всему, Булгаков так и не смог простить Олеше его гениальной догадки, воплощенной в повести «Зависть». И сам Булгаков, и многие его коллеги буквально зеленели от зависти к тем, кто подобно Горькому и Толстому удостоился прижизненной славы, почестей и материального достатка. Отсюда и неодолимая злоба, которую невозможно было скрыть даже в замечательных образах литературных произведений. Ну что поделаешь, слаб человек. А кушать хочется...
Дом писателей в Лаврушинском переулке
А вот еще один, так и «не решенный» до сего времени вопрос: при чем здесь Патриаршие? Дело в том, что литературоведы высказывают самые различные предположения относительно того, почему, с какой стати Булгаков историю о Мастере и Маргарите начал с событий на Малой Бронной, у Патриаршего пруда. Кто-то считает, что место это ему очень понравилось — как будто в Москве мало красивых мест, где до сих пор пролегают маршруты городских трамваев? Другие полагают вполне закономерным, что история о Сатане начинается на бывшем Козьем болоте, тем более что рядом когда-то располагалось патриаршее подворье — ну где же еще должно было произойти столкновение Добра со Злом? Я тоже не остался в стороне, высказав выше предположение, что притягательность этого места для Булгакова была вызвана близостью к дому, где жила Елена Сергеевна в ту пору, когда только начинался их роман.
Но вот на что хотелось бы обратить внимание. Сравните:
Михаил Афанасьевич Булгаков (М.А.Б.) и Малая Бронная (М. Б. или даже Ма. Б.).
Разве мог «мистический», по его собственному признанию, писатель пройти мимо такого совпадения? Рискну предположить, что его привязанность к своей последней жене отчасти вызвана тем, что однажды, в очередной раз приехав с Пироговки на Малую Бронную для свидание с Шиловской, Булгаков вдруг осознал, что такое совпадение не может быть случайным, что все предопределено — и будущий роман, и женитьба на Елене Сергеевне. Не хватало только третьего М.Б. Так и возникла эта «святая троица» — Михаил Булгаков, Малая Бронная и Миша Берлиоз.
Дальнейшее известно — писатель все угадал, даже свою скорую смерть, увы! Однако не под колесами трамвая...
У булгаковедов нет единого мнения и относительно даты описанных Булгаковым событий на Патриарших прудах. Есть различные версии — от 1929 до 1936 года и далее. Вызвано это некоторыми несоответствиями «примет времени», упомянутых в романе, реальным событиям тех лет. Но вот читаем в двадцать первой главе романа фразу, которая довольно точно указывает на определенную дату:
«В конце его ее внимание привлекла роскошная громада восьмиэтажного, видимо, только что построенного дома. Маргарита пошла вниз и, приземлившись, увидела, что фасад дома выложен черным мрамором, что двери широкие, что за стеклом их виднеется фуражка с золотым галуном и пуговицы швейцара и что над дверьми золотом выведена надпись: «Дом Драмлита».
В предвоенной Москве известны были два дома писателей — в Нащокинском переулке, где поселился Булгаков после реконструкции здания в 1934 году, а также внушительного вида строение в Лаврушинском переулке.
Дом писателей в Лаврушинском был построен по проекту архитектора И.Н. Николаева и состоит из двух частей, расположенных углом, — в семь и девять этажей. Судя по всему, восьмой и девятый этажи были достроены позже, в 1948—1950 годах. Подъезд дома отделан черным мрамором, ну а количество этажей — семь, восемь или девять — принципиально это ничего не меняет. Тем более что в среднем получаем те самые восемь этажей, упомянутых Булгаковым в романе. Так что Дом Драмлита предельно узнаваем, и не имеет никакого значения, что волею автора он перенесен на Арбат. Это вполне простительно, поскольку Булгаков просто-напросто пожалел даму — до Лаврушинского Маргарите лететь пришлось бы слишком далеко. Однако тут важнее другое, а именно то, что дом «только что построен».
А построен он в 1937 году.
Далее читаем в двадцать восьмой главе:
«Балычок имею особенный... у архитекторского съезда оторвал...»
А Первый Всесоюзный съезд архитекторов, как известно, состоялся в том же 1937 году.
Итак, появление Воланда в Москве и последовавшие вслед за тем события сам Булгаков в последних редакциях романа датирует 1937 годом — годом, который в сознании россиян ассоциируется с пиком сталинских репрессий. И уже мало кого заботит, что описанный в романе Торгсин с балыком и осетриной закрылся в начале 1936 года. Это сущий, сугубо гастрономического свойства пустяк в сравнении с тем, что образ Воланда в значительной степени навеян личностью вождя народов И.В. Сталина.
Упомянутые выше два однозначных указания автора на время событий — единственные в романе. Все остальные «приметы времени» позволяют определить лишь нижний предел даты. Так, паспорт СССР и Союз писателей были учреждены в 1932 году, а троллейбус по Арбату стал ходить в 1934-м. Есть еще одно, весьма сомнительное указание — похоронная процессия с телом председателя МАССОЛИТа Берлиоза проходит мимо Кремлевской стены. Если допустить, что прототипом Берлиоза был Горький, тогда дело было в июне 1936 года. Но точная дата смерти Берлиоза или Горького не столь существенна для понимания событий, описанных в романе. Куда важнее дата начала массовых репрессий в СССР, когда решением ЦК были официально разрешены пытки арестованных.
Торгсин на Смоленской площади, 1933 г.
Прошло более сорока лет со времени первой публикации романа. За годы напряженного, изнурительного труда булгаковеды наворотили горы информации, во много раз превышающие по объему сам роман. Растолковали каждое событие, каждый жест в романе, расшифровали все тайные знаки, символы и имена, каждому персонажу подыскали реальный прототип, а то и по нескольку, с запасом. Словом, вроде бы ответили на самые главные вопросы, волнующие всех, — что, где, когда и в какой именно редакции романа.
Дело оставалось за немногим — установить, когда же произошли события на Патриарших прудах. Не исключено, что и на этот раз Леонид Паршин, как в случае с трамваем (см. одну из следующих глав), сказал бы: «Да какая разница? Роман-то, вот он! Биография Булгакова, вот она! Ну при чем тут...»
А по-моему, это очень даже при чем. Зная время действия, можно определить сверхзадачу, которую ставил перед собой Булгаков, скрытый смысл появления Воланда в Москве. Мариэтта Чудакова давно высказала мысль, что образ Воланда навеян личностью Генсека:
«Сталин в виде сатаны — это уже нечто».
Однако многие, в отличие от автора этих строк, с таким мнением категорически не согласны.
Итак, после того, как мы уже выяснили время событий, описанных в московских главах, поглядим, что по этому поводу накопали булгаковеды за сорок с лишним лет.
Вот типичное мнение, ставшее почти хрестоматийным с легкой руки известного толкователя всех и всяческих событий в романе Бориса Соколова:
«Хронология событий играет ключевую роль в идейном замысле и композиции. Однако в тексте романа прямо точное время действия нигде не названо. В окончательном тексте М. и М. нет точного указания, когда именно происходит встреча Воланда с литераторами на Патриарших прудах, но, оказывается, эту дату несложно вычислить. Если исходить из предположения, что московские сцены М. и М., как и ершалаимские, происходят на православной Страстной неделе».
Словно вторя известному толкователю, пишет учительница литературы:
«В романе нет ни одной конкретной даты событий, но ряд косвенных признаков позволяет определить время действия с точностью. Воланд и его свита появляются в Москве майским вечером в среду, накануне Пасхи...»
Далее приведу мнение любителя астрологии:
«На этом вопросе никто из исследователей практически не останавливается, принимая за аксиому чье-то весьма авторитетное утверждение о том, что в «московских» главах романа описана литературная и окололитературная среда конца двадцатых годов. В то же время Булгаков включил в текст романа несколько независимых друг от друга «ключей», позволяющих датировать события не только годом и месяцем, но даже конкретными числами...»
Кто-то делает упор на несовместимости:
«В романе совмещены несовместимые в действительности события: во-первых, Страстная пятница не может совпасть с полнолунием, во-вторых, первое после весеннего равноденствия полнолуние не может прийтись на май. Булгаков смещает время действия и не позволяет читателю его фиксировать. Совмещение принципиально разновременных событий — сознательный выбор мастера».
Кто-то ссылается на мнение Владимира Бортко:
«Литературоведы тщательно исследовали хронологию романа, и, исходя из датировки церковных праздников, с большой долей уверенности можно утверждать, что в книге речь идет о мае 1929 года. Видение режиссера (В. Бортко: «Идет 1935 год») вводит несколько характерных штрихов времени, которое зритель воспримет как эпоху страшного тридцать седьмого. Здесь ему приходится отступать от текста».
И Алексей Варламов имеет свое мнение:
«Основываясь на фактах, несложно показать, что действие его относится, вернее всего, к концу 1920-х годов...»
Итак, относительно времени событий на Патриарших прудах — полная разноголосица и соответствующие потемки. Хотя, как я указал выше, все предельно очевидно и просто — Булгаков дал два однозначных указания на 1937 год. А все эти астрологические выверты и попытки найти зашифрованную запись там, где никакого шифра нет, — это занятие для самодеятельных криптологов, отставных вагоновожатых и прочих горе-аналитиков.
В качестве примера приведу выдержки из труда еще одного булгаковеда. Вот размышления о месте интеллигента и художника в произведениях Булгакова:
«Мастер и Маргарита» — это своеобразный кодекс советской интеллигенции, увидевшей в героях и обстоятельствах романа себя и догадавшейся, что можно жить по-другому, свободно и, хотя бы внутренне, независимо, увидевшей в героях и обстоятельствах себя и наконец понявшей, как строить свое поведение в экстремальных ситуациях... Герой-интеллигент и герой-писатель были главными предметами внимания Булгакова как художника... Творчество чуждо бунта, поэтому в конце концов Воланд не находит Мастеру места на земле и посылает к нему Азазелло с отравленным вином. Слияния художника с интеллигентом у Булгакова не получается... Интеллигент по сравнению с художником много более цельная натура. Художник же непредсказуем и противоречив. И в высшей степени неразумен: он часто поступает вопреки обыденному здравому смыслу. Таким был сам Булгаков».
Вообще-то, выиграв по облигации сто тысяч тогдашних рублей, я бы тоже не отказался некоторое время пожить «по-другому, свободно и, хотя бы внутренне, независимо». Но вот что такого героического булгаковед нашел в образах Мастера и Мольера — это для меня загадка. Еще более странно утверждение, будто Мастеру дан «покой» с тем, чтобы он творил. Ну и для кого он будет там, в данном ему небытии, творить — для своей любимой Маргариты? А вот противопоставление разума обыденному здравому смыслу — это уж и вовсе перл! Почти столь же предсказуемый в устах булгаковеда, как и провозглашение им романа «Мастер и Маргарита» кодексом советской интеллигенции. Но что особенно умиляет — «творчество чуждо бунта».
А разве «Капричос» Гойи или пушкинское «Во глубине сибирских руд» — это не бунт? И что тогда бунтом у интеллигента называется? Видимо, для нынешних поборников свободы подпись под обращением — это высшее проявление бунтарства. Потому как для «творческого бунта» просто-напросто кишка тонка?
Не кажется ли вам странным, что в то самое время, когда многие из российских литераторов либо перебивались с хлеба на воду на поденной работе, либо пресмыкались перед властью, Булгаков вопреки очевидной логике делал литературу, которую кое-кто из его критиков называл антисоветской?
Вы скажете — всего-то навсего писал то, что требовала душа. Но вот же Осип Мандельштам наслушался того, что ему подсказывали душа и вдохновение, а вслед за тем тело его попало прямиком в тюрьму НКВД. Не мог же Булгаков, достаточно умный и практичный человек, не понимать, чем может все это закончиться.
Осип Мандельштам
Досужие домыслы по поводу того, что защитой Булгакову послужила его третья жена, которую он и выбрал-то потому, что догадывался о ее связях с органами, — это оставим жадным до самых фантастических идей исследователям. Я же, несмотря на предпринятую выше попытку жесткого, если не жестокого психоанализа личности Булгакова (признаюсь, не без элементов эпатажа), останусь при своем мнении — Булгаков сильный писатель, но слабый человек. Однако слабохарактерность, чрезмерная озабоченность материальным положением и своеобразное понимание нравственного долга перед женщиной — это еще не причина для того, чтобы обращаться за помощью в НКВД.
Конечно, следует учитывать, что стране, Сталину нужны были талантливые драматурги. До тех пор, пока не появились свои — даровитые, идеологически подкованные, — приходилось терпеть таких, каким был Михаил Булгаков. Однако это мало что объясняет, потому как, даже ощущая временами поддержку со стороны властей, Булгаков не мог не понимать, чем он рискует.
Единственное объяснение «смелости» Михаила Афанасьевича состоит в том, что он создавал себе литературный задел, а заодно и некий ореол если не мученика, то скрытого диссидента, с тем чтобы подготовить почву для эмиграции из Советского Союза. Вообще говоря, вполне логичное решение, тем более что мы-то с вами знаем — метод этот показал великолепные результаты уже в гораздо более поздние времена. Многие ныне здравствующие и уже почившие в бозе художники-эмигранты и эмигранты-литераторы начинали именно с явного или неявного сопротивления советской власти, а заканчивали тем, что обретали уютное гнездышко на Западе — даже несмотря на отсутствие таланта. Вот и Михаил Афанасьевич копил, копил материал, приобретая с помощью брата нужный авторитет в Европе и за океаном — известно же, что там ставились и «Турбины», и другие его пьесы, — писал слезные письма с просьбами «отпустить», но... Время, когда еще сохранялась возможность уехать, упущено было безвозвратно.
Возможно и так — власти, даже зная о существовании «закатного» романа, справедливо полагали, что Булгакова, со всем его подготовленным к отъезду литературным багажом, для пользы дела достаточно попридержать в России, поскольку все равно же честолюбивый автор не согласится на публикацию романа на Западе, пока сам-то он остается здесь.
Надо сказать, не один я пытался разгадать «внутреннюю сущность» Михаила Булгакова. Кому из литераторов не интересно, почему стал так интересен публике, так знаменит, так популярен их собрат — в отличие от них самих, страждущих и пишущих.
Вот и Эдуард Лимонов разродился:
«В «Мастере и Маргарите» обыватель с его бутылью подсолнечного масла, с его ЖЭКами... и обывательскими кальсонами. Эти кальсоны и масло преобладают и тянут вниз и Понтия Пилата, и Воланда, и Христа. С задачей создать шедевр — роман высокого штиля — Булгаков не справился, создал роман низкого, сродни «Золотому теленку»... «Собачье сердце» — достаточно гнусный антипролетарский памфлет. В известном смысле эта вещь может быть сравнима с антисемитскими памфлетами Селина... Результат общей деятельности Булгакова-литератора неутешительный: это большой кусок мяса искусства — «Белая гвардия» и несколько жирных и жилистых довесков к нему».
Ничего более примитивного о Булгакове прежде не читал. Даже Виктор Шкловский, с его «способный малый», «успех вовремя приведенной цитаты», и то выглядит более логичным. Эдичка — это тот самый позеленевший от зависти, так и не получивший «должного» признания литератор, который того только и заслуживает, чтобы его на старости лет самую малость пожалеть. Что поделать, ну не удостоился. Так зачем же охаивать то, подобное чему по силе воздействия на читателя написать так и не сумел? Впрочем, о Ван Гоге он удивительно точно написал, однако и тут не удержался и обозвал художника «чистым идиотом». Ну можно ли сравнивать князя Мышкина, который кроме неудачных попыток вразумления «ближнего своего» так и не сделал ничего, с автором тьмы-тьмущей гениальных живописных творений?!
Дмитрий Быков — вроде бы вполне довольный собою журналист, писатель и автор популярных сатирических стихов, но даже он к «переосмыслению» Булгакова отчасти приобщился. Пнуть признанного автора — это ли не праздник для души?
«Я не люблю эту книгу, хотя высоко ценю ее... Когда в одной книге сводятся Христос и коммунальные кальсоны... кальсоны компрометируют тему Христа, утаскивают ее в быт, в социальную сатиру, в анекдот... Есть, есть пошлость в этом превосходном, кто бы спорил, романе. Она, разумеется, не в черноватом булгаковском юморе и даже не в откровенно фарсовых сценах вроде раздевания в варьете. Тут все как раз отлично. Пошлость — в некоей генеральной интенции: в допущении самой мысли о том, что некто великий и могучий, творящий зло, доброжелательно следит за нами и намеревается сделать нам добро... Что интересно, в жизни Булгаков этот соблазн преодолел. А в литературе — нет. Есть в его романе хрестоматийная, но неполная фраза: «Никогда ничего не просите у тех, кто сильнее вас. Сами придут и все дадут».
«Я высоко ценю... в черноватом булгаковском юморе... все как раз отлично». Можно подумать, что Быков ценит булгаковский роман за эти самые кальсоны, а вот все остальное оказывается просто ни к чему. Видимо, это приятное занятие — представлять мастера как высокопрофессионального фельетониста, но не более. И еще — сколько уже написано про слабость Булгакова, про то, как он выпрашивал себе снисхождение у властей. А тут находится некий высокообразованный гуманитарий, который утверждает, будто «Булгаков этот соблазн преодолел». Ну-ну...
Диву даешься, как скрытая злоба или зависть лишают людей способности к мало-мальски объективному, аргументированному анализу, оставляя наедине с тем, что сделать в литературе они так и не сумели. И вообще, отчего это у некоторых авторов такое повышенное внимание к «булгаковским» кальсонам?
Выше я уже писал о том, что fagot с французского арго переводится как «каторжник», а потому в фигуре «темно-фиолетового рыцаря с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом» весьма отчетливо видны черты Феликса Дзержинского. После допроса в НКВД отношение к этому учреждению Булгаков выразил характерным для себя образом, превратив рыцаря в злобного шута и преданного пособника Сатаны.
А вот некая весьма эрудированная дама пошла иным путем в намерении подыскать единственно возможный прототип для этого персонажа «закатного» романа. Сначала неблагозвучное Фагот (возможно, ей больше нравится гитара?) переименовав в Фаготина (допустим, что был у нее в юности такой поклонник), она затем вновь переписала его по-французски и наконец-то получила требуемый результат, то есть «еретик» (увы, похоже, тот поклонник своей любимой подло изменил)! Ну а от еретика рукой подать до альбигойцев с их не вполне уместными насмешками, за что Фагот и пострадал. Это куда ж судьба Коровьева завела — с Малой Бронной прямиком в средневековую Европу? Что уж тут говорить, если находятся любители, доказывающие сходство Михаила Берлиоза с испанским архитектором Антони Гауди, трагически погибшим под трамваем.
Да, вот еще одно «открытие» — дама утверждает, что прототипом М.А. Берлиоза был французский композитор Берлиоз! Кто бы мог подумать! Похоже, не только Булгаков даже наяву грезил сытой, цивилизованной Европой. У некоторых «исследователей» тоже все, что ни возьми, к европам сводится. А неумытая Россия — это вроде бы так, даже вовсе ни при чем...
Кстати, как удалось выяснить, Берлиоз, тот, что композитор, от рождения Гектором был наречен. С чего бы это? Неужто еще тогда задуман был кем-то булгаковский роман? Вот ведь оказывается, что «гектор» в переводе с греческого означает «хранитель и держатель». Но что такое мог Берлиоз держать под мышкой или же в руках? Ах да! Ну конечно же собственную, отрезанную трамваем голову!
Но кроме шуток — почему вдруг Берлиоз? Да мало ли существует куда более впечатляющих фамилий. За что такая честь композитору и критику? Вряд ли причина только в том, что Берлиоз, как и Булгаков, учился на врача, а занялся в итоге сочинительством. Однако помимо того, что «Берлиоз» начинается с привычной и любимой буквы «Б», той же, что и фамилия Булгакова, есть в этом слове еще одно неоспоримое достоинство. А дело в том, что Гектор Берлиоз является создателем «Фантастической симфонии» — мне думается, что именно так воспринимал Булгаков свой роман.
Вообще-то бесполезно спорить с теми, кто уже оставил этот мир. Но вот что когда-то написал работник литчасти Художественного театра Виталий Виленкин о Булгакове:
«Бесстрашный — всегда и во всем. Ранимый, но сильный... Воплощенная совесть...»
Понятно, что на фоне всеобщей эйфории после публикации «Мастера и Маргариты» иначе говорить об авторе было невозможно. Так уж лучше бы молчал...
А вот интересно на фоне этой очаровательной иконы представить, каким был Юрий Карлович Олеша в те времена. О гениальной его повести «Зависть» мы на время забудем — ее как бы и не было. Итак, выпивоха, завсегдатай кафе «Националь». Как вспоминала те годы Надежда Мандельштам, «одни продавались, роняя слезу, как Олеша, другие облизывались, как Катаев». Но вот цитата из выступления Олеши на Всесоюзной конференции драматургов в 1932 году:
«В искусстве нет той площади, на которой можно взять Зимний дворец!»
Это сказал не просто смелый человек, но мастер — непревзойденный мастер метафоры, создатель неповторимых художественных образов.
Не кто иной, как именно Олеша, припечатал кличкой «литературный фельдфебель» генерального секретаря РАПП, идеолога пролетарской литературы, яростного гонителя «писателей-попутчиков» Леопольда Авербаха, причем в те годы, когда тот состоял в родстве со всесильным шефом ОГПУ Генрихом Ягодой.
«Вы думали, что «Зависть» начало? Это конец».
Так говорил Олеша Вениамину Каверину еще до Первого Всесоюзного съезда писателей. В отличие от Булгакова он понимал, что все напрасно, что изменить жизнь к лучшему уже нельзя. Странно, что он остался на свободе, а ведь оговора Олеши требовали на допросах от Мейерхольда, Кольцова, Бабеля...
А в это время «бесстрашный» Михаил Булгаков тайно писал свой «закатный» роман, тщательно маскируя ненавистных ему начальников от литературы и других «вершителей судеб» под выдуманными именами и, видимо, надеясь, что уж последующие поколения разберутся, что к чему. Ну, вот и разбираемся тут понемногу...
Что уж говорить о моих скромных попытках анализа личности Булгакова — признаюсь, не всегда в восторженных тонах, — если Иосиф Бродский вообще творчество Булгакова не принимал и на все вопросы о нем раздраженно отвечал:
«Не говорите мне про этого господина!»
В принципе тут все ясно — ну, скажем, назвал бы в «Собачьем сердце» Булгаков председателя домкома Сидоровым или Петровым, тогда еще туда-сюда, можно даже простить автору не вполне приличное, как утверждают, крымскотатарское происхождение. А тут ведь один из главных булгаковских злодеев — Швондер! И впрямь, сударь, как это прикажете понимать? Не сомневаюсь, что в узком кругу Иосиф отзывался о Михаиле более конкретно: «Сволочь!!!»
Кстати, тот же Бродский утверждал, что «нет ничего бездарней, чем рассматривать творчество как результат жизни, тех или иных обстоятельств».
Не смею спорить с нобелевским лауреатом. Но вот мнение некоего журналиста и кинодраматурга из Ашкелона:
«Первые послереволюционные годы были периодом расцвета так называемой южной школы советской литературы. Ее представляло немало евреев — Эренбург и Бабель, Ильф и Уткин, Светлов и Багрицкий. Наряду с земляками Катаевым, Олешей, Петровым они много издаются, получают щедрые гонорары, нежатся в лучах литературной славы. А Михаил Булгаков, русский писатель, вынужден пробавляться газетными фельетонами, инсценировками, сатирическими скетчами, а самое сокровенное «сочинять в стол». Осколок прежней России, он высоко ценил жизненные удобства и очень хотел удачно вписаться в рамки сталинской эпохи. Отсюда жажда мщения более удачливым. Отсюда жалостливые письма вождю, попытки умаслить его пьесой «Батум».
Ну, на счет мести более удачливым наш заморский критик слегка приврал. Мстил Булгаков, причем исключительно виртуально, только тем, кто ему как бы дорогу перебежал, не позволив удачно вписаться в те самые желаемые «рамки». А к более удачливым испытывал всего лишь зависть.
«Сочинение текста как своеобразный акт мести недругам — это любой пишущий человек способен понять. Да, Булгаков своим романом мстил. Советскому обществу, коллегам по перу, всему окружающему, такому несправедливому лично к нему миру. И мщение поручил не силам добра, а вселенскому злу, сатане. Уж Воланд знает, как надлежит разбираться с обидчиками, ибо везде и всегда, на протяжении веков и тысячелетий, с презрительной улыбкой наблюдал за людской мразью... Автор старался доказать, что и зло в конечном итоге способно нести в мир добро. В литературных кругах России поговаривают, что это была еще одна попытка услужить Сталину, оправдать суровость репрессивного режима».
И все же это в основном не месть. Многих Булгаков просто презирал, считая их недостойными даже того, чтобы стать свидетелями своего литературного успеха. И в самом деле, мог ли он уважать людей, предлагавших ему полакомиться осетриной второй свежести?
Есть обстоятельства, позволяющие предложить кандидатуру на роль ангела-хранителя Михаила Булгакова в 30-х годах прошлого столетия. Обратим внимание на эпизоды из биографии Евгения Шиловского, второго мужа Елены Сергеевны, того самого, от которого она ушла к Булгакову.
Летом 1919 года бывшего прапорщика царской армии Шиловского, тогда начальника отдела штаба Наркомата военных дел Украины, арестовала ВЧК по обвинению в сочувствии Белому движению. Однако 30 сентября 1919 года он был освобожден из-под ареста. В конце 1930-го, под самый Новый год, взяли преподавателей Академии Генштаба, очередную группу военных специалистов по делу «Весна», названному историком Я. Тинченко «Голгофой русского офицерства 1930—1931 гг.». В числе арестованных был и непосредственный начальник Шиловского в годы Гражданской войны, бывший царский генерал Д.Н. Надежный. Однако Шиловского, начальника штаба Московского военного округа, не тронули, хотя он и проходил по делу как один из фигурантов. В 37-м начали брать одного за другим — комбригов, комкоров, командармов... За одно лето в 5-м Доме Реввоенсовета в Большом Ржевском, где жил Шиловский, почти полностью сменились жильцы. Только Шиловского, бывшего дворянина, бывшего царского офицера, опять не взяли. Вряд ли в таком серьезном деле он мог рассчитывать на заступничество Алексея Толстого, дочь которого, Марианна Алексеевна, стала его женой только в 1935 году.
А ведь Булгакова, «антисоветского» писателя, тоже почему-то не арестовали. Впрочем, и он побывал на допросе в НКВД, но вряд ли кому-то в голову придет предположение, будто его сделали осведомителем. Толку-то! Во всяком случае, карьеры он благодаря этому не сделал.
В результате как-то сама собой возникает мысль о сотрудничестве Шиловского с ЧК, которое могло бы начаться летом или осенью 1919 года. Вполне возможно, что сотрудничества как такового не было, но уж очень все сходится одно к другому — и то, что неоднократно избегал ареста, несмотря на дружбу с Тухачевским и связи с многочисленными «заговорщиками», и то, что сделал стремительную карьеру. Вот почему версия о покровительстве Шиловского по отношению к Булгакову, естественно под влиянием бывшей супруги, к которой он сохранял добрые чувства (как-никак мать его детей!), представляется мне вполне достойной обсуждения.
Кстати сказать, я уже упоминал, что особняк близ угла Малой Бронной и Большой Садовой, в котором Шиловские квартировали в 1929 году, был местом жительства и комкора Эйдемана. Интересно, что Роберт Петрович известен также и как латышский литератор, издавший первый сборник стихов в 1912 году. Его литературная деятельность возобновляется в 1919 году, когда он издает поэму «Старец». Возможно, что под его влиянием Елена Сергеевна обратила свой взор на литературу, а вслед за тем и на Булгакова. Так вот, в 1937 году Эйдеман был арестован по делу «Антисоветской военной троцкистской организации» (М. Тухачевский, А. Корк, И. Якир, И. Уборевич, В. Путна, Р. Эйдеман, В. Примаков, Б. Фельдман) и вместе с другими военачальниками расстрелян. Шиловского же судьба снова пощадила. А может быть, все-таки не судьба, а покровители в ЧК—НКВД?
И между прочим, некоторые историки полагают, что заговор военачальников против Сталина все же был. Тогда должен был существовать и тот, кто сообщил в НКВД о заговорщиках.
Возможно, на судьбу Шиловского повлияло то, что Алексей Толстой именно с него, как утверждают, писал образ Вадима Рощина в «Хождении по мукам». А впрочем, вряд ли, поскольку в отличие от Шиловского, сразу вставшего на сторону красных, перспективы не превратиться в лагерную пыль у бывшего белогвардейского офицера Рощина были минимальные.
Более вероятно, что своему бывшему сослуживцу оказывал покровительство Ян Ольский (Куликовский), служивший под началом Шиловского начальником Особого отдела 16-й армии, а позже ставший одним из руководителей ОГПУ.
Есть и другая версия того, почему Шиловского не взяли в 1937 году (но не в 1930-м). Небезызвестный Виктор Суворов считает, что Шиловский был одним из разработчиков сталинского военно-стратегического плана «Гроза». Предполагался не просто упреждающий удар по Гитлеру. Стремительный захват румынских нефтяных месторождений в Плоешти 6 июля 1941 года должен был с ходу блокировать обеспечение гитлеровских армий топливом — а дальше бросок советских дивизий на Европу. Только немного странно — вряд ли уже в 37-м Шиловский начал разрабатывать этот план.
Еще более странно, что Елена Сергеевна продолжила роман с Булгаковым в самый разгар репрессий против военачальников. Возможно, знала она наверняка, что уж ее-то мужа, отца ее детей, никогда не тронут. Да и отказ Булгакова от встреч с Еленой Сергеевной (с 5 февраля 1931 года аж на двадцать месяцев!) трудно объяснить страхом только перед генералом. Разве что за спиной того маячила ЧК.
Не исключено, что выдвинутое выше предположение о связях Шиловского с ЧК—НКВД гроша ломаного не стоит. Но как-то не верится, что такой красивый, деятельный, занимавший ответственные должности в Красной армии человек, прототип известного литературного персонажа, оказался незапятнанным в то страшное, кровавое время, что не нашлось завистников и клеветников. Да и высокими нравственными качествами он не особо отличался — ведь увел же в 1920 году жену у своего адъютанта, с которым, как утверждается, дружил. Да, знаете ли, увести у своего друга жену — это поступок!
А что же Ян Ольский, мог ли он действительно «прикрывать» Шиловского? Начинал он с подпольной деятельности в родном городе Вильно, потом работал начальником Белорусской ЧК, а позже стал начальником секретного отдела ОГПУ. В 1931 году внутри ОГПУ возник конфликт, вызванный проведением спецоперации «Весна», задуманной украинскими чекистами и поддержанной Ягодой. В ходе этой операции были арестованы известные военные специалисты, прежде всего из числа так называемых «бывших». Против этих арестов, как совершенно необоснованных, выступил целый ряд чекистов, среди них и Ольский.
Однако имевший намерение довести дело до конца Ягода обратился за помощью к Сталину, и тот, как нетрудно догадаться, весьма недвусмысленно высказался против какого бы то ни было «либерализма» в этом деле. За свой протест Ольский поплатился должностью. Его, опытного чекиста, награжденного именным оружием «за беспощадную борьбу с контрреволюцией», отправили командовать московскими столовыми и ресторанами — начальником Моснарпита.
Таким образом, Ян Ольский утратил возможность влиять на дела НКВД уже в 1931 году, еще до завершения операции «Весна», и уж никак не мог уберечь Шиловского от репрессий в 1937 году, поскольку в мае того же года Ольского арестовали. Позже он, как и многие другие чекисты, был расстрелян.
Случайно наткнулся на перебранку двух деятелей, связанную с именем Михаила Булгакова. Понимаю, что реакция моя изрядно запоздала. Тем не менее вот что пишет некто Василий Дворцов:
«Как Булгаков успел перебежать с тонувшего корабля на борт к победившим сталинцам? Есть грязная сплетня Иоффе о покровительствующих любовницах, но оставим ее на совести Иоффе».
Дворцову отвечает возмущенный таким наветом Соломон Иоффе:
«Мне кажется, что г-н Дворцов должен прежде всего вылить на свою голову ту грязь, которую он пытается лить на мою. Со своей стороны назову хотя бы имя Мариэтты (Омаровны) Чудаковой, которая неоднократно и с большим уважением использовала именно тот вклад в булгаковедение, который вызывает столь неэстетичную реакцию г-на Дворцова».
Признаюсь, в чем претензия Соломона Иоффе к Василию Дворцову, я так и не уразумел. Если Иоффе обвиняет Дворцова в клевете, то для опровержения ему достаточно было бы привести отрывок из своего текста. Если же все сводится к имени Мариэтты Чудаковой, то здесь точная цитата совершенно обязательна. Иначе можно предположить, что Иоффе ярлык сплетника пытается сорвать с себя и прилепить его Мариэтте Омаровне. Пожалуй, все это напоминает донос.
Поскольку рукопись Соломона Иоффе «Тайнопись Булгакова» я не имел возможности изучить, привожу здесь для примера отрывки из его трудов по расшифровке персонажей «Собачьего сердца». Читаем:
«Кухарка Дарья Петровна Иванова... — это не кто иной, как Дзержинский, машинистка Зинаида Бунина — это Зиновьев-Апфельбаум... чучело совы со стеклянными глазами изображает Крупскую».
Ну а в том, что под личиной профессора Преображенского спрятался В.И. Ленин, — в этом даже сомневаться не смей! Вот так!
«Основная задача сейчас — дать каждому тайному произведению Булгакова первичную расшифровку». Этот призыв Соломона Иоффе прозвучал со страниц американского журнала The New review еще в 1987 году. С тех пор стараниями «булгакоедов» дело весьма значительно продвинулось. То ли еще будет!
А обратил я внимание на этот «спор», поскольку есть мнение, которое отстаивает и Василий Дворцов, будто Булгаков был масоном. Отсюда, мол, и возник мистический сюжет «Мастера и Маргариты».
Легальной формой встреч московских масонов в 20-х годах являлись «Никитинские субботники», проходившие на квартире жены видного масона Никитина. На этих посиделках бывали член ложи Великого Востока Франции А. Луначарский, глава розенкрейцеров Б. Зубакин, другие масоны. Бывал там и Булгаков, читал отрывки из «Белой гвардии» и других своих произведений. Однако в этой среде газетный беллетрист-провинциал не был почитаем. Булгаков надеялся на помощь видных масонов в публикации своих рукописей, но не сбылось. В итоге завсегдатаи «субботников» заслужили от него весьма едкую характеристику:
«Затхлая, советская, рабская рвань, с густой примесью евреев... агентура ГПУ».
Вот с чем готов отчасти согласиться, так это со следующим утверждением Василия Дворцова:
«Неспособность Булгакова к внутренней созерцательности наиболее откровенно обнажается фанерной беспомощностью его лирических сцен — когда того требовал сюжет, автор просто заявлял: «она полюбила», «он полюбил». И все. Ибо сам Булгаков никогда не познал — что творит любовь в душе человека! Вообще-то способность к лирике есть самое первое свидетельство мистичности натуры художника, свидетельство активности жизни его души...»
Что сотворила любовь в душе Михаила Булгакова — это оставим для последней главы. Здесь же ограничимся обсуждением «закатного» романа. Вот что Дворцов пишет о его достоинствах:
«Роман «Мастер и Маргарита», при всей стилистической неоднородности его фрагментов, отсутствии психологизма портретов героев, вторичности «фантастических картин», все же обладает действительным магическим воздействием на определенную категорию читателей...»
Так чем же так притягивает к себе роман? Попробуем аргументы разложить по полочкам.
В первой же главе таится ЗАГАДКА, связанная с появлением странного «иностранца» и упоминанием Христа, — читатель заинтригован.
Во второй главе описывается нечто, для большинства читателей ПРЕЖДЕ НЕИЗВЕСТНОЕ — события в древней Иудее.
В третьей главе — неожиданная СМЕРТЬ.
Далее — ЛЮБОВЬ, та самая, что выскочила из-под земли, словно убийца в переулке.
МЕСТЬ обидчикам — кто из читателей не мечтал об этом, а вот Маргарите повезло.
ПОЛЕТЫ, причем не во сне, а наяву, — тоже предмет желаний чуть ли не каждого, по крайней мере в детстве.
И наконец, вмешательство в события СИЛЬНОГО и СПРАВЕДЛИВОГО, который за все страдания вознаградит (хотя и довольно странным образом).
Вот семь основополагающих принципов. Добавьте к ним литературные способности — и успех у публики вам обеспечен.
И, завершая главу, начавшуюся поисками дома Маргариты, сообщу последнее доказательство, некий аналог того, что требовал от Петра Александровича профессор Филипп Филиппович Преображенский:
«Тщательная бумажка. Фактическая. Настоящая! Броня».
Судя по всему, Булгаков предвидел сомнения литературоведов относительно местоположения дома Маргариты и маршрута ее полета над Москвой. А потому в конце 1933 года, работая над очередной редакцией романа, дал точный ориентир:
«Вынырнув из переулка, Маргарита пересекла Сивцев Вражек и устремилась в другой переулок».
Так что предположение о том, что Маргарита летела через Малый Власьевский, приобретает силу истины. С чем и позвольте вас поздравить. Впрочем, не спешите радоваться, не прочитав последней главы.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |