1 января.
Новый год встречали дома. Пришел Женичка. Зажгли елку. Были подарки, сюрпризы, большие воздушные шары, игра с масками.
Ребята и М.А. с треском били чашки с надписью «1936-й год», — специально для этого приобретенные и надписанные.
Ребята от этих удовольствий дико утомились, а мы еще больше. Звонили Леонтьевы, Арендты, Мелик, — а потом, в два часа, пришел Ермолинский — поздравить.
Дай Бог, чтобы 1937-й год был счастливей прошедшего!
7 февраля.
Итак, что же вспомнить?
Болезнь Сергея, счастливо закончившаяся, беготня после долгого сиденья дома, нездоровье...
По желанию Комитета, М.А. дописал еще две картины для «Минина», послал Асафьеву и сдал в театр. Теперь от Асафьева зависит возможность начать работу над оперой. Дмитриев сказал, что новые картины Асафьеву понравились.
Но самое важное, это — роман. М.А. начал писать роман из театральной жизни. Еще в 1929 году, когда я была летом в Ессентуках, М.А. написал мне, что меня ждет подарок... Я приехала, и он мне показал тетрадку — начало романа в письмах, и сказал, что это и есть подарок, он будет писать этот театральный роман.
Так вот теперь эта тетрадка извлечена, и М.А. пишет с увлечением эту вещь. Слушали уже отрывки: Ермолинский, Оля, Калужский, Вильямсы, Шебалин, Гриша Конский...
Итак, третьего февраля. Ермолинский сказал, что ему очень нужны деньги — мы должны ему давно 2000 руб. Я поехала в дирекцию к Якову Л. с заявлением М.А., и к концу дня уже Яков Л. позвонил, что можно получить аванс под «Черное море».
Четвертого вечером, поздно — уже в час ночи пришел Дмитриев и рассказал, что ему в МХАТе предложили сделать для «Турбиных» новые декорации, так как их везут в Париж на выставку.
Вчера, то есть шестого, я звонила к Феде, надо было купить билеты для одних знакомых. Федя очень обрадовался, сказал, что очень хочет увидеться. Условились, что он придет 11-го. «Jours des Tourbins» везут в Париж! — сообщил он.
* * *
Сейчас наступили те самые дни «Пушкинского юбилея», как я ждала их когда-то. А теперь «Пушкин» зарезан, и мы — у разбитого корыта.
9 февраля.
Сегодня получили письмо от Коли из Парижа. В театре «Vieux Colombier» ставят «Зойкину квартиру». Генеральная назначена на восьмое февраля.
И тут же Коля сообщает, что этот негодяй Каганский, уже ограбивший М.А. по «Дням Турбиных», моментально выплыл с воплями, что он — единственный представитель Фишера в Европе и, следовательно, имеет права на гонорар и т. д.
Пришлось перерыть весь архив, искать материалы, посылать их в Париж. Но что из всего этого получится — неизвестно.
12 февраля.
Вчера был Федя. М.А. прочитал ему отрывок из нового романа, в том числе контору Фили. Федя очень польщен.
Разговор о поездке.
— Я вам обязательно напишу, как прошел спектакль.
Больное место М.А.: «Я узник... меня никогда не выпустят отсюда... Я никогда не увижу света».
* * *
Опять вчера рылись в архиве, опять посылали документы в Париж.
У М.А. отвратительное состояние:
— Дома не играют, а за границей грабят.
16 февраля.
Мутных предложил М.А. ставить «Минина». Разговор — а кто художник? М.А. предлагает Дмитриева. Дирекция попросила М.А., чтобы он дал Дмитриеву телеграмму об эскизах.
17 февраля.
Две телеграммы М.А.:
одна — Асафьеву,
другая — Дмитриеву, чтобы дал эскизы.
Через несколько часов телефон из Ленинграда — Дмитриев. Взволнован и раздражен тем, что дирекция сама не предлагает ему приступить к работе. А дирекция колеблется между ним и Федоровским.
* * *
Вечером пошли в новооткрытое место — Дом актера, где просидели очень мило, хотя без музыки, — с Дорохиным, Раевским и Ардовым — с женами их.
18 февраля.
Днем в филиале в ложе дирекции разговор с Мутныхом и Леонтьевым — как быть с Дмитриевым? М.А. говорит:
— Или вы давайте ему телеграмму о том, чтобы он делал эскизы, или придется аннулировать мою телеграмму.
А они говорят, что телеграмма М.А. послана правильно, и они считают, что Дмитриев должен сделать эскизы до договора и показать театру.
Вечером Вильямсы и Любовь Орлова. Поздно ночью, когда кончали ужинать, позвонил Гр. Александров и сообщил, что Орджоникидзе умер от разрыва сердца. Это всех потрясло.
* * *
Еще позднее — телефонный звонок из Ленинграда — Дмитриев. Обижен тем, что дирекция так с ним поступает, не желает делать эскизы.
19 февраля.
Днем с Сергеем и М.А. пошли в город, думали попасть в Колонный зал, но это оказалось неисполнимым, очень долго пришлось бы идти в колонне, которая поднималась вверх по Тверской, уходила куда-то очень далеко и возвращалась назад по Дмитровке.
* * *
Вечером пришла А.П. с мужем-парикмахером, и мы с М.А. привели себя в порядок — стрижка, прическа, маникюр, педикюр.
20 февраля.
Проводила М.А. в Большой. Вышли из метро на площадь Дзержинского, потому что на Театральную не выпускали.
М.А. был на репетиции «Руслана», потом его позвали на совещание о том, как организовать приветствие Блюменталь-Тамариной к ее 50-летнему юбилею. А потом он с группой из Большого театра вне очереди был в Колонном зале. Рассказывал, что народ идет густой плотной колонной (группу их из Большого театра присоединили к этой льющейся колонне внизу у Дмитровки). Говорит, что мало что рассмотрел, потому что колонна проходит быстро. Кенкеты в крепе, в зале колоссальное количество цветов, ярчайший свет, симфонический оркестр на возвышении. Смутно видел лицо покойного.
* * *
Вечером телеграмма от Асафьева. Написал вторую картину, пишет шестую.
* * *
Вечером дома одни. Должны были быть Раевский, Дорохин, Ардов с женами, М.А. обещал им почитать из «Записок покойника» (название «Театрального романа»), но, конечно, вечер отменился.
У М.А. дурное настроение духа.
22 февраля.
Один из бухгалтеров Большого театра сочинил пьесу, плохую, конечно. Днем М.А. пришлось с ним разговаривать, то есть бухгалтер просил дать отзыв.
Из театра провожал М.А. домой случайно встретившийся ему на улице Тимофей Волошин, пригласил М.А. к себе и тоже прочитал ему отрывок из своей пьесы.
А вечером — Смирнов, присланный дирекцией Большого театра для консультации по поводу его либретто.
Убийственная работа — думать за других!
* * *
Звонок Горюнова. Сообщил ужасное известие о Русланове — он смертельно болен: не то саркома, не то рак. Мы об этом услышали впервые, а он болен третий месяц.
Горюнов — с предложением: не может ли М.А. написать пьесу к двадцатилетию театра... или не к двадцатилетию, просто так... «да вот бы поговорить!»
М.А. сказал, что после случая с «Мольером» и с «Пушкиным» для драматического театра больше писать не будет.
Горюнов очень возражал, настаивал. Попутно Горюнов сказал, что пьеса Глобы «Пушкин», репетиции которой он видел, кажется, в Ярославле, представляет собой жуткую дрянь.
* * *
Ночью с Калужскими пошли в Дом актера поужинать. Там Яншин объяснялся по поводу статьи о «Мольере», говорил, что его слова исказили, что он говорил совсем другое.
24 февраля.
Вчера Раевский с женой, Дорохин с Зосей Пилявской, Ардов с Ольшевской и мой Женичка собрались послушать отрывки из «Записок покойника». М.А. пришлось запоздать — возил Сергея к Арендту (сказал ему, войдя: «С этим мальчиком не соскучишься, вот, повредил руку на катке»).
Чтение сопровождалось оглушительным смехом. Очень весело ужинали.
* * *
Вчера же телеграмма от Асафьева, кончил Костромскую картину. Обрадовались.
25 февраля.
Была с Сергеем в Ржевском, Евгений Александрович показывал свою новую форму.
Оля жадно расспрашивала — какое впечатление произвело чтение — ей страшно нравится этот роман.
* * *
У М.А. был Смирнов, очень доволен — М.А. сразу привел ему в порядок его конспект либретто.
* * *
Вечером звонок Надежды Афанасьевны. Просьба — прочесть роман какого-то знакомого. Ну, как не понимать, что нельзя этим еще загружать!
1 марта.
М.А. был у Русланова. Тот безнадежен. Как жаль! «Говорить было очень трудно, все время надо напрягаться, чтобы не дать ему понять, что с ним».
Русланов напомнил М.А., что он обещал увеличить надпись на «Пушкине». М.А. это сделал.
5 марта.
Звонок Городинского из ЦК. Спрашивал М.А., в каком состоянии «Минин» и принято ли при дополнительных картинах во внимание то, что Комитетом было сказано при прослушивании.
М.А. ответил — конечно, принято.
15 марта.
Открытка от самодеятельности Автозавода им. Сталина, просят писать монтаж к двадцатилетию Октябрьской революции.
18 марта.
После бешеной работы М.А. закончил «Черное море».
19 марта.
Вечером вчера Потоцкий — слушал «Черное море». М.А. сдал в Большой экземпляр либретто.
20 марта.
Вчера были у Меликов. Танцевали. Было весело.
* * *
Сегодня днем — в Свердловском военкомате на Кузнецком. М.А. вызвали на переучет.
25-го посылают на комиссию. Придется ехать в Петровско-Разумовское.
* * *
Вечером Дмитриев. Длинные разговоры о «Минине» — дополнительные картины до сих пор не присланы. Асафьев шлет нервные письма — по поводу того, что опера назначается на филиал, что ее не начинают репетировать до получения дополнительных картин.
21 марта.
Днем звонок Мутныха. Хочет говорить о «Минине».
Проводила М.А. в дирекцию, сама поехала к Амировой — там мне показали номер газеты «Beaux arts», в котором рецензия о «L'Appartement de Zoika».
— Вы знали, что она идет?.. Стало быть, у вас там будут большие деньги?.. Вот бы Михаилу Афанасьевичу поехать, ведь это единственный случай поехать... с «Турбиными», с МХАТом... Почему единственный?
* * *
М.А. сказал, что слышал, будто Замятин умер в Париже. Из Парижа ни от Коли, ни из «Société» никаких известий о «Зойкиной квартире» — уже около двух месяцев. Неужели письма пропадают?
Из Берлина письмо от Фишера. Пишет, что на счету у М.А. — 341 марка.
* * *
Вечером проводила М.А. ненадолго на «Фауста», откуда он зашел за мной в контору МХАТа. Потом укорял меня, зачем я не вышла к нему навстречу, ему неприятно бывать во МХАТе.
* * *
Дмитриев забежал перед поездом в Ленинград. Ну, конечно, разговоры о «Минине». Дирекция, видимо, не хочет, чтобы делал Дмитриев. А Дмитриев говорит: — Я не намерен кланяться перед дирекцией!
Ясно, что придется искать другого художника, наладить их отношения уже трудно.
В полночь М.А. позвонил к Вильямсу. Тот принципиально соглашается делать «Минина».
22 марта.
Сегодня — ценным пакетом — извещение о вызове в суд: Харьковский театр русской драмы подал заявление о взыскании денег по «Пушкину» на том основании, что пьеса не значится в списке разрешенных пьес.
Когда пришел конверт, М.А. повертел его в руках и сказал: — Не открывай его, не стоит. Кроме неприятностей, ничего в нем нет. Отложи его на неделю.
День убит на писание жалобы Керженцеву, на поездку в Комитет для сдачи этой жалобы.
* * *
Вечером Мелик с Минной, Ермолинские. Надевали маски Сережкины, хохотали, веселились, ужинали.
Две картины «Минина» от Асафьева приехали, Мелик принес их и играл. «Кострома» очень хороша.
23 марта.
Отнесла днем в Военный комиссариат характеристику (очень лестную), которую дал Большой театр М.А. В Комиссариате мне сказали, чтобы М.А. сам отвез ее на комиссию 25-го.
* * *
Вечером мы с Сергеем проводили М.А. на «Кармен».
* * *
Звонил днем Вересаев. Конечно, старик огорчен этим судом. Но когда М.А. предложил ему, что он один пойдет в суд, Вересаев сказал, что он тоже пойдет.
Разговоры по телефону с Калужскими. У М.А. создалось впечатление, что они хотели бы переехать на время к нам, — Марианна явно их выживает. «Но, — сказал М.А., — этого нельзя делать, как же работать? Это будет означать, что мы с тобой должны повеситься!»
24 марта.
Утром — письма, днем — возня по дому, больна Прасковья Михайловна. А завтра — трудный, неприятный день, М.А. надо ехать на переучет. Потерянный день!
25 марта.
Целый день ушел на освидетельствование М.А. в комиссии! Мы поехали в такси, заехали бог знает куда, потом поехали на Ленинградское шоссе, нашли — фабрика «Москвошвей», клуб — в дебрях за Воздушной академией. М.А. прошел переучет, выдали об этом пометку. Но какое он назначение получит — неизвестно. Медицинский диплом тяготит М.А.
Восемнадцать лет он уже не имеет никакого отношения к медицине.
26 марта.
Работать нет никакой возможности из-за этого суда.
Ездили во Всероскомдрам советоваться с юристом Городецким. Он не столько хочет найти поводы для защиты, сколько приводит резоны для того, чтобы сказать: — Трудное, трудное дело...
Вообще этот Всероскомдрам!
27 марта.
Вечером были Вильямсы. Опять играли с масками — новое увлечение М.А.
28 марта.
М.А. был у Захавы. Выяснились замечательные вещи: оказалось, что разрешение официальное «Пушкина» было и что давал его Литовский. А в список разрешенных пьес «Пушкина» не поместили!
М.А. пытался увидеть экземпляр с разрешением. — Невозможно, заведующая архивом выходная.
Оттуда поехали к Городецкому во Всероскомдрам. Полная перемена декораций. Городецкий: — Надо защищаться! — И даже привел какие-то статьи, говорящие в пользу М.А.
А вечером мы с Женечкой (моим) на «Чио-Чио-Сан».
У нас были Попов и Лямины. М.А. читал им куски из «Записок покойника».
Поздно ночью М.А.:
— Мы совершенно одиноки. Положение наше страшно.
29 марта.
Захава сконфуженно бормотал мне по телефону, что экземпляра с разрешением не нашли!! Но свидетелем быть не отказывается, — что разрешение было.
М.А. — на генеральной закрытой «Руслана».
Вечером — разбор архива М.А.
30 марта.
М.А. разбирает архив.
Вечером пришли Оля с Калужским. Говорили о их бедствиях из-за квартирного вопроса.
Жиденькие рассказы о МХАТе — пустяки, мелочи.
— Аркадьев уезжает на днях в Париж. По-видимому, МХАТ едет.
* * *
Рассказывали, что Мейерхольд на собрании актива работников искусств каялся в своих грехах. Причем это было так неожиданно, так позорно и в такой форме, что сначала подумали, что он издевается.
* * *
Падает снег и тут же тает. Грязь.
31 марта.
Днем приезжаем в Репертком. Конечно, секретарша сразу же — «занят Литовский». Тем не менее, он принял быстро.
— Да, разрешение он давал. Велел искать пьесу. Пока сидели у него, — светский разговор — об опере и прочее.
Пьесы все нет и нет. Сотрудник, кажется, по фамилии Мерингоф, все ходил куда-то, возвращался и спрашивал: — Вы наверно знаете, что пьеса называется «Александр Пушкин»?
Обещали завтра дать справку.
А утром звонил заместитель Боярского Гольдман. Видимо, жалоба М.А. Керженцеву возымела действие. Гольдман говорил, что этот иск — безобразие.
1 апреля.
Возмутительный день. В Реперткоме — ни Литовского, ни его заместителя. Пьесы найти не могут. Справки — нет.
— Если пьесы нет под буквой А — ищите ее под П.
Нашлась. Стали искать справку. Я стала рядом с секретаршей и увидела, что она перелистывает страницу со справкой. Но тогда она сказала, что справки дать не может. Дело в том, что там было сказано, вернее, написано рукой Литовского — разрешение Вахтанговскому театру приступить к работе над «Пушкиным» и включить пьесу в репертуар. Секретарша позвонила Литовскому (он был в Комитете). Тот сказал — сегодня справки не давать, он даст завтра.
М.А. угрожал жаловаться. Тут же позвонил Ангарову, но того не было на месте.
Ушли около четырех.
* * *
А днем до этого пришло приглашение на бал-маскарад в американском посольстве, устраивает дочь посла.
До чего же это не вяжется с нашим настроением!
Вечером М.А. позвонил жене Кеннена, а потом я с ней говорила. Она страшно уговаривала придти: — Какой-нибудь оригинальный костюм!
— А мужчины будут во фраках?
Она отвечает (с сильным акцентом):
— Нет, я думаю, можно смокинг тоже. Но костюм лучше! Маски даются там.
А где, какой смокинг? Где туфли лакированные? Рубахи, воротнички?..
М.А. сам себя и меня развлекал.
— А в камилавке можно?
— ...в камилавке? Да... можно.
«Пойми, что это все равно, что Мелик бы спросил у тебя: а мне в носках придти?!»
2 апреля.
Утром справка была готова. Написано, что пьеса была разрешена к постановке Вахтанговскому театру, но что Комитет приостановил работу над ней.
* * *
Потом — суд. Председатель — женщина, производит очень серьезное впечатление. Первым говорил М.А., показал справку Реперткома, вырезки газетные, из которых видно, что пьесу готовились ставить. Сказал:
— Нам с В.В. Вересаевым не по возрасту вводить в заблуждение театры.
Вторым говорил Городецкий. Дело выиграли.
Большое моральное удовлетворение, что эти негодяи из Харькова хоть тут не смогли сыграть на положении М.А.
* * *
Вечером пришел мой Женичка. Рассказывал, что в Ржевском происходят неприятности из-за Олиной комнаты, которую Марианна хочет использовать для себя.
3 апреля.
На Художественный театр М.А. прислано анонимное письмо. Человек пишет, что не знаком с М.А., что является читателем «L'Humanité» и прилагает вырезку.
Там — рецензия о «Зойкиной квартире» и вырезанный из той же газеты снимок одной из сцен.
В рецензии и даже под снимком подчеркивается, что пьеса написана давно и что теперь таких людей и таких событий нет в СССР.
4 апреля.
В газетах сообщение об отрешении от должности Ягоды и о предании его следствию за совершенные им преступления уголовного характера.
Отрадно думать, что есть Немезида и для таких людей. (Вспомнила при этом слове разговор как-то М.А. с Сергеем-Малым — скоро после нашего соединения с М.А.
М.А. — Понимаешь ли ты, Сергей, что ты Немезида.
Сергей (оскорбленно). Мы еще посмотрим, кто тут Мезида, а кто Немезида.)
* * *
Киршона забаллотировали на общемосковском собрании писателей при выборах президиума.
И хотя ясно, что это в связи с падением Ягоды, все же приятно, что есть Немезида и т. д.
6 апреля.
Вечером с Анусей была в Еврейском театре на «Короле Лире». Не досидели до конца. Пьеса измельчена, перенесена в другой план. Михоэлс патологичен. Великолепен Зускин — шут. Потом — к нам. Пришел и Петя Вильямс.
7 апреля.
Звонок из ЦК. Ангаров просит М.А. приехать. Поехал. Разговор был, по словам М.А., тяжкий по полной безрезультатности. М.А. рассказывал о том, что проделали с «Пушкиным», а Ангаров отвечал в таком плане, что он хочет указать М.А. правильную стезю.
Говоря о «Минине», сказал: — Почему вы не любите русский народ? — и добавил, что поляки очень красивые в либретто.
Самого главного не было сказано в разговоре — что М.А. смотрит на свое положение безнадежно, что его задавили, что его хотят заставить писать так, как он не будет писать.
Обо всем этом, вероятно, придется писать в ЦК. Что-то надо предпринять, выхода нет.
10 апреля.
В «Вечерней Москве» сообщение о том, что МХАТ заключил договор с Парижем. Везут: «Любовь Яровую», «Анну Каренину», «Бориса Годунова» (?) и «Горячее сердце».
О «Турбиных» — ни слова.
М.А. — никогда не увижу Европы.
11 апреля.
М.А. кто-то рассказывал, будто бы Вишневский сказал в своем выступлении, что «мы зря потеряли такого драматурга, как Булгаков». Вишневский?
И что Киршон тоже будто бы сказал (видимо, на том же собрании), что «время показало, что "Турбины" — хорошая пьеса». Свежо предание...
Ведь это одни из главных зачинщиков травли М.А.
* * *
Ужинали в Доме актера с Вильямсами. Подсаживался Дзержинский. Мало культурен.
Говорили, к примеру, об «Аиде». Дзержинский сказал, что никогда в жизни не слышал этой оперы и не пойдет — «убежден, что дрянь».
12 апреля.
Днем у М.А. начинающий писатель — узнавал мнение по поводу рассказа его о Марлинском.
Фамилия Дмитриев. Произвел на М.А. приятное впечатление. Но, вообще, эти консультации вызывают у М.А. головную боль. Утром было письмо из Комитета. Пишут в Харьков по поводу безобразного иска. Начало хорошее, а конец удивительный: предлагают Харьковскому театру изменить характер иска.
13 апреля.
Генеральная «Руслана». Мы с Сергеем в первой ложе, рядом с директорской. Спектакль утомительный. Оформление Ходасевич вульгарно.
Музыка похоронена.
В публике, как всегда на генеральных, много знакомых. Подходил Качалов, как всегда обаятельный. После спектакля Оля и Калужский пошли к нам обедать. Лейтмотив разговоров:
— «Анна Каренина» — событие в Театре!
Когда они уже ушли, звонил Немирович, разыскивал Олю, хотел узнать о «Руслане».
14 апреля.
Тяжелое известие — умер Ильф. У него был сильнейший туберкулез.
15 апреля.
Позвонили из Союза писателей, позвали М.А. — в караул почетный ко гробу.
* * *
Оттуда пошли в Камерный — генеральная — «Дети солнца». Просидели один акт и ушли — немыслимо. М.А. говорил, что у него «все тело чешется от скуки».
Ужасны горьковские пьесы. Хотя романы еще хуже.
* * *
Паша Марков просится слушать театральный роман.
19 апреля.
Это уже просто невезение. После «Детей солнца» — попала сегодня тоже на удовольствие — «Большой день» Киршона в Вахтанговском.
Вильямс сделал для этой скверной пьесы очень приличные декорации.
* * *
В мое отсутствие к М.А. заходила жена поэта Мандельштама. Он выслан, она в очень тяжелом положении, без работы.
* * *
Обедал Дмитриев. Сияет. Говорят, он великолепно сделал «Анну Каренину».
Успех «Карениной» оглушительный. Публика рвется на спектакли.
20 апреля.
Вот это штука — арестован Мутных. В Большом театре волнение.
Звонок из Союзфото иностранного отдела, просят М.А. сняться для Парижской выставки. Я ответила неопределенно.
* * *
Слух о том, что приехал в СССР Куприн.
21 апреля.
Слухи о том, что с Киршоном и Афиногеновым что-то неладно. Говорят, что арестован Авербах. Неужели пришла судьба и для них?
* * *
Опять звонок Союзфото. Я сказала (по желанию М.А.), что М.А. не будет сниматься. Удивление и раздражение.
22 апреля.
Вечером — Качалов, Литовцева, Дима Качалов, Марков, Виленкин, Сахновский с женой, Ермолинский, Вильямсы, Шебалин, Мелик с Минной — слушали у нас отрывки из «Записок покойника». И смеялись. Но Качалов загрустил. И вообще, все они были как-то ошарашены тем, что вывели Театр — я говорю о мхатчиках.
За ужином (à la fourchette) скучновато — Качалову не дают пить, Сахновскому тоже. Это стесняло других.
Марков пришел поздно и вошел в комнату как раз тогда, когда М.А. читал, что Комаров смеется странным смешком... Все засмеялись, увидев Маркова, и он тоже начал смеяться своим кудахтающим смехом. Получилось забавно.
* * *
Марков рассказывал, что в ложе (по-видимому, на «Анне Карениной») был разговор о поездке в Париж, что, будто бы, Сталин был за то, чтобы везти «Турбиных» в Париж, а Молотов возражал.
23 апреля.
Да, пришло возмездие. В газетах очень дурно о Киршоне и об Афиногенове. «Большой день» уже — плохая пьеса.
25 апреля.
Были в Большом театре. Когда шли домой, в Охотном ряду встретили Валентина Катаева. Конечно, разговор о Киршоне. Сказал, что будто арестован Крючков — секретарь Горького.
* * *
В «Вечерке» Крючков называется грязным дельцом. Значит, действительно правда, что арестован.
26 апреля.
Вечером Калужские. Рассказывают, что Станиславский взбешен успехом «Анны Карениной», злобствует на Немировича. Сказал, что Театр надо закрыть на два года, чтобы актеров выучить системе.
М.А. в шутку сказал:
— Эх, не знаете вы, что вам дальше надо делать. Я бы мог указать такую инсценировочку, что вы будете засыпаны наградами!
Оля загорелась — какую?!
М.А. потом уверял меня, что она, наверно, скажет об этом Вл. Ив. всерьез. А ему страшно хотелось поддразнить их.
27 апреля.
Шли по Газетному. Догоняет Олеша. Уговаривает М.А. пойти на собрание московских драматургов, которое открывается сегодня и на котором будут расправляться с Киршоном. Уговаривал выступить и сказать, что Киршон был главным организатором травли М.А.
Это-то правда. Но М.А. и не подумает выступать с таким заявлением и вообще не пойдет.
Ведь раздирать на части Киршона будут главным образом те, что еще несколько дней назад подхалимствовали перед ним.
* * *
Вечером на «Онегине». Хорошо поет Татьяну Кругликова.
28 апреля.
На «Спящей красавице». Головкина танцевала в первый раз. После спектакля на Тверской столкнулись с Меликом, потом с Марковым.
Марков говорил, что Вл. Ив. похвалил два последних акта «Большого дня», когда Киршон представлял эту пьесу в МХАТ. А Маркову понравились первые два акта, а про третий и четвертый он сказал, что — слабые.
МХАТ тоже виноват в том, что в литературе и главным образом в драматургии хозяйничал Киршон.
* * *
У М.А. тяжелое настроение духа.
Впрочем, что же — будущее наше, действительно, беспросветно.
* * *
Оля сказала Немировичу, что «у Булгакова есть проект какой-то инсценировки», и тот очень хочет узнать этот проект.
Ровно ничего он не узнает, так как и проекта никакого нет.
29 апреля.
М.А., Сережа и я — на концерте Эгона Петра в Большом зале консерватории. Блестящий пианист. Больше всего понравилось М.А. «У ручья» Листа.
* * *
Хмелева, Добронравова и Тарасову наградили званием народных артистов СССР, а Театр — орденом Ленина (последнее — вчера).
М.А. говорит:
— Ох, склока будет в Театре! Шевченко! Коренева! Ливанов!..
30 апреля.
Заезжали навестить вдову Ильфа — не застали.
Зашли тут же к Петрову, но была дома только жена его. Хорошая солнечная погода, проехались на речном трамвае по Москве-реке. Успокаивает.
Возвращаясь домой, встретили Тренева. Он рассказывал, что на собрании драматургов вытащили к ответу Литовского — зачем протаскивал пьесы Киршона и Афиногенова?!
Он будто бы кричал:
— Не я один!!
Тренев сказал, что МХАТу дано множество персональных орденов.
Вечером у нас Мелик с Минной. М.А. развеселился, рассказывал смешные вещи.
1 мая.
Обедали Ермолинский и Шапошников. Ермолинский рассказал, что на собрании вытащили Млечина. Тот начал свою речь так:
— Вы здесь говорили, что я травил Булгакова. Хотите, я вам расскажу содержание его пьесы?..
Но ему не дали продолжать. Экий подлец!
* * *
Предсказания М.А. оправдались: Книппер, говорят, заявила, что она уходит из Театра. А Ливанов сказал, что он вообще не будет играть, пока ему не дадут народного.
2 мая.
Днем М.А. разбирал старые газеты в своей библиотеке.
Вечером были у Троицких, там был муж Нины, видимо, журналист, Добраницкий, кажется, так его зовут. Рассказывал о собраниях драматургов в связи с делом Киршона.
* * *
М.А. твердо решил писать письмо о своей писательской судьбе. Дальше так жить нельзя. Он занимается пожиранием самого себя.
3 мая.
М.А. весь день пролежал в постели, чувствует себя плохо, ночь не спал. Такие вечера действуют на него плохо: один пристает, почему М.А. не ходит на собрания писателей, другой — почему М.А. пишет не то, что нужно, третья — откуда М.А. достал экземпляр «Белой гвардии», вышедшей в Париже...
4 мая.
Звонок Оли:
— Владимир Иванович ломает голову над юбилейной постановкой (к юбилею МХАТа в 1938 году). Ведь Мака делал инсценировку «Войны и мира»? Владимир Иванович ее не читал, хочет прочесть... Я сказала Владимиру Ивановичу — как же быть, ведь Булгаков не придет в МХАТ со своей пьесой, а Вы не пойдете к нему... А он ответил: нет, отчего же, я пойду... Так вот, официально от имени Владимира Ивановича спрашиваю — согласен ли Мака работать?
Я сказала, что М.А. болен, потом позвонит.
Когда мы с М.А. шли домой из Большого, куда он заходил, он мне — с малейшими деталями — рассказал, как бы это было, если бы он согласился делать эту работу: как заключался бы договор, как разговаривал бы Немирович по прочтении инсценировки, что было бы на репетициях, как вели бы себя актеры и т. д.
После обеда я позвонила Оле и сказала:
— Миша просит передать, что после разгрома «Бега», «Мольера», «Пушкина» он больше для драматического театра писать не будет.
Оля сказала, чтобы я дала экземпляр инсценировки ей, так как в Музее нет его. Я ответила, что не дам — не стоит, инсценировка неудачная, тогда М.А. просили сделать для одного вечера, а «Войну и мир» нельзя делать для одного вечера, всегда получится только какая-нибудь одна линия — Наташи, или Пьера... Словом, не надо ее читать.
Главное, хотелось скорей закончить этот разговор, так как он волновал М.А.
Сегодня в газетах опубликованы награждения артистов МХАТа: пять орденов Ленина, масса орденов Трудового Знамени, знаков почета.
Назначение Книппер-Чеховой и Тарханова — народными артистами Союза, а Шевченко — народной артисткой РСФСР. Выплакали. Или вернее — выскандалили.
5 мая.
Вечером — у Вильямсов. Был и Шебалин. Очень приятно просидели при свечах до трех часов, а потом пошли пешком домой по пустынному ночному городу. Уже светало. Весенний рассвет и пустые улицы — хорошо.
6 мая.
Ездили днем в Большой — М.А. отвез свой отзыв о либретто «Арсен» — неудачное. А там оказалось, что уже подписан договор на либретто. Так зачем давать на отзыв?
Эти дни М.А. работает над письмом Правительству.
7 мая.
Сегодня в «Правде» статья Павла Маркова о МХАТ. О «Турбиных» ни слова. В списке драматургов МХАТа есть Олеша, Катаев, Леонов (авторы сошедших со сцены МХАТа пьес), но Булгакова нет.
Вечером были у Калужских на новоселье — то есть они временно переехали к одному знакомому.
М.А. спросил:
— Читали сегодняшнюю статью Маркова?
— Нет.
— Читал. Бледная статья.
* * *
Днем, когда шли на Москва-реку — кататься на речном трамвае — встретили Тренева, крайне расстроенного. Говорит, что «Большой день», судя по газетам, не снят. Что же это значит? Ругали, ругали Киршона, а между тем ничего!..
8 мая.
М.А. пошел на «Дубровского» в филиал. Звонок по телефону в половину двенадцатого вечера. От Керженцева. Разыскивает М.А. Потом — два раза Яков Леонтьевич с тем же — из кабинета Керженцева. Сказал, что если Керженцева уже не будет в кабинете, когда вернется М.А., то пусть М.А. позвонит завтра утром Платону Михайловичу. Что Яков Леонтьевич сказал Керженцеву о крайне тяжелом настроении М.А. Прибавил: — Разговор будет хороший.
9 мая.
Ну, что ж, разговор хороший, а толку никакого. Весь разговор свелся к тому, что Керженцев самым задушевным образом расспрашивал: — Как вы живете? Как здоровье, над чем работаете? — и все в таком роде.
М.А. говорил, что после всего разрушения, произведенного над его пьесами, вообще работать сейчас не может, чувствует себя подавленно и скверно. Мучительно думает над вопросом о своем будущем. Хочет выяснить свое положение.
На все это Керженцев еще более ласково уверял, что все это ничего, что вот те пьесы не подошли, а вот теперь надо написать новую пьесу, и все будет хорошо.
Про «Минина» сказал, что он его не читал еще, что пусть Большой театр даст ему. А «Минин» написан чуть ли не год назад, и уже музыка давно написана!
Словом — чепуха.
* * *
Вечером у нас Вильямсы и Шебалин. М.А. читал первые главы своего романа о Христе и дьяволе. Понравилось им бесконечно, они просят, чтобы 11-го придти к ним и читать дальше.
Петя сказал, что М.А. предложат писать либретто на музыку Глинки («Жизнь за царя»). Это — после того, как М.А. написал «Минина»!!
10 мая.
Утром звонили из Большого — Самосуд просит М.А. придти поговорить относительно либретто «Арсен». Условились — вечером в девять.
Потом М.А. продиктовал мне письмо Асафьеву, очень настойчиво советует ему приехать в Москву — только таким образом можно будет разрешить вопрос с «Мининым».
М.А. пошел на почту сдать письмо, а я — в Лаврушинский, выяснять дело с нашим счетом по квартире.
Оказалось, что мы, в числе очень немногих (Зенкевич, Файко, мы), имеем преимущественное право на получение квартиры в Лаврушинском, так как с нас брали взносы в паенакопление как за площадь в 80 кв. м, а дали нам квартиру, теперешнюю нашу, в 50 кв. м. У нас было взято лишних около пяти тысяч, и лежали деньги там около пяти лет.
А М.А. вычеркнули из списка по Лаврушинскому переулку (у нас уж и номер квартиры был) — квартиры там розданы людям, не имеющим на это права. Лавочка.
После Лаврушинского — во МХАТ купить билеты на «Каренину» для Марка Леопольдовича — отблагодарить его за визит. Видела массу знакомых — Качалова, Москвина, Кореневу, Степанову, еще без конца — все повышенно милы.
Федя обещал билеты. Подтвердил то, что сказал Марков: Сталин горячо говорил в пользу того, что «Турбиных» надо везти в Париж, а Молотов возражал. И, — прибавил Федя еще, — что против «Турбиных» Немирович. Он хочет везти только свои постановки и поэтому настаивает на «Врагах» — вместо «Турбиных».
Вечером М.А. пошел на встречу с Самосудом (которого так и не удалось, конечно, поймать — вечно мечется), а я посмотрела последний акт «Спящей» с Лепешинской.
М.А. поговорил с Яковом Л.
11 мая.
М.А. днем в Большой, я в Литфонд — о летних путевках.
А вечером — к Вильямсам. Петя говорит — не могу работать, хочу знать, как дальше в романе. М.А. почитал несколько глав. Отзывы — вещь громадной силы, интересна своей философией, помимо того, что увлекательна сюжетно и блестяща с литературной точки зрения. За ужином узнали, что день рождения Ануси. Сидели до половины четвертого, пошли пешком домой, а легли — с разговорами — в шесть часов утра.
12 мая.
Днем пошла отправить Анусе корзину цветов, а потом в МХАТ. Там неожиданно выясняли отношения с Оленькой, я ей сказала, что она ради Немировича готова продать кого угодно. Оленька плакала, мне было ужасно больно, но лучше сказать то, что на душе, чем таить.
Вечером — одни. М.А. сидит над письмом к Сталину.
13 мая.
Утром телефонный звонок — Добраницкий. Я сказала, что М.А. нет дома.
— Тогда разрешите с Вами поговорить?.. У меня есть поручение от одного очень ответственного товарища переговорить с М.А. по поводу его работы, его настроения... Мы очень виноваты перед ним... Теперь точно выяснилось, что вся эта сволочь в лице Киршона, Афиногенова и других специально дискредитировала М.А., чтобы его уничтожить, иначе не могли бы существовать как драматурги они... Булгаков очень ценен для Республики, он — лучший драматург...
Вообще весь разговор в этом духе.
— Можно ли сегодня приехать днем повидаться с Михаилом Афанасьевичем?
Я сказала, что сегодня не удастся, попросила позвонить в три часа, чтобы условиться на завтра.
Ровно в три звонок, условились на завтра — приедет в 10 часов вечера.
После обеда ходила с Анусей смотреть «Под крышами Парижа».
Вечером — одни. М.А. сидит и правит роман — с самого начала («О Христе и дьяволе»).
14 мая.
Вечером — Добраницкий. М. А-чу нездоровилось, разговаривал, лежа в постели. Тема Добраницкого — мы очень виноваты перед вами, но это произошло оттого, что на культурном фронте у нас работали вот такие как Киршон, Афиногенов, Литовский... Но теперь мы их выкорчевываем. Надо исправить дело, вернувши вас на драматургический фронт. Ведь у нас с вами (то есть у партии и у драматурга Булгакова) оказались общие враги и, кроме того, есть и общая тема — «Родина» — и далее все так же.
М.А. говорит, что он умен, сметлив, а разговор его, по мнению М.А., — более толковая, чем раньше, попытка добиться того, чтобы он написал если не агитационную, то хоть оборонную пьесу.
Лицо, которое стоит за ним, он не назвал, а М.А. и не добивался узнать.
Добраницкий сказал, что идет речь и о возвращении к работе Николая Эрдмана.
15 мая.
Утром — телефонный звонок Добраницкого. Предлагает М.А., если ему нужны какие-нибудь книги для работы, — их достать.
Днем был Дмитриев.
— Пишите агитационную пьесу!
М.А. говорит:
— Скажите, кто вас подослал?
Дмитриев захохотал.
Потом стал говорить серьезно.
— Довольно! Вы ведь государство в государстве! Сколько это может продолжаться? Надо сдаваться, все сдались. Один Вы остались. Это глупо!
Вечером — Ануся, Петя, Дмитриев. М.А. читал дальше роман. Дмитриев дремал на диване, а мы трое жадно слушали.
16 мая.
Сегодня удружил Самосуд. Прислал композитора Соловьева-Седого с началом оперы. Талантлив он бесспорно, но либретто никакого нету. Какие-то обрывки. Из колхозной жизни, пограничной.
План Самосуда — чтобы М.А. написал это либретто, а у Соловьева есть уже либреттист в Ленинграде — Воинов. Соловьев просит — пишите, М.А.!
А М.А. говорит:
— Что писать? Откуда я знаю, что дальше произошло? И куда девать Воинова, с которым вы обвенчаны?
Соловьев расстроен.
— Вы пишите с Воиновым, как вы начали. А когда у вас будет сценарий, я вам помогу, посоветую, не входя в вашу работу в качестве соавтора.
* * *
В газетах сообщение о привлечении Киршона, Лернера, Санникова, Городецкого к уголовной ответственности по их деятельности в Управлении авторских прав.
* * *
По телефону Добраницкий просит дать ему почитать «Ивана Васильевича».
* * *
Вечером перед «Красной стрелой» заходил Дмитриев. Гудел за ужином, что нужно обращаться наверх, но предварительно выправить начало учебника истории.
* * *
М.А. в ужасном настроении. Опять стал бояться ходить один по улицам.
17 мая.
С кем ни встретишься — все об одном: теперь, в связи со всеми событиями в литературной среде, положение М.А. должно измениться к лучшему.
Вечером М.А. работал над романом о Воланде.
18 мая.
Вечером М.А. опять над романом.
Телефон молчит целый день.
19 мая.
Проводила М.А. в Большой, зашла к Якову Л. Он сказал, что при встрече с Керженцевым у него был разговор с ним о М.А. и, между прочим, о «Турбиных». О том, что их можно бы теперь разрешить по Союзу.
У Якова Л. создалось впечатление, что Керженцев может это разрешить. Что только нужно М.А. пойти к нему и поговорить с ним о всех своих литературных делах, запрещениях пьес и т. д., спросить — почему «Турбины» могут идти только во МХАТе?
Когда я за обедом рассказала все М.А., он, как я и ожидала, отказался наотрез от всего:
— Никуда не пойду. Ни о чем просить не буду.
И добавил, что никакие разговоры не помогут разрешить то невыносимо тягостное положение, в котором он находится.
20 мая.
Звонок из секции драматургов — чтобы М.А. непременно пришел завтра на собрание драматургов. Опять о Киршоне, о Ясенском и прочем.
Сказала, что М.А. нездоров.
Потом — Федя о том, что какой-то Хорош добивается свидания с М.А. по литературному делу. Федичка уже как-то говорил об этом Хороше. И почему-то, беспричинно, и М.А. и мне так этот Хорош не понравился, что наотрез отказала.
И наконец вечером звонил Адриан Пиотровский, приехавший из Ленинграда. Он что-то делает в кино в Ленинграде или заведует чем-то, не знаю. Хотел заказать М.А. сценарий. М.А. отказался. Но из любопытства спросил — «на какую тему?» — Антирелигиозную!
21 мая.
Звонил Дмитриев — завтра придет.
22 мая.
Обедал Дмитриев.
Хороши они вместе с М.А. Оба острые, ядовитые, остроумные.
Я позвонила Добраницкому, как условлено было, — что нашла «Ивана Васильевича». Просил разрешения придти завтра.
23 мая.
Днем, предварительно позвонив, пришел Добраницкий. М.А. сказал, что если уж он решил что-то читать, то лучше «Пушкина» пусть прочтет, хотя вообще и это не стоит делать. Добраницкий попросил тогда и «Пушкина» и «Ивана Васильевича».
М.А. ушел потренироваться ходить одному — как он сказал. А Добраницкий принялся за «Пушкина» Через час я ему сказала, что у нас, в нашей странной жизни, бывали уже такие случаи, что откуда ни возьмись появляется какой-то человек, начинает очень интересоваться литературными делами М.А., входит в нашу жизнь, мы даже как-то привыкаем к нему, и потом — он так же внезапно исчезает, как будто его и не бывало.
— Так вот, если и Вы...
— ...из таких, то лучше исчезайте сейчас и больше не приходите — так вы хотели сказать?
— Да.
Тогда он стал рассказывать мне о себе, о своей жизни и в конце концов сказал:
— Вы увидите, я не исчезну. Я считаю долгом своей партийной совести сделать все возможное для того, чтобы исправить ошибку, которую сделали в отношении Булгакова.
Когда он прочитал «Пушкина», вернулся М.А., и Добраницкий предложил всем нам прокатиться на машине за город, захватив и Сергея (пристяжной конек — зовет его Миша), — ну, скажем, в Химки, посмотреть новый речной вокзал и канал.
Добраницкий ушел и приехал на машине через полчаса, с цветами для меня и шоколадом для Сергея.
Канал вырыт таким образом, что похож на реку, извилистые берега, неожиданные повороты.
Вечером Сергей был с Екатериной Ивановной на «Любови Яровой», принес мне от Оли книгу Немировича, только что вышедшую.
24 мая.
Днем М.А. поехал с Сергеем на реку и в парк. Он говорит, что на воде ему легче.
Вечером звонил Добраницкий. Он сказал — без всякого дела, только чтобы, узнать о нашем самочувствии.
25 мая.
Сегодня в «Вечерней Москве» в сообщении об активе МХАТ есть следующие строчки: «При помощи Гейтца, бывшего одно время директором Театра, авербаховцы пытались сделать Художественный театр "театральным органом" РАППа...»
Если не ошибаюсь, Гейтц, до директорства в МХАТе, был директором Торгсина.
26 мая.
Сегодня в газете — об исключении из партии Афиногенова.
Оля сегодня мне звонила днем:
— Думаю, что вам будет интересно услышать: сейчас на активе МХАТ Рафалович в своем выступлении говорил о том, что «вот какая вредная организация была РАПП, какие типы в ней орудовали... вот что они сделали, например: затравили, задушили Булгакова, так что он вместо того, чтобы быть сейчас во МХАТе, писать пьесы, — находится в Большом театре и пишет оперные либретто... Булгаков и Смидович написали хорошую пьесу о Пушкине, а эта компания потопила пьесу и позволила себе в прессе называть Булгакова и Смидовича драмоделами». Так что, думаю, что сейчас будет сильный поворот в пользу Маки. Советую ему — пусть скорей пишет пьесу о Фрунзе!
Эта шутка в конце обозначала — чтобы М.А. переделал в пьесу свое либретто «Черное море».
27 мая.
Утром отправляли вещи на дачу — Сергей с Екатериной Ивановной будут жить в Лианозове у Сережиной учительницы музыки.
Потом пошли в город. Я заходила к Феде за билетами. Видела в конторе Рафаловича, который сказал примерно то же, что говорил на активе. Возмущался, что Калужский и Бокшанская только на словах проявляют энергию, а на деле — ни черта. Телефон молчит, молчит.
28 мая.
Сегодня днем была необыкновенно сильная, короткая гроза. Дождь лил с такой стремительностью, что казалось — за окнами туман.
Когда просветлело, мы с М.А. пошли в Лаврушинский подавать заявление о квартире. Председатель правления Бобунов, который раньше бегал от нас, встретил, как родных. Тут же показал список, в котором была фамилия Булгакова, говорил, что, конечно, мы имеем право на квартиру в Лаврушинском. Вообще, говорил очень много, но из-за невероятной дикции — непонятно. Принял заявление.
Может быть и выйдет что-нибудь. Но откуда мы возьмем деньги, если дадут квартиру?
Вечером в арбатской аптеке — случайная встреча с журналистом Перельманом, расстроившая М.А. Первый вопрос — сколько вы получаете от Турбиных и Мертвых душ?...
Затем разговор о том, что положение М.А. сейчас очень хорошее, потому что он не продал себя и не участвовал во всей этой кутерьме.
Сергей был с Екатериной Ивановной сегодня на «Вишневом саду» в МХАТе. Придя, сказал — «это такая дрянь, такая скука! С трудом досидел до конца!»
29 мая.
Была на «Русалке» в филиале с Арендтами и Дарьей Григорьевной. Мельник — Пирогов.
М.А. играл дома в шахматы с Топлениновым.
30 мая.
Вечером позвонил и затем пришел Добраницкий с женой. Разговор о пьесах М.А., и больше всего о «Беге».
31 мая.
В «Правде» сообщение, что Куприн возвращается на родину. Вечером у нас Калужские.
1 июня.
В газетах сообщение о самоубийстве Гамарника.
Куприн вчера приехал. Его фотография в «Известиях» — старенький, дряхлый, с женой.
Отправили наконец наших на дачу.
Мелик звонил, звал завтра придти к ним.
2 июня.
Приехал Дмитриев, обедал. Говорит, что Пиотровский послал М.А. письмо.
— Никакого письма он не посылал, так как оно не получено. Вечером мы у Мелика. Мы уже были там, а Мелик опоздал, он случайно дирижировал «Игорем». Пришел взволнованный и кинулся звонить Якову Л. Театру даны награждения: Мелику дали Трудовое Знамя и заслуженного деятеля искусств. Бурная радость Мелика. Якову дали Знак Почета.
3 июня.
День моих имянин. Обедали: мой Женичка и Дмитриев. Дмитриев прислал корзину цветов. Женичка — тоже, утром. А к обеду он принес бутылку шампанского.
Вечером Дмитриев, Вильямсы, Оля с Калужским и Федя. М.А. прочитал сцену репетиции из «Записок покойника». Очень понравилась.
Ужинали весело, надевали маски.
4 июня.
Получила чудесную корзину цветов от Вильямсов.
Вечером — Дмитриев и Анна Ахматова. Она прочла несколько лирических своих стихотворений.
5 июня.
В «Советском искусстве» сообщение, что Литовский уволен с поста председателя Главреперткома.
Гнусная гадина. Сколько зла он натворил на этом месте.
В «Правде» — странное письмо Аркадьева. Пишет, что «дал ошибочную информацию» вчера в «Правде» о репертуаре парижской поездки, упомянув «Бориса Годунова».
Вечером у нас опять Добраницкий.
А позднее — Дмитриев, досидел, конечно, до трех часов.
У М.А. новый способ дразнить Дмитриева: будто бы он видел на столе у Аркадьева лист бумаги, разграфленный, графы: «Ленин», «Трудовое Знамя», «Знак Почета» и фамилии под ними. Будто бы под первой графой — Вильямс, Ливанов, еще кто-то... Будто бы М.А. просмотрел, но на листе фамилии Дмитриева не было... Что бы это могло обозначать? Наконец, наводит Дмитриева на мысль, что это — ордена.
Отчаяние Дмитриева, что его нет в списке. Потом — дикий Дмитриевский хохот — дды!.. дды!.. — когда понимает, что розыгрыш.
6 июня.
Утром взяла газеты, посмотрела «Правду» и бросилась будить М.А. Потрясающая новость — Аркадьев уволен из МХАТа! Как сказано — «за повторную ложную информацию о гастролях в Париже и репертуаре» и даже «за прямое нарушение решений правительства».
Вот тебе и «Борис Годунов».
М.А. говорит:
— Сто рублей бы дал за то, чтобы видеть сейчас лица мхатчиков!
Днем гуляли по солнцу.
Вечером Дмитриев. Мы встретили его поздравлением с новой квартирой. Вчера он рассказывал о своем разговоре с Аркадьевым, что тот сманивает его на постоянную службу в МХАТе и обещает дать квартиру в Москве.
Дмитриев дико хохотал. Потом рассказал, как Книппер разбудила его (он остановился у них) и сунула ему, не в силах говорить, газету с сообщением об Аркадьеве.
— Воображаю!.. Тетка, в белом пеньюаре... (М.А., говоря с Дмитриевым, всегда называет Книппер его теткой)... заламывала руки!
— Дды!..
7 июня.
Обедал Дмитриев.
Вечером — он же и Куза, с вопросом, не возьмется ли М.А. делать инсценировку «Нана» или «Милого друга» или что-нибудь из Бальзака?
Разве что из-за денег, чтобы иметь возможность уехать куда-нибудь отдохнуть летом.
Позднее — Соловьев-Седой с конспектом либретто — замучил М.А. Он же обязан только консультировать, а не сочинять либретто!
8 июня.
Какая-то чудовищная история с профессором Плетневым. В «Правде» статья без подписи: «Профессор — насильник-садист». Будто бы в 1934-м году принял пациентку, укусил ее за грудь, развилась какая-то неизлечимая болезнь. Пациентка его преследует.
Бред.
На пароходе — с М.А. и с Женюшкой в Кунцево.
Женька и М.А. купались, вода холодная, грязная.
На пароходе встретили Аннушку Толстую с Патей.
9 июня.
Днем Соловьев — М.А. составил ему драматургический костяк его либретто.
Проводила М.А. в Большой — на минутку. Тут же Мордвинов подхватил его: в «Поднятой целине» нет финала, помогите!
Условились, что М.А. придет вечером. И поехал вечером. А потом я заехала за ним, чтобы навестить Калужских.
Оленька жаловалась, что Евгений сильно пьет. Жаль ее ужасно. Рассказывала, что Немировичу дали 2 000 долларов — без уплаты за них советскими деньгами 10 000 руб. Он уж уехал за границу.
Говорила, что Вирта написал пьесу о будущей войне — очень плохую.
10 июня.
Был Добраницкий, принес М.А. книги по гражданской войне. Расспрашивает М.А. о его убеждениях, явно агитирует. Для нас загадка — кто он?
11 июня.
Утром сообщение в «Правде» прокуратуры Союза о предании суду Тухачевского, Уборевича, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Примакова, Путны и Якира по делу об измене Родине.
М.А. в Большом театре на репетиции «Поднятой целины». Разговор с Самосудом по поводу соловьевской оперы.
Митинг после репетиции. В резолюции — требовали высшей меры наказания для изменников.
Вечером — Аннушка с Патей Поповым. Случайно пришел Мелик. Аннушка, по своей глупости, решила не ударить лицом в грязь перед Меликом и говорила о «высшем свете» (в связи с «Анной Карениной»)... Ругала Немировича за книжку, ругала кого-то, кто описал ее отца, Илью Толстого, кричала «мой отец женился девственником и двадцать лет не изменял жене!»...
На Мелика они произвели удручающее впечатление.
12 июня.
Сообщение в «Правде» о том, что Тухачевский и все остальные приговорены к расстрелу.
М.А. днем предложил взять машину и поехать к Сергею на дачу. Заехали за продуктами к Елисееву и покатили. Дача, как все подмосковные, — убога и в смысле природы и в смысле устройства. Пробыли там недолго, выпили кофе, М.А. выкупался, и поехали домой к обеду.
Перечитала по просьбе М.А. «Нана» и «Bel'ami». А М.А. перечитывает «Евгению Гранде». Видимо, вахтанговцы ошалели от отсутствия пьес, не знают, на что кинуться. Не подходит это!
13 июня.
Были вечером у Калужских. Они рассказывали, что из списка актеров, едущих в Париж, вычеркнули нескольких, в частности, Кторова, Подгорного, Кореневу, Шуру Комиссарова, Настасью Зуеву.
Можно представить, какие скандалы будет закатывать Коренева!
Заведующим по художественной части, с большими полномочиями, назначен Сахновский, причем ему было сказано: с требованиями К.С. вы можете соглашаться только в тех случаях, когда сами найдете это необходимым. Егоров назначен по финансовой части, с полным ограничением прав по художественной части. Всеми делами по поездке заведует Орловский, причем Егоров подчиняется распоряжениям Орловского, а Орловский — распоряжениям Сахновского. Интересно, выпустит еще когти Егоров или нет.
14 июня.
Вечером был Дмитриев. Опять упорно уговаривал М.А. писать пьесу к 20-летию. Сидел до четырех часов ночи.
М.А. сказал ему для передачи вахтанговцам, что ни один из трех романов инсценировать не будет, так как это все материал, не подходящий для советской сцены («Нана» и «Милый друг»), а Бальзак скучен.
15 июня.
М.А. работает сейчас над материалом для либретто «Петр Великий».
— Как бы уберечь мне эту тему? Чтобы не вышло, как с «Пугачевым».
Несколько месяцев назад М.А. предложил Самосуду тему — Пугачев — для либретто. Тот отвел. А потом оказалось — ее будет писать Дзержинский — очевидно, со своим братом-либреттистом.
16 июня.
Днем М.А. поехал на Москва-реку купаться. Жара.
Вечером у нас Оля с Калужским. Сказали, что из списка вычеркнули еще Шевченко и Сластенину.
17 июня.
Вечером у нас Вильямсы. М.А. читал главы из романа («Консультант с копытом»).
18 июня.
Вечером пошли в кафе «Журналист», посидели до двух часов ночи.
Не знаю, почему такие места наводят на меня страшную печаль.
19 июня.
Днем ездили с М.А. в Серебряный Бор купаться.
Вечером пришли к нам Мелик с Минной. Очень славно посидели. М.А. показывал оркестрантов из Большого театра, как они играют в шахматы (на медных оркестранты) и в нужный момент появляются в оркестре и ударяют в инструменты. Потом спокойно — немедленно — уходят доигрывать.
20 июня.
М.А. поехал днем в Фили купаться. Вечером работал над либретто («Петр Великий»). Телефон молчит. Мы держали пари с М.А. третьего дня. Он говорит, что Добраницкого мы больше не увидим — не позвонит, не придет.
21 июня.
Вечером внезапно собрались и пошли к Леонтьевым.
Рядом с их домом было французское посольство. Смотрим — двери раскрыты, сор выметают. Оказалось, посольство переехало.
22 июня.
Вечером — Федя. На днях уезжает в Париж. Поездку считает трудной, ответственной. Ну, конечно, разговор перебросился на дела М.А. Все тот же лейтмотив: М.А. не должен унывать, должен писать. М.А. сказал, что чувствует себя, как утонувший человек — лежит на берегу, волны перекатываются через него...
Федя яростно протестовал. Между прочим, он — шутя-шутя, а выучился говорить по-французски.
23 июня.
Днем М.А. ездил на Москва-реку купаться.
Вечером явился Добраницкий. Я выиграла пари.
Нина, которая тоже пришла с ним, сказала мне («по секрету»), что осенью во МХАТе начнутся репетиции «Пушкина». Откуда она может знать?
24 июня.
Письмо от Кузы. Предлагает М.А. делать «Дон-Кихота», но тут же пишет, что «Нана» они будут ставить.
Взбесились они, что ли?
Пишет, что они готовы немедленно заключить договор на «Дон-Кихота», что он просит позвонить Ванеевой, которая уже знает об этом.
Вечером позвали Вильямсов. М.А. прочитал кусочек романа.
Разговор за ужином о писателях. Петя любит Гоголя и ненавидит Достоевского, и уверял М.А., что он похож на Гоголя.
Ануся до нас была у Николая Эрдмана. М.А., узнав, сейчас же позвонил к Эрдману и стал звать его к нам — М.А. очень хорошо к нему относится.
Но Николай Эрдман не мог уйти из дому.
Вильямс советует М.А. согласиться на «Дон-Кихота», подписать договор и ехать вместе с ними на август в Синоп.
Оля звала к ним, у них Сахновские, но мы из-за Вильямсов не пошли.
25 июня.
М.А. звонил Ванеевой, сказал, что согласен делать «Дон-Кихота». Та ответила, что будет говорить об этом в Комитете искусств.
Размышляли, куда поехать, если заключат договор. Одесса, Крым?..
Вышли в город и тут же в Гагаринском встретили Эммануила Жуховицкого. Обрадовался, говорил, что обижен очень нами, что мы его изъяли, спрашивал, когда может опять придти? Условились на сегодняшний вечер, в десять часов.
В городе М.А. купил украинский словарь.
Жуховицкий явился почему-то в одиннадцать часов и почему-то злой и расстроенный (М.А. объяснил потом мне — ну, ясно, потрепали его здорово в учреждении).
Начал он с речей, явно внушенных ему, — с угрозы, что снимут «Турбиных», если М.А. не напишет агитационной пьесы.
М.А.:
— Ну, я люстру продам.
Потом о «Пушкине»: почему, как и кем была снята пьеса?
Потом о «Зойкиной» в Париже: что и как?
Сказали, что уже давно не имеем известий.
Словом, полный ассортимент: расспросы, вранье, провокация.
М.А. часто уходил к себе в комнату, наблюдал луну в бинокль — для романа. Сейчас — полнолуние.
26 июня.
Неожиданно с дачи приехали Сережа с Екатериной Ивановной (ссыльные — М.А. дразнит их). Мы втроем — М.А., Сергей и я поехали в Фили купаться.
Вечером пошли ужинать в кафе «Журналист». Боже, что за публика.
27 июня.
Жара все стоит нестерпимая. У нас в квартире духота — квартира вся на солнце. М.А. ездил с Сергеем Топлениновым в Парк культуры купаться. Говорит, что станция оборудована прекрасно, но вода такая грязная, что им пришлось отмываться потом под душем.
Вечером М.А. играл в шахматы с Сергеем Топлениновым.
Сегодня в «Комсомольской правде» статья под заглавием «Доколе же можно увиливать?» — о двух письмах Безыменского, — по-видимому, редакционная, без подписи.
Часов в двенадцать ночи появился неожиданно Мелик. После ужина мы сели играть вчетвером в карты, в придуманную М.А. игру, играли до трех часов.
В «Вечерней Москве» интервью с Асафьевым, причем вся заметка называется «"Минин и Пожарский" — новая опера Асафьева». Непонятно: ведь опера не пойдет?
28 июня.
Стоит дикая жара.
Вечером к нам пришли Калужские и мы отправились с ними в ресторанчик Клуба мастеров искусств. Туда же должны были придти и Вильямсы. За каждым почти столиком знакомые лица. Тут и Блюменталь-Тамарина, и Млечин, и Соснин, Вольский, Барнет, Пессимист, Бухов, Комиссаров, Гедике... всех не упомнишь. К нам подсел, кроме Вильямсов, Яншин.
Злорадно хихикал, рассказывал, как он — на банкете в «Метрополе» по поводу награждения орденами — задал Немировичу вопрос:
— А как же вы, Владимир Иванович, «Чудесный сплав» ставили? Почему?
Оля смотрела на него ненавидящими глазами.
Пошли пешком до Страстного, а там сели на ночной автобус.
29 июня.
Вечером пошли в кино с Вильямсами на «Маленькую маму». Чудесная картина, мы уж видели ее зимой на ночном просмотре. Потом пошли поужинать в это же мерзкое кафе «Журналист». Оно гаже вчерашнего и кормят хуже.
М.А. рассказал, что утром звонила Ванеева и выложила следующее: она говорила в Комитете с Боярским по поводу «Дон-Кихота». В Комитете поражены темой. Она не может самостоятельно, без коллектива, подписать договор, просит М.А. подождать до осени. М.А. не должен думать, что это против него в Комитете. Что ее страшно крыли на активе. Словом, собачья чепуха, из которой видно ясно одно, — что она трясется за себя и не смеет сделать ни одного шага решительного.
За ужином Петя рассказывал, что «Сусанин» пойдет непременно на Большой сцене к 20-летию. Что Городецкий уже сделал либретто, а Мордвинов, взяв всевозможные исторические материалы, поехал в Кисловодск, где, кстати, и Самосуд.
Кроме того, пойдут: «Кавказский пленник», «Этери», «Мать», «Броненосец Потемкин»... еще что-то.
«Минину» — крышка. Это ясно.
30 июня.
Жара.
Вечером поехали с М.А. на пароходике.
1 июля.
Ужинали у нас Вильямсы и Гриша Конский, после долгого перерыва появившийся опять. Гриша едет на лето к Степуну. У того под Житомиром маленькая усадебка. Там можно получить полный пансион, есть купанье. Гриша уговорил тут же позвонить Степуну. Степун сказал мне, что это его очень бы обрадовало, что он постарается все наладить так, чтобы М.А. мог хорошо отдохнуть и работать.
Быть может, мы поедем. Обещали через несколько дней дать Степуну окончательный ответ. М.А. смущает только работа над «Петром» (либретто). Невозможно везти все материалы.
2 июля.
М.А. работает над «Петром». Приехал Дмитриев, пришел обедать. Сказал, что приехал в Москву только для того, чтобы повидаться с нами. Едет в Боржом. Говорил, что не представляет себе, как будет жить два месяца, не видя нас, что будет очень скучать.
После обеда пошли на балкон и стали втроем забавляться игрой — пускали по ветру бумажки папиросные и загадывали судьбу — высоко ли и далеко ли полетит бумажка.
Потом началась сильная гроза, которую мы ждали уж давно, умирали от жары.
Вечером Дмитриев опять пришел, сидел до трех часов ночи.
Он сказал, что они с Асафьевым много говорили о М.А. и решили, что М.А. необычайно высоко стоит в моральном отношении, что, — как забавно сказал Дмитриев, — другого такого порядочного человека они не знают.
М.А. сделал свою гримасу — поджал губы, поднял брови, голова набок. Дмитриев — дды!..
3 июля.
Обедал Дмитриев. Говорят в городе, что может быть мхатчики не поедут в Париж.
Вечером Вильямсы предложили пойти в Эрмитаж, на эстраде элегантный номер «Риголетто». Двое мужчин и две женщины работают, улыбаясь ангельской улыбкой.
Собственно, работает один только человек, остальные — декорация. Отвлекают внимание публики. Один этот засунул в рот красную нитку и пачку иголок, пожевал, а потом вытащил изо рта красную нитку, продетую во все иголки.
Потом мы ужинали в «Метрополе», а эти Риголетто сидели за соседним столиком — абсолютно выдохшиеся. Какая там улыбка.
Поужинали, потом посидели в баре.
4 июля.
Дмитриев вчера должен был уехать, но оказалось — ошибка с билетами, остался еще на день. Пришел к нам обедать.
М.А. ездил с Сергеем Топлениновым на реку — катались на байдарках. М.А. понравилось очень.
5 июля.
Письмо от Асафьева. Благодарит за предложение писать совместно оперу «Петр», тронут тем, что М.А., несмотря на неудачу с «Мининым» (что не пойдет) — обратился опять к нему. Вечером играл М.А. в шахматы с Топлениновым.
6 июля.
Неожиданный приезд Сергея с Екатериной Ивановной — дождь выгнал их с дачи.
Вечером все поехали на речном трамвае в Парк культуры, там смотрели номер — езда на мотоциклетках по отвесным стенам. Страшно.
Вечером М.А. пошел с Вильямсами в «Метрополь», мне нездоровится, осталась дома.
7 июля.
Вчера пришло письмо из Лондона, из Европейской компании публикаций, спрашивают у М.А. сведения из его автобиографии, для помещения в энциклопедию: что написал? где жил?
Точно такой же запрос был в 1933-м году, но М.А. тогда не ответил сразу, а потом уж как-то неловко было, много времени прошло.
Они прислали наклеенное отпечатанное сообщение, что Булгаков написал «Белую гвардию», «Зойкину квартиру», «Багровый остров» и т. д. и что в 1921—23 гг. Булгаков был в Берлине, то есть повторили ту же ошибку, что была помещена у нас в Большой энциклопедии.
М.А. написал, что никогда в Берлине и вообще за границей не был.
Приехала из мхатовского дома отдыха в Пестове Оля, очень хвалила, советовала и нам поехать туда — на август будут путевки продаваться.
Вечером М.А. над «Петром».
8 июля.
Холодный день. М.А. все же поехал с Сережкой на реку, ездили на байдарке. Оба в восторге. Но потом пришлось принимать душ. Хотя станция ЦДКА очень здорово организована, но вода в Москва-реке грязная до ужаса.
Звонила Оля — опять едет в Пестово. Говорит, что 25-го едут в Париж.
Федя еще не уехал.
Вечером М.А. — над «Петром». Досадно, что Дмитриев забыл в Ленинграде на столе у себя обещанный им дневник Берхгольца — самый интересный материал для «Петра», говорит М.А. Теперь ищи по всей Москве.
9 июля.
Неожиданно приехал Женичка (мой) из Ленинграда. Обедал у нас.
Звонок Добраницкого, хотел придти. Я сказала, что мы заняты. Попросил разрешения придти завтра.
Вечером пошли, как условились, к Леонтьевым, почитать кусочки из «Записок покойника». Были, кроме нас, еще Топлениновы. Куски имели громадный успех, особенно радовался Яков Л. Он до того смеялся, что дамы кричали ему с ужасом:
— Яша, перестань смеяться, ты совсем синий!
10 июля.
Решили ехать в Богунью на месяц — к Степуну. Так как денег не хватает, хочу спросить у Екатерины Ивановны — не даст ли в долг.
Поехали на дачу в Лианозово, Лоли с радостью ответила — да, да. Возьмем 1 200 руб. — как раз за двоих Степунам внести.
Вернулись в Москву, пришел Женичка к нам, пообедали. Легли отдохнуть, как всегда.
Вечером пришел Добраницкий, за ним и Нина. По просьбе Добраницкого М.А. прочитал «Бег». Впечатление громадное.
Да и правда — не только эта вещь замечательная, еще надо послушать, как М.А. ее читает.
Дали в Богунью телеграмму — есть ли комната? Хоть бы была!
11 июля.
Из Богуньи от Гриши письмо, очень обстоятельное, — там очень хорошо и нас все ждут.
Второе — от жены Степуна, очень любезное и радушное — непременно приезжайте.
Дала Ивану Сергеевичу на билеты денег, попросила взять на 15-е.
Сегодня видела многих из МХАТа и Большого театра и почувствовала, что, в сущности, есть масса людей, удивительно относящихся к М.А. Или день такой был?
Вечером были у Вильямсов. Петя показывал свои работы — и этих лет и давнишние. Есть удачные портреты. Например, Барнет Борис сидит, громадный, похожий на боксера, а в колоссальном кулаке зажата розовая гвоздика. Про штаны М.А. сказал — скульптурные штаны. Или: Григорий Александров. Снег. Фон — Абрамцево, а на переднем плане Александров в распахнутой короткой куртке, без шапки, с гитарой в руках. Лицо падшего ангела. М.А. сказал:
— Такой он был бы на том свете.
Очень понравилась Петина «Нана».
12 июля.
День физкультурного парада. Поехали к женщине — зубному врачу, которую я случайно нашла и которая нас нагло обсчитала, узнав фамилию.
Остановились на Арбатской площади, смотрели на проходивших физкультурников. Издали очень красивое зрелище — коричневые тела, яркие трусы. Вблизи — красивых лиц почти нет, и фигур тоже.
Вечером пошли к Вильямсам. М.А. обещал им принести и прочитать «Собачье сердце» — хотя М.А. про нее говорит, что это — грубая вещь.
У Вильямсов была Тяпкина, актриса театра Завадского в Ростове — раньше была у Мейерхольда. Смешливая, аппетитная — так и хочется сказать — баба.
13 июля.
Заходила днем в МХАТ по поводу билетов, искала Ивана Сергеевича. Оленька сказала, что Аркадьев арестован. Невольно вспомнилась подхалимская статья в «Горьковце» и надпись на газете в тот день — «Исторический день в жизни МХАТ» — это о приходе Аркадьева в Театр. Вот и «исторический». Наверно, в «Горьковце» теперь локти себе кусает редактор.
14 августа.
Сегодня вернулись из Житомира. Прасковья оглушила сообщением, что у Сережки аппендицит. Была страшная суматоха, возили врача на дачу. Спасибо Якову Леонтьевичу — дал машину, достал доктора. Исключительные люди Леонтьевы!
На столе — счета. И как всегда — какая-нибудь ерунда при приезде. Лежит безграмотная открытка о том, что будто бы не уплачены взносы по соцстраху — угроза прокурором. М. А-чу — письмо из Бюро драмсекции с вопросом, как подвигается его работа над пьесой к 20-летию. Вопроса — пишет ли он вообще эту пьесу — даже не поставлено.
Разбиты вдребезги — не спали две ночи в поезде.
Прасковья сообщила, что писатель Клычков, который живет в нашем доме, арестован. Не знаю Клычкова.
Позвонил Сергей Ермолинский, очень обрадовался приезду нашему.
Какой чудесный Киев — яркий, радостный. По дороге к Степунам мы были там несколько часов, поднимались на Владимирскую горку, мою любимую. А на обратном пути прожили больше недели.
Вечером пошли к Леонтьевым на часок — поблагодарить за их участие к Сережке.
Жизнь в Богунье поначалу была прелестна. Места там очень красивые, купались. Поначалу — кормили. Хотя Гриша Конский, который сидел около меня за столом, всегда говорил громко: вкусно, но мало (окая), или «мало, но вкусно».
Но потом, так как приехала масса родственников — бесплатных, а платных было очень мало людей — перешли на голодный паек. М.А. не вытерпел, и пища при этом пресная, а он привык к острой (да и вообще про наш стол М.А. всегда говорит, что у нас лучший трактир во всей Москве) — мы начали с ним через день ходить пешком в Житомир за закусками, приносили сыр, колбасы, икру, ветчину, ну, конечно, масло — хлеб, водку тоже. И таким образом — М.А. по большей части не ходил ужинать, есть эти все лапшевники, а питался дома. Но потом надоело нам, и мы через три недели уехали.
15 августа.
В Лианозове — у Сергея — М.А., я, Женичка мой и Оля. Бедняга Сережка лежит на кровати в саду, боли.
Оленьку в последний день не пустили в Париж. Почему — непонятно.
М.А. потом меня уверял, что это для того, чтобы Немирович не расцвел в Париже пышным цветом и не наговорил и не наделал бы там массы чепухи. Его надо было устранить от всяких выступлений, а Оля бы старалась всячески его поместить на первое место и т. д.
В городе слухи о писательских арестах. Какой-то Зарудин, Зарубин, потом Бруно Ясенский, Иван Катаев, еще кто-то.
16 августа.
М.А. продиктовал ответ драмсекции — что не работает ни над какой пьесой, так как пьесы его все сняли.
А в ответ на вопрос — не нужна ли вам какая-нибудь помощь? — написал, что помощь, действительно, нужна, что пусть они похлопочут о квартире для него в Лаврушинском и об авансе во Всероскомдраме (у нас действительно нет ни копейки).
Такое же письмо Треневу, как председателю драмсекции.
Пошли во Всероскомдрам, подали заявление М.А. об авансе. Встретили там Ардова, он сказал, что арестован Бухов.
Он на меня всегда производил мерзкое впечатление.
Вечером Ермолинский.
17 августа.
Звонок Тренева утром. Письмо, видимо, произвело впечатление. Квартиры, конечно, не будет.
Тут же поехали на дачу к Сергею.
Под вечер пришел Яков Л.
— Я за вами на машине, поедем на речной вокзал в Химки. Поехали.
Понравилось на вокзале, и пароходик легкого типа — элегантный, тоже понравился. Яков сказал, что директором МХАТ назначен Боярский, и Егоров уже начал делать ему первые пакости.
18 августа.
Утром звонок Олега Леонидова. О письме М.А. Видимо, произвело все-таки впечатление. Но толку, конечно, не будет. Одни разговоры.
Дмитриев прилетел с Кавказа на аэроплане. Обедали. Сидел до отъезда в Ленинград. М.А. слышал, что в Ленинграде посажен Адриан Пиотровский.
19 августа.
Ездила в Лианозово с доктором на машине. Примерно через месяц Сергея будут оперировать.
20 августа.
Холодный обложной осенний дождь.
После звонка телефонного — Добраницкий. Сказал, что арестован Ангаров. М.А. ему заметил, что Ангаров в его литературных делах (М.А.), в деле с «Иваном Васильевичем», с «Мининым» сыграл очень вредную роль.
Добраницкий очень упорно предсказывает, что судьба М.А. изменится сейчас к лучшему, а М.А. так же упорно в это не верит. Добраницкий:
— А вы жалеете, что в вашем разговоре 1930-го года со Сталиным вы не сказали, что хотите уехать?
— Это я вас могу спросить, жалеть ли мне или нет. Если вы говорите, что писатели немеют на чужбине, то мне не все ли равно, где быть немым — на родине или на чужбине?
21 августа.
Дома одни. М.А. сидит над «Петром».
22 августа.
Зашла в дирекцию ГАБТ за М.А., слышала конец его разговора с Самосудом — что-то не вышло с «Поднятой целиной». Трудно будет М.А. У Самосуда престранная манера работы, он делает все на ходу. Ничем не интересуется, кроме своих дел. Он обаятелен, но, конечно, предатель. Он явно не хочет пустить Асафьева на «Петра». М.А. волнуется, считает, что так поступить с Асафьевым нельзя — он переписывался с ним о «Петре».
Оля рассказывала по телефону об успехе МХАТа в Париже, но голос у нее был такой, что я засомневалась.
23 августа.
Шли с Олей — встретили Добраницкого. Оля аттестовала его дурно. Его одно время хотели назначить во МХАТ директором. Тогда Оля встретила его в штыки.
Вечером мы у Ермолинского. Шахматы.
24 августа.
Днем М.А. над «Петром».
Вечером утомился. Я пошла за Ермолинским, привела его к нам. Шахматы. Ужин.
26 августа.
Днем я на даче.
К обеду пришли Вильямсы — приехали из Пестова. Поездка их в Синоп сорвалась — из Комитета ему сообщили, что он едет в Париж. Но после этого — молчание. Так они в Пестове и просидели.
Вечером явился Гриша Конский, приехал из Богуньи. Вспоминали всякие смешные эпизоды из летней жизни.
27 августа.
К обеду Дмитриев.
Вечером Дмитриев и Яков. Яков сообщил, что Ермолинский подавился костью, сейчас в лечебнице, положение его неясно.
28 августа.
Были в Старо-Екатерининской больнице. Канторович надеется на благоприятный исход — кость извлекли.
29 августа.
Я с Марикой утром в больнице — вторая операция, извлекли еще две кости, положение его плохое. М.А. приехал после операции.
Вечером Мордвинов вызвал М.А. на совещание по поводу «Поднятой целины».
Поразительно — совещание назначено на одиннадцать часов вечера в гостинице «Москва». Самосуда вызвали из номера. А братья Дзержинские появились: Иван в половине первого ночи, а брат его либреттист еще позже. Этот самый либреттист очень испугался, увидев М.А. Зачем? Самосуд шепотом ему объяснил, что Булгаков — консультант ГАБТ. Услышав фамилию — Булгаков — поэт Чуркин, который тоже был при этом, подошел к М.А. и спросил:
— Скажите, вот был когда-то писатель Булгаков, так Вы его...
— А что он писал? Вы про которого Булгакова говорите? — спросил М.А.
— Да я его книжку читал... его пресса очень ругала.
— А пьес у него не было?
— Да, была пьеса, «Дни Турбиных».
— Это я, — говорит М.А.
Чуркин выпучил глаза.
— Позвольте!! Вы даже не были в попутчиках! Вы были еще хуже!..
— Ну, что может быть хуже попутчиков, — ответил М.А.
30 августа.
Звонил Виктор Федорович Смирнов, который когда-то приходил по поводу своего либретто. Сказал, что назначен и. о. председателя ВОКСа. Из слов его, что «Аросев тяжело заболел и больше не вернется», понятно, что бывший председатель ВОКСа Аросев арестован.
Мхатчики приехали из Парижа. Вечером пришел Топленинов — играли в шахматы с М.А.
31 августа.
Звонок Файмонвилла — приглашение придти третьего в шесть часов на коктейль.
Приехали дачные бедняги, Сергей обрадовался «Потапу». Вечером Гриша Конский. Просил М.А., чтобы он почитал ему из романа о Воланде.
Звонил Мелик — был нездоров.
1 сентября.
М.А. водил Сергея к Арендту. Тот сам болен.
2 сентября.
Чудесный летний день. Водили Сергея в госпиталь — операция будет восьмого.
Вечером навестили Мелика по его просьбе. Он нездоров.
В газетах сообщение о самоубийстве председателя Совнаркома Украины Любченко.
Приходили Оля с Калужским. Он показался мне излишне развязным.
3 сентября.
Настойчивые звонки секретарши Файмонвилла (русской), уговаривает придти, спрашивает о здоровье Сергея, хочет что-то ему подарить...
Мы не пошли.
Вечером Оленька. Сначала не хотела признаться, что МХАТ не прошел в Париже. Но потом сказала:
— Ну да, «Анна Каренина» не имела того успеха, на который МХАТ рассчитывал...
И тут же рассказала, что про Аллу Тарасову французы написали, что она похожа на дебелую марсельянку, — что в белогвардейских газетах писали, что у Еланской такая дикция, что ничего не поймешь, что вместо слова — мерзавец — она произносит «нарзанец», что, конечно, понятен испуг Анны Карениной, когда она увидела в кровати вместо своего маленького сына — пожилую еврейку (Морес) и т. д.
Льет дождь. Поздно. Идем ужинать.
4 сентября.
М.А. пошел к Попову — играть в винт.
5 сентября.
Говорил кто-то М.А., что арестован Абрам Эфрос. Может и нет, очень много врут.
М.А. играет в шахматы у Топленинова.
6 сентября.
М.А. возится с «Петром». Вечером Смирнов принес свое либретто. Производит очень несерьезное впечатление. Говорил, что арестован Литовский. Ну, уж это было бы слишком хорошо.
7 сентября.
Отвезли Сергея в лечебницу. Операция будет завтра утром.
15 сентября.
Все прошло благополучно. Сергей уже дома.
16 сентября.
Отчаявшись добиться у Самосуда прослушивания «Петра», М.А. решил сдать его и отвез Якову Леонтьевичу в театр.
Звонил Иосиф Раевский — просил разрешения придти. Условились на завтра.
17 сентября.
Утром я отвезла экземпляр либретто в Комитет, сдала секретарю Керженцева. Комитет только что переехал в новое помещение на Ильинке. Комнаты неуютные, необжитые. Перед секретарем ни одной бумажки на столе. Делать ему, видно, нечего.
Вечером пришла Оленька, потом часов в десять — Раевский, а еще позже, после «Карениной», — Калужский.
Раевского рассказы о Париже: некоторые все время проторчали на барахолке, покупая всякую дрянь, жадничали, не тратили денег на то, чтобы повидать Париж, и ничего в Париже не увидели, кроме галстуков.
Отвратительно повел себя на обратном пути Израилевский, фу, ты, Ливанов. Он учинил Израилевскому мерзкий скандал. Может поплатиться за это, так как Израилевский подал на него жалобу.
Анекдотическую штуку учинила старуха Халютина. На фестивальной репетиции в фойе стала демонстративно бормотать свою роль в присутствии фестивальных иностранцев. Судаков спросил:
— Вы переменили рисунок роли?
— Ничего я не меняла, а просто наплевали мне в душу, не взяли в Париж, вот я и буду теперь играть формально.
Собрались гнать ее из Театра, но ограничились тем, что сняли с роли.
В нашем парижском посольстве сначала очень косо посмотрели на пиджак Ливанова (когда собралась труппа) — грязный, сальные пятна какие-то, неглаженый. А потом сказали: ну что ж, пусть и такой будет...
Наши актрисы некоторые по полнейшей наивности купили длинные нарядные ночные рубашки и надели их, считая, что это — вечерние платья. Ну, им быстро дали понять...
Хмелев старался говорить все время по-французски, это его конек, но ни один француз его не понял, хотя он все время говорил «n'est — ce pas?..»
Потом у него раз безумно разболелись зубы, он просто неистовствовал. Иверов принес ему бутылку коньяку, чтобы он выпил и уснул — на него уж ничего не действовало. К нему в номер пришел Калужский и стал уговаривать выпить, и сам напился до полусмерти.
Кто-то спрашивал в кафе — дайте мне ша-нуар — chat noir вместо кафе-нуар... Словом, довольно бесславные рассказы.
18 сентября.
Сегодня М.А. потерял со Смирновым три часа времени — правил ему либретто. Как это печально.
Совершенно летняя жара, хожу в летнем костюме и белой шляпе.
19 сентября.
Опять приехал Дмитриев (он приезжал восьмого), обедал. Говорил, что в Ленинграде видел Литовского. Значит, Смирнов наврал.
21 сентября.
Добраницкий позвонил, просит его навестить — у него перелом ноги.
Поехали.
Показывал М.А. книги по гражданской войне, которых нет у М.А.
22 сентября.
Биндлер позвонил из Большого, сказал, что есть письмо Керженцева о «Петре».
Поехали за письмом. Это записка с заголовком «О Петре», состоящая из 10 пунктов. Смысл этих пунктов тот, что либретто надо писать наново.
Вечером был Арендт — играл с М.А. в шахматы.
23 сентября.
Мучительные поиски выхода: письмо ли наверх? Бросить ли театр? Откорректировать роман и представить?
Ничего нельзя сделать. Безвыходное положение.
Поехали днем на речном трамвае — успокаивает нервы. Погода прекрасная.
Вечером М.А. на репетиции «Поднятой целины». До часу ночи помогал выправлять текст. Из театра привезли его на машине. С головной болью.
24 сентября.
Напросился Тимофей Волошин, не люблю его. Читал очень плохие свои стихи. Развязен. Судится с Таировым. Тот сделал попытку выгнать его из театра за выступление против него, Таирова, на собрании после «Богатырей».
Днем ездили с М.А. на речном трамвае. Но уже было туманно, моросило.
25 сентября.
Два последних акта «Руслана» слушала, приехав за М.А. в театр. Златогорова очень хороша в Ратмире. Самосуд дирижировал во фраке.
Оттуда поехали к Калужским на новую квартиру — на улице Кирова. Квартира приличная, только крутая лестница. Был Гриша Конский. Оленька подарила М.А. книгу, составленную Марковым и переведенную на французский для Парижа. Прекрасно издана, на дорогой бумаге. Ни одного слова о «Турбиных».
Слух, что арестован Киршон. М.А. этому не верит.
26 сентября.
Приехал Дмитриев, привез М.А. испанский экземпляр ДонКихота.
По телефону — с Олей и с Виленкиным: из Комитета искусств, из театрального отдела запрашивают экземпляр «Бега». Надо переписывать. Хотя и не верим ни во что.
27 сентября.
Удивительный звонок Смирнова: нужен экземпляр «Бега». Для кого, кто спрашивает? — Говорит, что по телефону сказать не может.
Решили переписывать «Бег».
Днем М.А. ходил на репетицию «Травиаты».
Обедал у нас Дмитриев.
После обеда, как всегда, легли отдохнуть, после чего М.А. стал мне диктовать «Бег».
Позвонил Мелик, попросил разрешения придти. Читал «Петра» (либретто). Сказал, что недостаточно хора, в некоторых местах слишком драматургично.
Потом, попозднее, пришла Минночка и Вильямсы.
М.А. показывал, как дирижирует дирижер в Большом театре (пародия на Мелика).
28 сентября.
М.А. диктует «Бег», сильно сокращает.
Звонил Олеша, спрашивал у М.А. совета по поводу своих болезненных ощущений. Он расстроен нервно, к тому же у него несчастье. Не он говорил, а знаю из газеты и рассказов: его пасынок выбросился из окна, разбился насмерть.
Вечером, на короткое время, перед поездом — Дмитриев с женой.
Потом «Бег» до ночи.
29 сентября.
«Бег» с утра.
М.А. искал фамилию, хотел заменить ту, которая не нравится. Искали: Каравай... Караваев... Пришел Сережка и сказал — «Каравун». М.А. вписал.
Вообще иногда М.А. объявляет мальчикам, что дает рубль за каждую хорошую фамилию. И они начинают судорожно предлагать всякие фамилии (вроде «Ленинграп»...).
А весной была такая игра: мух было мало в квартире и М.А. уверял, что точно живет в квартире только одна старая муха Мария Ивановна. Он предложил мальчикам по рублю за каждую муху. И те стали приносить, причем М.А. иногда, внимательно всмотревшись, говорил — эта уже была. С теплом цена на мух упала сначала до 20 копеек, а потом и до пятачка.
30 сентября.
Целый день «Бег».
Ни звонков, ни писем.
1 октября.
Кончили «Бег».
Позвонила к Виленкину. Старалась расспросить. Но он говорит, что звонила некая Омедор, кажется, из Комитета искусств. Дело, конечно, не в Омедор, это-то ясно. Но в ком?
Вечером М.А. играл в шахматы с Топлениновым. Тот рассказал, что умер Азарий Азарин. Очень жаль, талантлив, порядочен. Не стар.
2 октября.
Приходили от Виленкина из МХАТа за экземпляром. Выдала.
Позвонила Смирнову, что есть экземпляр. Пыталась узнать, с кем он говорил. Безрезультатно.
Ануся уезжает в Крым сниматься в «Ай-болите». Позвала их вечером к нам. Они пришли с Шебалиным. М.А. говорит за ужином:
— Подошел к полке снять первую попавшуюся книжку. Вышло — «Пессимизм»...
Просили Шебалина поиграть, подошел к роялю, взял несколько аккордов — ничего не помнит наизусть. Обещал следующий раз принести ноты. Петя укушен собакой, ему делают прививки — не пьет водки — нельзя.
3 октября.
Днем приехал Смирнов за «Бегом». Вошел, не снимая пальто, явно боясь расспросов. Расспрашивать не стали. Он успокоился, присел, сняв пальто, и тут пошел разговор. В разговоре М.А. сказал:
— Я работаю на холостом ходу... Я похож на завод, который делает зажигалки...
Смирнов попросил, чтобы мы ему показали рецензии Горького на «Бег», а также Пикеля (который зарезал пьесу). Я показала ему — они вклеены в толстую тетрадь вырезок о М.А. Он оживился и попросил перепечатать отзывы Горького и рецензию Пикеля. И увез это вместе с экземпляром. Загадка.
Вечером М.А. пошел с Сергеем в баню. Потом рассказывал мне, как они волновались в поисках потерянной трешки.
4 октября.
Днем в кабинете у Якова Леонтьевича. Опять всплывает «Минин».
Делать или не делать «1812 год» по Льву Толстому? — для оперы.
М.А. сказал, что приехал Немирович: «приехал, приехал, и денег не платит»...
Леонидов Леонид Миронович говорит про Немировича:
— Сидит за границей, ни черта не делает, пишет оттуда глупости! И театр ничего не делает поэтому!
Вечером — среди пенатов — как сказал М.А. Разбирали книги.
Оленька — с какими-то пустяками по телефону. М.А. говорит:
— Это означает, что «Бег» умер.
5 октября.
Письмо от Вересаева, сообщает, что его материальное положение ухудшилось, просит вернуть тысячу рублей, которую мы взяли у него.
М.А. тут же написал ему письмо — сегодня или завтра вернем, просим прощения за задержку.
Я проводила М.А. в Большой, сама пошла в Управление за деньгами. Потом — за М.А.
Самосуд убеждает писать «1812 год». Композитор Багриновский уже играл свою оперу на эту тему, но она Самосуда не удовлетворяет. Возле этого дела суетится Шарашидзе.
Вечером М.А. на «Руслане». Продолжение дневного разговора с Самосудом. Убеждает, что надо писать по картинам, чтобы «зря не пропала бы работа». То есть показывать по картинам. Контроль.
Возникли опять разговоры о «Минине». М.А. говорит:
— Ну, ясно, мне придется отвечать за то, что не так сделал либретто, не такие поляки, как надо...
М.А. не хочет поправлять «Минина», говорит, что предпочитает портновскую работу над «1812 годом».
Надо писать письмо наверх. Но это страшно.
Екатерина Ивановна отвезла тысячу Вересаеву. Денег у нас до ужаса нет.
7 октября.
М.А. начал работать над «1812 годом».
Вечером была с Женичкой моим на премьере «Травиаты» в филиале. Мелик чудесно дирижировал. Оформление Бориса Эрдмана понравилось. Поставлено по-старинке, впечатление, что без режиссера — такие давно знакомые мизансцены. Пели хорошо — Лемешев, Норцов, Барсова. Успех у публики громадный.
После спектакля около леонтьевской машины, где садились леонтьевские дамы и я, — собралась толпа, так как почему-то Евгения Григорьевна сказала: здесь поедет Козловский.
В это время к машине подошел М.А., задержавшийся в театре. Его обступили в темноте переулка: — Лемешев?! Козловский?!
М.А. сказал — нет, не Лемешев, — и сел в машину.
На машину навалилось столько народу, что стало страшно.
9 октября.
Обедал Дмитриев. Говорил, что нужно написать новую картину в «Беге» — тогда пойдет пьеса. Вздор какой!
До поздней ночи М.А., Дмитриев и подошедший Мелик играли на детском биллиарде.
11 октября.
Горюнов позвонил и пришел. Предлагал М.А. делать или инсценировку «Дон-Кихота», или пьесу о Суворове. Засиделся до поздней ночи. Разговор о МХАТе — больное место вахтанговцев. М.А. прочитал ему отрывки из «Записок покойника».
13 октября.
В газетах о снятии Бубнова с должности.
15 октября.
М.А. днем на репетиции «Поднятой целины» (вчера тоже). Обедал композитор Седой, играл из первой картины своей будущей оперы. Кажется, талантлив.
16 октября.
Композитор Кабалевский играл в Большом театре свою оперу «Кола Брюньон». М.А. давал свои заключения о либретто.
Потом — долгий разговор с Керженцевым о «Петре», о «Минине». Смысл всего разговора, что все это надо переделывать.
Ночью, с Керженцевым, Самосудом — репетиция — проба поставить кино в «Поднятой целине».
17 октября.
М.А. на генеральной «Поднятой целины».
18 октября.
Днем М.А. с Женичкой и Сергеем — играли в карты. А вечером были у Калужских. Очень мило посидели.
20 октября.
М.А. с Седым работали над либретто дома.
21 октября.
День моего рожденья. Получила цветы от М.А. и Сергея «пополам» и, конечно, от моего Женички.
Обедал Дмитриев и Женя.
22 октября.
Днем М.А. опять работал дома с Седым.
23 октября.
Сережкин день рожденья, подарили ему духовое ружье. Пришел Женичка, и мы чудесно провели начало дня вчетвером.
М.А. прозвал Женюшку уже давно прокурором («Ба! И прокурор тут!..»), а кроме того произвел в чин библиотекаря. Женичка очень польщен был.
Потом пришел Седой — опять работа над либретто.
У М.А. из-за всех этих дел по чужим и своим либретто начинает зреть мысль — уйти из Большого театра, выправить роман («Мастер и Маргарита»), представить его наверх.
Вечером зашли на «Поднятую целину» — была премьера. Мне не понравилось.
25 октября.
Утром Седой. М.А. сказал ему о своем намерении уйти из Большого и о том, что он не хочет делать либретто для соловьевской оперы в качестве соавтора.
Тот расстроился ужасно. М.А. поехал с ним к Якову Леонт. — говорить об этом. Яков Л. предложил: в договор с Соловьевым-Седым не входить, а об уходе еще подумать. Таким образом, хотя бы сваливается работа над чужим и трудным, мучительным материалом.
27 октября.
Уборка книг.
М.А. правит роман.
Вечером Вильямсы и Шебалин.
29 октября.
Необыкновенный невиданный доселе туман. Трамвайное движение затруднено. Днем была на Каменном мосту (шла из Управления) — вверху, внизу, кругом — ничто.
Вечером у Калужских в гостях. Были: Кторовы, Сахновские, Степанова Лина, Гриша Конский. Сперва разговоры о новом законе, по которому уничтожаются жилищные товарищества. Потом очень хороший ужин. Возвращались около шести часов утра в полном тумане пешком.
Оля дала книгу, которую М.А. случайно обнаружил на полке. Американская книга о МХАТе 1925 г. В ней упоминается о каком-то Булганове — Bulganow. Оказалось по тексту — о М.А.
30 октября.
Заезжал Яков Леонт. Обедали, играли на биллиарде.
31 октября.
М.А. играл в шахматы у Арендта.
Вечером были у нас Ермолинские. Взяли фотографии М.А. — очень удачные.
1 ноября.
Утром позвонил композитор Потоцкий, горячо говорил о своей симпатии к нам, о том, что он очень соскучился, и позвал вечером слушать его новую сюиту. М.А. сказал:
— Это какое-то дело у него есть.
Поехали туда с Яковом Л. Уже от него днем узнали, что дело не в сюите, а что Потоцкий написал либретто на тему о Разине. Приехали. Потоцкий действительно прочитал либретто (в нем — персидская княжна...). Очень дурно. По окончании чтения, после критических высказываний, — Потоцкий подошел к М.А., низко поклонился и, передавая рукопись, сказал — «в руце твои предаю...», то есть, другими словами, хотел, чтобы М.А. взялся править его либретто. М.А. отказался.
Неприятный вечер.
2 ноября.
Прислали билеты из МХАТа на генеральную репетицию «Земли» Вирты.
Женя Арендт попросила достать для проф. Бурденко билеты на «Каренину». Я позвонила Феде, хотя была в недоумении — он не позвонил по приезде из Парижа.
Билеты Федя устроил. И тут же спросил:
— Получили билеты на «Землю»? Приедете?
— Получили.
3 ноября.
На «Землю» не пошли.
5 ноября.
Арестован Пильняк.
Вечером у нас были Мелик с Минночкой и Ермолинские, от которых и узнали о Пильняке.
6 ноября.
Позвонил Петя Вильямс, хочет придти. М.А. позвал и Бориса Робертовича Эрдмана. Почитал им из «Записок покойника».
Борис Эрдман — тонкий собеседник, острый.
7 ноября.
Женичка пришел с демонстрации и обедал у нас.
8 ноября.
Дмитриевы появились из Ленинграда опять. Хотели придти, но я устала, нет ни Екатерины Ивановны, ни Пани.
Позвонил Яков Л., заехал, и они с М.А. и с Сергеем съездили на машине Якова к Елисееву, привезли кой-чего. Яков обедал у нас.
9 ноября1.
Вечером у нас шахматы.
10 ноября.
Ездили для выяснения вопроса о паевых взносах в Лаврушинский в контору. Конечно, не было бухгалтера.
Зашли к Евгению Петрову, приятно провели время около часа, потом их шофер отвез нас домой. Очень мрачный, поэтому на чай не решились дать.
Ужинали у нас Дмитриевы.
11 ноября.
Заходила к Троицким, узнала, что Добраницкий арестован. Вечером М.А. прибирал книги. Я вытирала с них пыль.
12 ноября.
Днем заходили в Большой к Якову Л. Он получил также, как и М.А., письмо от Соловьева-Седого и просил М.А. зайти поговорить.
М.А. сказал, что он не будет подписывать договора на «Дружбу», не может взять на себя такого обязательства, т. к. чувствует себя плохо.
После этого пошли к доктору Цейтлину за одной книгой по психиатрии, которую он обещал дать М.А. У них состоялся очень интересный разговор. А когда М.А. вышел из комнаты, доктор мне сказал:
— Я поражаюсь интуиции М.А. Он так изумительно разбирается в психологии больных, как ни один доктор-психиатр не мог бы разобраться.
Вечером М.А. работал над романом о Мастере и Маргарите.
13 ноября.
Ездила опять в Лаврушинский. Вечные мучительные заботы — квартира, деньги...
Вечером М.А. пошел к Ермолинскому играть в шахматы, я проводила его туда.
14 ноября.
Вечером пошла с Екатериной Ивановной на премьеру «Человек с ружьем». Погодин и умен и видит окружающее и людей — но чувства сцены у него нет. Картины можно свободно переставить — первую вместо пятой, последнюю — вместо второй и т. д. Реплики тоже можно перекладывать из одной роли в другую. А главное — скучно. Щукин играет внешними приемами, думает все время о том, как стать, какой жест сделать, каким голосом — скороговоркой — сказать... Стремится к портретному сходству. Это очень отвлекает.
Хотя кто-то, не помню кто, сказал, что после виртовской «Земли» это откровение.
15 ноября.
Позвонил Конский — соскучился, — можно придти?
Пришел, но вел себя странно. Когда М.А. пошел к телефону, Гриша, войдя в кабинет, подошел к бюро, вынул альбом оттуда, стал рассматривать, подробно осмотрел бюро, даже пытался заглянуть в конверт с карточками, лежащий на бюро. Форменный Битков.
Говорил, что с Калужскими жизнь в общей квартире у них не налаживается.
Сегодня днем проходили по Камергерскому переулку и видели, как ломали, вернее, доламывали Малую сцену МХАТа, — место рождения М.А. как драматурга. Там шли первые репетиции «Дней Турбиных», или, как тогда называлось, «Белой гвардии».
17 ноября.
Первая метель. Все-таки вышли прогуляться. Дошли до Ермолинского.
А вечером проводила М.А. в Большой театр. Зашла за ним к половине двенадцатого, но оказалось — неожиданное совещание по поводу «Сусанина». Сейчас час, его еще нет. Либретто делает Городецкий Сергей, а М.А. привлекли к консультированию.
18 ноября.
Вчера М.А. вернулся из Большого театра в два часа ночи. А сегодня в четыре часа дня опять пошел туда же по тому же поводу — «Сусанин». Сидят все: Самосуд, Мордвинов, М.А., Городецкий, еще кто-то. Пианист играет «Жизнь за царя», а они проверяют текст, подгоняя его к музыке. Пришел М.А. домой часов в семь, а вечером опять было назначено собраться, он пошел к 11-ти, а вернулся в два часа ночи.
19 ноября.
Днем опять заседание по «Сусанину». М.А. пришел домой около шести часов.
Вечером для отвлечения позвал к себе Ермолинского и Топленинова играть в шахматы.
А Городецкий звонил — все насчет того же.
20 ноября.
Была сегодня на собрании в нашем доме по вопросу о новом жилищном законе от 17 октября. Судя по докладу, нас не будут уплотнять, платить будем за квартиру меньше, чем теперь, а паевые взносы вернут в течение года. Очень приятно.
23 ноября.
У Сергея температура, болит ухо. Звонки к докторам.
24 ноября.
Доктора. Потоцкий со своим либретто. М.А., отрываясь для разговоров с врачами, правит либретто. Потоцкий настойчиво просит М.А. войти в работу — соавтором. М.А. твердо отказал. Потоцкий расстроился.
Вечером Марк Леопольдович. Уверил, что прокола делать не надо.
Проводила М.А. (в такси) к Мелику, вернулась, дома сидел Ермолинский.
Позвонил Яков Л. и сообщил, что на «Поднятой целине» был Генеральный секретарь и, разговаривая с Керженцевым о репертуаре Большого, сказал:
— А вот же Булгаков написал «Минина и Пожарского»...
Яков Л. обрадовался этому и тут же позвонил.
1 декабря.
Я лежу с гриппом, Сергей — с желтухой...
Звонок Якова — нужен для Комитета искусств экземпляр «Минина». Хотела встать для переписки, М.А. удержал. Вечером Яков Леонтьевич позвонил — экземпляр нашелся в театре.
Звонил Куза о «Дон-Кихоте». Браться?.. Не браться?.. Денег нет, видно — браться.
2 декабря.
Звонок Кузы — предлагает заключить договор на «Дон-Кихота».
Второй звонок — из Вахтанговского театра, из дирекции: Ванеева просит М.А. приехать завтра.
3 декабря.
М.А. был у Ванеевой — торговалась плаксиво. Деньги будут давать по частям — седьмого, десятого.
Звонил Потоцкий: все сделал по замечаниям М.А. и теперь хочет «с трепетом» прочитать это у нас. Болван.
5 декабря.
Вечером часов в восемь на часок приехал Яков, засиделся допоздна. Привез книгу Фейхтвангера «Москва-1937». Много рассказывал о Керженцеве. Якову приходится трудно.
6 декабря.
Книга произвела на М.А. неприятное впечатление.
7 декабря.
Утром М.А. проснулся, как он сказал, в холодном поту. Обнаружил (ночью!) ошибку существенную в либретто «Сусанина» в картине в лесу, зимой. Стал звонить Самосуду, Городецкому, сообщил им все свои соображения.
Днем пошли за деньгами в Вахтанговский театр. По дороге нагнал Федя и пригласил 13-го к себе.
Получили деньги, вздохнули легче. А то просто не знала, как жить дальше. Расходы огромные, поступления небольшие. Долги.
Сегодня день рожденья Женюши, — он называется еще у нас «номер первый». Это М.А. выдумал игру: они трое (М.А., Женичка и Сергей) спрашивают меня в отдельности, кого я больше всех люблю, кто первый номер.
9 декабря2.
Позвонил Федя, напомнил о 13-м.
Потом звонок Оленьки. Рассказывала, что Алексей Толстой прислал Немировичу письмо возмущенное: «...мне прислали из театра требование вернуть 1000 руб. Какую тысячу?! Что такое?! Я, кажется, жив еще, пишу пьесы и такие, которые могут пойти во МХАТе...» и т. д.
Это он по поводу того, что у него был договор со МХАТом и он его не выполнил.
По словам Оли, сначала она схватилась за голову, потом схватился Виленкин, потом еще кто-то... Она позвонила Немировичу в Ленинград. И теперь М.А. уверяет, что Театру это будет стоить еще 20 тысяч — новый договор на пьесу с Толстым, которую он опять же не даст МХАТу.
12 декабря.
Выборы. Наши делегаты — Булганин и Москвин.
Вечером пришел к нам без звонка Мелик.
13 декабря.
Приехал из Ленинграда Соловьев-Седой, пришел днем. М.А. просидел с ним часа три, не меньше, выправляя его либретто.
Играл нам новую картину своей оперы. Талантливо... но жидко.
У Феди на обеде: Кедров, Раевский с женой, Дорохин, Пилявская, Морес, Комиссаров, Ларин, Якубовская, Шверубович Дима, какой-то Ваничка, у которого оказался прелестный тенор. В конце вечера, уже в первом часу, появился какой-то неизвестный в черных очках, лет пятидесяти, отрекомендовавшийся — «Федин товарищ по гимназии»... Абсолютно как Туллер...
Было шумно, весело. Пели под гармонику — Дорохин играл. Федя привез из Парижа пластинку «Жили двенадцать разбойников», вспоминали «Бег».
14 декабря.
Керженцев пригласил М.А. Сообщил, что докладывал «высокоответственному лицу» о «Минине». Просил М.А. сделать поправки. Сказал, что поляки правильные. (А в прошлый раз говорил, что неправильные.) «Надо увеличить роль Минина, дать ему арию вроде "О, поле, поле..."» и т. д.
О «Дон-Кихоте» сказал, что надо сделать так, чтобы чувствовалась современная Испания. О, ччерт!..
М.А. приехал домой в его машине, усталый, измученный — в семь часов вечера.
Днем до этого он был вызван Самосудом в театр, где сначала был на прослушивании картины Соловьева-Седого и вел по этому поводу разговоры с Самосудом, а потом работал по «Сусанину», выправляя каждое слово текста.
Вечером у нас Дмитриев. Рассказывал, какая безвкусная постановка «Прекрасной Елены» у Немировича. А потом — что на «Землю» публика уже не ходит, боятся в Театре, что спектакль до весны не доживет.
15 декабря.
Проводила М.А. в Большой на репетицию «Броненосца "Потемкина"».
Обедал у нас Дмитриев. Говорит, что МХАТ собирается ставить кроме «Горя от ума» — еще инсценировки «Идиота», «Обрыва», «Войны и мира», причем все инсценировки будут делаться внутри Театра собственными силами — как-то, Марковым, Горчаковым, Сахновским...
Давай им бог.
16 декабря.
Пришло письмо от Асафьева — сплошная истерика. «Что с "Мининым"?! Из Комитета не разрешают делать монтаж оперы для радио!.. Вам не советуют общаться со мной!..» и так далее. Чувствуется, что издерган до последней степени.
Вечером пришел Яков Л.
17 декабря.
Днем М.А. был в Большом на репетиции «Потемкина», а потом там же работал с автором Чишко, выправлял текст либретто.
Вечером послал телеграмму Асафьеву — успокоительную.
В «Правде» статья Керженцева «Чужой театр» о Мейерхольде. Резкая критика всего театрального пути Мейерхольда. Театр несомненно закроют.
18 декабря.
М.А. послал Асафьеву письмо очень спокойное, логическое.
19 декабря.
Вечером у нас Ермолинский, Вильямсы, Шебалин.
За ужином М.А. выдумал такую игру: М.А. прочитал несколько страничек из черновика инсценировки («Дон-Кихота»), Шебалин должен был тут же, по ходу действия, сочинить музыку и сыграть ее, а Петя Вильямс — нарисовать декорацию. Петин рисунок остался у нас, как память об этой шутке.
20 декабря.
Звонила Оленька, пригласила нас завтра к себе.
21 декабря.
М.А. послал письмо Асафьеву, предупредил, что тот должен приехать в Москву, если интересуется судьбой «Минина».
Вечером мы у Калужских. Хмелев, Прудкин, их жены, Герасимов. Рассказы о Париже. Хмелев очень смешно и талантливо рассказывал, как Женя Калужский лечил его коньяком в Париже от воспаления надкостницы и сам напился вдребезги.
22 декабря.
М.А. ходил в Сандуновские бани с Мордвиновым и Борисом Петровичем Ивановым из Большого.
Там же Борис Петрович передал ему письмо от Асафьева.
23 декабря.
Проводила М.А. в Большой.
Вечером — к Вильямсам пошли. Петя показывал начатый портрет Ануси.
24 декабря.
Днем у М.А. Потоцкий со своим «Разиным».
М.А. кто-то говорил, что Асафьева хотят отодвинуть от «Минина», его музыка не нравится многим.
М.А. тут же дал Асафьеву телеграмму, чтобы приехал.
25 декабря.
М.А. написал Асафьеву в суровом тоне, чтобы он ехал наконец в Москву. Ведь для него же это надо! И телеграмму дал о том же.
Приехал Дмитриев. М.А. заставил и его дать телеграмму Асафьеву. Потом Дмитриев попросил разрешения позвонить от нас в Ленинград. Вызвал какого-то Василия Ивановича. М.А. говорит ему:
— Бог с вами, Владимир Владимирович! Разве мыслимо!.. Василий Иванович!.. Да ведь за версту ясно, что конспирация. Бросьте! Я не разрешаю по моему номеру такие штучки...
26 декабря.
Звонок из Ленинграда, но говорит не Асафьев, а жена его. Повторяет только одно:
— Ваши письма расстроили Бориса Владимировича!
М.А. сердился, говорил потом — конечно, ни одно доброе дело не остается без наказания. Поделом мне.
Вечером у нас Дмитриев, Вильямсы, Борис и Николай Эрдманы. М.А. читал им главы из романа: «Никогда не разговаривайте с неизвестным», «Золотое копье» и «Цирк».
Николай Эрдман остался ночевать.
28 декабря.
У М.А. грипп.
30 декабря.
Сережку устроили в дом отдыха.
31 декабря.
Кончается 1937-й год. Горький вкус у меня от него.
У М.А. температура упала. Едем к Оле встречать Новый год.
Примечания
1. В рукописи ошибочно: октября.
2. В рукописи ошибочно: ноября.
Комментарии
Комментарии к Дневнику за 1937—1940 гг. — Виктор Лосев.
7 февраля.
...М.А. дописал еще две картины для «Минина»... — В июне 1936 г. М.А. Булгаков и Б.В. Асафьев заключили договор с Большим театром на написание либретто и музыки к опере «Минин и Пожарский». Уже в июле Булгаков закончил первую редакцию либретто.
9 февраля.
И тут же Коля сообщает, что этот негодяй Каганский... — Каганский З.Л. — бывший издатель журнала «Россия»; в 1925 г. выехал за границу, где нагло объявил себя полномочным представителем Булгакова, издавая его произведения. Булгаков протестовал решительно, но безуспешно: СССР в те годы не был членом Международной конвенции по авторскому праву.
Каганский послужил прототипом издателя Рвацкого в романе «Записки покойника».
17 февраля.
Две телеграммы М.А.... — Телеграмма, посланная Б.В. Асафьеву, сохранилась: «Начинаю постановку Минина Заканчивайте музыку кратчайший срок Немедленно ознакомьте Дмитриева оперой Булгаков». Ф.Ф. Федоровский — театральный художник, много лет проработавший в Большом театре.
...Вечером Вильямсы и Любовь Орлова... — Л.П. Орлова и Г.В. Александров были большими друзьями Вильямсов, часто бывали в их доме. Здесь они познакомились и подружились с Булгаковыми.
А.П. Глоба — поэт, писатель и драматург. В 1936 г. написал пьесу «Пушкин», которая через год была поставлена в Ярославле и Сталинграде; впоследствии с успехом шла в Москве в Театре им. Ермоловой с В.С. Якутом в роли Пушкина.
...Яншин объяснялся по поводу статьи о «Мольере»... — См. об этом: Яншин М.М. Дни молодости — «Дни Турбиных» // Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 268—275.
5 марта.
Городинский В.М. — музыковед, критик. В 1935—1937 гг. — заведующий сектором искусств Культпросветотдела ЦК ВКП (б).
18 марта.
После бешеной работы М.А. закончил «Черное море». — 9 сентября 1936 г. Большой театр и композитор С.И. Потоцкий обратились к Булгакову с предложением написать либретто оперы на революционную тему (взятие Перекопа). Договор подписали 1 октября, а уже 18 ноября либретто было готово. Текст композитору понравился. Однако Булгаков продолжал работу и 18 марта 1937 г. завершил вторую редакцию. Но либретто не получило одобрения П.М. Керженцева, музыка Потоцким не была написана.
Замысел остался нереализованным.
20 марта.
Асафьев шлет нервные письма... — 10 марта Булгаков посылает Асафьеву телеграмму с просьбой ускорить высылку музыки для новых сцен. 12 марта композитор отвечает: «<...> Я, собственно, удивляюсь спешке с нотным материалом дополнительных картин, а следовательно, непонятны мне и обе телеграммы, особенно В.И. Мутных ("работа "Мининым" задерживается отсутствием музыки, просьба ускорить присылку"). Если опера идет, то ведь в театре клавир семи картин, как же отсутствует музыка? <...> Или я чего-то не разобрал, и речь шла о переработке всей музыки? И я должен выслать совсем новый клавир? Но тогда — другой разговор. Пишу Вам и чувствую, что волнуюсь, хотя чего ради?.. Завтра надеюсь еще написать Вам, получив ноты. А строго говоря, зачем их высылать? Не лучше ли им лежать у меня. Лежит же с декабря клавир в Москве, а "музыка", говорят, "отсутствует"? <...> Прямо беда».
21 марта.
...Замятин умер в Париже. — Е.И. Замятин умер 10 марта 1937 г. 16 апреля 1940 г. Е.С. запишет: «<...> Потом Анна Ахматова. Прочитала то, что написала для него. Взяла фотографию. Сказала: Замятин умер ровно за три года, 10 марта 1937 года».
24 марта.
Утром письма... — В этот день Булгаков написал два письма: первое — Асафьеву в Ленинград («Обе картины получены в театре. Одну из них, именно "Кострому", 22-го Мелик играл у меня. Обнимаю Вас и приветствую, это написано блестяще! Как хорош финал — здравствуйте, граждане костромские, славные!!
Знайте, что <...> несмотря на утомление и мрак, я неотрывно слежу за "Мининым" и делаю все для проведения оперы на сцену <...>»).
Второе письмо — Николаю в Париж («Сообщаю тебе, что в первых числах февраля прекратились всякие известия из Парижа <...>»). Связь между братьями оборвалась вплоть до мая 1939 г.
У нас были Попов... — В 1-й ред.: «У нас — Патя и Тата. М.А. читал им куски романа ("Записки покойника"). Потом ужин.
Мой вывод: мы совершенно одиноки и положение наше страшно».
4 апреля.
...В газетах сообщение об отрешении от должности Ягоды... — В 1-й ред. далее: «Первый же вопрос, который мне задала Марья Исааковна (я была у нее сегодня): читали?! И затем: а что Михаил Афанасьевич говорил по этому поводу?
Между прочим, Миша мне в точности предсказал этот вопрос».
11 апреля.
Дзержинский И.И. — композитор, автор опер «Тихий Дон» (1935), «Поднятая целина» (1937), «Волочаевские дни» (1939) и др.
13 апреля.
Ходасевич В.М. — в 1932—1936 гг. — главный художник Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова. В театрах Москвы спектакли оформляла эпизодически.
15 апреля.
...Позвонили из Союза писателей, позвали М.А. в караул почетный ко гробу... — В 1-й ред. далее: «В то время, как М.А. стоял в карауле, я стояла недалеко от гроба, смотрела на цветы, на жену Ильфа, стоявшую спиной ко мне, посмотрела наверх — во втором этаже, на пролете лестницы, увидела фигуру в черном, и лицо такое же желтое, как у Ильфа. Фигура была неподвижна. Я испугалась. Когда опять посмотрела, ее уже не было».
...Оттуда пошли в Камерный... — В 1-й ред.: «<...> генеральная "Дети солнца", и видели один акт, больше сидеть не было сил. Миша сказал, что у него чешется все тело, сидеть невозможно! Вот постарался Таиров исправиться! Но как ни плоха игра актеров, — пьеса еще гаже».
19 апреля.
...попала сегодня тоже на удовольствие... — В 1-й ред.: «Эта пьеса настолько чудовищна, что не знаешь, что сказать».
22 апреля.
...М.А. читал, что Комаров смеется странным смешком... — В опубликованном романе персонаж назван Мишей Паниным. Очевидно, Булгаков читал следующий отрывок из «Записок покойника»: «Евлампия Петровна оказалась царственной дамой с царственным лицом и бриллиантовыми серьгами в ушах, а Миша поразил меня своим смехом. Он начинал смеяться внезапно — "ах, ах, ах", — причем тогда все останавливали разговор и ждали. Когда отсмеивался, то вдруг старел, умолкал».
30 апреля.
...На собрании драматургов вытащили к ответу Литовского... — В дневнике писателя Ю.Л. Слезкина имеется следующая запись: «Третий день идет судбище Киршона и Афиногенова. Задели по дороге их "исполнителей" Литовского и Млечина — оба руководили цензурой и писали критику сообразно директивам своих "вождей" <...> Встретили жалкие оправдания Литовского и Млечина свистом, смехом, издевками. Эти "критики" уверяли, что сначала — несколько дней назад — они думали, что Афиногенов и Киршон — лучшие драматурги и пьесы их хороши, а вот теперь они поняли, что ошибались!! Ну кто поверит такой чуши!
Никогда они ничего не думали, писали то, что прикажут, и так, как велят. Типичные конъюнктурщики <...>»
2 мая.
М.А. Добраницкий — муж Н.Г. Ронжиной, знакомой Е.С. В 1936—1937 гг. — партийный работник.
9 мая.
М.А. читал первые главы своего романа о Христе и дьяволе. — В 1937 г. Булгаков трижды начинает роман. Сначала им написаны пять глав (в том числе глава «Золотое копье» — о Пилате и Иешуа); затем, опять начиная с первой, — тринадцать глав. Теперь роман называется «Князь тьмы» и датирован — 1928—1937 гг. Глава 13-я обрывается словами: «Выяснилось, что он написал этот роман, над которым просидел три года, в своем уютном подвале на Пречистенке, заваленном книгами, и знала об этом романе только одна женщина. Имени ее гость не назвал, но сказал, что женщина умная, замечательная <...>»
10 мая.
...Потом М.А. продиктовал мне письмо Асафьеву... — В письме Булгаков сообщал: «Вот уж месяц, как я страдаю полным нервным переутомлением <...> На горизонте возник новый фактор, это — "Иван Сусанин", о котором упорно заговаривают в театре. Если его двинут, — надо смотреть правде в глаза, — тогда "Минин" не пойдет. "Минин" сейчас в Реперткоме. Керженцев вчера говорил со мной по телефону, и выяснилось, что он не читал окончательного варианта либретто.
Вчера ему послали из Большого экземпляр <...>
Дорогой Борис Владимирович! Вам необходимо приехать в Москву. Настойчиво еще и еще раз повторяю это. Вам нужно говорить с Керженцевым и Самосудом, тогда только разрешатся эти загадки-головоломки с "Мининым" <...>»
20 мая.
Пиотровский А.И. — в 30-е гг. — заведующий литературной частью в ленинградских театрах; руководитель сценарного отдела Ленфильма.
25 мая.
Гейтц М.С. — директор МХАТа в 1929—1931 гг. В 1-й ред. Е.С. записала: «Вот фигура, между прочим, была этот Гейтц! Производил впечатление уголовного типа».
7 июня.
Куза В.В. — актер, режиссер Театра им. Вахтангова; дружил с Булгаковым в 20-е гг. Был одним из инициаторов приглашения Булгакова в Театр им. Вахтангова, по каковому приглашению Булгаков специально для вахтанговцев написал «Зойкину квартиру».
13 июня.
Кторов А.П. — исполнитель роли Шервинского, Комиссаров А.М. — Николки в «Днях Турбиных» (30-е гг.), Зуева А.П. — Коробочка в «Мертвых душах». Актеры МХАТа.
15 июня.
...М.А. работает сейчас над материалом для либретто «Петр Великий». — 12 декабря 1936 г. Асафьев обратился к Булгакову: «Намерены ли Вы ждать решения судьбы "Минина" или начать думать о другом сюжете уже теперь? Сюжет хочется такой, чтобы в нем пела и русская душевная боль, и русское до всего мира чуткое сердце, и русская философия жизни и смерти. Где будем искать: около Петра? <...>» Постановка "Минина" затягивалась, и 13 февраля 1937 г. Булгаков написал Асафьеву: «Ко мне обратился молодой композитор Петунин и сказал, что хочет писать оперу о Петре, для которой просит меня делать либретто.
Я ему ответил, что эта тема у меня давно уже в голове, что я намереваюсь ее делать, но тут же сообщил, что Вы ее уже упомянули в числе тех, среди которых ищете Вы, и, что если Вы захотите осуществить Петра, я, конечно, буду писать либретто для Вас». Асафьев ответил мгновенно, 16 февраля: «Петра обязательно со мной. Я подбираюсь к нему давно и не хотел бы ни его, ни Вас уступить кому либо <...>»
В июне Булгаков приступает к работе и в сентябре ее завершает.
В архиве писателя сохранились две редакции текста либретто — черновая и машинописная.
24 июня.
...Разговор за ужином о писателях... — В 1-й ред.: «Разговор о Достоевском. Петя говорит, что он его ненавидит как тип человека.
О Гоголе — Петя ставит его необыкновенно высоко как писателя. Миша спросил — "но я, не похож на Достоевского?" На это Петя ответил — "Никак! Вы похожи на Гоголя"».
29 июня.
...Городецкий уже сделал либретто... — Городецкий С.М. — поэт, либреттист. Подготовил для Большого театра новую редакцию либретто оперы «Иван Сусанин», возобновлявшейся на сцене театра к 20-летию Октября. Для Булгакова это означало, что еще одна его работа — «Минин» — осуществлена не будет. Тем не менее, будучи либреттистом Боль-того театра, Булгаков много сил отдал «Сусанину», выправляя, как отмечала Е.С., «каждое слово текста».
1 июля.
Степун В.А. — актер МХАТа. Булгаковы отдыхали на его даче в Богунье в июле — августе 1937 г. 20 октября 1955 г. Е.С. записала на листке календаря: «На улице встретила Вл. Авг. Степуна. Был в ссылке 16 лет. На допросах били и заставляли подписать черт знает что. В частности, что в 37 г. М.А. жил у него на даче и занимался контрреволюционной деятельностью, пропагандой. Донос написали 2 женщины, жившие там».
8 июля.
...дневник Берхгольца — самый интересный материал для «Петра»... — Имеется в виду «Дневник камер-юнкера Ф.В. Берхгольца» (М., 1902—1903), содержащий богатый материал из жизни русского общества начала XVIII в.
14 августа.
Клычков С.А. (1889—1940) — поэт, писатель. О нем см.: Сергей Клычков: переписка, сочинения, материалы к биографии // Новый мир. 1989. № 9. С. 193—224.
31 августа.
«Потап» — так Сережа Шиловский называл Булгакова.
17 сентября.
...Утром я отвезла экземпляр либретто в Комитет... — К либретто было приложено сопроводительное письмо:
«Председателю Комитета по делам искусств
Платону Михайловичу Керженцеву
от Михаила Афанасьевича Булгакова
Прилагая при этом экземпляр оперного либретто "Петр Великий", сочиненного мною и сданного в Большой театр (согласно договоренности, по которой я обязался сочинять одно либретто в год для Большого театра), прошу Вас ознакомиться с ним.
М. Булгаков
Москва, 19, ул. Фурманова 3, кв. 44.
Тел. Г 6-47-66.
17 сентября 1937 года».
Израилевский Б.Л. — бессменный дирижер и заведующий музыкальной частью МХАТа. Послужил прототипом дирижера Романуса в романе «Записки покойника». Иверов А.Л. — врач МХАТа. Прототип врача театра в «Записках покойника».
22 сентября.
Биндлер позвонил из Большого, сказал, что есть письмо Керженцева о «Петре». — Записка состояла из десяти пунктов (приводятся с сокращениями):
«1. Нет народа (даже в Полтавской битве), надо дать 2—3 соответствующие фигуры (крестьянин, мастеровой, солдат и пр.) и массовые сцены.
2. Не видно, на кого опирался Петр (в частности — купечество), кто против него (часть бояр, церковь).
3. Роль сподвижников слаба (в частности, роль Меншикова).
4. Не показано, что новое государство создавалось на жесткой эксплуатации народа (надо вообще взять в основу формулировку тов. Сталина).
5. Многие картины как-то не закончены, нет в них драматического действия. Надо больше остроты, конфликтов, трагичности.
6. Конец чересчур идилличен — здесь тоже какая-то песнь угнетенного народа должна быть. Будущие государственные перевороты и междуцарствия надо также здесь больше выявить. (Дележ власти между правящими классами и группами.)
7. Не плохо было бы указать эпизодически роль иноземных держав (шпионаж, например, попытки использования Алексея).
8. Надо резче подчеркнуть, что Алексей и компания за старое (и за что именно).
9. Надо больше показать разносторонность работы Петра, его хозяйственную и другую цивилизаторскую работу <...>
10. Язык чересчур модернизирован — надо добавлять колориты эпохи...
Это самое первое приближение к теме. Нужна еще очень большая работа».
Замечания Керженцева, по существу, перечеркнули всю работу Булгакова. 2 октября 1937 г. Булгаков писал Асафьеву: «<...> Начну с конца: "Петра" моего уже нету, то есть либретто-то лежит передо мною переписанное, но толку от этого, как говорится, чуть.
А теперь по порядку: закончив работу, я один экземпляр сдал в Большой, а другой послал Керженцеву для ускорения дела. Керженцев прислал мне критический разбор работы в десяти пунктах. О них можно сказать, главным образом, что они чрезвычайно трудны для выполнения и, во всяком случае, означают, что всю работу надо делать с самого начала заново, вновь с головою погружаясь в исторический материал.
Керженцев прямо пишет, что нужна еще очень большая работа и что сделанное мною, это только "самое первое приближение к теме"».
Опера по этому либретто так и не была написана.
Биндлер И.Г. — в 1936—1937 гг. — управляющий делами Большого театра.
25 сентября.
...подарила М.А. книгу, составленную Марковым. — Очевидно, речь идет о сборнике «Московский Академический театр Союза ССР им. М. Горького» (М., 1936).
23 октября.
...выправить роман («Мастер и Маргарита»)... — Это первое упоминание нового названия романа, ставшего теперь уже окончательным. С этого момента работа над романом не прекращалась до весны 1938 г., когда была завершена вторая полная редакция.
16 декабря.
Пришло письмо от Асафьева — сплошная истерика. — В письме отмечалось: «Вчера мне сообщили из здешнего Радио, что на их просьбу исполнить в виде обычного для них монтажа, как это принято делать с операми, "Минина", им ответили из Всесоюзного комитета сухим безапелляционным отказом. Смысл отказа: "опера не утверждена, еще пишется и до постановки в Большом театре ее исполнять нельзя" <...>
Очевидно, я видел во сне, что я написал "Минина", что еще в прошлом году ее слушали и не отвергли... Пишу Вам, чтобы выяснить следующее: если по мнению комитета опера "Минин" еще пишется, то значит и надо что-то писать, т. е. что-то вновь переделывать. Так не знаете ли Вы: что?! <...>
Правда, я догадываюсь, что Вам рекомендуется не общаться со мной, но ведь речь идет не о каком-либо новом Вашем либретто. Может быть, надо просто забыть и уничтожить "Минина"? Что ж, я готов. Я же просил вернуть мне клавир и освободить Ваш текст от моей музыки. Тогда и я буду свободен и Вы <...>»
18 декабря.
М.А. послал Асафьеву письмо очень спокойное, логическое. — Булгаков писал: «Я получил Ваше письмо от 15-го; оно меня очень удивило. Ваша догадка о том, что мне рекомендовали не общаться с Вами, совершенно неосновательна. Решительно никто мне этого не рекомендовал, а если бы кто и вздумал рекомендовать, то ведь я таков человек, что могу, чего доброго, и не послушаться! А я-то был уверен, что Вы уже достаточно знаете меня, знаете, что я не похож на других (выделено мною. — В.Л.). Посылаю Вам упрек!
Теперь сообщаю Вам важное известие о "Минине". 14 декабря я был приглашен к Керженцеву, который сообщил мне, что докладывал о работе над "Мининым", и тут же попросил меня в срочном порядке приступить к переделкам в либретто, на которых он настаивает <...>
Что же предпринимаю я? Я немедленно приступаю к этим переделкам и одновременно добиваюсь прослушания Керженцевым клавира в последнем варианте <...>
Не знаю, что ждет "Минина" в дальнейшем, но на сегодняшний день у меня ясное впечатление, что он снят с мертвой точки <...> Опера ставится под важный знак <...>»
21 декабря.
М.А. послал письмо Асафьеву... — Письмо очень короткое: «Если Вас серьезно интересует судьба "Минина", предупреждаю Вас, что Вам необходимо теперь же приехать в Москву. Захватите с собою Ваш экземпляр клавира». Булгакову рассказывали, что многим в Комитете искусств и в Большом театре, в частности Самосуду, музыка Асафьева не нравится, поэтому он и настаивал на немедленном приезде композитора в Москву.
25 декабря.
...М.А. написал Асафьеву в суровом тоне... — 24 и 25 декабря Булгаков отправил композитору две телеграммы, требуя немедленного выезда в Москву. Не получив ответа, он писал: «21-го декабря я послал Вам письмо, где предупредил, что Вам нужно выехать в Москву. Я ждал единственно возможного ответа — телеграмму о Вашем выезде. Ее нет. Что же: Вам не ясна исключительная серьезность вопроса о "Минине"? Я поражен. Разве такие письма пишутся зря?
Только что я Вам послал телеграмму, чтобы Вы выезжали. Значит, есть что-то очень важное, если я Вас так вызываю.
Повторяю: немедленно выезжайте в Москву.
Прошу Вас знать, что в данном случае я забочусь о Вас, и помнить, что о необходимости Вашего выезда я Вас предупредил».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |