На протяжении всего творчества М.А. Булгакова, в особенности в романе «Мастер и Маргарита», центральным из «последних» философских вопросов является вопрос о вере и безверии, тесным образом связанный с проблемой судьбы. Спор на Патриарших прудах, играя роль своеобразного концептуального пролога к содержанию романа, своей диалогической сутью не только диктует логику поступательного развития действия, но и словно выводит вовне, подает крупно укорененную во всем творчестве писателя нравственно-философскую меру, с которой Булгаков подходит к изображению хаоса исторической и бытовой реальности общества, не верящего ни в Бога, ни в Дьявола.
Именно с этой мерой, неразрывно связанной с авторской концепцией, связано выходящее далеко за пределы лишь литературы значение М.А. Булгакова. Булгаков не только изображал и судил тверже и более открыто, нежели иные его современники. Он пытался воссоздать порядок в хаосе страшной эпохи и силился светом своих творений прорвать мрак безнадежности, экзистенциальной бесцельности, медленного самоубийства, застилавшего Россию и Европу. И в этом хаотичном, рушащемся на куски мире Булгаков нашел место для человека.
Как и многие выдающиеся писатели той эпохи, Булгаков пытался противостоять наступлению Хаоса напоминанием о Гармонии. В центре своего образа мира писатель поставил человека. Не мессию, не героя, не Сверхчеловека, а просто человека. И человек этот не имеет порой ничего кроме прекрасного голоса или простого «честного слова», как Шервинский или Николка в «Белой гвардии». У Мольера есть только талант, а у Маргариты — любовь. Чрезвычайно важно для Булгакова, что Иешуа — сын незнатных родителей, а не сын Божий. Именно такой простой человек и выступает у Булгакова как ценность наивысшего порядка.
Именно уникальность, неповторимость отдельной личности предстает самой бесспорной и изумляющей тайной мироздания в творениях М.А. Булгакова. В «Роковых яйцах» он пишет: «Как ни просто было сочетание стекол с зеркальными пучками света, его не скомбинировали во второй раз, несмотря на старания Иванова. Очевидно, для этого нужно было что-то особенное, кроме знания, чем обладал в мире один только человек — покойный профессор Владимир Ипатьевич Персиков»1. В диалоге между автором и повитухой в «Жизни господина де Мольера» звучат такие фразы: «Смерть этого младенца означала бы тяжелейшую утрату для вашей страны. Госпожа Поклен никогда более не родит такого, и никакая госпожа в течение нескольких столетий такого не родит»2.
Аксиологически философское мировоззрение М.А. Булгакова может быть представлено в виде перевернутого конуса, основанием которого служит точка — человеческая индивидуальность. И именно наличие этого основания обусловливает обезоруживающую простоту булгаковской философии, которая зачастую опрокидывает абсолюты высоких материй. На глобальный взыскующий вопрос Пилата, остающийся в Евангелиях без ответа, в романе Булгакова следует спокойный, удивляющий своей неожиданностью ответ Иешуа: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова...»3
Такой нарочито обыденный и приземленный антропоцентризм значительным образом ценностно ориентирует образ мира в творчестве М.А. Булгакова. Подлинно человеческие отношения понимаются им как истина, которая соответствует основам природного мироустройства, но отвергается неправедным социальным строем. На допросе у Пилата Иешуа сочувствует прокуратору. Происходит своеобразное перераспределение ролей. Иешуа говорит спокойно, в его речи преобладают мирные и успокаивающие тона, как если бы перед ним был не грозный наместник императора Тиберия, а расхворавшийся ребенок: «Беда в том, что ты слишком замкнут, и окончательно потерял веру в людей. Твоя жизнь скудна, игемон»4.
Нормальные человеческие чувства сострадания и жалости, которые испытывает Иешуа к страдающему от головной боли прокуратору, воспринимаются как ненормальные и безумные и вызывают соответствующую реакцию у свиты Пилата («Секретарь вытаращил глаза на арестованного»5). Булгаков предначертал для прокуратора долгий путь к прозрению, но первым свидетельством изменений в душе Пилата стали его слова: «Развяжите ему руки». Это была реакция не римского чиновника, а человека на гуманное содержание проповедей Иешуа.
Человеку в своем творчестве М.А. Булгаков отводил значительное, но соответствующее именно человеку место во вселенской жизни. Всякое притязание на чрезмерность роли обесценивается другими, собственно телеологическими мотивировками. Булгаков верил, что есть мировые законы и высший Вселенский разум, особая целесообразная устроенность мироздания, обеспечивающая гармоническое развитие составляющих. И все-таки в самом слове «мастер» для Булгакова был заключен «торжественный, необыденный смысл», соотносящий понятие мастерства с самой Вечностью, с идеей служения высшим духовным идеалам, с высоким жребием творческой личности, отмеченной Божьим даром. Наверное, не случайно, исследователи говорят о разноплановости последнего булгаковского романа, о нескольких его измерениях. За Мастером и Маргаритой, живущими в советской Москве, вырисовывается образ Иешуа с его независимостью и верностью своим собственным идеалам, с его стремлением говорить правду и вечной обращенностью к людям.
Верил ли сам Булгаков, создавший гениальный роман с евангельскими мотивами, и — если верил — то во что? Был ли он христианином? Такой вопрос продиктован отнюдь не праздным любопытством. Ведь листая богатейшую литературу о «Мастере и Маргарите», можно встретить самые разнообразные оценки этого романа с точки зрения самых разных конфессий. Эмигрантский критик Ю. Терапиано считает, что Булгаков с самого начала — беседы Воланда с Берлиозом и поэтом Бездомным становится не на христианскую, а скорее на демонскую почву. По мнению А. Зеркалова, Булгаков уподобляет Воланда Христу, ибо делает Князя Тьмы земным судьей. А.И. Солженицын увидел в романе лишь «распутное увлечение нечистой силой». В «Мастере и Маргарите» без труда находят беспросветный мрак, абсолютное господство зла, гностическую мистику. Многие считают роман лишь «лебединой песнью» уничтоженного сталинской диктатурой художника. Многие видят в Булгакове литературного масона, а некоторые — сатаниста.
В определенной степени такие версии имеют основание в тексте самого романа. Разумеется, так и хочется назвать «сатанинской» книгу, в одной из редакции которой герой с ужасом и надеждой вопрошает: «Куда ты влечешь меня, о великий Сатана», а его избранница то в исступлении восхваляет Князя Тьмы: «Всесилен, всесилен», то философствует таким вот образом: «Когда люди совершенно ограблены... они ищут спасения у потусторонней силы»6.
Автор, разумеется, часто выражает свои собственные мысли устами своих героев, но безоговорочно приписывать автору мировоззрение пусть даже главных героев того или иного произведения было бы большой ошибкой. И в эту ошибку впадает большинство исследователей творчества великих писателей, особенно тяготеющие к различного рода символическим и постмодернистским интерпретациям.
Происходил М.А. Булгаков, как известно, из верующей и богобоязненной семьи, но в своих собственных раздумьях о Боге и Его вмешательстве в жизнь людей, ушел очень далеко от искренней и простодушной веры своего деда Ивана, служившего священником орловской кладбищенской церкви. Разум и душа писателя прошли через горнило великих сомнений и отрицаний, но беремся утверждать, что веры в Бога он не утратил. Первая жена Булгакова Татьяна Николаевна вспоминает: «...Он верил. Только не показывал этого... Никогда не молился, в церковь не ходил, крестика у него не было, но верил. Суеверный был»7. Косвенно о вере Булгакова свидетельствуют сцены молитвы Елены Богородице и чудесного выздоровления Алексея Турбина в «Белой гвардии». В дневниковой записи 1923 года сам Булгаков пишет: «Может быть, сильным и смелым Он не нужен, но таким, как я, жить с мыслью о нем легче... Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ»8.
В семье вспоминали: «Как и все Булгаковы, М.А. верил, что всякий русский человек — мистик по природе, а борьба с религией, по его мнению, отнимала у русского народа его «костяк», поэтому он хотел, он считал своим долгом пробудить снова религиозное чувство в русских сознаниях»9. О том, что Булгаков был человеком верующим, причем — христианином, уверенно говорит и его последняя жена Елена. Она вспоминает, как оживлялся умирающий писатель, когда ему читали диалог Понтия Пилата с Иешуа, и как он правил эти места рукописи. По уверениям супруги, последними словами писателя были: «Прости меня, прими меня!». Тем более что Булгаков просил супругу и своего друга П.С. Попова отслужить по нему панихиду.
Вспомним, как мастерски Булгаков описал мистические случаи общения человека с Абсолютом, посредством которых он мифологизировал изображаемое. Наиболее яркие случаи, сразу приходящие на ум, — упомянутая выше молитва Елены о спасении Алексея в «Белой гвардии» и бунт Левия против Бога в «Мастере и Маргарите». Здесь герои поставлены автором в ситуацию общения с надмирными силами, причем дистанция между героями и Абсолютом невероятно сокращается. Как писал А.Ф. Лосев, «никакие чудеса, никакие магические операции не страшны для мифа. Наоборот, из них-то он и состоит»10.
Елена обращается к Богородице как к матери, которая может защитить и утешить. Она убеждает ее вполне бытовой аргументацией и просит о помощи: «Мать взяла у нас, мужа у меня нет и не будет... а теперь и старшего отнимаешь»11. И возникающая между Еленой и Марией связь описывается Булгаковым образно, но в то же время и реалистически: «Венчик над смуглым лицом богоматери превратился в золотой, глаза ее стали приветливыми. Голова, наклоненная набок, глядела на Елену»12.
Булгаков мифологизирует происходящее, показывая магическую власть Слова, вырывающуюся «за скудные пределы естества». Услышанное Богом людское Слово сотворило чудо. После крайнего эмоционального подъема все дальнейшее повествование предстает как простая констатация очевидного — Алексей возвращается к жизни.
Именно особая магия монолога Елены заключает в себе смысл и энергию происходящего. Для объяснения глубинной сути подобных таинственных случаев в творчестве Булгакова небесполезны выводы некоторых исследователей, выдвигающих гипотезу о влиянии на булгаковское мировоззрение философии гностиков, утверждавших веру в беспредельное могущество Слова. Общим свойством гностических учений является их синкретический характер. Гностические мотивы встречаются и в ряде разнообразных религиозно-философских учений Нового времени (розенкрейцерство, теософия, антропософия, софиология и т. д.).
По этому поводу М. Микулашек, разбирая роман «Мастер и Маргарита», пишет: «В действенном рисунке романа лежит концепция философии гностицизма с его идеей богочеловека и богоискательства, дуализма духа и материи, с антиномией двух космических принципов добра и зла, мира материального и мира духовного, с духовным откровением, высшим посвящением в тайны духовной сущности, ведущим к познанию истины, с идеей ухода индивида из «исторической экзистенции к метафизической эссенции человечности и из индивидуального бытия к надысторическому единству»»13.
Разумеется, творческая мысль Булгакова далеко уходила от религиозных догм Священного писания. Фактически, в «Мастере и Маргарите» Булгаков создал свое собственное Евангелие, но в форме романа. Думается, что этико-теологическая концепция Булгакова помещается между ледяным критицизмом атеистов и ортодоксальным христианством. Философские, религиозные и художественные идеи Булгакова идут к потомкам через созданные им образы, а не через богословские догматы и силлогизмы.
Верил ли Булгаков в судьбу? Чем для него являлось само это понятие? Ведь в мифологии и в иррационалистических философских системах, да и в обывательском сознании судьба понимается как неразумная и недостижимая предопределенность событий и поступков человека. Саму идею судьбы, абсолютизирующую в явлении детерминации только один аспект — аспект несвободы, следует четко отличать не только от научного представления о каузальной детерминации (причинности), но и от религиозного представления о телеологической детерминации («провидении», предопределении). Обусловленность следствия причиной может быть познана умом человека, и даже цели «провидения» считаются ясными, по крайней мере, для ума «самого Бога». Напротив, в понятие судьбы обычно входит не только непознаваемость для человеческого интеллекта, ибо судьба «слепа» и «темна» сама по себе. Судьба недаром персонифицируется в древнегреческой мифологии в триаде женских образов (Мойры, а у римлян — Парки). Женщина часто непредсказуема в своих симпатиях и антипатиях, в ее действиях и решениях отсутствуют логика, здравый смысл и какая-либо закономерность. Как бы на границе личного и безлично-родового, богини судьбы имеют личный произвол, но у них нет отчетливой «индивидуальности». Недаром верящие в судьбу всегда пытались лишь «угадать» ее в каждой отдельной ситуации, но не познать, ибо в ней принципиально нечего познавать.
Поскольку идея судьбы как противоположность идеи свободы социальна, постольку она исторична. Для ранней античности бытие человека органически определено его «долей» в полисном укладе (судьба как «доля» — именно таково значение слова «мойра»). Воланд предсказывает Берлиозу его ужасную судьбу, а его свита глумится над жалким и скаредным буфетчиком Соковым, узнавшим о своей скорой смерти от рака печени. В античной жизни огромную роль играли различные способы гадания и предсказания судьбы, связь которых с мировоззрением полисного мира подметил еще Гегель14. Концепция «мойры» не лишена этического смысла. Судьба понимается как слепая, темная, безличная справедливость, не заинтересованная в каком-либо частном бытии и спешащая растворить его во всеобщем, осуществляя «возмездие». Несмотря на все нападки теологов, в течение средневековья авторитет астрологии был незыблем. Интерес к ней сильно ожил в эпоху Возрождения, которая тяготела к натуралистическому магизму. Давно подмечено, что интерес к оккультному и мистическому возрастает именно в переломные эпохи. Булгаков неслучайно заставляет Воланда приехать в Москву в качестве консультанта по черной магии.
Булгаков осознавал, что в Новое время развитие естественнонаучного мировоззрения оттесняет идею судьбы в сферу обывательских представлений. Этот факт он отразил во многих своих произведениях, в том числе и в «закатном романе». Тем более, в 30-е годы слово «судьба» начинает порой связываться с требованием иррациональной активности, что получило свою предельную вульгаризацию в идеологии нацизма, превратившего понятие судьбы в инструмент официозной пропаганды.
В самом начале «Мастера и Маргариты» Воланд и Берлиоз недаром беседуют о кирпиче, который всегда может свалиться человеку на голову. Как человек, окончивший дореволюционную классическую гимназию, Булгаков, помимо мифологии, знал отечественную литературу и понимал, что данные рассуждения для нее отнюдь не новы. У Достоевского в «Идиоте» читаем: «...Самый осторожный человек не может всякую минуту защититься от кирпича, падающего с соседнего дома»15. Но кто управляет этим кирпичом, выступающим вершителем судеб человеческих? Воланд отрицает свою власть над мировым порядком и судьбой отдельного человека и заверяет: «Кирпич ни с того ни с сего, никому и никогда на голову не свалится»16. Иешуа в разговоре с Пилатом в ответ на его реплику, что тот может перерезать волосок, на котором висит жизнь проповедника, говорит: «Перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто его подвесил»17. Оригинальный русский франкоязычный мыслитель Чаадаев как-то заметил по этому поводу, что всякий кирпич падает с неба.
Итак, кирпичи, падающие на головы людей, начинают свой полет по велению небес. На небесах — Бог, незримо выступающий как один из главных персонажей романа. По сути дела, сюжет «Мастера и Маргариты» — падение разнообразных «кирпичей судьбы» на головы самых разных людей: плохих и хороших, талантливых и бездарей, подвижников и приспособленцев. И падение это превращается в самый настоящий камнепад, когда в Москву прибывают Князь Тьмы и члены его странной свиты. Происходящие события выстраиваются в оригинальную картину мира и души человеческой и начинают служить фоном для создания автором специфической философско-антропологической и аксиологической концепции. В гротескных фантастических событиях приоткрываются глубинная логика и подлинная справедливость мироздания, выявляется авторская картина мира.
Философское решение проблем в романе тесно переплетается с решением поэтическим, образным. Вдумаемся: поэтическое, бесконечное, не подвластное никакой прозе жизни начало раскрывается в Маргарите в час ее полета над лунной землей. Грозы так и проносятся по страницам романа. Московские грозы, в которых появился Воланд, в которых соткался древний Ершалаим и эта мечта о бессмертии и о возмездии. С грозою сливаются Мастер и Маргарита.
Сверхъестественная реальность в произведениях М.А. Булгакова являет собой царство строгого детерминизма. Здесь царствует логика — но отнюдь не повседневная логика неточных интерпретаций, но высшая логика, обусловленная Высшей силой. Здесь не остается места для бессознательных допущений, неявных идеализаций, неосознанных предпосылок — для всего того, на чем базируется повседневная человеческая жизнь.
В мире сверхъестественного нет времени, там царствует абсолютная вневременность. Алексею Турбину снится в конце 1918 года сон о том, как он попадает в рай и не только встречает там своих погибших друзей, но и видит райские «хоромы» для «большевиков, с Перекопу которые».
«— Какого Перекопу? — тщетно напрягая свой земной ум, спросил Турбин.
— А это, ваше благородие, у них-то ведь заранее все известно. В двадцатом году большевиков-то, когда брали Перекоп, видимо-невидимо положили. Так, стало быть, помещение к приему им приготовили»18.
И для Воланда прошлое и будущее, так же как и современность, являются открытой книгой. Он моментально способен увидеть прошлое, настоящее и будущее не только любого человека, но и всей Вселенной. Шутя он предсказывает Берлиозу его столь близкую и страшную кончину, а его свита издевается над ошеломленным буфетчиком Соковым, узнавшим «из достоверных источников» о своей скорой смерти от рака печени «в клинике 1-го МГУ». Здесь история мира совпадает с его логикой. В таком мире царствует вечное настоящее. Прошлое и будущее как бы включены в момент настоящего. Все эти три характеристики временности могут по желанию Воланда меняться местами друг с другом. Все временные дефиниции представляются условными и незначительными. Универсальный детерминизм порождает вневременность мира Воланда.
Но отметим один любопытный факт. Дьявол понимает те проблемы, которые возникают при смешении потусторонней «вневременности» и субъективно переживаемой повседневности. Вернуть Мастера и Маргариту именно в то прошлое, которое было столь любимо и желанно ими, оказалось трудным делом. Булгаков затронул сложнейший философский вопрос: каким образом возникает различие между прошлым и будущим? Ведь законы природы не делают между ними различия. Тем не менее, в обычной жизни между прошлым и будущим существует огромная разница. Можно увидеть, как со стола падает и разбивается при ударе чашка. Но нам никогда не удастся увидеть, как чашка вновь собирается из осколков и поднимается с пола на стол. Лишь кинопленка, пущенная в обратном направлении, демонстрирует, как чашка восстанавливается и возвращается на прежнее место. Возрастание беспорядка, или, по-иному, энтропия — вот что отличает прошлое от будущего и определяет движение времени.
Выдающийся астрофизик нашего времени Стивен Хокинг некоторое время утверждал, что Вселенная прекратит расширяться и начнет сжиматься, в результате чего станет снижаться и уровень энтропии. Впоследствии он признался, что ошибся. Но может ли дьявол презреть законы энтропии? Булгаков отвечает на этот вопрос отрицательно.
Воланду пришлось поселить героев в некий мир, в котором вообще отсутствует время. Даже Дьяволу не удалось справиться с субъективным, ценностным, эмоционально заряженным, человеческим восприятием времени, поэтому он подменил реальную повседневную жизнь миром логики, где все «времена» одновременны.
Понимание времени как бесконечного, так же как и понятие вечности в смысле «остановившегося теперь», почерпнуто, согласно Хайдеггеру, из вульгарного понимания времени. По мнению Хайдеггера, Эдмунд Гуссерль, не отказавшись от интеллектуалистской трактовки трансцендентального субъекта (Я), не преодолел традиционного понимания времени как «горизонта, бесконечного в обе стороны». Главной характеристикой подлинной временности является именно ее конечность. Открытое по отношению к своей конечности, человеческое существование тем самым открыто бытию: благодаря направленности к смерти оно выходит за свои пределы, экзистирует, чем и определяется необратимость времени — подлинное время «временит» из будущего, в отличие от «вульгарного», физического времени, исходный модус которого — «теперь».
Именно временность, то есть конечность человеческого существования есть основа его историчности, в которой имеет свой базис фактическая, эмпирическая история. Время воплощается в конкретной истории. Добро и зло как высшие ценности борются между собой в конкретной истории. Поэтому ниже мы рассмотрим рационально-теоретические воззрения Михаила Булгакова на философию истории.
Примечания
1. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 5 томах. Т. 2. — С. 116.
2. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 8 т. Т. 6. Мольериана. — СПб., 2002. — С. 37.
3. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 8 т. Т. 5. Мастер и Маргарита. — СПб., 2002. — С. 118.
4. Там же. — С. 119.
5. Там же.
6. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 8 томах. Том 5. Мастер и Маргарита. — СПб., 2002. — С. 511.
7. Земская Е.А. М. Булгаков и его родные: Семейный портрет. — М., 2004. — С. 45.
8. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 8 томах. Том 8. Жизнеописание в документах. — СПб., 2002. — С. 90.
9. Земская Е.А. М. Булгаков и его родные: Семейный портрет. — М., 2004. — С. 60.
10. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. — М., 1976. — С. 167.
11. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 8 т. Т. 2. Белая гвардия. Гражданская война в России. — СПб., 2002. — С. 352.
12. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 5 томах. Т. 1. — С. 410.
13. Микулашек М. Философская и морфологическая энигма романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Русская литература XX века: направления и течения. — Екатеринбург, 1992. — С. 119.
14. Гегель Г.В.Ф. Сочинения. Т. 3. — М., 1956. — С. 68—69.
15. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 тт. Т. 6. — Л., 1972—1990. — С. 350.
16. Булгаков М.А. Собрание сочинении в 8 т. Т. 5. Мастер и Маргарита. — СПб., 2002. — С. 107.
17. Там же. — С. 120.
18. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 8 томах. Том 2. Белая гвардия. Гражданская война в России. — СПб., 2002. — С. 148.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |