Блок приписывал литературе едва ли не божественную роль. Сравнивал ее с возможностями предводителя муз Аполлона, бюст которого стоял в его кабинете. Не знаю, были ли там иконы, а идол стоял. Как символ вдохновения, наверно1. Древние греки верили ведь, что статуя Аполлона в священной пещере в Гиле способна наделять сверхчеловеческой силой. Будучи вдохновлены этой статуей, жрецы прыгали в пропасти, вырывали с корнями большие деревья и проносили их на спине через самые узкие ущелья. [84].
Русский жрец Аполлона тоже взял на себя миссию колоссальную. «...Блок уже давно считал своей областью не метафору-слово, а метаморфозу-дело»...
Такая вот бумагия: «Нигде слово не претворяется в жизнь... так, как у нас»; русский писатель потому обречен рано умереть, что он — больше чем писатель, скорее пророк и мученик. Контекст революции сам по себе заставляет образы и тропы осуществляться, стирая их отличия от вещественной реальности; когда текст реализуется в жизни, то метафора превращается в метаморфозу...» [96].
«Пальнем-ка пулей в Святую Русь...»
Что это грохнуло? Громкая метафора? Или прогремело заклинание «метаморфозы»: озверения русских людей, превращения православной империи в Совдепию?
«Метаморфозы»... Помните, как у Апулея человек превращается в осла? Помните? Тогда не удивляйтесь написанному дальше.
По свидетельствам современников, Блок спрашивал о большевиках: «Они какие? Любят ли снега, любят ли корабли? А влюбляются, как мы?»
«Какие они»? Странный вопрос! Как будто — о невиданных пришельцах. Насчет того, влюбляются ли, — тоже спрошено не случайно. «Серебряный век», как мы уже заметили, считал основой и условием «преображения мира» — изменение, «метаморфозу» сексуального порядка. Д. Мережковский в работе «Революция и религия» писал: «Гораздо больше оснований думать, [...] что полового акта не будет, нежели, что он сохранится...»
А вот З. Гиппиус: «Помнишь наши разговоры втроем, каким образом будет проявляться в будущем любовь двух в смысле пола, и может ли оставаться акт при (конечно) упразднении деторождения?» Так пишет жена импотента Дмитрия Мережковского предмету своей страсти Дмитрию Философову. Но ведь и тот никак не может разделить ее чувств, ибо — педераст... Страстная Гиппиус хочет что-то придумать: «Если акта не будет, то он должен замениться [...] другим, общим, единым, (вот это заметь) актом»2.
«В этом письме Философову она вспоминает, как Розанов задавал им, всем трем, «вечнонасмешливый» вопрос [...]: «Нет, да вы скажите, что же этим двум делать вместе? Как они будут?» [...] ответа не было, и, признавалась Гиппиус, от этого вопроса «мы смущались вечно и немели». Как будет? Может быть, как у скопцов? Занимавшийся проблемами сект Владимир Даль сообщал об их представлениях: «умножение рода человеческого будет впоследствии от одного бесстрастного целования и любви чистой». Меж тем знавший толк в «людях лунного света» Розанов сформулировал все без экивоков: «Это содом порождает идею, что соитие есть грех». Верно и в принципе, и в частности — с учетом немалого лесбийского опыта З. Гиппиус, которую называли «петербургской Сафо», отнюдь не только за ее поэзию3.
А вот что писал Владимир Соловьев: «Внешнее деторождение является как естественное последствие недостигнутого в настоящем совершенства, и как необходимый путь для его будущего достижения».
Прямо климовщина какая-то!
Отступление. «Березовая каша» и Федор Сологуб.
Таким был и автор «Мелкого беса» Федор Сологуб. Современный исследователь пишет в сборнике «Вожди умов и моды»: «В своих текстах Сологуб настойчиво обыгрывает одну и ту же ситуацию: женщина снимает с себя одежды, демонстрируя свое тело, но последний шаг как раз и не делается: нога заносится в пустоту и застывает. В «Тяжких снах» Анна, призывая Логина подняться «на вершину счастья» — «любовь без желаний», обнажается перед ним, для того, чтобы своею наготою «победить зверя». С отказом от деторождения у этого поклонника Шопенгауэра (тот ведь писал, что уже рождение несет в себе смерть) связаны, конечно, отнюдь не идеи христианского аскетизма. В судьбе самого Сологуба ясно прослеживаются садомазохистские мотивы. Всю свою жизнь он любил, чтобы его секли розгами. Сначала — это делала мать. В двадцативосьмилетнем (!) возрасте он пишет сестре: «Из-за погоды у меня в понедельник вышла беда: в пятницу я ходил на ученическую квартиру не далеко босиком и слегка расцарапал ногу. В понедельник собрался идти к Сабурову, но так как далеко и я опять боялся расцарапаться, да и было грязно, то я хотел обуться. Мама не позволила, я сказал, то коли так, то я не пойду, потому что в темноте по грязи неудобно босиком. Маменька рассердилась и пребольно высекла меня розгами, после чего я уже не стал упрямиться и пошел босой».
Странно? Потом было не менее странное. Секла младшая сестра:
«Начальник утром я над школой,
А к вечеру того же дня
Мне задают урок тяжелый:
На неметеный пол я голый
Разложен и дерут меня».
Потом — секли знакомые женщины:
«Сказала мне сегодня Даша,
Большую волю дав рукам:
— Небось, березовая каша
Накрасила и щеки вам!»Когда наконец Сологуб женился, у них с женой не было супружеских отношении. Его плоть хотела совсем другого. Такого, что связывало его с родной сестрой:
«Где дом любви, где дом разврата,
Кто это может различить?
Сестра невинная на брата
Ужели станет доносить?И он ликует, облекаясь
В ее девический наряд,
Вином распутства упиваясь,
И люди не его корят.Они в распутстве видят пламень
Святой и пламенной любви,
И говорят: «Кто бросит камень?»
И говорят: «Благослови!».Заклинания глобальных «метаморфоз» — начиная извращением человеческой природы и заканчивая социальными потрясениями — исходят исключительно от тех, кто пережил «трансформацию» личную. Причина этой метаморфозы — грех. И примеров тому — множество. Современный исследователь Л. Эткинд пытается придать всему этому некую возвышенную оболочку, но странные факты биографий говорят сами за себя.
«Бердяев и его супруга продолжали русскую (?! — Ю.В.) традицию нереализованных браков, начало которой было положено героями Чернышевского. Следуя ответу автора на его же вопрос «Что делать?», молодые люди вступали в браки, которые не реализовывались в сексе. Так жили Чернышевские, Бакунины, Шелгуновы, Ковалевские... Эта своеобразная традиция сыграла значительную роль в русской культуре, передаваясь из поколения в поколение. В начале 20 века примерно такой характер имели браки Мережковских, Андрея Белого и Аси Тургеневой, Сологуба и Чеботаревской, Блока и Менделеевой-Блок, Бриков».
А как же увязать эту «русскую» традицию с высказыванием недавнего министра Швыдкого: секс, дескать, — двигатель культуры? Что ж, извращенный секс связан с соответствующей культурой. Уже знакомый нам Кэрролл, например, тоже был необычным в этом смысле человеком. Он питал страстную (как говорят, платоническую) привязанность к маленьким девочкам. «Своим «лолитам» Кэрролл писал длиннейшие письма, приглашал на чай и фотографировал их в романтических позах и костюмах.
Больше всего он любил фотографировать «нимфочек» нагими, естественно, с разрешения мамаш». [4].
Содом порой прикрывал срамоту фиговым листком философии. Бердяев в своих умствованиях дошел до того, что считал, будто Спаситель был «мужедевой». Он писал о своем идеале: «Сексуальная жизнь есть мучительное искание утерянного андрогинизма. Но соединение в реальном акте призрачно, и за него человека всегда ждет расплата. Сексуальный акт противен смыслу мира, и в глубине его скрыта смертельная тоска. Но половой энергии может быть дано иное направление: она должна быть переориентирована на творчество»... Розанов и тут жестоки неумолим: за таким «творчеством», за такой «гениальностью» — гомосексуализм4.
Легко было бесполому Бердяеву рассуждать. И анархисту, «бесстрашному ниспровергателю» Бакунину, «скопцу от природы», — тоже. А Блоку-то каково приходилось! Он ведь не был подобным им! Он просто Сергея Булгакова да Владимира Соловьева начитался. Придумал, что его жена Люба — это воплощение «вечной женственности», Софии... Отказался от ложа с нею, и «София» пошла по рукам. Бедный Блок так и не понял разницы между Премудростью, которая является одним из свойств Святой Троицы, и Софией Вл. Соловьева. Впрочем, об этом — речь впереди.
...Так какие они, большевики? Получил ли Блок ответ на свой вопрос? Понял ли, как воплотились его описания идеального революционера: «Такой человек — безумец, маниак, одержимый»? Что произошло в его душе, когда перед смертью — кочергой — разбил любимый бюст Аполлона?! Брызги мрамора полетели по кабинету... А православные люди повергали идолов иначе.
Алиса Лидделл, юная муза Кэрролла, ставшая прототипом Алисы в стране чудес
Примечания
1. Блок писал, что для понимания русской истории нужна «демоническая» точка зрения.
2. Надо сказать несколько слов и о участии в демоническом спецпроекте самой Гиппиус. Она, например, написала рассказ «Он — белый», где диавол представлен белым ангелом, выполняющим грязные поручения Бога только по послушанию: «Посылаю тебя, вольно идущего, на землю, в темной одежде. К Моему престолу восходи белым, как ты есть. Но для них ты темен до дня оправдания, и о дне этом ты не знаешь. Иди». Рассказал эту историю главному герою лукавый и опечалился: «Сияющий диавол склонил голову на руки и заплакал. Но слезы были лучистые, нежные, радостные». Пиаровская акция, начатая Гете, продолжалась с немалым талантом.
3. См. Начало века. С.-Пб., 2000.
4. Что-то есть во всем этом от «Доктора Фаустуса» Томаса Манна. Помните, после долгой ученой беседы на богословские и музыкальные темы Мефисто — ради великого таланта Адриана — предлагает ему двадцать четыре года успеха в обмен на способность любить. Леверкюн к этому внутренне готов — он давно безразличен к людям и к тому же болен сифилисом.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |