Т. Исмагулова. Откуда пришел «литературный волк» (Михаил Булгаков и Юрий Слезкин)

Не удивительно ли, что Булгаков выбрал для самоидентификации несколько необычный образ, который тем не менее неоднократно мелькал в его записях, письмах, в том числе в знаменитом письме к Сталину: «волк» — или «литературный волк». Точная цитата:

На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя.

Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе¹.

Странно. Булгаков не был охотником, не был деревенским жителем, вряд ли когда-нибудь бывал на охоте. В общем, настолько странно, что М.О. Чудакова в «Жизнеописании Михаила Булгакова» упомянула о книге про охоту, которая нашлась в перечне булгаковской библиотеки. Возможно, разгадка здесь в слове «литературный», и источник образа не столько справочный, сколько также литературный. Стоит вспомнить полемического и противоречивого персонажа «Записок покойника» — Ликоспастова, по говорящей фамилии — жертву нападения волка. Персонажа по-своему очень важного: Бомбардов (Н. Хмелев или Б. Ливанов) — «Вергилий», проводник Булгакова по миру театра, Ликоспастов² (Ю. Слёзкин) коварный проводник по миру литературы, который героя отверг.

За прошедшие годы к теме «Булгаков и Слезкин» обращались неоднократно. Развернулась даже полемика, в ходе которой отношения двух писателей трактовались по всему спектру — от нежнейшей дружбы до непримиримой вражды. Исследователи предлагали различные архетипы этих отношений: С. Никоненко считал, что это полная идиллия, А. Арьев — тип «Моцарта и Сальери», то есть талант и бездарность, а главная тема здесь — зависть (статья «Что пользы, если Моцарт будет жив...»). М. Чудакова выводов не делала, оставаясь на уровне анализа фактических взаимоотношений писателей. Предлагаю свою версию, не менее литературную, нежели «Моцарт и Сальери», но о ней речь пойдет дальше.

Еще одно обстоятельство весьма удивительно: рассматривая творчество Слёзкина в ракурсе сопоставления писателей, исследователи всегда обращали внимание на его произведения 1920-х годов — «Столовую гору», «Козёл в огороде» и т. д., в то время как единственная литературоведческая статья Булгакова «Юрий Слёзкин. Силуэт» (1922) свидетельствовала о его интересе и высокой оценке именно раннего этапа творчества собрата по цеху.

Признаюсь, это противоречие начало волновать меня тогда, когда в процессе работы над статьей о Слёзкине для энциклопедического словаря «Русские писатели», мне пришлось подробно прочитать его ранние произведения, которые поразили именно яркой талантливостью и оригинальностью. Слёзкин находился тогда между лагерями «модернистов» и «реалистов», публиковался в литературных журналах и тех и других. Его новаторство выражалось в основном не на уровне языка (хотя слово «ночевеи» он придумал), а на уровне причудливо изогнутой, даже вывернутой фабулы, которая часто основывалась на известной классической литературной ситуации. Другими словами, «блестящая литературная импровизация на основе классического сюжета». Интерес мой также поддержала одна архивная находка.

В рукописном отделе Российской национальной библиотеки хранится небольшой ранний рассказ Слёзкина, который по сюжету идентичен библейским главам «Мастера и Маргариты» и повествует о позднем раскаянии и прощении Понтия Пилата. Рассказ этот не привлек внимания ни одного из исследователей, вероятно, потому, что имени Пилата нет в заглавии, он был назван «Пасхальная ночь при Нероне» (см. раздел «Вокруг Булгакова»)³.

История эта, вероятно, предназначалась для «пасхального» номера столичной газеты «Петербургский листок»⁴. Но важен здесь не столько сам факт публикации рассказа или определение точного знакомства с ним Булгакова. Важно, что данная тема, как оказалось, увлекала обоих писателей, а то, что период начала 1920-х годов был временем их тесного дружеского и литературного общения, сомнению не подлежит.

Вернемся к статье М. Булгакова. Забавно, что вслед за ним и другие исследователи писали, что в литературе Слезкина приняли «благожелательно» — на самом деле отрицательных и ироничных отзывов о нем было более чем достаточно. Но в своей статье Булгаков явно ориентировался на одну работу, хотя нигде не называл ее автора: «Литература и жизнь» известного критика Вячеслава Полонского, опубликованная в 1914 году на страницах журнала «Новая жизнь»⁵. Булгаков: «Кто-то из критиков Ю. Слезкина сказал, что выдумка неприятный гость. Это неправда. В тот период времени, когда Слезкин выходил на арену, выдумка становилась поистине желанным гостем в беллетристике. Ведь положительно жутко делалось от необыкновенного умения русских литераторов наводить тоску. <...> Фантазер на сереньком фоне тяжко-думных российских страниц был положительно необходим»⁶. Ср. Полонский: «...«выдумка» опасный враг беллетриста, она часто является на выручку там, где не хватает <...> опыта, но зато и помощь ее предательская...» И далее: «Выдумка» гость, как говорил выше, крайне неприятный, но, к сожалению, в рассказах Слёзкина встречающийся нередко...». И главное, именно Полонский впервые произнес слова, отражающие самое важное для автора положение булгаковской статьи, а именно:

Юрий Слёзкин стоит в стороне. Он всегда в стороне. Он знает души своих героев, но никогда не вкладывает в них своей души. <...> этот молодой писатель отравлен каким-то ядом старческого отношения к жизни <...> все почти его герои кончают плохо <...> они все «чужие»...

Но за что ценил Полонский Слёзкина? За повесть «Среди берез», в которой с большим «искусством» и «интуитивной силой» был зарисован развивающий тему святых юродивых Достоевского «страдальчески-прекрасный» образ милой девушки, великомученицы Варвары, «безропотно принимающей страдания» и «умирающей в мучениях с радостной улыбкой на устах». (Он напомнил критику картины Нестерова.) «Одной этой повести было бы достаточно для признания в его лице писателя с интересным и обещающим дарованием».

Вот от этого пассажа Булгаков явно отталкивался. Ибо видел в Слёзкине эманацию другого писателя — Кармазинова-Тургенева, сатирически выведенного Достоевским в «Бесах». «Все атрибуты кармазиновщины по временам у Слёзкина налицо. <...> А ночевеи в Ольге Орг разве не напоминают Кармазиновского дрока?»⁷. Итак, имена названы. Достоевский и Тургенев (Кармазинов)⁸. Достоевский, чьей отличительной чертой был особый автобиографизм, поразительная сопричастность своим персонажам, породившая даже особый литературный феномен — «полифонию романа», здесь уместно вспомнить слова М. Булгакова — «героев своих надо любить». И «не горячий, и не холодный» Тургенев⁹, который для Достоевского был примером литературного провокатора, ответственного за «бесовщину» и отстраняющегося от этой ответственности.

Вспомним еще одну особенность романов Достоевского — систему «двойников» — и поговорим о сходстве двух писателей. К моменту их встречи один завоевал «всероссийское имя» литератора, другой звание лекаря «с отличием» и к литературе не имел никакого отношения. У одного — все, у другого — ничего. Закончат они на противоположных позициях. Линии их литературной судьбы зеркально повторяют друг друга. А встретились они в точке, где были практически равны и наиболее близки — это Владикавказ, где оба балансировали на краю эмиграции — оба, очевидно, хотели (или думали) уехать. Для пущего сходства судьба еще и наградила обоих одной болезнью — тифом.

Герой «Записок на манжетах» открывает глаза: перед ним, как перед Иваном Карамазовым, «клетчатый кошмар» — искуситель, «беллетрист Юрий Слёзкин» с головой, «оголенной тифом». «Подотдел искусств откроем! <...> Ты завлито будешь»¹⁰. Вместе их и выгнали. «Беллетриста Слёзкина выгнали к черту, несмотря на то, что у него всероссийское имя и беременная жена». Оба невероятными способами (Булгаков, сочинив в соавторстве с присяжным поверенным и голодухой революционную пьесу из туземной жизни; Слёзкин, организовав труппу в Полтаве при штабе 25-й Чапаевской дивизии, выступал там как драматург и режиссер, поставил свою пьесу «Зеркало Коломбины») добрались до Москвы. И это новый этап их жизни.

В этот момент Булгаков, хотя (по Слёзкину) и одержим идеей «написать роман», пробовал себя в разных сферах. В том числе как историк литературы. Попытка найти место в литературном процессе для писателя Слёзкина не единственная его проба. В это время он обратился с письмом к Павлу (Павлину) Яковлевичу Заволокину (1878—1941), «рабоче-крестьянскому» поэту и библиографу, желая получить от него «био-библиографические заметки» о писателях на буквы «А» и «Б»¹¹.

Этот булгаковский корреспондент, вероятно, заслуживает отдельного сообщения. Родился он в городе Режице (ныне Резекне), там же, где и Юрий Тынянов. Уже в 1903 году был впервые арестован и выслан, в конце 1910-х годов отсидел два года в крепости. Великолепная революционная биография. А вот литературные пристрастия у «рабоче-крестьянского» поэта были своеобразными — из названных Булгаковым имён у него были материалы только по троим — Т. Аверьянову, Георгию Адамовичу и Леониду Борисову. Зато он живо интересовался и собрал много материалов о Зинаиде Гиппиус и Дмитрии Мережковском, Николае Гумилеве и Осипе Мандельштаме.

В постскриптуме Булгаков сообщил, что в «Новой русской книге» (№ 8) было опубликовано обращение Заволокина «к поэтам по поводу Вашего словаря». Эти строчки, вкупе с просьбой дать адреса «находящихся в Петербурге литературных организаций» позволяют предположить, что «будущий словарь», который составлял М. Булгаков, предполагался к изданию в Берлине, при содействии «Новой русской книги» (список адресов петербургских литературных организаций вскоре был опубликован именно на ее страницах). Возможно, что собранные Булгаковым материалы были использованы в вышедшем в 1926 году под редакцией Вл. Лидина сборнике «Писатели. Автобиографии и портреты современных русских прозаиков». Облик беллетристов на иллюстрациях здесь весьма сходен — прическа, стиль (вероятно, и поведение). Сходство прослеживается и в других «портретах» двух молодых писателей, литературных и фотографических.

Итак, первый этап знакомства Булгакова со Слёзкиным — сближение, даже подражание (скорее всего, со стороны Булгакова, если не литературной манере, то внешнему облику старшего товарища), тесное дружеское общение. Второй период, московский, отдалил их друг от друга. Они обменялись литературными выпадами («Столовая гора» и «Зойкина квартира», а впоследствии «Записки покойника»). Стоит согласиться с теми исследователями, которые находили в герое «Горы» черты не только Булгакова, но и самого Слёзкина. То же относится к Аметистову, первому из галереи блистательных булгаковских авантюристов. Написав «Столовую гору», Слезкин словно изживал Булгакова в себе. Вероятно, подобный процесс происходил и у другого писателя.

«Авантюрные» булгаковские персонажи весьма обаятельны, и в каждом из них в разной степени ощущаешь авторское начало. Но у всех есть одно качество, которое резко отделяет их от Булгакова и приближает к его литературному противнику. Это качество — потрясающее вранье. В булгаковской статье оно присутствует под нежным именем «выдумка» и кажется частью литературных достоинств «выдумщика» и «фантазера» Слезкина. Когда занимаешься биографией беллетриста, оно ошеломляет. Во всех справочниках, например, Слёзкин значится «окончившим университет», эти же слова присутствуют во всех его автобиографиях. На самом деле университет он не окончил, проучившись всего четыре полугодия¹². Не было также героического тюремного заключения за его раннюю «революционную» повесть «В волнах прибоя» — по документам арест был наложен «на брошюру», сам же Слёзкин по суду оправдан¹³. Даже дату своего рождения писатель старался исправить, омолодив себя на два года.

То, что Аметистов занимал должность Юрия Слезкина — «В девятнадцатом году в Чернигове я отделом искусств заведывал...»¹⁴ — заметил еще А. Арьев¹⁵, но он не отметил сходства еще одной биографической детали. «Тебя же расстреляли в Баку, я читала!» — кричит Зойка Аметистову. На что тот безмятежно отвечает: «Пардон-пардон. Так что из этого? Если меня расстреляли в Баку, я, значит, уж и в Москву не могу приехать? Хорошенькое дело. Меня по ошибке расстреляли, совершенно невинно»¹⁶. Дело в том, что весной 1920 года пронесся слух о гибели Слёзкина «от рук большевиков на Кавказе», после чего в 1921 году в Берлине вышла повесть Слезкина «Чемодан»¹⁷ с предисловием А.М. Дроздова, по сути развернутым некрологом¹⁸. Слезкин откликнулся статьей «Я — жив!» («Веретёныш» [Берлин]. 1921. № 1), но еще раньше весьма легкомысленно, в духе Аметистова, острил по поводу того, что слух о его «смерти несомненно преувеличен»¹⁹.

Еще один важный вопрос. В 1927 году в Риге вышел сборник прозы Булгакова (со вступительной статьей П. Пильского), в 1928 — сборник прозы Ю. Слезкина (со вступительной статьей Булгакова)²⁰. Если первую книгу готовил и выпускал автор предисловия, то был ли Булгаков составителем этого сборника? Думаю, что нет. Слишком разнятся предисловие и состав литературных текстов — Булгаков в статье называл другие, не вошедшие в сборник, и среди них два «кошачьих» — «Беатриче кота Брамбиллы»²¹ и «То, чего мы не узнаем».

Первый безусловно заслуживает нашего внимания — ведь кот Брамбилла с «зелёными злыми глазами», хотя не подцеплял гриб вилкой, но каким-то образом читал «жёлтый том ослиной кожи» — «Божественную комедию» Данте, благодаря чему в комнате поэта Анемподиста Ивановича появлялась Беатриче. Замечательно, что героиня, новая Беатриче, здесь носящая имя Марии Ивановны, не знала, кто «позвал» ее — поэт или «другой», то есть кот. В финале оказалось, что Брамбилла (из ревности?) «чуть не задушил» своего хозяина в «ночь карнавала». Трудно представить себе, как кот мог душить человека, впиваясь когтями в шею, скорее уже, мог отрывать голову по рецепту Бегемота.

Еще более антропоморфными чертами обладала рыжая кошка из второго рассказа Слёзкина, которая превращалась в покойницу с рыжими волосами, очень красивую, «несмотря на то, что смерть положила на нее синие тени». Такой вариант Геллы. Герой никак не мог избавиться от кошки: выбрасывал на улицу и вновь обнаруживал ее возле себя — «у <...> сердца», прижавшуюся к груди.

Важно, что не только Булгаков, но и другие известные современники Слёзкина благожелательно оценили эти его ранние тексты. «Если попадется вам 2-й номер (январь) журнала «Новая жизнь», то прочтите там новый рассказ Слёзкина «То, чего мы не узнаем». Хорошая вещь!», — писал Борис Михайлович Эйхенбаум 24 января 1911 года²². ««Беатриче кота Брамбиллы» — тёплый и музыкальный рассказ», — отзывалась Лариса Рейснер, — хотя и была недовольна его концом — «банальным разъяснением всего случившегося»²³.

Весьма интересна и не названная Булгаковым повесть Слезкина «Дьявол»²⁴, в которой герой сталкивался лицом к лицу «с сатаной». Он, подобно Бездомному, взялся написать доклад о дьяволе, чтобы затем посмеяться и тем опровергнуть его существование, но в результате «точно доказал его бытие».

В «Мастере и Маргарите» есть еще одна небольшая деталь, указывающая на Слёзкина. Все помнят «командный» голос в «Грибоедове»: «Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!», такое полуменю-полузаклинание. Последнее блюдо — польское. Но вот что смущало: ни в одной кулинарной книге оно не называлось подобным образом. В одной его именуют «фляки» или «фляки по-варшавски»²⁵, в другой — «флячки по-польски»²⁶. Но именно так называл его, угощая своих гостей, помещик Галдин из повести Юрия Слёзкина: «Вот, не угодно ли, фляки господарски — превкусная вещь...»²⁷

Булгаков необычно закончил свою статью о Слёзкине

Когда читаешь Слезкина, начинает казаться, что он опоздал родиться на полтораста лет. Ему бы к маркизам, в дворянские гнезда, где дома с колоннами. В мир фижм и шитых кафтанов, в мир, где мужчины — вежливые кавалеры, а дамы с томными лицами — и манящи, и лживы, и прекрасны.

Этот мир — мир Ю. Слезкина, его родная стихия. Из старых запыленных книг, из старых томиков он берет изысканные эпиграфы к своим вещам и вокруг них вяжет кружево рассказа о том, чего мы не знаем, подчас о том, что мы забыли, подчас о том, чего не было. <...> Чему же может научить этот маркиз, опоздавший на целый век и очутившийся среди грубого, аляповатого века и его усердных певцов? Ничему, конечно, радостному. У того, кто мечтает об изысканной жизни и творит, вспоминая кожаные томики, в душе всегда печаль об ушедшем. <...> И о смерти пишет печальный маркиз-беллетрист²⁸.

Современники Булгакова, особенно современники в России, как и сам Слёзкин, должны были воспринимать этот пассаж как упрек. И Чудакова трактовала его как противопоставление «жизнеспособных» булгаковских героев «нежизнеспособным» героям Слезкина и вспоминала слова Булгакова из письма матери: «В числе погибших быть не желаю». Но ведь можно вспомнить другое его письмо: «Как жаль, что я не родился сто лет назад...», тогда может показаться, что в этом пассаже куда больше сочувствия, нежели отталкивания.

И в финале хочу вернуться к «литературному волку». Вероятно, заметнее, чем охотничий словарь, повлиял на этот булгаковский образ «Помещик Галдин», где действительно происходила охота на волков, кстати, неудачно закончившаяся для всех её участников (герой подстрелил лису, другие участники стали палить по зайцам, что было строго запрещено охотничьими правилами). Сама М. Чудакова отметила близость другой сцены из этого романа Слёзкина с эпизодом «Белой гвардии», когда Николка искал тело убитого полковника Най-Турса. И, наконец, в самом имени «Ликоспастов», адресованном этому писателю, есть упрек в ренегатстве. Когда-то сам Слёзкин имел «волчьи» черты. В его раннем лирическом рассказе «Под небом» есть такие строки: «Радостно вслушиваюсь в ответные выкрики молодых волков, точно вижу их перед собой <...> двумя точками фосфорических глаз. Чувствую, как и у меня вспыхивают глаза...»²⁹

Примечания

1. Письмо М.А. Булгакова к И.В. Сталину от 30 мая 1931 года // Собр. соч.: В 5-ти т. Т. 5. М., 1990. С. 455.

2. Интересно, что если однозначный прототип Бомбардова до сих пор не установлен, то различная расшифровка фамилии «Ликоспастов» в разных вариантах приводит к одному и тому же результату. Likos spastos (греч.) — «подвергшийся нападению волка», тот, кто «писал» (pastos) лики (Е. Яблоков), и моя собственная версия, озвученная на конференции, — лик чудотворной иконы спасителя с благодетельными слезами на нем, т. е. опять тот же «Слёзкин».

3. РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. Ед. хр. 1270. 6 лл.

4. На сохранившемся конверте адрес: «В редакцию газеты «Петербургский листок», Екатерининский канал, 31. От Ю.Л. Слёзкина» (Там же. Л. 6). Архивная датировка (после 13 апреля 1907) противоречит почтовым штемпелям: 13, 14 и 15 апреля 1905 года.

В одной из своих автобиографий Слезкин утверждал, что публиковался в «Петербургском листке» с 1902 года. Этот факт не нашел подтверждения.

5. См. Полонский Вяч. Литература и жизнь. II. О повестях Юрия Слезкина // Новая жизнь. 1914. № 1. С. 171—172.

6. Булгаков М. Юрий Слезкин (Силуэт) // Булгаковский сборник IV. Таллин, 2002. С. 114—115.

7. Булгаков М. Юрий Слезкин (Силуэт). С. 118.

8. О параллели Слезкин-Кармазинов см.: Белобровцева И., Кульюс С. «Поезда иного следования»: Михаил Булгаков и Юрий Слезкин // Булгаковский сборник IV. Таллинн. 2002. С. 23—24.

9. Знаменательно, что в статье, написанной по случаю мнимой смерти Слёзкина, А. Дроздов также сравнивал «покойного» писателя с Тургеневым. «В нем есть что-то эдакое от Тургенева...» (Дроздов А. О Юрии Слезкине // Слезкин Ю. Чемодан. Берлин, 1921. С. 9).

10. Булгаков М. Записки на манжетах // Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. М., 1989. С. 475—476.

11. Письмо М.А. Булгакова П.Я. Заволокину от 24 ноября 1922 года // РНБ. Ф. 290. [Оп. 1]. № 237. 1 л. В РНБ хранится фонд П.Я. Заволокина (1897—1941), 340 ед. хр.

12. По постановлению Правления Императорского Санкт-Петербургского университета от 22 апреля 1909 года Ю. Слезкин был «уволен из числа студентов как не внесший плату» (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Ед. хр. 447789. Л. 15). Несмотря на хлопоты отца, сумевшего отсрочить исключение (см. там же, л. 2, прошение Л.М. Слезкина от 26 августа 1909), 4 ноября 1911 г. Ю.Л. Слезкин получил свидетельство об увольнении из университета без разрешения пользоваться «правами, предоставленными студентам, окончившим полный курс» (Там же. Л. 7).

13. Слезкин приговором Санкт-Петербургской судебной палаты от 26 марта 1908 г. «по отсутствию состава <...> преступления <...> по суду оправдан» (РГИА. Ф. 777. Оп. 10. № 178).

14. Булгаков М. Зойкина квартира // Собр. соч.: в 5 т. Т. 3. М., 1990. С. 94.

15. А ведь это Слезкин в «девятнадцатом году в Чернигове <...> отделом искусств заведывал»! И агитационными труппами — тоже случалось! (Арьев А. Что пользы, если Моцарт будет жив...» (Михаил Булгаков и Юрий Слёзкин) // М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 443.)

16. Булгаков М. Зойкина квартира. С. 92.

17. Возможно, повесть «Чемодан» отозвалась в фамилии «скончавшегося» приятеля Аметистова «Чемоданове», у которого тот позаимствовал документы, в тот числе и «партбилетах».

18. Статья начиналась так: «И о Слёзкине приходится говорить как о мёртвом — жизнь верна себе, ожаднели разверстые могилы. Газеты принесли слух, и слух этот подтвердился: Юрий Слезкин казнен большевиками на Кавказе в 1920 г., в период марта, апреля или мая месяцев, непосредственно вслед за падением власти генерала Деникина на юге России. Жизнь порвалась всего на 34-м году...».

19. «Где же вы, мои друзья, обещавшие написать после моей смерти сочувственный некролог? Утешьте меня в моем далеке...» (Слезкин Ю. Письмо с того света // Вестник литературы. 1920. № 12. С. 16).

20. Считается, что статья Булгакова 1928 г. идентична статье 1922 г., опубликованной в «Сполохах». На самом деле эта версия сокращена (убраны большие фрагменты, касающиеся «Помещика Галдина», текст которого не вошел в рижский сборник) и дополнена (добавлены названия тех произведений Слезкина, которые публиковались в 1928 г.).

21. Этот мистический рассказ, впервые появившийся на страницах «Утра России» (1916. № 47. 16 февраля. С. 4) по каким-то причинам Слёзкин только однажды включил в состав сборника — «Господин в цилиндре» (Пг., 1916).

22. Цит. по: Кёртис Дж. Борис Эйхенбаум: Его семья, страна и русская литература. СПб., 2004. С. 28.

23. Рейснер Л. Юрий Слёзкин. «Господин в цилиндре». Рассказы. Книгоиздательство бывш. М.В. Попова. Петроград // Летопись. 1916. № 12. С. 327.

24. В ранней редакции 1908 года повесть называлась «Дух противоречия» (см.: Слезкин Ю. Картонный король. СПб., 1910. С. 179—187).

25. Новоженов Ю.М., Сошна А.Н. Зарубежная кухня. М., 1990. С. 99—100.

26. Витри Г. В старопольской кухне и за польским столом. (Перевод с польского К. Козакевич). Варшава, [1985]. С. 52—54.

27. Слёзкин Ю. Помещик Галдин // Русская мысль. 1912. № 2 (февраль). С. 10.

28. Булгаков М. Юрий Слезкин (Силуэт). С. 120—121.

29. Слезкин Ю. Под небом // Слезкин Ю.Л. Среди берез. Повести и рассказы. СПб., 1914. С. 173—174.