К. Питоева. Что такое истина?

— Что такое истина?
— Истина прежде всего в том...

М. Булгаков Мастер и Маргарита

Повесть «Собачье сердце» остается одним из самых популярных произведений Михаила Булгакова. Написанная в начале пути, в 1925 году, она хранит черты первого романа писателя («Белая гвардия») и предвещает роман последний («Мастер и Маргарита»). Созданная всего за три месяца, залпом, в один глоток, она смакуется нами в течение десятилетий. Способствует этому и воздух вокруг повести — запредельная ситуация и при жизни автора, и после. Это — поистине народная повесть, вошедшая в нашу жизнь образами, нарицательными именами, цитатами. Однако о самой повести написано крайне мало, разве что — в специальной литературе.

Похождения рукописи

Доподлинно известно, что рукопись была арестована органами, которым было дано тотальное право арестовывать не только бумаги, 7 мая 1926 года в результате обыска на квартире литератора Булгакова М.А., проживавшего по адресу: Москва, Обухов пер. 9, кв. 4, соответственно ордеру на обыск. «...На одном листе с ордером, через намеченную пунктиром линию обреза, есть «Талон», адресованный начальнику внутренней тюрьмы ОГПУ: «примите арестованного...» — остается только вписать фамилию»¹. В результате обыска, как явствует из протокола, были изъяты: два экземпляра повести «Собачье сердце» (машинопись), три тетради дневников 1921—1925 годов (т. е. весь московский период, записанный самим Булгаковым), кроме прочего, два образца самиздата того времени, некая вспомогательная рукопись.

«А я таков человек, что могу и не послушаться», — как-то сказал о себе Булгаков. Подтверждением этих слов был странный его поступок после обыска: он стал требовать (!) возвращения повести и Дневника. И, что самое интересное, ему это удалось! Правда, через три с половиной года. Думается, нет нужды останавливаться на определении времени, в которое происходили описываемые события. В «дело о возвращении» задействованы были «великие», сам Горький оказался в круговороте событий, а его жена Е. Пешкова довела дело до конца. В требовательных заявлениях Булгаков особо настаивал на возвращении Дневника. Так повесть и Дневник самой судьбой были связаны в единую цепь: Дневник может стать «комментатором» произведения. Повесть требовалась для дальнейшей работы. А Дневник? — «<...> является для меня очень ценным интимным материалом», — пишет Булгаков в заявлении в ОГПУ 18 мая 1925 года². Вообще-то так оно и есть. Ведь писательский дневник — это некие заготовки, знаки воспоминаний, иногда отработанные тексты. Так, в записи от 23 декабря 1924 года читаем: «разъяснил ее, как пес сову»³. А «Собачье сердце» самим Булгаковым датируется январем—мартом 1925 года.

Однако в Дневнике писателя есть совершенно конкретные события советской действительности и отношение к ним автора. И отношение это настолько недвусмысленно, что ни один донос на него (а было их множество, «будьте благонадежны»!) не мог дать более ясной картины «политического лица» нашего автора. Здесь и запрещенные политические анекдоты, и оценки уважаемых политических деятелей, литераторов, издателей. Здесь и размышления о «грядущих перспективах» страны («нынешняя эпоха — эта эпоха сведения счетов <...> От хамов нет спасенья» (50; запись от 26 декабря 1924), и, например, такое предвидение: «Сегодня сообщение о том, что убили еще одного <...> Или у меня нет чутья, <...> или это интродукция к совершенно невероятной опере» (49; запись от 23 декабря 1924).

Среди прочего в Дневнике множество фамилий присутствующих на литературных чтениях в различных литературных кружках.

Из протокола допроса М. Булгакова в ОГПУ 22 сентября 1926 года: «Вопрос: «Укажите фамилии лиц, бывающих в кружке «Зеленая лампа». Ответ: «Отказываюсь по соображениям этического характера»»⁴.

Заметим, что в Дневнике Булгаков не стеснялся называть собиравшихся на «Никитинских субботниках» «затхлая, советская, рабская рвань» (51; запись в ночь на 28 декабря) или говорить о сотрудниках «Накануне» — «веселые берлинские бляди» (53; 3 января 1925). Однако ни на допросе, ни позже, в 30-е годы, когда проходили суды над его гонителями, ни разу ни в кого не бросил камень — по «соображениям этического характера».

В октябре 1929 года Дневник возвратили. Остается только представить себе, что пережил Михаил Булгаков, перечитывая его. И сколько фамилий он назвал своему Дневнику. Нетрудно догадаться, что теперь, когда о нем было известно все, жизнеповедение его окрашено полной и абсолютной свободой. Такому человеку, как Булгаков, больше ничего не оставалось. Он принял вызов и поднял забрало. Собственноручное сожжение рукописи Дневника, бесспорно воспринимаемое им как гоголевский завет, было окончательным прощанием с прошлым. Шел 1929 год, который был не только годом «великого перелома», но и годом личной «катастрофы» (как назвал его Булгаков).

Перечитывая сегодня повесть, удивляешься не тому, что она не была опубликована, а тому, что кое-кто, включая автора, надеялся на ее публикацию. Но ведь вышли же «Дьяволиада», «Роковые яйца»? В ранние годы страны казалось, что такой вечный жанр, как сатира, возможен. Книги подобного жанра выходили: Замятин, Платонов, Леонов, Ал. Толстой, Маяковский, наконец. Но к моменту возвращения Дневника все яснее становилось, что «всякий сатирик в СССР посягает на советский строй», как писал Булгаков в знаменитом письме к Сталину в 1930 году. Уже утвердилось понятие «антисоветский», применяемое не только к политикам. Все, что попадало в зону осмеяния, механически оказывалось годным для этого понятия. Сатира была названа в прессе вражеской деятельностью. Булгаков же открыто объявляет себя учеником Салтыкова-Щедрина, последователем высших образцов отечественной сатиры. Между годом написания повести и годом возвращения Дневника пролегла пропасть, именуемая травлей писателя.

Сообщаю о себе: все мои литературные произведения погибли, а также и замыслы. Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку. <...> Защиты и помощи у меня нет. Совершенно трезво сообщаю: корабль мой тонет, вода идет ко мне на мостик. Нужно мужественно тонуть. Прошу отнестись к моему сообщению внимательно⁵.

Через много лет, в 1990 году, в журнале «Театр», а затем и отдельным изданием, будет опубликована часть из трех арестованных тетрадей Дневника, переписанная сотрудником ОГПУ и осевшая в, казалось, навек замурованных его архивах. Все, естественно, вспомнили, что воистину «рукописи не горят». Два самых глобальных катаклизма, описанных Булгаковым во всех его произведениях, — пожар и потоп — не коснулись его архива.

Интродукция

«У-у-у-у-у-у-гу-гу-гугу-уу! О, гляньте на меня, я погибаю!»⁶ Вот начало повести. Сплошные гласные — длиннейший, за душу берущий вой, подпевающий вьюге и метели. «Я весьма легко могу получить воспаление в легких, а получивши его, подохну с голоду» (120). Это хорошо знал человек, отведавший холод и стужу, рыщущий по огромному городу в поисках работы, т. е. куска хлеба. «Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем. <...> Обегал всю Москву — нет места» (21—22; 9 февраля 1922); «Хожу в остатках подметок. Валенки пришли в негодность» (22; 15 февраля 1922) и т. д. и т. д.

Не думаю, что Булгаков обиделся бы на меня за подобное сравнение. Ведь писателю положено «влезть в шкуру» героя, будь то животное или даже предмет неодушевленный. Был же Чехов Каштанкой, а Л. Толстой Холстомером, а Кафка, тот был не только клопом, но и... мостом. Быть собакою все же предпочтительно. Это образ мифологический, самый близкий человеку, ибо сотворен создателем пес был из остатков адамовой глины, правда, оскверненных чертом. Так что навек носит черты амбивалентности⁷. Именно эти качества «сгодились» Булгакову в повести. Так входит в нее не только слой биографический, но и мифологический.

Первое место, которое нашел Булгаков в период своей «собачьей жизни», было не очень привлекательным. Но он его нашел, затем нашел другое, третье, утвердился как фельетонист. А в 1923 году выпустил первую свою книгу со странным для оптимистического нового времени названием — «Дьяволиада». Вместе с посланцем дьявола от Гоголя — Чичиковым он въехал в литературную Москву, сменив коляску на автомобиль (позднее Воланд скажет «Горожане сильно изменились... внешне, я говорю, как и сам город, <...> появились <...> трамваи, автомобили... <...> гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?»). И во время своего стремительного продвижения (так и просится сказать «полета») обнаруживает Чичиков все те же милые сердцу черты горожан, а значит, и пищу для своего «бизнеса».

В «Роковых яйцах» Булгаков резко откровенен. «Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть серьезное?» И в этой же дневниковой записи читаем: «<...> на Кузнецком увидал 4-ый номер «России». Там первая часть моей «Белой гвардии», т. е. не первая часть, а первая треть» (51; 29 декабря 1924). Вот что составляло смысл жизни этого периода — роман «Белая гвардия».

Казалось, о чем, кроме заработка на жизнь, можно было думать? Роман, который писался исключительно по ночам, совершенно неожиданно прорастает своими темами в с лету написанную повесть. Тема теплого, уютного дома, видимого из голодной и холодной Москвы как настоящий рай («Белая гвардия»), оборачивается изнанкой — гибельной безысходностью и бездомьем. Именно пес, воющий вместе с вьюгой, мог носить имя Бездомный, но «окрещен» он был Шариком и с этим именем попал в знаменитую квартиру профессора Филиппа Филипповича Преображенского.

«Похабная квартирка»

Кто сегодня не знает, что Филипп Филиппович соблазнил и заманил Шарика для гигантского своего эксперимента. Потерявший от голода и уличных ненастий нюх доверчивый пес этого не знал. И смело ступил на путь своей многострадальной судьбы. А дом, в который он попал, был роскошный, с парадной лестницей, коврами, швейцаром, с семью комнатами, соблазнительной кухней... И «ведьма сухая метель» осталась за порогом. А здесь — зеркала, старинная мебель, кресла, торшеры, поистине царские застолья, куда он был допущен. Вот только смущала сова, ее придется «разъяснить». Однако все началось с некой неприятности: обваренный бок пса нужно было обработать, а это «пахло» собачей клиникой. И пес проявил характер: он начал сопротивляться, побил шкаф с медицинской аппаратурой, пролил йод. В общем, пса пришлось усмирить уколом, после которого он «завалился на бок и издох».

Когда же он воскрес, то начал оценивать квартиру в некой иной плоскости. Ситуация с воскресением героя уже была проиграна Булгаковым в «Белой гвардии». Тогда это главное чудо христианского учения, происшедшее в доме Турбиных, возвращало его в реальные будни суровой действительности гражданской войны. Здесь Шарик воскресает к новой действительности, очень похожей на некое иное измерение — подготовку к инобытию. Значительно позже, в «Мастере и Маргарите», Азазелло отравит вином Мастера и его подругу, чтобы затем оживить их для перехода в «пятое измерение». Воскресший к жизни Шарик как бы меняет оптику. И то, что он видит в профессорской квартире, приводит его в полнейшее недоумение. В первую очередь, это пациенты доктора. Они втягивают в дом признаки жизни неестественной, не знакомой, думается, не только псу. Излюбленный булгаковский гротеск в соединении с его театральным мировидением дают взрывной эффект.

Внедрение элементов народного площадного театра в спокойную атмосферу профессорского дома — это напоминание о живой, яркой жизни улицы. Недаром квартет Швондера описан в той же манере. Обе эти сценки — театр в театре, дивертисментные, концертные номера, из которых прорастают образы огромной силы, доведенные до инфернального звучания. Использование этого приема уже опробовано в «Белой гвардии», где принцип украинского двухъярусного вертепа усиливает трагичность повествования. В последующих «Записках покойника» прием этот описан впрямую; когда благообразие закрытого от дневного света Независимого театра автор хочет взорвать по законам низовой, смеховой игры: «<...> было бы очень хорошо, если бы выйти внезапно сбоку, наклеив себе колоссальный курносый пьяный нос... и сказать что-то смешное, и это смешное я выдумывал»⁸. Соединение высокого и низкого, сакрального и профанного, изложенное в манере театрального письма, — одна из характерных булгаковских черт. Пройдет она и через «Собачье сердце».

«На разрисованных райскими цветами тарелках... — начинается 3-я глава — Посредине комнаты тяжелый, как гробница стол, накрытый белой скатертью» (2, 140). А на нем поистине райские блюда, вина, настоящая водка, серебро, хрусталь. И, конечно, трапеза с программными речами о советских газетах, крепости водки, о том, что есть разруха. Все это не зря вызывает у пса ассоциации с садами Семирамиды, одним из чудес света исчезнувшего Вавилона. Мифологема Вавилона — «блудницы»-города, где люди так и не смогли найти общий язык, уже была использована в подтексте «Белой гвардии». Здесь она расширяет повествование до вселенских масштабов, вводя устойчивые понятия Булгакова о грехопадении и наказании за гордыню посягательств на божественные деяния, а с ними наказание — гибель города, гибель человеческого рода.

«Мало-мальски уважающий себя человек оперирует <! — К.П.> закусками горячими, — скажет во время застолья Хозяин, кормивший пса с вилки, <...> вилку с грохотом свалил в полоскательницу» (2, 141). И стол, похожий на гробницу, и медицинская терминология и профессиональные жесты, — все напоминает в этой, казалось бы, бытовой сцене то самое главное событие повести — операцию над Шариком, которая и есть эпицентр всего повествования — вочеловечивание собаки, сотворение нового существа.

Рядом с домашним раем, совсем как в средневековом мире, где легендарный Фауст задумал в реторте создать гомункулуса, размещается место, раю противоположное, — кухня. «В плите гудело, как на пожаре, а на сковородке ворчало, пузырилось и прыгало. Заслонка с грохотом открывалась, обнаруживала страшный ад» (2, 150). Дарья⁹ Петровна была поистине хозяйкой этого ада. Здесь она проделывала свои операции: отрубала головы птице, сдирала мясо с костей, вырывала внутренности, приготовляя из всего этого «райские» блюда. А вечером, в свете огня плиты, ее обнимал черноусый пожарник, не давая угаснуть ее плохо скрываемому огню. «До чего вы огненная» (2, 150), — слышалось Шарику.

Обладая «каким-то секретом покорять людей» (2, 150), прижившийся в доме Шарик любил Дарью Петровну, Зину, жалел о том, что так неудачно укусил Борменталя, а профессора, того просто обожал, окрестив его «божеством» («пес встал на задние лапы и сотворил перед Филиппом Филипповичем какой-то намаз» — 2, 140). Не любил Шарик совы и тех четырех, из которых «одна была женщина, переодетая мужчиной», тех, что пришли отбирать у профессора две комнаты, т. е. ограничивать «райскую» территорию. Но его божество так их «оплевал!», «ну и парень!» — отметил Шарик. Ни он, ни Филипп Филиппович не знали еще, что из этого выйдет.

Филипп Филиппович «приподымает завесу»

Операция, которую Преображенский проделал с Шариком, предстает перед нами дважды: реальная, с подробным описанием всех деталей, и научно изложенная в «Истории болезни», составленной доктором Борменталем. Первая очень напоминает поведение Дарьи Петровны на кухне (так и хочется сказать «кухне ведьм» из «Фауста»): «<...> лицо Филиппа Филипповича стало страшным», он «зверски оглянулся», «отвалился <...>, как сытый вампир», «оба заволновались, как убийцы» (2, 156—158) и т. д. И поскольку оба, профессор и его ассистент, облачены в медицинские одежды, создается впечатление, что перед нами совсем другие люди. Где благородный Фауст, погруженный в глубокие раздумья? Где французский рыцарь, светило европейской науки, гордый, с чувством собственного достоинства любитель и знаток оперы?

Булгаков-врач, активный участник Гражданской войны в этом качестве, хирург военно-полевых госпиталей, знал, что такое распростертое на операционном столе тело под хлороформом. Он неоднократно видел его и в мирное время, студентом, как бы со стороны, еще как зритель. И описанное тело пса, его «лысый череп», одетый «красным венцом» мученика, он описал так, что это не может не вызвать сочувствия (тем более нельзя не заметить самой стилистики письма). Все дело в том, для чего, во имя чего делается операция. «Все равно помрет... ах ты че...» (2, 157), — не договаривает Филипп Филиппович, боясь произнести имя черта во время операции. Он свято верит в то, что свою фантастическую операцию творит во имя науки. Омоложение человека, т. е. продление ему жизни, — это не только медицинская, но и социальная задача, ведь речь идет о новом человеке. Надо понимать, что профессор Преображенский отдает себе в этом отчет, иначе не имел бы такого крупнейшего покровителя, у которого можно потребовать «окончательной бумаги» для брони на семикомнатную квартиру.

Операции Преображенского, описанной Борменталем, предшествует оценка последнего: «Не имеет равных в Европе, ей-богу...» (2, 157). В отличие от Преображенского слово «бог» Борменталь выговаривает полностью. Черт и Бог — это и есть полярная оценка самой операции и сотворившего ее. История болезни начата 22 декабря, по Святцам — это день ангела Анастасии (анастасис — греч. воскресенье. Именно в этот день Елена в «Белой гвардии», сотворив жертвенную молитву, воскресила к жизни умирающего брата). Сама же операция была проведена 23 декабря, вечером, т. е. в канун Рождества Христова. Тема снижения высоких сакральных событий — одна из ведущих булгаковских тем. Однако в основе этого приема всегда была позиция глубоко верующего человека. Из дневника писателя: «Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее: ее можно доказать документально — Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его» (55; 5 января 1925). А вот более ранняя запись от 26.X.1923 г.: «Может быть, сильным и смелым он не нужен, но таким, как я, жить с мыслью о нем легче. <...> Вот почему я надеюсь на Бога» (34; 26 октября 1923).

Дневник Борменталя — это дневник доктора (Historia morbi). Он воспроизводит операцию так, как это положено врачу, как многократно составлял ее доктор Булгаков. При подробно описанной операции в тексте повести, казалось бы, она не нужна писателю. Не нужна была бы, если бы...

...если бы он (Борменталь) после повторной операции не «сидел в кабинете на корточках и жег в камине собственную тетрадь в синей обложке из той пачки, в которой записывались истории болезни профессорских пациентов» (2, 205). Так откуда же мы знаем об этом? Что мы читаем? Вероятно, тема «самосожжения» для Булгакова — это не только гоголевский рефлекс и вечные пожары мировой литературной традиции. Но и некое очищение от скверны. «Чего не лечит огонь — лечит смерть» — табличка с этим изречением висела в киевском кабинете М. Булгакова. С пожаром рифмуется в повести и тот самый поистине вселенский потоп, который устроил в квартире Шариков и из которого, возможно, родится будущий дебош Маргариты в доме Драмлита.

Постепенно невероятные поступки некогда милого пса начинают выходить из-под контроля. Именно тогда Шариков объединяется с домоуправом Швондером: он не может жить без руководства, а соблазнитель Швондер — без руководительства. «...Сейчас он всячески старается натравить его на меня, — говорит профессор, — <...> если кто-нибудь, в свою очередь, натравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки да ножки!» (2, 195), т. е. оценку Швондера профессор дает четко. А пока состоящий «заведующим подотделом очистки города Москвы от бродячих животных (котов и пр.) в отделе М.К.Х» (2, 198) занимался котами.

««Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире» — вдруг пророчески подумал Борменталь» (2, 185).

«Я познаю истину»

В «<...> часа три пополуночи, <...> двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми, медленными плоскостями...» (2, 191). В этом коньячно-дымном тумане происходит самое главное объяснение героев — откровение профессора Преображенского, горестная исповедь учителя перед учеником, затрагивающая все сферы жизни, формулирующая чувство вины и понимание той великой ответственности за содеянное, которое всегда было свойственно интеллигенции. Только приверженец Великой Эволюции, Булгаков мог написать: «Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти ощупью и параллельно с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу! На, получай Шарикова и ешь его с кашей!..» (2, 193). Только человек, не пожелавший «топить» своих врагов, когда это делали все, мог сказать: «На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками» (2,195).

Знаменитый герой «Мастера и Маргариты» назван, как и доктор Борменталь, — Иваном. Как и доктор, он ученик, как и доктор, выслушает ночную исповедь Учителя, чтобы встать на путь истины. В ночной исповеди профессор Преображенский признался, что уже на десятый день после операции понял, что́ совершил. Обратимся к дневнику Борменталя. Десятый день после операции — 1 января 1925 года (впервые обозначен год, до того неизвестный): «Отчетливо лает «Абыр», повторяя это слово громко и как бы радостно»; на следующий день: «Русская наука чуть не понесла тяжкую утрату <...> глубокий обморок с профессором Преображенским. При падении ударился головой о ножку стула» (2, 160): профессор догадался, что «абыр» — это «рыба». Рыба — символ раннего христианства; человек, которого создало «божество», произносит это наименование в перевернутом виде. Догадка профессора о том, что он создал антибожественное, т. е. дьявольское существо, превращает Шарика в ненужную жертву, а операцию, как пролитие крови, в дьявольский ритуал — тема, окончательно оформленная Булгаковым в «Мастере и Маргарите». В то время как незадачливый ученик строит по этому поводу различные теории о перекрестке зрительных нервов у собаки, великий пересмешник Булгаков в «низовом варианте» объясняет все просто: Букву ««А» он <Шарик> выучил в «Главрыбе» на углу Моховой, а потом уже «б» (подбегать ему было удобнее с хвоста слова «рыба», потому что при начале слова стоял милиционер» — 2, 126). Кстати, слово «милиционер» очеловеченный Шарик произнес почти сразу после всех бранных слов, «какие только существуют в русском лексиконе» (2, 160).

На примере трактовки слова «рыба» легко проследить слои, из которых создается объем булгаковского образа: верхнее — сакральное, божественное, и сниженное, профанное, с перевертышами, игрой слов, каламбурами. Подобный прием соединения прослеживается во всем, даже в музыкальном окрасе, где арии из «Аиды» вовлекают в пространство повествования память о жрецах как высших существах, вершителях судеб, а серенада «Дон Жуана» — просто рыцарские картинки. Как музыкальные, так и литературные ассоциации настолько широки, насколько позволяют возможности читающего. Соединение «верха» и «низа», ориентация на классические образцы — узнаваемые черты писательского почерка Булгакова. Это не только глубокая эрудиция и феноменальная память, это — «символ веры». Недаром он всегда клялся русской литературой и клятву эту свято блюл.

Эпилог

«Ужас в том, что у него уже не собачье, а именно человеческое сердце» (2, 195), — скажет профессор Преображенский, оценивая содеянное. Любое преображение божьей твари может дать самый непредвиденный эффект. Снятие печати природных запретов еще раз напоминает о том, что несет безверие. Но здесь речь не только о религиозном преступлении, но и о возможном необратимом процессе, который изменит будущее человечества. Подобное размышление, конечно, не дало прямого ответа на вопрос о названии повести — оно остается проблематичным. В «чудовищной истории», как определил Булгаков жанр повести, не может быть однозначности. Вспомним финал «Мастера и Маргариты», где в эпилоге «почти все объяснилось». Почти! Важнее то «неестественное освещение во сне, происходящее от какой-то тучи, которая кипит и наваливается на землю, как это бывает только во время мировых катастроф».

А как же повторная операция, которая восстанавливает status quo? Много лет спустя после создания повести Е.С. Булгакова запишет в Дневнике, что автор назвал «Собачье сердце» «грубой» сатирой. В 1925 году вселенский эксперимент, названный Революцией, представлялся еще поправимым. Но это оказалось невозможным, время не пришло. Его надо было прожить и выстрадать. Тогда можно было выбрать лишь свой индивидуальный путь: путь «рыцарства», который избрал М. Булгаков, требовал мужества и отваги. Вот почему герой закатного романа считал, что нет «большего порока, чем трусость».

Все герои Булгакова — великие ученые, писатели, люди театра, интеллигенты — мужественно проходят свой крестный путь до гибельного конца. Всех их, таких разных, объединяет на этом пути главный вопрос — «что есть истина?». Этот вопрос отличается от извечных русских вопросов «Что делать?» и «Кто виноват?» общечеловеческой и вневременной сутью и потому встраивает Булгакова в классическую традицию мировой литературы и высокой нравственности.

«Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор». Останется вечное: звездное небо надо мной и моральный закон во мне.

Комментарии

1. ...на улице начало её вертеть, рвать <...> завинтило снежным винтом, и она пропала — Тема великой снежной бури, в которой может пропасть человек, эта поистине апокалиптическая тема, в «Белой гвардии» соединена и уравнена с ведущим образом классической русской литературы. Здесь — её продолжение и результат последствий — бесы, рожденные бурей, поселились во многих произведениях Булгакова.

2. ...бездомный пёс — этот образ вызывает ассоциацию с «псом бездомным» из поэмы А. Блока «Двенадцать». У читателей 20-х годов он мог ассоциироваться и с «Бродячей собакой» — известным петербургским клубом начала XX века, где собиралась интеллигенция, утверждавшая новые формы в искусстве. Участь клуба в советское время была предрешена: он «пропал».

3. Филипп Филиппович Преображенский — говорящая фамилия в стиле традиции классической русской литературы. Преображенский — определяет будущее деяние земного божества. Фамилия указывает на принадлежность рода к духовному сословию, издавна принимавшему фамилии по основным православным праздникам. «Мой отец — кафедральный протоиерей», — говорит о себе Филипп Филиппович. Ту же должность исправлял отец Н.М. Покровского, дяди Булгакова, которого справедливо считают одним из главных прототипов образа проф. Преображенского.

4. «Милая Аида» — ария Радамеса из оперы Д. Верди «Аида» (1871). Любимая опера М. Булгакова неоднократно становилась лейтмотивом его произведений. Две музыкальные темы из «Аиды» варьируются в «Собачьем сердце»: с образом Радамеса связана не только любовная, но и тема рыцарской чести, тема свободного выбора.

5. Нигде кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме (Моссельпром — Московский трест по переработке продуктов сельского хозяйства) — пародия на рекламный плакат В. Маяковского «Нигде кроме, как в Моссельпроме», который имел в виду продукт высшего качества.

6. Елисеевы братья — владельцы крупнейших в дореволюционной России продуктовых магазинов. Один из них до сих пор работает в центре Москвы, так и называясь «Елисеевским».

7. «От Севильи до Гренады... в тихом сумраке ночей...» — эта и последующие музыкальные фразы, часто напеваемые Ф.Ф., относятся к «Серенаде дон Жуана» П. Чайковского на текст из поэмы А.К. Толстого «Дон Жуан». Один из популярнейших концертных номеров вносит в повесть рыцарский колорит, соответствующий внешнему облику Преображенского. Перекликаясь с темой Радамеса, снижает её от оперы до концертной эстрады.

8. Пароль д'оннер (фр.) — слово чести. Звучание этого выражения, вложенное в уста пациента Преображенского, комического субъекта, просто пародирует это понятие.

9. Трест «ЖирКость» («Тэже») производил парфюмерию, косметику и красители, т. е. способствовал внешнему сокрытию сути. Популярный магазин Тэжэ долгое время после Второй мировой войны находился в самом центре Москвы.

10. ...на протяжении Пречистенки до Обухова переулка — улицы района, описанного Булгаковым, — постоянные маршруты самого писателя. В 1924 году он поселился в Обуховом переулке.

11. рю де ля Пэ — улица в Париже, где помещалось Представительство России во Франции. Вокруг представительства, возглавляемого Л.Б. Красиным, постоянно вскипали всевозможные инциденты. Странный персонаж — «фрукт с зелеными волосами», упоминающий эту улицу, роняет на ковер «маленький конвертик, на котором была изображена красавица с распущенными волосами». Тем самым улице придается статус «квартала красных фонарей».

12. Живу и работаю в семи комнатах <...> У меня приемная <...> Операционная... — Н.М. Покровский, известный московский врач-гинеколог, занимал семь комнат в доме С. Калугина (см. ниже) и принимал там пациентов, однако никогда не делал операции на дому. Любопытно, что дядю Булгакова, в отличие от проф. Преображенского, «уплотнили». Сведения о Н.М. Покровском музей получил от его внучатой племянницы, художницы М.А. Гусевой, жившей в его квартире. Там же одно время жила и ее сестра — известный палеолог

О.А. Покровская. Именно она взяла на себя все расходы по подготовке к печати «Собачьего сердца», т. е. «самиздат». Таким образом, печатная история повести началась именно с нее.

13. Калабуховский дом — его прообразом был дом архитектора С. Калугина по Обуховскому пер. 1, где жил дядя Булгакова. Каламбур Обуховский — Калабуховский характерен для Булгакова, любившего играть словами (чего стоит определение Преображенского: «величина мирового значения, благодаря мужским половым железам»). В квартире Н.М. Покровского часто проживал его брат, другой дядя Булгакова, — известный терапевт М.М. Покровский. Так что линия «два доктора в одной квартире» тоже имеет прототипическую основу.

14. Айседора Дункан (1878—1927) — знаменитая американская танцовщица-босоножка. Подолгу жила и выступала в России. В доме по ул. Садовой 10, где жил Булгаков, были мастерские известных художников Г. Якулова, П. Кончаловского. Здесь А. Дункан познакомилась с С. Есениным и стала его женой. Жила она тогда на Пречистенке, т. е. пересекалась с Булгаковым в его московском пространстве.

15. ...ново — благословенная — из Дневника Булгакова: «<...> водку называют «Рыковка» и «полурыковка» <...> потому, что она в 30°». А.И. Рыков — Председатель Совета Народных Комиссаров (1924—1930). Одно из писем с требованием возврата Дневника и повести адресовано Булгаковым именно ему.

16. Сады Семирамиды — о соединении темы «рая» и «блуда» см. вступительную статью.

17. Не в калошах счастье — «Калоши счастья» — известная сказка Г.Х. Андерсена. Зачерпнув тему из собственного детства, Булгаков продолжает её, описывая способы изучения алфавита Шариком, обозначая буквы узнаваемыми детскими предметами (так М — «раскоряка, похожая на санки»). Интересно, что в конце жизни, когда Булгаков служил либреттистом в Большом театре, ему довелось писать либретто по этой сказке.

18. Всероссийское хирургическое общество — скорее всего, это Московское акушерско-гинекологическое общество. Именно здесь выступал Н.М. Покровский с докладом, посвященным 10-летию со дня смерти выдающегося хирурга В.Ф. Снегирева. В его Гинекологическом институте на Девичьем поле Н.М. Покровский проводил свои операции.

19. «К берегам священным Нила» — вторая тема из оперы «Аида», в исполнении хора жрецов. Это музыкальное напоминание о тех далеких временах, когда в древнем Египте врачи относились к привилегированной касте жрецов, коим дозволялось решать судьбы людей. «Жрец науки», «божество» — часто звучит в адрес Преображенского. Однако это не снимает вопроса об ответственности за содеянное. Вместе с «Серенадой Дон Жуана» тема составляет сложную музыкальную партитуру, иллюстрирующую ее в разных регистрах. Благодаря музыкальному фону в пространство квартиры попадают узнаваемые театральные персонажи. Этот прием уже присутствовал в «Белой гвардии». Такой метод театрализации присущ Булгакову во всех его произведениях.

20. Зачем профессора Мечникова разбил? — Мечников И.И. (1845—1916) выдающийся ученый, создатель учения о клеточном иммунитете, лауреат Нобелевской премии. В последний период своей жизни изучал проблемы продления жизни, предлагая свои методы омоложения (в том числе и оперативные). Одна из его научных работ называется «Наука и нравственность».

21. ...лежала стеклянноглазая сова с распоротым животом — В квартире Н.М. Покровского (а ныне у его внучатой племянницы) была фарфоровая сова-ночник. Булгаков превращает её в чучело неслучайно: именно чучело совы присутствовало среди других хтонических существ в жилищах колдунов и гадалок. По-детски открытый Шарик чует нечистую силу.

22. ...подтверждение эволюционной теории! <...> от пса до Менделеева-химика — Эволюционное учение Ч. Дарвина имело для Булгакова не только медицинское, но и нравственное значение, т. к. утверждало систему преемственности (наследственности). Булгаков же был наследником великой культуры, которую предлагалось «бросить с парохода современности». Д.И. Менделеев (1834—1907) создал систему органических элементов, т. е. «навел порядок» в химическом хаосе. Как медику Булгакову было известно, что с помощью химии можно лечить сложные болезни (изображение витиеватой формулы бензола находим над столом Булгакова-студента).

23. ...я велел, чтобы лаковые. Что я, хуже людей? — Лаковые ботинки, безвкусный галстук — «сияющая чепуха» — это признаки дурновкусия нуворишей 20-х годов. Всё это — знаки клоунской одежды. Недаром, осматривая Шарикова, профессор говорит: «балаган какой-то».

24. неожиданно явившееся существо, лабораторное... — прямое указание на сотворение гомункулуса в лаборатории Фауста. Мифологема Фауста как символа жажды бесконечного познания любым путем и возможность создания лабораторного, но не практического опыта развита Булгаковым на всех уровнях. Эта тема характерна для европейской традиции. Но ведь и Ф.Ф. Преображенский — фигура европейского значения, «первый не только в Москве, айв Лондоне, и в Оксфорде». Фаустианская тема — это тема трагической вины, тема осознания великой ответственности. В повести и она окрашена театральным подсветом. Известно, что «Фауст» — любимейшая опера Булгакова. Только в Киеве он слушал её 41 раз.

25. председатель домкома в кожаной куртке — одежда из кожи (в ней потом появится и Шариков, когда будет «при должности») — стойкий стереотип облика ответственных работников, признак революционной сути, новой кожи человека, сбросившего старые одежды.

26. в цирк пойдем <...> каждый день в цирк — образ цирка и балагана связан с низовой народной культурой, не требующей интеллектуальных затрат. По видам искусства градируются герои повести: профессор ходит в оперу, обслуга — в кино («кинематограф у женщин единственное утешение в жизни»), а Шариков — в цирк.

27. переписку Энгельса с этим... как его, дьявола... с Каутским — упоминание этой работы говорит о возможности в начале 20-х годов свободно читать впоследствии запрещенную литературу, ставившую сложные, порой противоречащие один другому вопросы социалистического строительства. К. Каутский (1854—1938), немецкий историк, теоретик социал-демократии. Ф. Энгельс подверг его критике за оппортунизм и искажение марксизма. Каутский враждебно относился к революции в России и до конца жизни вел антисоветскую пропаганду. Трудно представить себе, как в этом всем мог разобраться не только Шариков, но и Швондер со товарищи.

28. ...можно привить гипофиз Спинозы — Спиноза Барух (Бенедикт) (1632—1677) — нидерландский философ-материалист. Именно Спиноза окончательно оформил учение о свободе.

29. Ведь это не дурная наследственность — медицинское понятие о наследственности как перенесении в потомство родовых признаков использовано Булгаковым в терминологии советского времени, когда под наследственностью понималась социальная принадлежность. Любое несоответствие пролетарскому происхождению, включая духовное звание, считалось дурной наследственностью. Пользуясь «методом свободных ассоциаций» (по Фрейду), Булгаков втягивал в размышления на темы наследственности и собственные страхи по поводу унаследования отцовской болезни — гипертонии почек. От этой болезни писатель и умер, на один год пережив по возрасту отца — в 49 лет.

Примечания

Вступительная статья и комментарии подготовлены к напечатанию «Собачьего сердца» отдельным подарочным изданием, как продолжение музейного издания «Необыкновенных приключений доктора». В этот сувенирный том вошли все «медицинские» рассказы, включая «Собачье сердце», все документы медицинской биографии Булгакова, фото- и собственно медицинские комментарии, подготовленные доктором медицинских наук Г. Ароновым. Оригинально оформленная художником Е. Ржановым, книга получила высшую награду Франкфуртской международной книжной ярмарки. Это подтолкнуло нас приступить к подготовке второй книги этой серии — повести «Собачье сердце». Отсутствие в настоящей публикации самого текста повести полностью соответствует приему, примененному в экспозиции киевского музея Булгакова: огромное белое поле как художественное пространство для жизни героев «Белой гвардии» Турбиных, волею Автора «поселенных» в собственном жилище. Отсутствие общеизвестного текста «Собачьего сердца» может сподвигнуть к параллельному чтению, а значит, к созданию новых форм восприятия и воздействия повести.

1. Шенталинский В.А. Донос на Сократа. М., 2001. С. 274.

2. Там же. С. 277.

3. Булгаков М. Под пятой // Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М., 2001. С. 46. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы в скобках после цитаты.

4. Шенталинский В.А. Указ. соч. С. 280.

5. Булгаков М. Письмо брату Николаю от 16.01.1930 // М. Булгаков. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. М., 1990. С. 438.

6. Булгаков М. Собачье сердце // Собр. соч.: В 5 т. Т. 2. М., 1989. С. 119. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы в скобках после цитаты.

7. См. об этом: 100 найвідоміших образів укр. міфології. Київ, 2002. С. 263—267.

8. Булгаков М. Записки покойника // Собр. соч.: В 5 т. Т. 4. М.: Худ. литература, 1990. С. 438.

9. Дарья (греч.) — владеющая, обладающая.