В тексте цикла «Записки юного врача» лексема «врач», являющаяся одним из ключевых слов и вынесенная в сильную позицию заглавия, становится не только знаком фрейма врачебной деятельности, развертывающимся в фабулах отдельных рассказов, но и полем сопряжения разных концептов текста. Круг ассоциаций, которые порождает текст «Записок» у каждого конкретного читателя, индивидуален, однако фронтальный пропозициональный анализ текста выявляет поле потенциальных ассоциативных связей независимо от индивидуальной языковой и культурной компетентности конкретного читателя1.
«Инфраструктура мотивов»2 формируется на основе активизации глубинной концептуальной семантики лексем, обозначающих субъекта врачебной деятельности, а также на основе метафорической замены в пропозициональных структурах, описывающих врачебную деятельность, предикатов и актантов лексическими элементами, соотносимыми с иными фреймами, которые становятся метафорой врачебной деятельности. Ядерным средством создания образа врача и врачебной деятельности являются лексемы, прямое значение которых связано с соответствующим полем медицинской деятельности. Здесь важны характер отбора лексем, их внутренняя форма и коннотации, которые актуализируются за счет синтагматических связей. Однако не менее значима роль тех лексем, которые оказываются на периферии семантического поля, втягиваясь в него на основе метафорических и метонимических отношений. Сложная языковая игра, построенная на актуализации деривационных связей и установлении новых парадигматических отношений и выражающаяся в системе пропозиций текста, отражает представление автора о враче и врачебной деятельности и служит средством языковой концептуализации.
«Слоистая структура»3 врачебной деятельности обнаруживает себя в нескольких кругах ассоциативных связей. Первый из них определяется лексемами, используемыми для номинации персонажей, занимающихся медицинской или близкой к ней деятельностью: врач, доктор, лекарь, профессор, бабка (в значении «знахарка»). Образуя синонимичный ряд в общенародном языке, данные лексемы в текстах произведений Булгакова обнаруживают принципиальные семантические различия. Это прежде всего касается лексем медик, врач, лекарь — в словаре В. Даля они даны как синонимы.
Лексема медик (которая в современном русском языке расширила свое значение и служит для обозначения не только собственно врача, но и других лиц, причастных к медицинской деятельности, а следовательно, играет роль гиперонима и даже утрачивает стилистическую окраску) в идиостиле Булгакова вообще не используется. Под медициной в словаре Даля понимается «врачебная наука или лекарское искусство» — в художественном мире булгаковских «Записок» они составляют две противоположные стороны врачебной деятельности. Существительные «медик», «врач», «лекарь» и прилагательные «медицинский», «врачебный», «лекарский» у Даля даны как синонимы4, тогда как в языке «Записок» и других произведений Булгакова, они, сохраняя синонимичность и используясь в кореферентных цепочках, обнаруживают и имплицитную антонимичность.
Лексема врач употребляется в сильной позиции заглавия и в нейтральной автономинации юного врача <далее — ЮВ>. Она также используется в стилистически нейтральных контекстах для обозначения коллег ЮВ («врач уездной больницы»; «молоденький врач»). Внутренняя форма этой лексемы связана с древнерусским глаголом «врати» (лечить словом, «заговаривать», «обманывать» болезнь). В современном русском языке она не осознается, однако отчасти сохранена в синтагматике глагола «врачевать», допускающем в качестве объекта, например, душевные раны, а в качестве орудия — слово (ср. врачующее слово).
Внутренняя форма лексемы «врач» не получает прямой реализации в развертывании фабулы, однако и не теряется совсем. ЮВ как раз не является врачом в таком понимании. Он отвергает какие бы то ни было ухищрения, полагая, что должен встретить болезнь в открытом бою — повернуться к ней «своим небритым лицом»; лечение же заговором, с точки зрения ЮВ, есть шарлатанство, обман. Связь с семантикой лжи, которой противоречит функция героя-рассказчика, откровенно признающего в своих записках даже собственные неудачи, проявляется в некоторых эпизодах, когда ЮВ словесно маскирует свою профессиональную слабость (например, эпизод удаления зуба солдату в рассказе «Пропавший глаз»).
Сема фальши, обмана, вранья, искажения правды, сокрытия ее через слово врача развернется в мотив в эпизодах, связанных с клиникой Стравинского, в романе «Мастер и Маргарита». Заметим, что неспособный лгать Иешуа отвергает предположение о своей связи с врачебным ремеслом, хотя Пилатом он воспринимается именно как «великий врач» — поскольку сумел моментально и точно поставить диагноз, к тому же после сказанных им слов у Пилата перестала болеть голова. В поступках Иешуа актуализируется наиболее древняя составляющая внутренней формы слова «врач» — лечащий словом (исключая сему вранья), но в связанной с ним фабуле романа разворачивается мотив гносеологического заблуждения, основанного, в частности, на том, что Левий Матвей в своих записях искажает сказанное Иешуа, придает его словам ложный смысл. В этом отношении воздействующие словесно и парапсихологически (гипнозом) Стравинский, мнимая «шайка гипнотизеров» (Воланд и Ко) и другие персонажи становятся функциональными двойниками и антиподами Иешуа — их действия в значительно большей степени иллюстрируют этимологическое значение лексемы. Мотив врача-обманщика реализован в пьесе Ж.-Б. Мольера (одного из любимых авторов Булгакова) «Мнимый больной».
В рассказе «Вьюга» противоречие между неспособностью оказать реальную медицинскую помощь и умением использовать профессиональные термины медиков («врачебные слова») прослеживается в образе молоденького врача, присылающего ЮВ записку (позже ЮВ воспримет данного персонажа как своего двойника: «...Мы были похожи на два портрета одного и того же лица, да и одного года»). Эта записка отражает борьбу между привычным, бездумным использованием медицинской терминологии и человеческим страхом, вызванным неспособностью реально помочь пациентке с переломом основания черепа.
Ощущая свою профессиональную беспомощность, ЮВ сам себя называет лекарем (ср. слова его «внутреннего голоса»: «Замерзнешь ты, лекарь...»). Характерно, что данная номинация употребляется именно в такой ситуации (роды), когда использование лекарств бессмысленно. Пренебрежительные коннотации этой лексемы в текстах Булгакова очевидны, тогда как в общенародном языке еще в середине XIX века их не было. В. Даль фиксирует то семантическое различие между лексемами «врач» и «лекарь», которое в семантической структуре последнего становится основой формирования сниженной оценки: лекарь — «первая ученая степень, получаемая студентами врачебного искусства; вторая доктор медицины»; «иногда лекарем зовут и неученого врача, всякого, кто лекарит, лекарничает, занимается лечением, не будучи врачом» <здесь и далее подчеркнуто мной. — Е.В.>5. Существительное «лекарь» восходит к древнерусскому слову «лека» («леко»), сохранившемуся, по данным Даля, в южнорусских областях в значении «лечение, пользование, целебное снадобье, врачебное средство, медикамент, лекарство». Таким образом, этимологически лекарь связан с объектом-посредником во врачебном деле — лекарством (современная словообразовательная система изменяет отношения производности и мотивированности); «лечить» значит буквально «применять леко/лекарство». В XIX веке, как уже отмечалось, лексема «лёкарство» означала медицинское звание, низшее по сравнению с собственно врачом. При этом словообразовательное гнездо с данным корнем было значительно более разветвленным; в частности прилагательное «лекарный» обозначало то, что относится к «лекарничеству», т. е. деятельности лекарей и лекарок — самозванцев, а не ученых, по словам Даля.
Однако в тексте «Записок юного врача» противопоставление знахарей (чье «знание» граничит с шарлатанством и не признается наукой) и докторов (чьи медицинские знания и полномочия подтверждены специальным дипломом) строится не на отсутствии / наличии диплома (ЮВ имеет диплом, но сам себе подчас кажется лекарем), а на характере знаний и представлений, которыми руководствуется субъект врачебной деятельности. Знахарство связывается с мифологизированным сознанием, с фантастическими заблуждениями. Врагом ЮВ становятся не только болезни и смерть, но и мешающее лечению невежество (незнание). Герой «Записок» вступает с ним в бой, принимая на себя спасительную миссию Моисея, выводящего народ из «тьмы египетской»6, поэтому в рассказах «Стальное горло», «Тьма египетская», «Звездная сыпь» обнажается его конфликт с «народной медициной». В этом смысле лекарь противопоставлен врачу, обладающему позитивным знанием, которое может стать основой успешной медицинской деятельности, а в структуре концепта «врач» обнаруживается просветительская составляющая. Однако важно и то, что лексемы «лекарь» и «доктор» образуют оценочную шкалу, в соответствии с которой ЮВ оценивает свою профессиональную компетентность.
На этой же шкале должно быть помещено слово фельдшер, в XIX веке означавшее лекарского помощника, ученика, цирульника. В первом из рассказов цикла — «Полотенце с петухом» — иерархия уже выделена: только что получивший диплом и назначение ЮВ имеет более высокий статус, чем опытный фельдшер Демьян Лукич, к тому же персонал больницы уважительно называет ЮВ доктором, рассказывая при этом о его предшественнике Леопольде Леопольдовиче — «образцовом» докторе, которого ЮВ сравнивает с дуайеном, старейшиной дипломатического корпуса, самым опытным исполнителем миссии. Впрочем, самому себе ЮВ еще должен доказать свое право на докторское звание — недаром в начале рассказа он сравнивает себя с самозванцем Лжедимит-рием. После удачно проведенной первой операции ЮВ отказывается от этой самооценки: если операция и не утвердила его в звании всезнающего и всемогущего доктора (подобного Леопольду), то, по крайней мере, сделала полноправным врачом Мурьевской больницы.
Объектом прямого воздействия лекаря является, скорее, не пациент, а болезнь, причем в его деятельности, как подсказывает структура словообразовательного гнезда, используется посредник — лекарство. «Капель дай», — просит настраиваемая бабкой мать девочки в рассказе «Стальное горло» (характерно, что ЮВ «сразу же возненавидел» бабку). «Капелек дайте», — повторяет и Анна Жухова, антагонист ЮВ в рассказе «Пропавший глаз», запрещая вскрывать гнойник на глазу младенца. В таком понимании ЮВ не является и «лекарем» — не случайно он показан прежде всего как хирург, и орудиями его деятельности являются не лекарства. Один из мотивов в «Тьме египетской» — употребление лекарства странным способом, не для борьбы с болезнью: бела-донна используется пациенткой ЮВ отнюдь не так, как он велит, а, скорее, как «колдовское» средство («бабочка» противопоставляет себя врачу как «знахарка»). В примыкающем к «Запискам...» рассказе «Морфий» фабулообразующим становится мотив ложного лекарства: морфий для врача Полякова является иллюзорным и приводящим в итоге к гибели средством борьбы с болью и мучительным психологическим состоянием.
Лексема доктор заимствована из латыни и восходит к глаголу docere — «обучать». Словарь Даля констатирует, что этимологически родственная ей лексема «дока» использовалась для обозначения не только мастера своего дела вообще, но и знахаря. Внутренняя форма лексемы «доктор» подчеркивает не собственно профессиональную деятельность врача, а наличие у него знаний, дающих право осуществлять профессиональную деятельность и выступать в качестве просветителя, учителя, борца с невежеством. Наличие диплома делает ЮВ «доктором», давая ему, в частности, право менторски говорить с другими, в том числе старшими по возрасту — например, поучать сторожа Егорыча, наставлять пациентов. Утрата профессионального статуса ассоциируется у ЮВ с тем, что у него отберут диплом. Однако «пятнадцать пятерок», дающие право на получение диплома (как и вся логика фабулы рассказа «Пропавший глаз»), представляют ЮВ скорее хорошим учеником, нежели учителем. Этот мотив, входящий в концептуальное поле врач, наиболее полно реализуется с помощью лексемы профессор и фабульных ситуаций экзамена и показательных (учебных) блестящих операций в университетском анатомическом театре. Профессор, таким образом, выступает как обозначение высшей медицинской степени — гиперболически подчеркивается не просто наличие специальных знаний, но владение профессиональным мастерством в такой степени, что это дает право обучать медицинской деятельности других и оценивать качество этой деятельности.
Заметим, что в повести «Собачье сердце» профессором назван Филипп Филиппович Преображенский, имеющий ученика — Борменталя; причем профессорская функция распространяется не только на медицинскую, но и на социальную сферу: Преображенский обучает Борменталя и других «правильному» поведению. В рассказе «Пропавший глаз» в критический момент врачебной практики ЮВ в роли наставника по отношению к нему выступает врач с двадцатипятилетним стажем. Мотив врача-учителя обнаруживается и в образе Иешуа, который для Пилата выступил прежде всего в роли врача, но для Левия Матвея (а в конечном счете и для прокуратора) оказывается учителем (ср. фразу Левия: «Я не раб, <...> я его ученик»). «Доктором» называют ЮВ персонал больницы и пациенты («господин доктор», «дохтур»), подчеркивающие особый статус героя несмотря на его юный возраст. Примечательно, что в финале завершающего цикл рассказа «Пропавший глаз» ЮВ определяет свой статус как вечно ученический: «...нужно покорно учиться».
Следующий круг ассоциаций обусловлен культурно-мифологическими коннотациями, которые устойчиво связаны с представлением о враче и его деятельности. Так, мотив врача-учителя имеет глубокий религиозный подтекст: он сопрягается с мессианским архетипом, в том числе с образом Христа Спасителя. С очевидностью реализованный через систему культурных коннотаций в фабуле романа «Мастер и Маргарита», данный мотив прослеживается уже в «Записках». Прежде всего, фабулы нескольких рассказов проецируются на евангельские и библейские сюжеты: «Полотенце с петухом» — исцеление дочери сотника, «Стальное горло» — изгнание бесов, «Тьма египетская» — исход евреев из Египта7. Кроме того, в рассказе «Вьюга» имеются интертекстуальные связи с повестью Гоголя «Вий» (задача ЮВ подобна духовной миссии Хомы Брута, и герою «Записок» также не удалось «отстоять» девушку — дочь агронома). Постоянно совершаемые на грани возможного спасительные действия ЮВ; более чем внушительная статистика его врачебных действий за год в рассказе «Пропавший глаз»; гиперболизированное количество пациентов в рассказе Вьюга» («во вторник приехало не сто, а сто одиннадцать человек»); чудесная слава, которая распространилась о ЮВ после спасения им девушки; стремление ЮВ к «глобальному» исцелению («...Если я высплюсь, то пусть завтра хоть полтораста человек приезжает»; «И этого — спасти. И этого! Всех») — все это дает основание говорить о подтекстном мотиве Спасителя.
Новый ассоциативный круг открывается благодаря сопряжению фреймов врачебной деятельности и других фреймов, которые, в свою очередь, также соединяются с мифологической символикой. В частности, практика ЮВ уподоблена военным действиям — в рассказе «Вьюга» лечение обозначено как «бой», а в рассказе «Тьма египетская» персонал больницы назван «ратью». Сопряжение мотивов воина и Спасителя в образе врача дает основание для его сопоставления с Михаилом-архангелом, предводителем небесного воинства, и с воином-рыцарем Георгием Победоносцем (медицинский красный крест и белые медицинские одежды ассоциативно связываются с «георгиевской» цветовой гаммой), а также вступает в интертекстуальную перекличку с образом Дон Кихота — одинокого рыцаря, призванного на подвиг (ср: «Здесь же я — один-одинешенек...»). Мотив врача-воина фабульно реализуется в рассказе «Вьюга»: собираясь отправиться по вызову, ЮВ кладет в сумку не только собственно медицинские принадлежности (камфару, морфий, адреналин, торзионные пинцеты, шприц, зонд, стерильный материал и др.), но и браунинг. В свете мифологических ассоциаций обнаруживается глубинная семантика эпизода с волками, в которых стреляет ЮВ (ср.: «У меня похолодело привычно под ложечкой, как всегда, когда я в упор видел смерть. Я ее ненавижу»). Образ врача-воина порождает представление о «спутниках» героя как о «белом (снежном) воинстве» — ЮВ говорит: «...За мною мело фельдшера, фельдшерицу и двух сиделок». Соединение данных мотивов включает героя «Записок» в одну парадигму не только с персонажем романа «Белая гвардия» Алексеем Турбиным, но и с персонажем пьесы «Бег» Романом Хлудовым — которому не удалось осуществить спасительную миссию, который осознает, что святой Георгий «посмеялся» над «белым воинством», и чья фамилия, как указывает Е.А. Яблоков, ассоциируется с болезнью.
Название рассказа «Крещение поворотом» открывает в действиях ЮВ, принимающего роды, связь с образом Иоанна Крестителя как дающего «второе рождение», хотя ЮВ, впервые принимая роды и производя сложную медицинскую манипуляцию, сам принимает при этом «боевое крещение», рождается как врач — и тем самым соотносится с принимающим крещение Иисусом. Таким образом, за счет ассоциаций второго и третьего плана в содержание собирательного образа врача, сформированного актуализацией семантики средств прямого лексического обозначения субъекта врачебной деятельности (обманывает болезнь и больного — владеет врачующим словом: шарлатан, почти колдун, действующий с помощью темных сил и непроверенных снадобий, — имеющий специальное знание, учитель — вечный ученик природы и др.), включаются культурно-мифологические метафоры: Спаситель, мессия, св. Георгий, Михаил-архангел и т. п.
Круг еще расширяется, если в него включаются языковые средства, служащие для обозначения помощников ЮВ (сотрудников больницы, медицинского персонала), инструментов и пациентов, самих медицинских ситуаций и характера действий героя. Языковые единицы тех семантических полей, которые привычно ассоциируются и с иными, не медицинскими сферами деятельности, синтагматически (в том числе на основе конструкций сравнения, уподобления) сопрягаясь со знаками медицинского семантического поля, порождают новые метафоры врача и его деятельности.
Так, в образе больничного сторожа Егорыча важны не только имя, косвенно усиливающее «Георгиев» мотив, но и детали, уподобляющие персонажа человеку-коню (кентавр в античной мифологии был наставником бога врачевания Асклепия, а ЮВ называет себя «несчастным эскулапом»): он «топочет, как лошадь», про него говорится, что он «бил в землю ногой, как яростный рысак». Мотив Асклепия получает фабульное выражение в рассказе «Полотенце с петухом»: в начале рассказа в честь приезда ЮВ совершается «ритуальный акт» — приносится в жертву петух, а в финале рассказа спасенная ЮВ девушка в качестве «ритуального подарка» преподносит ЮВ полотенце с петухом.
Мурьевская больница, основное место действия героя-рассказчика, отмечена образом ока-источника света (ЮВ называет фонарь больницы «очаровательнейшим глазом»). Упоминание о «пылкой лампе-молнии», при свете которой ЮВ делает операции, также помогает создать представление о врачебной деятельности как о действиях жреца в храме. Образ медицинского храма рисуется в воображении ЮВ и когда он вспоминает проводимые профессорами показательные блестящие операции в учебной (по-театральному ярко освещенной) аудитории университета. Однако и это описание, и описание Мурьевской больницы в рассказе «Полотенце с петухом» напоминают не только храм, но и декорацию театрального действия. Фреймы священнодействия и театра соединяются и получают реализацию в фабуле, а ЮВ предстает не только жрецом, но и актером.
Оперная тема, как и мотив жреца, сопровождает ЮВ, как сопровождает она образ профессора Преображенского в повести «Собачье сердце» (не случайно, кстати, музыкальная фраза, которую он постоянно напевает, в опере «Аида» принадлежит хору жрецов). «Свистит из опер» и главный герой «Записок...». В рассказах цикла актуализированы этимологические связи лексем операция, оперировать, операционная, относящихся к языковой реализации фрейма медицинской деятельности, и лексем опера, оперный, связанных с театральным фреймом. ЮВ «оперирует» сразу в двух значениях; кстати, фразеологизм «анатомический театр» тоже является средством сопряжения медицинского и театрального фреймов (а в свете сказанного выше предстает еще и театром военных действий). Похвала в адрес ЮВ: «Ну и блестяще же вы сделали, доктор, операцию», — приобретает соответствующее подтекстное значение.
Описание медицинских инструментов, используемых героем (выступающим прежде всего как хирург), характеристика способов его действий вызывают ассоциативную связь деятельности ЮВ с деятельностью преступной, тем более что эта ассоциация поддерживается на фабульном уровне в целом ряде эпизодов. Среди инструментов выделены колющие (шприц, хирургическая игла), режущие (хирургический нож), а также щипцы (акушерские и стоматологические). В описании врачебных манипуляций ЮВ гиперболизировано «деструктивное» начало: кромсал, вырвал, вогнал (иглу) под кожу и т. п.8 Результаты этих действий производят устрашающее впечатление: перед «взором» читателя возникают культя, кус женского мяса, сломанная ручка младенца, сломанная челюсть солдата, здоровенный зуб с куском кости, дупло величиной в сливу ренклод, хлещущая кровь и т. п. Кроме того, в рассказе «Пропавший глаз» дается портрет ЮВ (правда, в его собственном восприятии), представляющий героя преступником: «физиономия явно дегенеративного типа с подбитым как бы правым глазом». ЮВ вспоминает портреты заключенных с острова Сахалин и отождествляет себя с ними. В отдельных эпизодах он смотрит на себя не как на спасителя, а как на убийцу («Что я делаю? Ведь я же зарежу девочку»; «Убьет, — повторила бабка, глядя на меня в ужасе»; «Я снова поднял нож и бессмысленно, глубоко и резко полоснул Лидку») или вора («воровским движением» прячет в ящик письменного стола завернутый в окровавленную марлю зуб). Вследствие неудачных медицинских действий ЮВ кажется, что преступником его считает весь мир (герой воображает суд, который лишит его диплома врача: «Отвечай, злодей, окончивший университет!»). Мотив суда сопровождает образ врачебной деятельности, причем ЮВ выступает в роли не только обвиняемого, но также прокурора, адвоката и судьи самому себе.
Средства языкового обозначения и характеристики пациентов ЮВ в сопоставлении с предикатами, характеризующими самого врача, раскрывают их двойничество. Так, семантика вьюги-змея связывает изображение больного горла девочки Лидки («Стальное горло») и самого ЮВ в рассказе «Вьюга». В рассказе «Пропавший глаз» герой-врач с годичным стажем, «с подбитым как бы правым глазом», распираемый от гордости успехами своей деятельности, выступает двойником годовалого младенца с закрытым гнойником глазом (по поводу которого мать ребенка говорит: «Выперло»). В подтексте рассказа «Полотенце с петухом» обнаруживается метафора брачных отношений между ЮВ и девушкой-пациенткой9. В рассказе «Морфий» врач Поляков фактически становится собственным пациентом. «Зеркальный» принцип построения этой части образной системы заставляет видеть объект борьбы врача не только вне его, но и внутри, в самом себе.
В этой связи особый интерес представляет группа персонажей, в обозначении которых используются лексемы баба, бабка. Инвариантная семантика их образов связана со стихийно-природным, материнским, родовым, народным, невежественным и вместе с тем житейски мудрым началом, коллизией беспомощности (роженица) и знахарства. Отношения ЮВ с такими персонажами носят двойственный характер и являются образным выражением отношений врача с природой: в одних случаях формально-профессиональные знания ставят ЮВ на более высокую ступень, дают право поучать, обусловливают роль спасителя, заставляют вступить в конфликт с «бабкой», отрицая ее представления о лечении; в других случаях «баба» оказывается хитрее и даже дальновиднее врача и сама насмехается над ним. Подчас врач, даже вооруженный знаниями и всевозможными инструментами, оказывается бессилен помочь, обнаруживает свою слабость перед властью смерти. В амбивалентном образе бабы персонифицируются жизнь, которую ЮВ защищает, и смерть, с которой он борется. Символично, что в рассказе «Полотенце с петухом» первый медицинский подвиг ЮВ показан как спасение девушки, а в рассказе «Пропавший глаз» в качестве первой победы ЮВ упомянуто удачное принятие трудных родов, которые к тому же происходили «в светлом апреле», на пробужденной к жизни весенней земле: «<...> мы с Пелагеей Ивановной приняли младенца мужского пола. Живого приняли и мать спасли».
Последовательный анализ элементов пропозициональной макроструктуры с инвариантным значением врачебной деятельности (обозначение и характеристика субъекта такой деятельности, обозначение предикатов, субъектов совместной деятельности, объектных актантов, компонентов со значением условий и способов деятельности) показывает системный характер ассоциативного поля, в котором в ходе интерпретационной работы выявляется мотивная структура (система текстовых метафор), отражающая представление о враче и врачебной деятельности в цикле «Записки юного врача».
Примечания
1. Виноградова Е.М. Исследование мотивной структуры художественного произведения с помощью информационных систем: Объяснение к Словарю мотивов рассказа М.А. Булгакова «Пропавший глаз» из цикла «Записки юного врача» // Интернет-сайт «Мир Булгакова / Bulgakov's World» http://bw.keytown.com/s-el.phtml 2003.
2. Гаспаров Б.М. Язык, образ, память. М., 1996. С. 335.
3. Антология концептов. В 2 т. Т. I. Волгоград, 2005. С. 9.
4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. I. М., 1979. С. 312.
5. Даль В.И. Толковый словарь. Т. 2. С. 246.
6. Яблоков Е.А. Текст и подтекст в рассказах М. Булгакова: «Записки юного врача». Тверь, 2002. С. 70.
7. См.: Яблоков Е.А. Указ. соч.
8. Такие же выводы были сделаны А. Жолковским на материале повести «Собачье сердце»: «Текст изобилует словами «полоснул», «набросился хищно», «вырвал», «сломал», «коварно кольнул» и т. п., а также живописанием кровавых манипуляций с мозгами, сердцем, черепом, семенными железами» (Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994. С. 153).
9. Яблоков Е.А. Указ. соч. С. 11—15.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |