Как явствует из заглавия, названная тема имеет косвенное отношение к творчеству Булгакова, хотя, возникнув как биографический сюжет в 90-е годы прошлого, XX века, она вписалась в рубрику «Материалы к биографии Елены Сергеевны Булгаковой».
В 1998 году в «Тыняновских чтениях» были опубликованы две статьи, основанные на документах из частных фамильных архивов, российских государственных хранилищ, фондов Исторического архива Эстонии, а также Латвийского государственного архива. Автор первой статьи — Т.К. Шор — предоставила документы о роде Нюренбергов в Прибалтике, о принятии православного крещения Сергеем Марковичем Нюренбергом и о венчании его с дочерью православного священника Александрой Александровной Горской в Дерпте-Юрьеве в Александро-Невском соборе 20 мая 1889 года. Здесь же впервые приводятся прошения и ходатайства учителя Дерптского городского училища С. Нюренберга и сведения об учебе его близких родственников на юридическом факультете Юрьевского университета в 80—90-х годах XIX века. Завершается сюжет документальным рассказом о племяннике Елены Сергеевны Булгаковой — Александре Оттокаре Сергее Нюренберге1.
Другая статья, М.О. Чудаковой, представляет ряд переплетенных между собой биографических сюжетов; обстоятельством, «повышающим интерес к одному из этих сюжетов», является то, что он развивался в сложном контексте не безразличного, скорее напряженного отношения Булгакова к «национальному вопросу», к оппозиции русского — не русского». Далее Чудакова решительно конкретизирует национальную тему в ракурсах: «Булгаков и еврейское окружение» и «Евреи у Михаила Булгакова». В одном из фрагментов вспоминается встреча автора цитируемой публикации с Е.С. Булгаковой и разговор о ее отце С.М. Нюренберге:
Осенью 1969 г. в доме Елены Сергеевны Булгаковой мы рассматривали с ней фотоальбом ее семьи — еще до замужества. Она показала фотографии родителей, упомянула, несколько подчеркивая, что мать, Александра Александровна, урожденная Горская, была дочерью священника. <...> Назвала — едва ли не впервые — фамилию отца: Нюренберг.
— А как звали Вашего отца?
— Сергей Маркович.
— Кто он был — по национальности?
Вопрос был вызван немецкой, в моем представлении, фамилией. <...>
Ответ не мог не поразить: Елена Сергеевна неопределенно пожала плечами.
— Не знаю.
Мы больше не возвращались к этой теме»2.
Об отце Елены Сергеевны Булгаковой в последнее восьмилетие все чаще и чаще упоминают в комментариях, очерках, мартирологах — о его учительстве, литераторстве, об увлечении театром. Менее известно его сотрудничество в повременных изданиях Латвии периода Первой республики, то есть его опубликованные статьи в 1920-х и в начале 1930-х гг. в русскоязычной прессе.
Напомню несколько важных для данной публикации фактов из биографии С.М. Нюренберга. Отец Е.С. Булгаковой родился в Житомире в 1864 году. Окончив Петербургский учительский институт, он в 1886 году стал преподавателем Юрьевского городского училища в Дерпте. В июне 1888 года в губернской газете «Рижский вестник» появляется первая его статья, посвященная 50-летию Дерптского правительственного городского училища, учителем которого он состоял. 20 мая 1889 года в Александро-Невском соборе состоялось его венчание с А.А. Горской. С середины августа того же года начинается постоянное сотрудничество С.М. Нюренберга в «Рижском вестнике»; типография газеты находилась в уездном Дерпте-Юрьеве, а редакция — в губернском городе Риге. В то время Нюренберг был, выражаясь современным понятием, «внештатным корреспондентом» из Юрьева.
О чем он писал в конце 80-х — 90-х годах XIX века на полосах этого периодического издания? О необходимости реформы женских учебных заведений в Прибалтийских губерниях, о состоянии учебных программ по русской словесности, о театральных постановках, о литературных празднествах.
В 1893 году С. Нюренберг становится секретарем редакции «Рижского вестника», в то же время состоялся переезд его семьи (с двумя родившимися в Юрьеве детьми) в Ригу. Он окончательно оставляет педагогическое поприще; в Риге Нюренберг активно сотрудничает не только в журналистике (в столичных «Новом времени», «Руси» и других газетах), но также энергично включается в русскую общественную жизнь: его усилиями была создана первая русская платная народная библиотека и организована русская ссудосберегательная касса. Он был также одним из создателей и активных работников Русского просветительского общества, тогда только начинавшего свою деятельность. В октябре 1893 года в Риге в семье Нюренбергов рождается дочь Елена, через три года младший сын Константин.
Общественная активность С. Нюренберга достигла апогея в год пушкинского 100-летнего юбилея в 1899 году. Полосы «Рижского вестника» пестрят репортажами о подготовке к празднеству и его проведении в Лифляндской и Эстляндской губерниях3. Учредители ссудосберегательной кассы и представители Русского просветительского общества — устроители торжеств в Верманском парке в центре Риги и в ряде общественных собраний города. Среди устроителей, активных организаторов значится и имя С.М. Нюренберга.
В рижский период жизни наблюдается и повышенный интерес С.М. Нюренберга к театру. Эта горячая самоотверженная любовь способствовала тому, что он стоял у истоков создания постоянного русского театра в Риге, еще в 90-х годах XIX столетия, т. е. со времен антрепризы Щербаковой в культурно-просветительском обществе «Улей». Отец Е.С. Булгаковой был классическим театралом; благодаря этой активно культивируемой любви у него было много друзей из среды театральных деятелей — Константин Незлобин, Михаил Писарев, Яков Тинский и др.
Театральные интересы Нюренберга передались по наследству и его детям. Вот как об этом пишет его внук, вспоминая семейные предания: «<...> Отец Елены, человек весьма одаренный, не только основал местный русский драматический театр, но и помимо своей работы в течение некоторого времени писал критические статьи о театре для нескольких газет в Петербурге <...>. Поэтому в его доме бывало немало актеров, и Елена уже с ранних лет имела контакты с театром.
К тому же в доме Нюренбергов усердно ставились пьесы, как это было принято в семьях русской интеллигенции (например, в домах Станиславского, Булгакова). <...> Александр был режиссером и всегда претендовал на заглавные мужские роли <...>. Главные женские роли играла тщеславная Ольга, реже менее эгоистичная Елена, в то время как Константин, несмотря на бурные протесты старшего брата, к актерской деятельности не допускался и должен был управлять занавесом»4.
С.М. Нюренберг регулярно вносил пожертвования на храмы города, и в «Рижских Епархиальных Ведомостях» за 1903 год есть благодарственная запись в его адрес.
В 1908 году семья Нюренбергов переезжает из Риги в Санкт-Петербург, 1908/1909 учебный год был последним у ученицы рижской Ломоносовской женской гимназии, дочери коллежского советника Елены Нюренберг, которая, согласно «Свидетельству под номером 444» от 21 октября 1909 года, считалась «выбывшей из гимназии шестиклассницей по желанию родителей». После Петербурга семья Нюренбергов живет попеременно в Минске, Белостоке и затем в Москве, из которой в 1921 году Нюренберг с женой в числе других эмигрантов перебираются в Берлин. Только в 1923 году С.М. Нюренберг возвращается в Ригу, уже не губернский город, а столицу нового государства.
Таким образом, Нюренберг, подобно многим другим рижанам, русским латвийцам, должен был адаптироваться в новых геополитических реалиях: с одной стороны, знакомого, «своего», а с другой — «отчужденного», «другого» пространства; приноравливаться к условиям иной жизни. Эти эпизоды «вживания» и постижения новых реалий становятся важным этапом и в биографиях рижских современников Нюренберга — писателя Гончаренко-Галича, поэтессы, прозаика и переводчицы Е. Кнауф (Магнусофской), режиссера Константина Незлобина, адвоката Густава Гейнике (отца Ирины Одоевцевой) и многих других оптантов. Романы с мемуарным «синдромом», написанные русскими латвийцами в 20—30-х годах, выразительно свидетельствуют о так называемом «переходе» этого исторического Рубикона.
С.М. Нюренберг сначала работал в страховом обществе «Даугава», затем некоторое время (в середине 20-х годов) возглавлял отделение коммерческого банка в Режице (Резекне). Он по-прежнему активный общественник, энтузиаст. Несмотря на прогрессирующую болезнь (астму), он деятельно работал как в некогда утвержденной им первой русской платной библиотеке, так и в Русском институте университетских знаний, где читали лекции профессор К. Арабажин и известный журналист П. Пильский. К этому второму периоду рижской жизни С.М. Нюренберга относится его сотрудничество с местными русскими газетами.
В 1924 до лета 1925 года в Риге выходила газета «Вечернее время», где появлялись заметки Нюренберга: содержательный пласт этих публикаций и подписей под заявлениями касались интересов и чаяний русского нацменьшинства в Латвии. Это и судьба русской гимназии в середине 20-х годов, Первый учительский съезд летом 1924 года, День Русской культуры в памятную дату рождения А.С. Пушкина. В 1925 году на базе «Вечернего времени» учреждается ежедневная утренняя национально-демократическая русская газета «Слово», где были представлены разные по темам публикации Нюренберга.
Надо отметить, что второй рижский период в несравненно меньшей степени представляет нам Нюренберга-журналиста. Однако некоторые его публикации позволяют говорить о саморефлексии их автора, об ощущениях Нюренберга в новой Латвии. Едва ли не единственная его публикация в «Сегодня» — статья об умершем в советской России старом друге и коллеге Петре Григорьевиче Руцком — содержит и некий элемент автобиографии самого Нюренберга:
<...> П.Г. Руцкой в 1893 г. прямо с университетской скамьи — он был учеником знаменитого московского профессора-историка Ключевского — попал в Ригу в новые для себя культурные, бытовые и общественные условия. Но, обладая совершенно исключительной силой воли и работоспособностью, он быстро ориентировался в новых условиях и в скором времени развил здесь такую большую разностороннюю деятельность, что выдвинулся в первый ряд местных общественных работников. Он был одновременно преподавателем истории в рижской городской средней гимназии и в женской гимназии Л.И. Тайловой, деятельным членом редакции «Рижского вестника», руководящим работником в Русской Ссудосберегательной кассе, активным участником русского театрального управления, Народной библиотеки, Русского общества Просвещения и других организаций. И везде он работал бескорыстно, честно и с юношеским увлечением, привлекал к делу ряд других таких же бескорыстных помощников и сотрудников.
Деятельность П.Г. Руцкого, как и деятельность большинства тогдашней русской молодежи, явившейся сюда из России, к сожалению, носила отчасти и русификаторский характер. Но то был не личный грех деятеля, а грех эпохи, <...> которому легко подпадала политически неокрепшая молодежь. Эта политическая окраска, при вообще резко выраженной, яркой индивидуальности Руцкого, создала ему в свое время также немало и противников. Однако и сторонники, и противники одинаково отдавали дань его изумительным общественно-организаторским способностям, его душевной прямоте и честности. Нынешнему поколению латвийских деятелей имя Руцкого хорошо знакомо, как имя бывшего наставника или начальника, и напомнит не только об ушедшей в вечность минувшей эпохе, но и о человеке, беззаветно отдававшем всего себя общественному служению»5.
В 1928 году в нескольких номерах газеты «Слово» опубликованы статьи о торговом договоре между Латвией и советской Россией. Нюренберг с осторожностью и недоверием отнесся к договору, как и большинство русских в Латвии, включая русскую фракцию Латвийского Сейма: например, речь архимандрита отца Иоанна Поммера в Сейме о странном функционировании прожектов договора была представлена в том же издании одновременно со статьей Нюренберга «Плохие дела и торговый договор»6.
Весной 1928 года в газете «Слово» появилась статья Нюренберга, которая характеризует его как «старого романтика», свято верящего в «крепкое купецкое слово», в корпоративно-торговую порядочность в жестоком мире экономических конъюнктур, когда невыгодно считаться с данным словом:
В торгово-кредитных кругах Латвии за последнее время усилились явления, способные окончательно разрушить необходимое в экономических взаимоотношениях доверие. Мы говорим о наблюдающемся катастрофическом падении коммерческих нравов. Коммерсанты мирного времени, при всех своих минусах, блюли свою торговую честь, которая не допускала, чтобы после того как «ударили по рукам», отказаться от исполнения принятых на себя хотя бы словесных обязательств»7.
Ряд риторических восклицаний автора статьи свидетельствует о глубокой личной обиде и даже крахе деятельности Нюренберга в Режицком коммерческом банке: «Кто теперь считается с данным словом, если это невыгодно?..»; «Кто останавливается пред нечистоплотными или даже прямо бесчестными и преступными махинациями?...»; «К сожалению, теперь не слышно голоса купеческого общественного мнения, не чувствуется его влияния и не видно результатов его воздействий»8.
Отдельная тема в журналистике Нюренберга — проблема сохранения русского языка. В статье «Русский язык и латышские общественные деятели в прошлом» он вспоминает ходатайство в 1905 году латышских общественных деятелей о сохранении университетских лекционных курсов на русском языке9.
В период 1930—1931 годов семья Нюренберг пребывала на грани банкротства, и за год до смерти, мучимый астматическим удушьем, Нюренберг обращается к фактическому редактору газеты «Сегодня» М.С. Мильруду с письмом, где есть упоминание о дочерях:
Глубокоуважаемый Михаил Семенович! Решаюсь обратиться к Вам с настоящей покорнейшей просьбой не отказать помочь мне получить какую-нибудь работу в Вашей Редакции. Я очутился в весьма трудных обстоятельствах — без работы и без заработков, с одной 40-латовой пенсией, на которую трудно прожить. Прежде помогали московские дочки, теперь они лишены этой возможности. Сыновья же сами едва сводят концы с концами. И вот предо мной встал вопрос: как прожить эту тяжелую зиму?
Я согласен был бы работать за самое умеренное вознаграждение. В редакции я мог бы работать в качестве переводчика и заимствователя с немецких газет или же в качестве корректора. Понимаю, что моя просьба нелегко осуществима, в особенности в настоящее время. Но другого выхода сейчас не вижу. Не к кому обратиться, некого просить. В течение своей жизни много работал для других, а когда своя беда настала, не знаешь, что и начать. <...> Очень прошу отнестись к моему письму сердечно и что-нибудь сделать для меня. В ожидании Вашего ответа остаюсь преданный Вам С. Нюренберг10.
Редактор с сочувствием отнесся к полученному письму, но помочь не смог, поясняя это так:
Беда в том, что материальные возможности газеты все суживаются и суживаются, благодаря исчезновению объявлений. <...> Мы стоим перед необходимостью нового сокращения нашего бюджета и при таких условиях, конечно, не приходится и думать о возможности привлечения новых людей.
Очень тяжело мне писать Вам об этом, но я никогда не даю обещаний, которые не имели бы шанс на выполнение. Отделываться же общими словами о том, что «мы подумаем», «будем Вас иметь в виду» и т. д. я считаю по отношению к Вам недопустимым. Почему никогда не заглянете?11
Спустя год после продолжительных страданий С.М. Нюренберг скончался. Некролог был опубликован газетой «Сегодня» 26 октября 1933 года:
24 октября, в Риге умер в возрасте 69 лет Сергей Маркович Нюренберг, хорошо известный рижанам еще «довоенного» периода благодаря своей общественной деятельности и роли, которую он играл в кругах рижской интеллигенции.
Покойный родился в 1864 г., в Житомире. По окончании петербургского учительского института он в 1886 г. стал преподавателем Юрьевского городского училища. Не довольствуясь одной преподавательской деятельностью, он начал заниматься журналистикой и вскоре стал постоянным корреспондентом «Рижского вестника», в 1893 г. став секретарем редакции. После этого, окончательно бросив педагогическое поприще, он переехал в Ригу. В то же время он сотрудничал в «Новом времени», «Руси» и в других столичных газетах.
Сразу же после переезда в Ригу он принял активное участие в русской общественной жизни. К этому времени относится энергичная работа С.М. Нюренберга по созданию 1-ой русской платной народной библиотеки и его участие в организации русской ссудосберегательной кассы. Он был также одним из создателей и активных работников Русского просветительского общества, тогда только начинавшего свою деятельность.
Всю свою жизнь С.М. Нюренберг горячо интересовался театром, любил его и близко принимал к сердцу его судьбы. Он работал на пользу русской сцены в Риге еще со времен антрепризы Щербаковой в «Улье» и принимал участие также в создании постоянного русского театра в Риге. Благодаря этой любви к театру у него было много друзей среди крупных и мелких артистов и театральных деятелей. К.Н. Незлобин, М.И. Писарев, Я.С. Тинский — трудно перечесть всех, кто был близок к покойному С.М. Нюренбергу, был его другом и однополчанином.
В 1908 г. С.М. Нюренберг, с грустью расставшись со своими рижскими друзьями, переехал в Петербург, откуда в Минск и затем в Белосток и, наконец, в Москву, где жил безвыездно до революции, вынудившей его покинуть Россию и в числе других эмигрантов в 1921 г. перебраться в Берлин. В 1923 г. Сергей Маркович вернулся в Ригу. Одно время он был директором отделения Коммерческого банка в Режице, а затем работал в страховом обществе «Даугава». Он не прекращал и общественной деятельности, хотя в последние годы сильно страдал от развившейся болезни — астмы. Однако, невзирая на болезнь, он все же активно участвовал как в деятельности 1-ой русской платной библиотеки, так и Русского института университетских знаний. Лишь в самое последнее время перед смертью ему пришлось от этого отказаться.
После покойного осталась его жена, Александра Александровна, долголетняя и верная спутница С.М. Нюренберга, помогавшая ему в общественных начинаниях и работавшая в последнее время в дамском комитете Русского просветительского общества; и четверо детей. Дочери покойного находятся в России. Одна, Ольга Сергеевна, с 1915 г. состоящая секретарем Московского художественного театра, замужем за сыном артиста того же театра В. Лужского. Вторая, Елена Сергеевна, замужем за известным писателем, автором «Белой гвардии» и других нашумевших произведений, М.А. Булгаковым. Сыновья С.М. Нюренберга — Константин — моряк, совершающий рейсы между Гамбургом и Афинами, и Александр — известный в Эстонии архитектор, в свое время построивший театр «Синей Птицы» в Берлине»12.
В следующем номере газеты (№ 297) под заголовком «С.М. Нюренберг — русский общественный деятель, скончавшийся в Риге» была воспроизведена фотография С.М. Нюренберга. После отпевания в Кафедральном соборе в субботу 28 октября прах был захоронен на Покровском кладбище в Риге. Могила С.М. Нюренберга многократно посещалась его дочерью, Е.С. Булгаковой, с конца 1940-х по конец 1960-х годов; после ее смерти место погребения Нюренберга и его дочери Ольги Бокшанской было затеряно. В 2002 году Рижским Пушкинским обществом могила была найдена и восстановлена13.
Примечания
1. Шор Т.К. Материалы к истории семьи Нюренбергов в Историческом архиве Эстонии // Тыняновский сборник: Шестые — Седьмые — Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. Вып. 10. С. 598—608.
2. Чудакова М.О. Материалы к биографии Е.С. Булгаковой // Тыняновский сборник: Шестые — Седьмые — Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. Вып. 10. С. 612.
3. См. о юбилее 1899 г. в Лифляндии в моей статье «О календаре памятных дат в русской прессе Лифляндии и Латвии» (Даугава. 2007. № 1. С. 87—96).
4. Цит. по: Чудакова М.О. Материалы к биографии Е.С. Булгаковой. С. 619.
5. Н-Берг С. [Нюренберг] Памяти П.Г. Руцкого // Сегодня. 1927. № 152. 13 июля. С. 6.
6. «Жалобы на плохие дела продолжаются по всему торговому фронту Латвии. (Извиняюсь за «модное» выражение). Латвийско-советский торговый договор, на который в некоторых кругах возлагалось столько надежд, во всяком случае, не улучшил экономического положения. Начинают оправдываться, наоборот, пессимистические предсказания противников означенного договора. Если хозяйственные и торгово-промышленные организации, совместно с подлежащими правительственными органами, скоро и энергично не возьмутся за «выпрямление» невыгодных для Латвии сторон договора, то интересы местной торговли и промышленности, а также латвийского фиска, могут пострадать в такой сильной степени, что рано или поздно поневоле придется отказаться от договора. Такая перспектива едва ли может быть заманчива для кого-либо, и лучше предупредить ее вовремя принятыми мерами. Рижские коммерсанты и фабриканты, ведущие с советским торговым представительством переговоры о заказах и поставках, являются «пока что» героями дня. Ими рижане интересуются, пожалуй, еще больше, чем правительственной мозаикой и коммунальными выборами. На них устремлены взоры и упования сотен людей, жаждущих заработков: посредников всякого рода, без устали гранящих тротуары возле биржи, банков и кафе, безработных ремесленников, извозопромышленников, рабочих, мелких торговцев и т. п. За этими фабрикантами ходят и ухаживают, вокруг них и близ них постоянные оживление и возбуждение. Но нельзя сказать, чтобы сами «герои дня» были в радужном или хотя бы в приподнятом настроении. Они, по-видимому, уже уразумели, что советские заказы далеко не такая заманчивая штучка, как казалось, и что вопросы финансирования заказов в свою очередь грозят затруждениями и трюками, которые очень необходимо иметь в виду. С другой стороны, они плохо верят в бескорыстие своего шумливого окружения, которое с необыкновенной страстностью подбивает, уговаривает, убеждает спешить согласиться на всякие условия, захватить возможно больше заказов и сделок.
Наши коммерсанты и фабриканты, к чести их надо это признать, при всех соблазнах, расставленных на путях получения советских заказов, при всей искусственно разжигаемой конкуренции, не дают себя увлечь ни тем, ни другим, осторожно при переговорах калькулируют и не упускают из виду, что рядом с соблазнами нередко бывают и скрытые капканы» (Сергей Нюренберг. Плохие дела и торговый договор // Слово. 1928. № 746. 18 января. С. 2.
7. Нюренберг С. Коммерческие нравы и купеческое общественное мнение // Слово. 1928. № 822. 3 апреля. С. 2.
8. Там же.
9. «Некоторые современные ответственные латышские политики, как известно, относятся к русскому языку неприязненно и не прочь были бы по возможности вовсе выжить его из местного обихода. Иные из них в своей неприязненности дошли даже до того, что обозвали «великий, могучий, правдивый» русский язык, — язык Пушкина, Гоголя, Тургенева, Достоевского и Толстого — азиатским и варварским, хотя сами приобрели все свое умственное и духовное богатство на этом именно языке. Любопытно с мнениями нынешних руссоедов сопоставить отзывы по этому предмету латышских деятелей недавнего прошлого.
В 1905 г., в эпоху всеобщих петиций на высочайшее имя, направленных к усовершенствованию государственного и местного управления, рижская городская дума выделила особую комиссию, которой было поручено выработать ряд предположений о необходимых, с точки зрения местных интересов, реформах. В параграфе 11-ом этих предложений заключалось, между прочим, также ходатайство о введении чтения лекций в Рижском Политехническом институте и Юрьевском университете также на немецком языке.
Что против этого пункта возражали и подали особое мнение русские члены комиссии г.г. Пиранг и Шутов, понятно и естественно. Но любопытно, что и латышские члены комиссии, независимо от русских, тоже подали к п. 11-му отрицательный отзыв, подписанный тогдашними виднейшими латышскими деятелями — гласными: Ф. Гросвальдом, А.И. Красткальном, Фр. Бергом, А. Ванатом и Хр. Кергальвом. Текст этого отзыва следующий: «Не можем согласиться на ходатайство о введении в настоящее время в Юрьевском университете и в Рижском Политехническом институте лекций также и на немецком языке по следующим соображениям: 1. Слушателями этих высших учебных заведений, как в настоящее время, так и на долгое еще время и в будущем будут лица, кончившие курс средних учебных заведений с русским преподавательским языком, и поэтому все слушатели, в особенности же лица ненемецкого происхождения, как латыши и эсты, не владеющие немецким языком, лишены будут возможности слушать с пользой эти лекции и вследствие этого основательно изучать предмет чтения. В виду этого такие лекции и вряд ли будут посещаться студентами. 2. Т. к. выпускной экзамен в этих высших учебных заведениях, во всяком случае, будет производиться на государственном языке, то, несомненно, для слушателей лекций на немецком языке весьма затруднительно будет сдать экзамен на другом, т. е. государственном языке. 3. Помимо этого, устройство лекций на немецком языке, рядом с лекциями на русском языке, было бы сопряжено с лишним расходом для казны, что в настоящее время вряд ли желательно». Приведенный отзыв свидетельствует, что латышские деятели прошлого относились к русскому языку с лучшими чувствами, чем современные. Правда, тогда были другие политические обстоятельства, другие взаимоотношения и предпосылки, но, во всяком случае, с положительностью можно утверждать, что лица, подписавшие приведенный документ, не были врагами русского языка и не считали его азиатским» (Сергей Нюренберг. Русский язык и латышские общественные деятели в прошлом // Слово. 1928. № 810. 22 марта. С. 6.
10. Абызов Ю., Равдин Б., Флейшман Л. Русская печать в Риге: Из истории газеты «Сегодня» 1930-х годов. Кн. II. Сквозь кризис. Stanford, 1997. С. 411.
11. Там же. С. 411—412.
12. Скончался старый русский общественный деятель С.М. Нюренберг // Сегодня. 1933. № 296. 26 октября. С. 5.
13. Ленц Л. Сергей Маркович Нюренберг (1864—1933) // Покровское кладбище. Слава и забвение. Рига: Multicentrs, 2004. С. 226—228.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |