Как известно, имя Михаила Афанасьевича Булгакова вернулось в отечественную литературу благодаря посмертным изданиям сборников его произведений, выпущенных нью-йоркским «Издательством имени Чехова» (1952), а следом — московским издательством «Искусство» (1955). Однако успех и читательский интерес к творчеству забытого автора пришли лишь в середине 1960-х — 1970-х годов, когда в СССР были напечатаны его главные сочинения, сразу же выдвинувшие Булгакова в ряд литературных классиков XX века.
Продолжая споры по вопросам биографии и творчества писателя, историки литературы сходятся в общем убеждении: завеса прижизненных цензурных запретов, окружившая писателя с начала 1930-х годов, была столь плотной, что память о нем была оборвана на многие десятилетия. У нас есть основания считать этот стереотип не соответствующим действительности. Исчезнув (как многим казалось, навсегда) из обихода советской литературы, Булгаков и его книги в полной мере сохранили притягательность для читателей, пусть и не имевших возможности выразить свое отношение к опальному писателю в официозной печати.
Лишь некоторые из них обрели голос в периодике 1940-х, издававшейся германскими властями для русскоязычной аудитории оккупированных территорий Европы и СССР. Эти печатные источники до сих пор не привлекают исследователей — отчасти по невниманию, но в большей степени — из-за стойкого пренебрежения к наследию «коллаборационистов» и «предателей родины»1. К тому же далеко не все эти издания с должной полнотой представлены в российских и зарубежных хранилищах, что весьма затрудняет их изучение.
Одним из первых, кто напомнил современникам о Булгакове, был, например, Р. Иванов-Разумник, опубликовавший в годы войны несколько глав своей известной книги «Писательские судьбы» на страницах берлинского еженедельника «Новое Слово». Описывая незавидное существование сатирического жанра в коммунистическом государстве 1920-х годов, он напомнил: «Насколько это вещь опасная — показала судьба Мих. Булгакова, который после двух довольно острых и остроумных повестей («Роковые яйца» и «Дьяволиада») был вообще изгнан из литературы и больше уже ничего не мог напечатать»2.
Несколько месяцев спустя сотрудник этой же газеты, выступавший под псевдонимом «Дм. Рудин», посвятил одну из статей нелегкой судьбе Булгакова-драматурга и истории пьес «Дни Турбиных», «Бег», «Мертвые души» и «Мольер» на мхатовской сцене, достаточно подробно и с достоверными деталями описав историю их создания и последующие цензурные мытарства3.
Особый интерес представляют местные издания, которые выходили на советских территориях, оккупированных германскими войсками. Одна из них — газета «Голос Крыма», выходившая в Симферополе в 1941—1943 годах, — аккумулировала на своих страницах немалый объем интересных историко-культурных свидетельств эпохи. Прежде всего, в этих публикациях представлена объемная картина жизни крымчан в годы оккупации, далекая от черно-белых стереотипов советского сознания. Разумеется, каждый номер газеты строился как пропагандистское послание в пользу коллаборационизма и преимуществ гитлеровского «нового порядка», но теперь, из другой эпохи, эти материалы представляются заслуживающими непредвзятого перечтения и осмысления.
По редакционному заявлению, газета особым образом «поддерживала театр и искусство, призывала служителей его к совершенствованию и подражанию высоким образцам, к изжитию провинциальной рутины». Поэтому в ней широко освещалась культурная жизнь Крыма, в которой сохранялся достаточно высокий уровень и разнообразие. Самыми интересными публикациями «Голоса Крыма» представляются литературные материалы. Газета регулярно рассказывала читателям о литераторах, художниках и деятелях культуры, чьи имена были вычеркнуты из советского оборота, — о Бальмонте, К. Богаевском, Рахманинове, Шаляпине, мастере художественной фотографии В. Сокорнове и др. 23 мая 1943 года к этим материалам прибавилась статья о Михаиле Булгакове. Она, как и многие другие публикации газеты, была подписана явным псевдонимом (И. Сольский), но можно предположить, что ее автором был человек литературы либо квалифицированный читатель, лично знавший писателя и следивший за его судьбой, возможно, со времен его посещения Крыма летом 1925 года.
Через месяц в свет вышла еще одна статья о Булгакове — в газете «За Родину!» (Псков-Рига), выходившей в 1941—1944 годах. Это издание отличалось столь же высоким литературно-художественным уровнем: в нем перепечатывались стихи В. Сирина (Набокова), Г. Иванова, регулярно выступал с литературными очерками Борис Филистинский — известный в будущем историк литературы Б. Филиппов4 и т. д. Автор статьи о Булгакове тоже скрыл свое имя за псевдонимом, но его оценки, во многом пересекающиеся с суждениями «И. Сольского», можно приписать бывшему ленинградцу, следившему за творчеством Булгакова с тех же 1920-х. Рискнем предположить (не настаивая, впрочем, на своей догадке), что В. Волхов идентичен другому сотруднику газеты В. Волкову5, а оба они — очередные газетные маски все того же Б. Филистинского. Во всяком случае, эта версия объясняет эрудицию автора и его интерес к опальным литераторам советской эпохи.
Как многие современники, булгаковские биографы 1940-х, статьи которых републикуются ниже, разумеется, не подозревали о существовании «Собачьего сердца», «закатного» романа «Мастер и Маргарита», равно как и о многих других фактах его биографии, известных сегодня, но художественная интуиция позволила им обобщить уроки судьбы писателя и его трагическую зависимость от советского диктата. При всей субъективности их характеристики достаточно точны и глубоки, а, главное, свободны от советских идеологем и почти на полвека предвосхищают современные оценки булгаковского творчества.
И. Сольский. Писатель под запретом
В царствование римского императора Констанция один опальный поэт, чтобы добиться помилования и возвратиться из ссылки, придумал довольно остроумную вещь: взяв знаменитое произведение Вергилия «Энеиду», он путем создания новых комбинаций из строф этой поэмы написал хвалебный гимн Констанцию. За оригинальную выдумку поэт был прощен и награжден.
В эпоху «великого вождя» Сталина особого остроумия, тонкости и оригинальности для прославления «гениального учителя» не требовалось. Если писатель или поэт подобно «водовозу» Лебедеву-Кумачу6 на каждой странице склонял имя Сталина, он мог рассчитывать на милостивое внимание, на солидный гонорар и даже на звание «сталинского лауреата».
Печальна была судьба тех, кто не соблюдал этого неписаного ритуала.
Печать таланта или даже гения отнюдь не являлась для писателя или поэта «путевкой в литературу». Наоборот, всякого, кто хоть немного возвышался над серым уровнем казенных борзописцев, рассматривали как опасного человека. Его в лучшем случае обрекали на молчание, в худшем случае он замолкал в силу иных, понятных всех нам причин.
Такова судьба выдающегося, талантливого писателя Михаила Булгакова. Молодой киевлянин, врач по профессии, он в начале двадцатых годов, полный творческих сил, впервые выступил на литературном поприще. Одно из его первых произведений «Дьяволиада» — меткая красочная сатира на бюрократизм и неразбериху советских учреждений — сразу обратила на себя внимание читающей публики. Еще больший успех имела сатирическая повесть «Роковые яйца». Пародируя научно-фантастический роман — появление в результате действия «красного луча» полчища гигантских чудовищ — страусов, крокодилов, удавов, Булгаков в повести изображает отвратительные, злобные и хищные силы, которые в период «красной власти» буйно расцвели на советской земле и со звериной ненавистью растоптали и уничтожили культуру, мораль, честь и свободу.
В 1925 году в журнале «Россия» были помещены две части романа Булгакова «Белая гвардия». Третья часть, запрещенная цензурой, не увидела света. В этом произведении на фоне мрачных событий 1918 года в Киеве рисуется трагедия русской интеллигенции, олицетворенной в образах дружной, хорошей, высококультурной семьи Турбиных.
В романе выведен ряд прекрасных, незабываемых типов. В лице героини романа — Еленки рыжей — представлен чудный образ русской женщины, обаятельной и прекрасной, решительной и самоотверженной, неспособной на какие-либо компромиссы. Она воодушевляет своих братьев и друзей на борьбу с врагом, она презирает своего мужа — «генерального штаба карьериста» Тальберга, который, предвидя бесславный конец авантюры гетмана Скоропадского, торопится бежать за границу, бросая на произвол судьбы жену и своих близких.
Необычайно правдив и реален образ героя романа, военного врача Алексея Турбина (в лице которого Михаил Булгаков вывел самого себя), «человека-тряпки», честного, благородного, но раздираемого вечным интеллигентским противоречием, запутавшегося в нахлынувших событиях и идущего защищать гетмана Скоропадского, которого он ненавидит и презирает.
Бесконечно трогателен чистый и наивный Николка Турбин, семнадцатилетний юнкер, один из плеяды тех юнкеров, которые вынесли на своих плечах весь крестный путь борьбы с большевизмом.
Глубоко волнуют образы благородных офицеров — полковника Малышева и полковника Най-Турса. Первый, узнав о предательстве и бегстве гетмана, своею решительностью и твердостью спас от гибели несколько сот доверившихся ему добровольцев «студенческого дивизиона» — студентов, юнкеров и гимназистов. Второй, видя гибель белых частей и предательство высшего командования, предпочел умереть на поле сражения в единственном числе, у пулемета, защищая город от многотысячной армии врага.
Вскоре после своего выхода в свет роман был переделан в пьесу «Дни Турбиных», имевшую шумный успех. В течение семнадцати лет она не сходила со сцены Московского Художественного театра. Она была десятки раз перелицована и перекроена, и по своим художественным достоинствам стоит значительно ниже романа. Из нее выбросили все, что казалось сомнительным и способным навести зрителей на «ненужные мысли». Чудесные, благородные типы русских интеллигентов и офицеров были сознательно искажены и опошлены. Под занавес звучал неизбежный «Интернационал». И, тем не менее, советская власть не разрешила пьесы к постановке в провинциях.
После выхода в свет «Дней Турбиных» на творчество Булгакова был наложен запрет. Он не желал славословить Сталина, больше того, он был талантлив, а, следовательно, опасен. Произведения Булгакова исчезают с книжных полок, новые не разрешаются к выходу. Блестящая пьеса-сатира «Багровый остров» снимается с репертуара.
Писатель обречен на самое худшее для него — на молчание.
В 1930 году измученный, затравленный писатель обращается с письмом к Сталину, где, описывая создавшиеся для него невыносимые условия, просит дать ему возможность на некоторое время уехать за границу. На заявлении Булгакова «вождь народов» пишет глубокомысленную резолюцию: «В выезде отказать, назначить литконсультантом в МХТ».
И вот Булгаков вынужден растрачивать свой большой талант на перекраивание и приведение в «созвучность эпохе» произведений классиков.
Невозможность творить чрезвычайно болезненно отозвалась на настроении и здоровье писателя и ускорила трагическую развязку. Незадолго до войны Булгаков скончался.
Так погиб человек, который справедливо может быть назван наиболее выдающимся писателем нашей эпохи, погиб потому, что не захотел повергнуть свой талант к ногам тирана.
Голос Крыма (Симферополь). 1943. 23 мая.
В. Волхов. Загубленный талант. Трагическая судьба Михаила Булгакова
Михаил Булгаков — безусловно, один из самых выдающихся писателей, на долю которых выпал тяжелый крест жить и работать в Советском Союзе.
Творческая деятельность этого исключительно одаренного мастера художественного слова сама по себе являлась трагедией: Булгаков — многогранный и разносторонний писатель; он вошел в историю художественной литературы и как автор героических романов, и как своеобразный драматург, и как созидатель <так!> иронически-сатирического направления в советской литературе (популярные авторы юмористических рассказов о советской действительности и советском обывателе Михаил Зощенко и Владимир Ветов7 открыли нам новые возможности в том же жанре). И во всех перечисленных нами видах искусства Булгаков имел намерение создать значительные произведения, где бы отразилась эпоха крушения России и процесс одичания и обезличивания этой страны в период воцарения большевизма. Судя по тому, что ему удалось достичь, от Булгакова-человека, который умел трезво, объективно оценивать свои силы, — можно было бы ожидать исполнения задуманного. Но вся беда в том, что главари большевицкой культуры четвертовали его идеи, развеяли его намерения, духовно удушили его замыслы. В свое время, когда еще русской литературой руководил Воронский8 (не смешивать с известным коммунистом В. Воровским) — бывший воспитанник духовной семинарии и богоискатель, пришедший еще до революции в партию, а позднее разочаровавшийся в большевизме, — человек честный, благородный, умеющий понимать и ценить настоящее искусство, Булгакову удалось опубликовать роман «Белая гвардия», имевший исключительный успех как в Советском Союзе, так и за рубежом. В этом романе паладины белого дела выведены честными, благородными и храбрыми людьми, готовыми жертвовать жизнью во имя своей идеи. В советской литературе, где уже примелькался стандартный тип красноармейца, вооруженного большевицкой саблей, которая с коммунистическим свистом срубает, как кочаны капусты, головы «беляков», такой метод изображения героев показался неслыханной смелостью, невероятной дерзостью. Большевицкие зоилы начали зверскую травлю писателя. Роман был изъят из массовых советских библиотек. Получить его можно было только узкому кругу специалистов-литературоведов.
Не менее горестная участь постигла и драматургические искания Булгакова. Роман «Белая гвардия» он переделал в пьесу «Дни Турбиных», принятую к постановке МХАТом. Руководителям театра, всемирно известным режиссерам К.С. Станиславскому и В.И. Немировичу-Данченко с огромным трудом удалось отстоять пьесу от цензурного разгрома. Но главари советского искусства приняли энергичные меры к тому, чтобы другие оригинальные пьесы драматурга ни в коем случае не увидели света рампы. Две его драмы запрещаются к постановке как «чуждые советскому искусству». Булгаков с болью в душе понял, что ему нечего больше делать на советской сцене. «Ненавидел, ненавижу и всегда буду ненавидеть редакторов и главлитов» (так назывались высшие сановники советской цензуры), говорит он в одной из автобиографических заметок.
Булгаков решает покинуть «советский рай» и удалиться за границу. Он пишет послание правительству, в котором бесстрашно и смело излагает причины, побуждающие его оставить Россию, ставшую для него мачехой. На прошении, не без ведома Сталина, соизволили начертать: «за рубеж не выпускать!».
Булгакову все же повезло. Его не расстреляли, как Пильняка или Тарасова-Родионова9, его не сгноили в концлагерях, как Клюева или Святополк-Мирского10. Больше того, ему милостиво разрешили переделывать для сцены творения классиков русской и мировой художественной литературы.
Незадолго до смерти К.С. Станиславский поставил переделанные Булгаковым для сцены «Мертвые души» Гоголя. В бывшем Александринском театре в Ленинграде, незадолго до войны была, впервые поставлена пьеса «Дон Кихот» (по Сервантесу), написанная Булгаковым незадолго до смерти.
Слов нет, инсценировки писателя сделаны мастерски, с исключительным совершенством. Но было ли бы целесообразным запретить Пушкину создавать «Бориса Годунова», «Пир во время чумы», «Моцарта и Сальери» и заставить его переводить Шекспира или Расина; выиграли ли бы от этого русская культура и национальное искусство? Было ли бы целесообразным добиваться, чтобы Гоголь отказался от «Ревизора» и занялся бы переделкой для русской сцены комедий Мольера?
А Булгакова, действительно, постигла такого рода судьба...
Но, если как романист и драматург — пусть искалеченный, урезанный и обезличенный — писатель еще мог кое-как держаться в советском искусстве, то как сатирик он был обречен на молчание и бездействие. В годы ожесточенной войны политических фракций и оппозиционных группировок внутри большевицкой партии проскочила в печать его книга «Роковые яйца» — сборник сатирических рассказов и фельетонов, и это единственная сатира, увидевшая свет. Проф. Иванов-Разумник сообщает в берлинской газете «Новое слово», что у Булгакова осталось много ненапечатанных сатирических произведений.
По художественности эта книга занимает исключительное место в советской литературе. В чем же значение и сила ее?
Каждая эпоха создает только ей присущий бытовой характерный тип. Великий писатель умеет раскрыть этот тип, являющийся символом изображаемой им эпохи в художественно обобщенных образах, как на пример таких типов укажем на героев комедии «Недоросль» или на помещиков, выведенных Гоголем в «Мертвых душах» (Манилов, Собакевич, Плюшкин и др.), каждый из которых стал нарицательным.
Булгакову в своих сатирических работах удалось создать два художественно обобщенных типа.
В конце XIX и в первых десятилетиях XX века русская культура выдвинула титанов научной мысли, признанных всем миром; естествоиспытателей Сеченова, Тимирязева, психиатра Бехтерева, физиолога Павлова, универсального гения современной техники Циолковского и др. Гении и пророки в своей науке, эти люди в личной жизни часто отличались чудачествами и эксцентричной манерой поведения.
Профессор Персиков, герой «Роковых яиц», является собирательным типом богатыря русской науки; Булгаков единственный в русской литературе писатель, которому удалось увлекательно и правдиво этот тип воспроизвести.
Советская действительность, где расцвела чудовищная бюрократия, невозможная и неслыханная ни при каком режиме, выдвинула тип мелкого служащего, затравленного, забитого и жалкого, но симпатичного и милого, с хорошей, хоть и искалеченной русской душой. В лице Короткова, героя рассказа «Дьяволиада», Булгаков выявил художественно обобщенный образ такого служащего.
Невероятные эпизоды, которые вымышлены Булгаковым смело, дерзко и сильно, подчинены главной идее, владеющей писателем: показать варварство и хамство советской системы и большевицкого режима, показать, что в советской стране гениальные идеи титанов научной мысли превращаются тупорылыми идиотами и обнаглевшими невеждами в какую-то пародию, в дела и поступки, уродующие, корежащие лик страны и душу народа, показать, что коммунистический режим втаптывает в грязь даже самые незначительные попытки среднего человека проявить инициативу и свое индивидуальное отношение к миру и к работе.
Профессор Персиков обнаружил луч жизни, способный повышать жизнедеятельность организма. Открытие взволновало весь мир.
Но, благодаря «мудрой» опеке народного комиссариата земледелия, достижение профессора Персикова взялся реализовать Александр Семенович Рокк.
Биография этого типа, облеченного доверием Кремля, небезынтересна. «Вплоть до 1917 года он служил в известном концертном ансамбле маэстро Петухова, ежевечерне оглашающем стройными звуками фойе уютного кинематографа «Волшебные грезы» в городе Екатеринославе. Но великий 1917 год, переломивший карьеру многих людей, и Александра Семеновича повел по новым путям». Он сменил флейту на губительный маузер. С тех пор началась политическая карьера товарища Рокка. «1927 и начало 1928 года застали Александра Семеновича в Туркестане, где он, во-первых, редактировал огромную газету, а засим, как местный член высшей хозяйственной комиссии, прославился своими знаменитыми работами по орошению Туркестанского края». В 1928 году Советский Союз постигла куриная эпизоотия. Куры гибли миллионами. На горе республики у Александра Семеновича Рокка родилась идея при помощи луча Персикова возродить в течение месяца кур в республике.
Тот, кто знает руководителей советской экономики, поймет, что ее направляют только такие типы, как Рокк. Искусством, наукой, промышленностью советского рая руководят люди, которые почти, как правило, ни черта не понимают в том деле, какое они возглавляют. И в этом — источник безалаберности, бесхозяйственности и неорганизованности — язв советской экономики, ужасающих всякого, кто привык более или менее критически мыслить.
Художественный образ флейтиста Рокка, которому наличие партийного билета в кармане позволило спасать республику от куриной чумы, едко обнажает эту язву советской системы.
И вот случилось, что уважаемый товарищ Рокк, используя лучи профессора Персикова, во имя мировой революции вывел в инкубаторе десятки миллионов змей и крокодилов невероятной величины (луч Персикова гигантизирует рост организмов). Все эти орды ползучих гадов двинулись на Россию, сметая на своем пути все живое. Для их истребления были мобилизованы десятки армий, снабженных самолетами, танками и дальнобойными орудиями.
Чудовищный гиперболический вымысел. Но он показывает, до чего может довести страну полуграмотное хамье, имеющее наглость руководить духовной и экономической жизнью страны. И на этом фоне изображена трагедия профессора Персикова. Ученый надеялся, что его труд духовно поднимет человечество. А на деле вышло, что его открытие, кроме невзгод и бедствий, ничего национальной культуре не дало. Персиков сознает это и мучается, не находя выхода из того морального тупика, куда его привела советская власть. Вот почему мы можем заявить, что в «Роковых яйцах» не только смех, но и горечь, незримые миру слезы. В этом произведении правдиво раскрыта трагическая судьба русской интеллигенции.
Страшен и мерзок советский быт, изображаемый Булгаковым. Но то, что он сделал, это только наброски, только этюды к большой эпопее, в которой отразились вся советская страна, люди, ее населяющие и ею руководящие. Он мечтал об эпическом произведении такого размаха, как «Мертвые души» Гоголя. Но писатель сошел в могилу, не осуществив и сотой доли своих грандиозных замыслов.
За Родину (Псков <Рига>). 1943, 29 июня
Републикация и комментарии Рашита Янгирова.
Примечания
1. Один из редких примеров — ценная работа Б. Равдина. См.: Равдин Б. На подмостках войны. Русская культурная жизнь Латвии времен нацистской оккупации (1941—1945). Stanford Slavic Studies. Vol. 26. Stanford, 2005.
2. Иванов-Разумник Р. Писательские судьбы. Советская литература. II. Проза // Новое Слово (Берлин). 1943, 19 мая.
3. Рудин Дм. Театр и большевики // Новое Слово (Берлин). 1943. 6 октября.
4. Этот факт не упомянут в биографической справке: Казак В. Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 года. Лондон, 1988. С. 798—800.
5. Весной 1943 г. этот сотрудник газеты совместно с известным рижским журналистом и поэтом А.М. Перфильевым (1893—1973) собрал и подготовил к печати сборник «Русские поэты против большевизма», включив в него произведения С. Есенина, М. Волошина, В. Хлебникова (!), А. Вертинского и др. (За Родину! 1943. 18 июня). По всей видимости, книга не увидела свет по условиям военного времени.
6. Лебедев-Кумач Василий Иванович (1898—1949) — советский поэт, лауреат Сталинской премии (1941).
7. Литературный псевдоним Владимира Сергеевича Трубецкого (1892—1937) — музыканта, мемуариста («Записки кирасира»), печатавшего в журнале «Всемирный следопыт» юмористические рассказы из жизни охотников. См. о нем: Веселый охотник Владимир Ветов: (О князе Владимире Сергеевиче Трубецком) // Московская охотничья газета. 1995, 3—9 сентября. № 18 (44). С. 7.
8. Воронский Александр Константинович (1884—1943) — деятель революционного движения, литературный критик, публицист, писатель.
9. Тарасов-Родионов Александр Игнатьевич (1885—1938) — советский писатель.
10. Святополк-Мирский Дмитрий Петрович (1890—1939) — литературовед, литературный критик, публицист; с 1920 г. — в эмиграции; в 1932 г. вернулся в СССР.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |