В 2006 году посреди больших и малых булгаковских дат — юбилеев исполнилось 40 лет со времени публикации романа «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва» и выхода в свет романа «Белая гвардия» в томе «Избранной прозы».
Исследователи (Я.С. Лурье, М.О. Чудакова, Е.А. Яблоков, Р.М. Янгиров, Л.М. Яновская и др.) достаточно подробно разбирали историю прижизненных публикаций первого романа. За последние Годы вышло несколько собраний сочинений писателя и отдельные издания «Белой гвардии». Текст (не только в массовых изданиях) нередко печатается без указания источника.
В Киеве в 1989 году полумиллионным тиражом в двухтомнике Булгакова появилась «Белая гвардия». Автор комментариев и составитель Л.М. Яновская сообщала: «<...> с новой сверкой, уточнениями и исправлениями по прижизненным публикациям и сохранившимся архивным материалам. Роман впервые публикуется без сокращений»1. В том же 1989 году вышел в свет первый том из пятитомного собрания сочинений со статьей-послесловием к роману «Белая гвардия» Я.С. Лурье, включивший раннюю редакцию последней главы романа «Белая гвардия», опубликованную в «Новом мире» М.О. Чудаковой2.
В феврале 1991 года И.Ф. Владимиров приобрел «в московском букинистическом магазине вместе с пачкой старых дореволюционных газет»3 одну из машинописных копий заключительной главы романа с авторской правкой. Через год эта глава публикуется в журнале «Слово», а в 1993 году — в булгаковском томе под названием «Из лучших произведений» (текстологическая подготовка, предисловие, комментарии В.И. Лосева). Только в 1998 году роман, как подчеркнуто в аннотации от издательства
...впервые предлагается читателю в подлинной авторской версии, восстановленной по гранкам и машинописной рукописи, правленой автором. Эта редакция заметно отличается от якобы канонического текста романа, за который было принято парижское издание 1927—1929 гг., полное искажений, купюр, неточностей и скорее всего частично фальсифицированное.
Кроме того, впервые роман выходит в полном виде — с последней 21-й главой, найденной в 1991 году4.
В послесловии под названием ««Алый мах» всадника из Апокалипсиса» И.Ф. Владимиров отмечал:
Реконструкция полного текста журнальной редакции 1924—1925 гг. и сравнение ее с «парижской» версией романа позволили сделать ряд предварительных наблюдений и выводов, которые, впрочем, могут быть в дальнейшем уточнены либо оспорены. При сравнительном анализе текста заключительной части парижской публикации романа с целью выяснить, насколько точно могла быть соблюдена авторская воля и для формального выявления последней творческой воли автора, обнаружились довольно странные разночтения. Сразу же бросились в глаза явные и грубые попытки исказить главную идею и разрушить внутреннюю художественную логику произведения, создав тем самым еще и благоприятные условия для фальсификации авторского текста. Примерно пять страниц повествования в парижской версии, явно не принадлежащие перу автора, содержат и такие строки:
Заплатит ли кто-нибудь за кровь?
Нет. Никто.
Просто растает снег, взойдет зеленая украинская трава, заплетет землю... выйдут пышные всходы... задрожит зной над полями, и крови не останется и следов. Дешева кровь на червонных полях, и никто выкупать ее не будет.
Никто5.
Не будем оспаривать сейчас те фразы, которые приводит публикатор как примеры написанных и скомпонованных «человеком, слабо владеющим русским литературным языком».
Из того, что включено в текст романа на самом деле впервые, выделим строки из журнальной публикации, вычеркнутые Булгаковым и «обнаруженные» в киевском музее Булгакова (в 1996 году) во время сверки текстов разных публикаций:
Зелеными, красными, тисненными золотом и желтыми обложками и черными папками со всех четырех стен на Лариосика глядели книги. [Здесь были заключенные в темную зелень давние старые книги Писемского, толстый и уютный Гончаров, монументальный Лев Толстой, десятками желтых обложек стояли французские беллетристы, мелькнул замечательный Пикквик...] <...> за что ему взяться — [за Мопассана ли или за толстую историю искусств Гнедича] за что скорее взяться — за «Посмертные записки Пиквикского клуба» или за «Русский вестник»1871 года. Стрелки стояли на двенадцати6.
Если бы слово «текст» не означало «сотканное», хотелось бы сказать, что слово «текстология», по выражению Булгакова, «соткалось» в то самое время, когда он писал свой первый роман. (В словаре Ушакова оно помечено «нов. филолог.».)
Б.В. Томашевский, инициатор передачи архива Булгакова в Пушкинский дом, в статье «Новое о Пушкине» писал:
...Сам автор не волен над своим произведением, и Гоголь, сжигающий свои рукописи, — такой же варвар и хищник, как и наследник, пренебрегающий наследием, как всякий случайный хозяин — захватчик поэтического документа, проповедующий, что все может быть объектом частной собственности: моя рукопись, могу и сжечь7.
Почему автор вычеркнул «толстого и уютного Гончарова» из турбинской «книжной», оставив его внизу, в «чрезвычайно уютном кабинетике» домохозяина Василисы? Это еще более необъяснимо на фоне восторженных восклицаний в письме Булгакова П.С. Попову в Ясную Поляну от 28 апреля 1934 года: «О, незабвенный Гончаров! Где ты?»8 — пишет Булгаков, собираясь в заграничное (так никогда и не осуществившееся) путешествие. Через несколько месяцев, сообщив о телеграмме «по случаю пятисотразного юбилея Вашего детища» и поздравляя автора с пятисотым спектаклем «Дни Турбиных», П.С. Попов скажет о том лирическом колорите у Булгакова, «который роднит с Диккенсом и всеми теми, у кого звучит этот общечеловеческий голос»9. Книга Диккенса о Пиквике на английском, помеченная владельческой надписью Булгакова черными чернилами (или тушью) и датой «1922 год», была представлена на булгаковской выставке в Российской государственной библиотеке в 2000 году. (Сохранитель булгаковского фонда заявил, что книга «конечно же, на русском» языке. После закрытия выставки появилась возможность ознакомиться с этим экземпляром. На страницах книги много пометок карандашом, но принадлежат ли они Булгакову, выяснить пока не удалось. Н.А. Булгакова-Земская (в письме к К.Г. Паустовскому) любимым писателем Михаила Афанасьевича «из западных» называет Диккенса10.
«Толстая история искусств Гнедича» попала в турбинскую книжную явно «снизу», от Василисы — Лисовича, где «мягко блестели корешки Гончарова и Достоевского и мощным строем стоял золото-черный конногвардеец Брокгауз-Ефрон».
Достоевский присутствует «наверху», у Турбиных и в книжной: в «Русском вестнике» за 1871 год (где «изящным отделом заведовал» Писемский, «выпавший» из текста, печатались «Бесы»); в спальне Алексея: страницей «первой попавшейся ему книги» (потом окажется, что это «недочитанный Достоевский»), где «глумятся «Бесы» отчаянными словами...»; в столовой: в горячих речах Мышлаевского и Турбина.
«Монументальный Лев Толстой» был отмечен критиками сразу же после появления в журнале «Россия» первых глав романа (позднее о толстовских мотивах и персонажах у Булгакова писали Лурье, Лесскис и др.).
Мопассан — один из тех, к кому Булгакову пришлось обратиться как либреттисту: тринадцать страниц рассказа «Мадмуазель Фифи» (с использованием некоторых других рассказов) были превращены в пятиактную пьесу, музыку для оперы «Рашель» должен был писать Дунаевский, а
...текстами Булгаков пользовался не в переводах, а в оригинале — на французском языке. Обращаясь к Мопассану, либреттист отправлялся прежде всего от своей собственной концепции в трактовке поведения незаурядной человеческой личности, напряженно собирающей духовные силы перед лицом смертельной опасности <...> Работая над «Рашелью», Булгаков одновременно отделывал пьесу по мотивам Сервантеса «Дон Кихот» и заканчивал главную книгу своей жизни — «Мастер и Маргарита»11.
Sans livres françaises...
Работой я буквально задавлен. Не имею времени писать и заниматься как следует французским языком. Составляю себе библиотеку (у букинистов — наглой и невежественной сволочи — книги дороже, чем в магазинах)12.
Sans livres françaises... (по интонации было понятно, что «без французских книг»). Эту фразу мы услышали от одной дамы из Швейцарии в музее, в «книжной», где речь шла о книгах из романа «Белая гвардия». В 1990 году на булгаковских чтениях в Ленинграде профессор Эридано Баццарелли заявил доклад на тему «Михаил Булгаков и Анатоль Франс». При полном сочувствии слушателей организатор первых булгаковских чтений в Италии вынужден был признаться, что поиски не дали положительного результата. Между тем А. Франс упомянут сразу после Мольера среди книг западных авторов, стоявших в кабинете Булгакова на Большой Пироговской13. Любопытно, что Гюго в этом списке нет.
Говоря о «французских беллетристах» и их популярности у булгаковского поколения, нельзя не обратиться к однокашнику Булгакова Паустовскому:
Мы увлекались поэзией и литературой. Но понимание русской литературы, всей ее классической ясности и глубины, пришло к нам позже, чем понимание более легкой литературы Запада.
Мы были молоды, и западная литература привлекала нас изяществом, спокойствием и совершенством рисунка. Холодный и прозрачный Мериме был легче для нас, чем мучительный Достоевский. У Мериме или у Флобера все было ясно, как в летнее утро, а Достоевский надвигался, как гроза с ее тревогой и желанием спрятаться под надежную крышу. И Диккенс не знал сомнений. И Гюго. И Бальзак.
А может быть, в увлечении нашем западной литературой повинны и дешевые желтенькие книжки «Универсальной библиотеки». Они наводняли тогда книжные магазины. За двадцать копеек можно было прочесть «Монт Ориоль», «Евгению Гранде», «Дикую утку» и «Пармский монастырь». Мы читали все это запоем. <...> Так возникал в нашем наивном представлении Париж.
Мы росли, и постепенно могучая и, быть может, величайшая в мире русская литература овладевала нашими сердцами и вытесняла на второй, хотя и почетный, план литературу Запада14.
Даме из Швейцарии в музее были «предъявлены» тотчас фразы из «Белой гвардии» — «Полный мизерабль, как у Гюго», а также «мирные времена и прекрасные страны. Например, Париж и Людовик с образками на шляпе, и Клопен Трульефу <...>»15 Правда, «образки на шляпе» и кое-что другое, похоже, появились не из французской литературы, а из прочитанного в детстве романа Вальтера Скотта «Квентин Дорвард». Как заметил В.Я. Лакшин, «Быстро отошло полудетское увлечение Виктором Гюго и Вальтером Скоттом»16. Оценку произведений Гюго как детских разделял и Сергей Эйзенштейн: «Достаточно младенческая по глубине социальной своей программы, но страстная в своем изложении проповедь Гюго о социальной несправедливости как раз на том уровне, чтобы зажечь и увлечь подобными идеями тех, кто юн и только вступает в жизнь идей»17.
На первый и второй взгляд примеры из Гюго относятся в «Белой гвардии» к Николке Турбину. Но все-таки Салтыков-Щедрин и Гоголь «не отменяют» для Булгакова и великого француза.
Первый биограф Булгакова — сестра Надежда — вспоминает о круге чтения брата:
Читатель он был страстный, с младенческих же лет. Читал очень много, и при его совершенно исключительной памяти он многое помнил из прочитанного и все впитывал в себя. Это становилось его жизненным опытом — то, что он читал. <...> Он прочитал «Собор Парижской богоматери» чуть ли не в 8—9 лет...18
Перечитывая не только два упомянутых Булгаковым романа, но и «Девяносто третий год», наталкиваешься на многостраничные описания патриарха французского романтизма, у Булгакова откликающиеся только строчкой. В «неупомянутом» романе привлекало внимание многое:
и «гражданская война — язва, разъедающая внутренности»;
и противостояние белых и синих;
и мальчишки, предлагающие прохожим «новости дня»;
и Михаил-архангел — «здешний покровитель» (и покровитель Киева — Города и автора);
и лестница (Николка вспомнил Ната Пинкертона на картинке и по лестнице не полез, не воспользовались ею и в «Девяносто третьем годе»);
и цена поездки на фиакре «шестьсот франков в один конец» (ср. в «Белой гвардии»: «Знал бы, за пятьсот не поехал» — 303);
«С тех пор, что мы с вами не виделись, мы шли каждый своей дорогой: я — дорогой чести, а вы — в противоположном направлении» (это напомнит о словах булгаковского Дон Кихота: «презираю земные блага, но не честь!»), но в последнем крупном произведении Виктора Гюго можно найти и другие переклички с первым романом Булгакова, названным Омри Роненом «последним русским произведением о чести» (в неопубликованной работе — личное сообщение).
Внимания заслуживает и Тургская башня — роковой итог прошлого, «который в Париже именовался Бастилией, в Англии — Лондонской башней, в Германии — Шпильбергом, в Москве — Кремлем, в Риме — замком св. Ангела»19. Ср. в БГ: «<...> ибо башни, тревоги и оружие человек воздвиг, сам не зная, для одной цели — охранять человеческий покой и очаг» (40). Возможно, что для «сопоставления» этого мало, но не вызывает сомнения, что и этот роман Гюго был прочитан Булгаковым.
С произведениями Гюго Булгаков встречался в жизни и на сцене нередко. Так, например, в 1927 году «2-й МХАТ к этому дню <10-летия Октября. — Т.Р.> решил поставить «1793 год» по Гюго, и вдруг пьесу эту вовсе запретили к постановке. Вообще Блюм теперь свирепствует сильно»20.
Судя по многоликому присутствию в творчестве Булгакова других писателей, следы детского чтения неизгладимы. Видны они не только в первом романе писателя, но в настоящей статье мы ограничимся примерами из «Белой гвардии». Еще раз процитируем Паустовского:
Я украсил свою каморку портретами Байрона, Лермонтова и Гюго. По вечерам я зажигал кухонную лампочку. Она освещала только стол и портрет Гюго. Бородатый писатель сидел, грустно подперев голову рукой в круглой крахмальной манжете, и смотрел на меня. У него было такое выражение, будто он говорил: «Ну-ну, молодой человек, что же вы будете делать дальше?»
Я увлекался в то время «Отверженными» Гюго. Пожалуй, больше, чем самое содержание романа, я любил вылазки старика Гюго в историю21.
Примерно с тем же чувством относится к Гюго младший член семьи Турбиных: «Прямо чудо. Это уж чудо господа бога, — думал Николка, поднимаясь, — вот так чудо. «Собор Парижской богоматери. Виктор Гюго»» (314).
Удалось, наконец, найти дореволюционные издания Гюго, которые читали в начале века киевские «господа гимназисты» и «гимназистки в зеленых передниках на бульваре». Переводов было много, в том числе и хороших, с комментариями. (Были и «Несчастные» и «Отверженные» в разных изданиях.) Есть множество перекличек между «Собором Парижской богоматери»22 и «Белой гвардией». Не вдаваясь в их семантику, попытаемся отметить подобные переклички.
СПБ: Толпа росла непрерывно и, подобно водам, выступающим из берегов, постепенно вздымалась вдоль стен, вздувалась вокруг столбов, заливала карнизы, подоконники, все архитектурные выступы, все выпуклости скульптурных украшений (12).
Ср. в БГ: Сотни голов на хорах громоздились одна на другую, свешивались на балюстрады между древними колоннами, расписанными черными фресками. Крутясь, волнуясь, напирая, давя друг друга, лезли к балюстраде, стараясь глянуть в бездну собора, но сотни голов, как желтые яблоки, висели тесным, тройным слоем (381).
Интонационно-иронические совпадения «наоборот»:
СПБ: Куда это вы трусите, Тибо, Tybalde ad dados, задом к Университету <здесь и далее курсив мой. — Т.Р.> и передом к Городу? (16)
БГ: ...каштаны и май, и, главное, вечный маяк впереди — университет... (252)
СПБ: Какой-то оборванный нищий, настолько затертый в толпе, что это мешало ему просить милостыню, и не нашедший, по-видимому, достаточного возмещения за понесенный им убыток в карманах соседей, вздумал взобраться на местечко повиднее, желая привлечь к себе взгляды и подаяния.
— Да ведь это Клопен Труйльфу, клянусь душой! Эй, приятель! Должно быть, твоя рана на ноге здорово тебе мешала, если ты перенес ее на руку? (23—24)
БГ: Вот оно, налетело страшное времечко. <...> Ведь вот же были мирные времена и прекрасные страны. Например, Париж и Людовик с образками на шляпе, и Клопен Трульефу полз и грелся в таком же огне. И даже ему, нищему, было хорошо (320).
БГ: Карманные воры с черными кашне работали сосредоточенно, тяжело, продвигая в слипшихся комках человеческого давленого мяса ученые виртуозные руки. Хрустели тысячи ног, шептала, шуршала толпа (383).
Текстуальные совпадения:
СПБ: — Слава! Слава! — закричала толпа (20, 34, 41, 195).
БГ: — Слава! Слава! — кричали с тротуаров (388, 392, 393).
Панорама Парижа в СПБ открывается сверху:
...но мы опустили главное, а именно картину Парижа, открывавшуюся с высоты его башен» (95); «С высоты птичьего полета эти три части — Ситэ, Университет и Город — представляли собой густую сеть причудливо перепутанных улиц» (99); «Центр Города был загроможден жилыми домами. <...> Это скопление жилищ, тесно лепящихся друг к другу, словно ячейки в улье, не лишено было своеобразной красоты» (107); «Великолепное, пленительное зрелище представляет собой Париж, — особенно же Париж того времени, — с высоты башен Собора Богоматери в летнее раннее утро, веющее прохладой» (409) и т. д.
Именно с высоты птичьего полета даны описания Киева, называемого Городом, в четвертой главе БГ.
Некоторые образы и детали СПБ в БГ воспроизводятся, как нам кажется, весьма точно:
СПБ: Однажды утром, проснувшись, она нашла у себя на окне два сосуда, наполненные цветами. Один из них — красивая хрустальная ваза, но с трещиной. Налитая в вазу вода вытекла, и цветы увяли. Другой же — глиняный, грубый горшок, но полный воды, и цветы в нем были свежи и ярки (315).
БГ: <...> образовалась какая-то трещина в вазе турбинской жизни, и добрая вода уходила из нее незаметно. Сух сосуд (194).
Цепкая память Булгакова сохранила и образы романа «Отверженные»23, увидевшего свет через 31 год (1862) после «Собора Парижской Богоматери». Г.А. Лесскис утверждает:
«Булгаков, однако, полемизирует в «Белой гвардии» не с одним только Гюго, но со всей романтической концепцией, следы которой обнаруживаются до сих пор»24. Однако здесь прочитывается не только полемика. На первый (и второй) взгляд — покажется, что в выбранных нами отрывках много лишнего. Но они касаются не только отца Александра в романе, но и Александра Александровича Глаголева, духовника семьи Булгаковых, венчавшего Михаила Булгакова с Татьяной Лаппа, отпевавшего Варвару Михайловну Булгакову. Таким он сохранился в памяти тех, кто его знал.
О: ...не стремился изгладить скорбь забвением, напротив, он старался углубить и просветлить ее надеждой. Он говорил:
— Относитесь к мертвым, как должно. Не думайте о тленном. Вглядитесь пристальней, и вы увидите живой огонек в небесах — то душа вашего дорогого усопшего (1, 20).
...Французская революция — это самое могучее движение человечества со времен пришествия Христа. — Да? А 93-й год? (1, 36)
— А Людовик Семнадцатый?
— Я оплакиваю всех, — сказал епископ (1, 37).
Первое доказательство милосердия священника, а епископа в особенности, — это его бедность.
...скромный, бедный, чудаковатый, не был причислен к «значительным особам» (1, 45). Звездообразные следы утиных лапок на мягкой грязи болота они принимают за созвездия в бездонной глубине неба. Праведнику надо верить на слово.
В чем же выражался этот избыток любви? В спокойной доброжелательности...
Он жил, не зная презрения (1, 47). высокое небо заменяло потолок <...> Садик для прогулок и вся беспредельность для грез <...> Немного цветов на земле и все звезды на небе (1, 49).
Источником познания для этого человека было его сердце, и мудрость его была соткана из того света, который излучает это сердце. <...> не был гением <...> избрал кратчайшую тропу — Евангелие (1, 50).
...их злая участь идет за ними следом.
...и забыв об усталости, как это бывает в минуты уныния... (1,53).
...раскрытые фолианты, груды книг на табурет... (1, 85).
БГ: Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней (179).
...наложил белую руку, выпростав ее из темного рукава ряски, на пачку книжек и раскрыл верхнюю, там, где она была заложена вышитой цветной закладкой.
— Уныния допускать нельзя, — конфузливо, но как-то очень убедительно проговорил он. — Большой грех — уныние... Хотя кажется мне, что испытания будут еще. Как же, как же, большие испытания, — он говорил все увереннее. Я последнее время все, знаете ли, за книжечками сижу, по специальности, конечно, больше всего богословские... (182).
И вот еще строки из «конфиденциальной записки»:
О: Священники все на один лад — жадны и скупы. Этот притворился для начала порядочным человеком. Теперь он поступает, как все. <...> Ох уж эти мне попы!
— Поверьте, ваше сиятельство, до тех пор, пока император не освободит нас от всех этих долгополых, ничего хорошего не будет (1, 11).
БГ: «Попы-то», — я говорю... Тут он и рукой махнул: «Ты мне, Жилин, про попов лучше и не напоминай. Ума не приложу, что мне с ними делать. То есть таких дураков, как ваши попы, нету других на свете. По секрету скажу тебе, Жилин, срам, а не попы».
«Да, говорю, уволь ты их, господи, вчистую! Чем дармоедов-то тебе кормить?»
«Жалко, Жилин, вот в чем штука-то», — говорит (237).
Совпадают и некоторые вещи:
О: Какие красивые стенные часы! Какие красивые ковры! Какие красивые ливреи! <...> Скажем мимоходом, что ненависть к роскоши — ненависть неразумная. Она влечет за собой ненависть к искусству (1, 42).
...в суровом стиле Людовика XIV (2, 241).
БГ: В ответ бронзовым с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенным башенным боем. <...> потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины <...> золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры... (180—181).
О: Платье Батистины было скроено по фасону 1806 года: короткая талия, узкая юбка, рукава с наплечниками, клапаны и пуговки (1, 61).
БГ: ...когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава (180)25.
И некоторые ситуации:
О: «Любите друг друга!» — говорил он, считая, что этим сказано все... (1, 51).
О: ...имя твоей матери... я ухожу... Любите друг друга. Любить друг друга — нет ничего на свете выше этого (2, 574).
БГ: ...мать <...> молвила:
— Дружно... живите.
<...> Мать сказала детям:
— Живите (181).
О: ...сдал город <...> несколько раньше, чем следовало... (1, 96).
БГ: Гетманский Город погиб часа на три раньше, чем ему следовало бы... (289)
О: Он был явно взволнован и потрясен. Но что означало это волнение... (1, 86)
БГ: Мелкие капельки выступили у врача на лбу. Он был взволнован и потрясен (412).
О: ...Он пошел на баррикаду, и там...
— Он убит! — воскликнул старик страшным голосом...» (2, 464).
БГ: Сухонькая дама-мать метнула в Николку взор черный и, как показалось ему, ненавистный и вдруг крикнула звонко, так, что отозвалось сзади Николки в стекле:
— Феликс убит! (400).
«Прямая цитата» из Бунина «подсвечивается» Гюго:
О: Вокруг него мрак, туман, одиночество, бессмысленное буйство, бесконечная рябь свирепых вод. <...> Ветры, тучи, вихри, дуновения, бесполезные звезды! <...> исчезает, навеки поглощенный темными глубинами океана (1, 80).
БГ: Перед Еленою остывающая чашка и «Господин из Сан-Франциско». Затуманенные глаза, не видя, глядят на слова: «мрак, океан, вьюгу» (187).
Николка «пересказывает» вечные истины, почерпнутые в том числе и у Гюго:
О: ...принял этот удар грудью, как русский солдат (1, 160)
Ложь — это воплощение зла. Солгать чуть-чуть — невозможно; тот, кто лжет, лжет до конца; ложь — это олицетворение дьявола; у Сатаны есть два имени: он зовется Сатаной, и он зовется Ложью (1, 172).
БГ: Но честного слова не должен нарушать ни один честный человек, потому что нельзя будет жить на свете. Так полагал Николка (321).
В столовой у Турбиных кричат те же слова, что на поле битвы при Ватерлоо:
О: ...было много новобранцев. Молодые солдаты яростно сопротивлялись нашим грозным пехотинцам; отсутствие опыта восполняла неустрашимость; особенно блестяще проявили они себя как стрелки: солдат-стрелок, предоставленный собственной инициативе, является, так сказать, сам себе генералом <...>. Новички сражались с воодушевлением (1, 251).
Идя навстречу неминуемой смерти, гвардия кричала: «Да здравствует император!» История не знает ничего более волнующего, чем эта агония, исторгающая приветственные клики (267).
БГ: ...я предлагаю тост: здоровье его императорского величества! <...> да здравствует император! — Турбин крикнул и поднял стакан (212).
О: ...императорская гвардия почувствовала, как дрогнули вокруг нее войска, как всколыхнулась огромная волна беспорядочного отступления, услышала крики: «Спасайтесь, кто может!» вместо прежнего «Да здравствует император!» и, зная, что за ее спиной бегут, все же продолжала наступать, осыпаемая градом снарядов, с каждым шагом теряя все больше людей. Всякий солдат в этом полку был героем, равно как и генерал. Ни один человек не уклонился от самоубийства (1, 267).
БГ: — Бегите, бегите с нами! Спасайся, кто может! (310)
Конная сотня, вертясь в метели, выскочила из темноты сзади и перебила всех юнкеров, четырех офицеров. Командир, оставшийся в землянке у телефона, выстрелил себе в рот (323).
Схожесть маршрутов братьев Турбиных (отмеченная исследователями) напоминает и о Гюго:
О: Эти четыре тени были его четыре преследователя. Жан Вальжан задрожал, как пойманный зверь.
...Ему показалось, что он может довериться этой тихой улочке. Он пошел по ней (1, 352).
Жан Вальжан уже не пошел, а стремительно бросился вперед, надеясь найти боковую улицу и, скользнув в нее, еще раз сбить загонщиков со следа. Он добежал до какой-то стены... Снова надо было решать, куда идти: направо или налево.
...Вот где было спасение! Он ощупал ворота и обнаружил, что они забиты как снаружи, так и изнутри (1, 353).
...бездна, едва приоткрывшаяся и тотчас снова замкнувшаяся (2, 7).
Прийти сюда и отступить? Приблизиться к опасности и бежать? (2, 323).
БГ: Нужно было бы Турбину повернуть сейчас от Золотых ворот влево по переулку, а там, прижимаясь за Софийским собором, тихонечко и выбрался бы к себе, переулками, на Алексеевский спуск. Если бы так сделал Турбин, жизнь его пошла бы по-иному совсем, но вот Турбин так не сделал. Есть же такая сила, что заставляет иногда глянуть вниз с обрыва в горах... Тянет к холодку, к обрыву (345).
Пушки «всамделишные», мортиры «зеркально» разместились в двух романах:
О: — Пушки во дворе музея! С какой стати? К чему там пушки? <...>
В мое время я видел хаос, а теперь вижу кутерьму.
Школяры, обсуждающие судьбы национальной гвардии! (1, 542).
БГ: Это очень просто. Была бы кутерьма, а люди найдутся (238).
Почему страшные тупорылые мортиры торчат под шеренгою каштанов у решетки, отделяющей внутренний палисадник у внутреннего парадного хода? Почему в гимназии цейхгауз? Чей? Кто? Зачем? (253)
Использованы в «Белой гвардии» и сюжетные ходы Гюго:
О: — Да скажешь ли ты, наконец, куда идешь, злодей?
— Господин генерал, — ответил Гаврош, — я ищу доктора для моей супруги, она рожает (2, 353).
БГ: — Стый! Ты куды? <...>
— Я, панове, мирный житель. Жинка родит. Мне до бабки треба (286).
P.S. 10 марта 2007 года в киевском музее М.А. Булгакова по традиции, единственный день в году, была выставлена посмертная маска писателя. Столетие со дня смерти Афанасия Ивановича Булгакова (14 марта) решено было отметить выставкой (соавторы Людмила и Бадри Губианури). Во время подготовки выставки появилась возможность ознакомиться с книгой «CATALOGUE de livres et journeaux français de la biblioteque de Leon IDZIKOVSKI a Kieff, rue Krestchatik, maison Popoff, № 29. Kieff. 1897» (хранится в Национальной библиотеке им. В.И. Вернадского). Владельческая надпись: «Собственность А. Булгакова. 1897 года, 10 января», а на титульном листе дарственная надпись: «В знак глубокой признательности глубокоуважаемому Профессору Афанасию Ивановичу Булгакову благодарный составитель И. Самоне. 10.I.1897». В книге множество помет, вклеек и т. п. Напомним, что помимо службы в Киевской Духовной Академии отец писателя исполнял обязанности Киевского отдельного цензора по иностранной цензуре26. Среди авторов в каталоге числится и Виктор Гюго, в частности, издания «Les Miserables» в восьми, в пяти и в десяти томах (ср. в БГ: «Полный мизерабль, как у Гюго» — 268).
P.P.S. Литературно-мемориальные музеи Виктора Гюго в Париже и М.А. Булгакова в Киеве отличаются не только по времени создания, месту расположения, но и по коллекциям и концепциям. Возможно, что схожи они лишь тем, что писателей продолжают не только почитать, но и читать во всем мире. Из авторского предуведомления к «Отверженным» приведем финальную фразу Гюго: «<...> до тех пор, пока на земле не перестанут царить нужда и невежество, — книги, подобные этой, будут, пожалуй, небесполезны». Это в полной мере касается первого романа Булгакова, который также «принесет еще сюрпризы».
Примечания
В названии: Булгаков М. Юрий Слезкин // Сполохи. 1922. № 12.
1. Булгаков М. Избр. произв.: В 2 т. Т. 1 / Сост., предисл., коммент. Л.М. Яновской. Киев, 1989. С. 748.
2. Булгаков М. Ранняя редакция последней главы романа «Белая гвардия» / Публ. М.О. Чудаковой // Новый мир. 1987. № 2. С. 138—163.
3. Булгаков М.А. Белая гвардия / Послесл. И.Ф. Владимирова. М., 1998. С. 269.
4. Булгаков М.А. Белая гвардия / Послесловие И.Ф. Владимирова. М., 1998. С. 2.
5. Там же. С. 272.
6. Булгаков М. Белая гвардия // Россия 1925. № 5. С. 61—62.
7. Рейсер С.А. Палеография и текстология. М.: Просвещение, 1970. С. 86.
8. «Когда я вскоре буду умирать...»: Переписка М.А. Булгакова с П.С. Поповым (1928—1940) / Сост. В.В. Гудкова. М.: ЭКСМО, 2003. С. 175.
9. Там же. С. 183.
10. Земская Е.А. Из семейного архива // Воспоминания о Михаиле Булгакове / Ред. Е.С. Булгакова и С.А. Ляндрес. М.: Худ. литература, 1988. С. 57 (далее в тексте: Воспоминания).
11. См.: Булгаков М. Оперные либретто. Павлодар, 1998 / Сост., вст. статья и комм. Н.Г. Шафера. С. 189, 194. (Н.Г. Шафер нашел в архиве нотную запись Дунаевского, который взял за основу несколько тактов, сочиненных писателем для «Рашели». В Казахстане вышла пластинка «Исаак Дунаевский в гостях у Михаила Булгакова», на которой «озвучена» полька М. Булгакова).
12. Из письма М. Булгакова Н.А. Булгаковой-Земской от 24 марта 1922 г. (Цит. по: Булгаков М. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. М.: Худ. литература, 1990. С. 412)
13. Белозерская А.Е. Страницы жизни. Воспоминания... С. 220. См. также: «А. Франс рассказывал своему биографу, что, учреждая «Парнас», молодые поэты обратились к ссыльному Гюго за поддержкой-напутствием и получили ответ: «Молодые люди, я — прошлое, вы — будущее. Я только лист, вы — лес. Я не более, чем свеча, а вы — волхвы. Я не больше ручейка, вы — океан. Я не больше холмика, взрытого кротом, вы — Альпы. Я только...» и т. д. и т. д. Так продолжалось на протяжении четырех страниц и было подписано именем Виктора Гюго, чему они сначала не поверили». (Эйзенштейн С.М. Неравнодушная природа. Собр. соч.: В 6 томах. Т. 3. М., 1964. С. 404).
14. Паустовский К. Повесть о жизни. Кн. первая. Далекие годы // Собр. соч.: в 6 т. Т. 3. М., 1957. С. 199—200.
15. Булгаков М. Белая гвардия // Собр. соч.: В 5 т. Т. I. М., 1989. С. 268 и 320. Далее в тексте — БГ с указанием страницы после цитаты.
16. Лакшин В. Мир Михаила Булгакова // Булгаков М. Собр. соч.: В 5 т. М., 1989. Т. I. С. 12.
17. Эйзенштейн С. Воспоминания детства. Souvenir d'enfance // Собр. соч.: В 6 т. Т. I. М., 1964. С. 225. Ср. оценку Л.Н. Толстого: в списке книг, «которые произвели наибольшее впечатление в различные периоды жизни» в период с 20 до 35 лет, назван «Собор Парижской богоматери», а само впечатление обозначено как «очень большое»; в период с 35 до 50 лет — «Miserables» произвели на Толстого «огромное» впечатление. В письме петербургскому издателю М.М. Ледерле от 25 октября 1891 г. он сообщает об «Отверженных»: «Они питали мою музу...» (Книги в жизни и творчестве писателей. М., 1986. С. 249).
18. Земская Е.А. Из семейного архива. Воспоминания. С. 47.
19. Гюго В. Девяносто третий год. Ташкент, 1988. С. 359.
20. Письма О.С. Бокшанской Вл.И. Немировичу-Данченко: В 2-х т. Т. 1. М., 2006. С. 506. Попутно отметим отношение к Гюго одного из булгаковских героев: «Я <Юрий Анненков. — Т.Р.> спросил, что представляет собой «любимый отец народов». — Великий человек! — усмехнулся Толстой. — Культурный, начитанный! Я как-то заговорил с ним о французской литературе, о «Трех мушкетерах». «Дюма, отец или сын, был единственным французским писателем, которого я читал», — с гордостью заявил мне Иосиф. «А Виктора Гюго?» — спросил я. «Этого я не читал. Я предпочел ему Энгельса», — ответил отец народов. Но прочел ли он Энгельса, я не уверен, — добавил Толстой» (Анненков Ю. Дневник моих встреч. М., 1991. С. 129.)
21. Паустовский К. Повесть о жизни. Книга первая. Далекие годы. Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М., 1957. С. 183—184.
22. Гюго В. Собор Парижской богоматери. М., 1976. С. 314. Далее в тексте СПБ с указанием в скобках после цитаты номера страницы.
23. Гюго В. Отверженные: В 2-х т. Киев, 1987. Далее в тексте О с указанием в скобках тома и страницы после цитаты.
24. Лесскис Г.А. Триптих М.А. Булгакова о русской революции. М., 1999. С. 94. Любопытно отношение к Гюго (и к романтической традиции в целом) еще одного известного писателя эпохи, переданное К.И. Чуковским в его дневнике (запись от 28 октября 1918 года): «Обсуждали вопрос <речь идет о заседаниях «Издательства Всемирной Литературы». — Т.Р.> о Гюго: сколько томов давать? Горький требует поменьше. «Я позволю себе предложить изъять «Несчастных»... да, изъять, не надо «Несчастных»» (он любил повторять одно и то же слово несколько раз — эту черту я заметил у Шаляпина и Андреева). Я спросил, почему он против «Несчастных». Горький заволновался и сказал:
— Теперь, когда за катушку ниток (вот такую катушку... маленькую...) в Самарской губернии дают два пуда муки... два пуда (он показал руками, как это много: два пуда), вот за такую маленькую катушку.
Он закашлялся, но и кашляя показывал руками, какая маленькая катушка.
— Не люблю Гюго.
Он не любит «Мизераблей» за проповедь терпения, смирения и т. д.
Я сказал:
— А «Труженики моря»?..
— Не люблю.
— Но ведь там проповедь энергии, человеческой победы над стихиями, это мажорная вещь... (Я хотел поддеть его на его удочку.) — Ну если так, — то хорошо. Вот вы и напишите предисловие. Если кто напишет такое предисловие — отлично будет» (Чуковский К. Дневник 1901—1929. М., 1991).
25. В экспозиции музея М. Булгакова в Киеве находится фотография В.М. Булгаковой в платье с подобными рукавами. См. также: Рогозовская Т. В поисках компаса (Из «Дома Турбиных» к «Белой гвардии») // Булгаковский сборник IV. Таллин, 2001. С. 208.
26. см. Рогозовская Т. Отец. Афанасий Иванович Булгаков: SINE ARTE, NIHIL // Сборник научных трудов в дар профессору Миливойе Йовановичу. Белград; Москва, 2002. С. 229—239.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |