М. Омори. Роман «Мастер и Маргарита» в контексте идей трактата Вл. Соловьева «Три разговора»

1

В статье будет показано, как трактат Вл. Соловьева «Три разговора» повлиял на роман «Мастер и Маргарита» М. Булгакова. Известно, что в семейной библиотеке Булгаковых имелись два тома собрания сочинений Соловьева, в одном из которых были «Три разговора»¹. Поэтому можно утверждать, что писатель действительно читал этот трактат, значение которого возросло в эпоху младосимволистов, т. е. современников Булгакова.

Булгаков не был равнодушен к ним, равно как и к Соловьеву. Сестра Булгакова, Надежда Земская, вспоминает круг чтения семьи и среди многих русских писателей называет имя Вл. Соловьева: «<...> читали декадентов и символистов, спорили о них и декламировали пародии Соловьева «Пусть в небесах горят паникадила — в могиле тьма». Спорили о политике, о женском вопросе <...> о науке и религии, о философии, непротивлении злу насилием и сверхчеловеке»². Последние строки относятся как раз к «Трем разговорам». В этом трактате Соловьев подвергает критике толстовские идеи, в том числе идею «непротивления злу насилием», и изображает сверхчеловека как антихриста. Кроме того, он затрагивает отношения между добром и злом — переклички с этим мотивом мы находим и в романе Булгакова. Это дает основания рассмотреть работу Соловьева в качестве одного из источников романа «Мастер и Маргарита», а также исследовать влияние Толстого на роман Булгакова в рамках идей трактата «Три разговора».

Некоторые исследователи уже отмечали черты сходства между романом «Мастер и Маргарита» и идеями Соловьева. Например, Г. Черникова в своей статье проводит параллель между фокусами мага Аполлония в «Краткой повести об Антихристе» Соловьева и фокусами свиты Воланда на сеансе черной магии³. П. Абрагам находит в романе Булгакова три вида зла (индивидуальное, общественное и физическое), о которых пишет и Соловьев в «Трех разговорах»⁴. Но поскольку оба исследователя уделяют мало внимания различию идей писателя и философа, мы видим свою задачу в более полном анализе сходства и расхождений между романом Булгакова и трактатом Соловьева, а также в изучении на основе этого анализа особенностей мировоззрения Булгакова, отразившихся в романе «Мастер и Маргарита». Особо будут рассмотрены следующие два аспекта, которые эти булгаковеды еще не исследовали подробно в свете философской идеи Соловьева: проблему «добра и зла» и тему «доброго человека». При этом мы обратим внимание на эволюцию идеи Соловьева о проблеме «добра и зла» и сопоставим роман Булгакова с другим трактатом Соловьева.

2

Вначале рассмотрим проблему «добра и зла» в романе Булгакова в контексте идей Соловьева. Как известно, роман начинается с эпиграфа из «Фауста» Гете: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»⁵. Для Булгакова проблема «добра и зла» была столь же актуальной, как и для Соловьева. Булгаков считает зло действительной силой, неслучайно один из главных героев «Мастера и Маргариты» дьявол. В начале романа, признав, что Христос действительно существовал, Воланд спрашивает у Берлиоза: «— А дьявола тоже нет? — <...> после хохота впал в другую крайность — раздражился и крикнул сурово: — Так, стало быть, так-таки и нету?» (45) Таким образом, Воланд намекает на существование дьявола.

В предисловии к «Трем разговорам», ставя вопрос о том, «есть ли зло только естественный недостаток, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила»⁶, Соловьев устами Господина Z делает вывод, что «зло действительно существует»⁷. Как мы узнаем из предисловия к «Трем разговорам», в 1898 году с Соловьевым происходит загадочное событие, которое резко меняет его отношение к вопросу о зле. Как объясняет К. Мочульский, «до сих пор Соловьев склонялся к точке зрения блаженного Августина: зло не имеет субстанции <...>. Раньше он не верил в черта, а теперь он в него поверил»⁸. Поэтому можно сказать, что проблема существования зла и воплощения его в человеческой жизни интересовала и Булгакова, и Соловьева. Каким же образом оба писателя описывают отношения между добром и злом?

Соловьев видит всемирную историю как борьбу добра и зла. В предисловии к «Трем разговорам» он пишет: «Если с известной точки зрения всемирная история есть всемирный суд Божий <...>, то ведь в понятие такого суда входит долгая и сложная тяжба (процесс) между добрыми и злыми историческими силами, а эта тяжба для окончательного решения с одинаковою необходимостью предполагает и напряженную борьбу за существование между этими силами, и наибольшее их внутреннее, следовательно, мирное развитие в общей культурной среде»⁹. В «Краткой повести об Антихристе» Соловьев считает фигуру Антихриста кратким торжеством зла и решительным падением. Важно, что он изображается как абсолютное зло. В сверхчеловека вселяется сатана и обещает ему помощь. Далее сверхчеловек становится императором, однако в конце повести Антихрист и маг, обвиненные и преследуемые народом, погибают во время землетрясения. Таким образом, зло оказывается побеждено в конце истории.

В своем романе «Мастер и Маргарита» Булгаков тоже ставит проблему «добра и зла», но описывает их дуализм совсем по-другому. В романе Булгакова нет борьбы между добром и злом, о которой часто упоминают булгакововеды¹⁰, связывающие дуализм в романе Булгакова с отражением в мировоззрении писателя манихейских, гностических, богомильских, альбигойских и иных дуалистических концепций. Можно сказать, что в романе даже отрицается представление о мироздании как о борьбе между добром и злом и описывается их взаимодействие и нераздельность.

Воланд, возражая Левию Матвею, считающему, что мир построен на двух враждебных началах, и называя Воланда «духом зла и повелителем теней», говорит: «Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также зла <...>. Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей» (349—350). И Иешуа просит Воланда через Левия Матвея: «Он прочитал сочинение мастера и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебя сделать, дух зла?» (350). Таким образом, добро и зло не могут существовать друг без друга. Как справедливо отмечает М. Булатов, «Иешуа и Воланд воплощают собой две равнозначимые и равнонеобходимые составляющие мироздания. Они друг другу никоим образом не враждебны, а взаимодополняют и обусловливают друг друга»¹¹. Поэтому в отличие от соловьевского Антихриста Воланд у Булгакова не является абсолютным злом.

Как мы видели, в романе «Мастер и Маргарита» описывается то взаимодополнение добра и зла, которое чуждо идеям трактата «Три разговора». Однако если трактовать «добро и зло» как «свет и тьму», то можно усмотреть сходное соотношение между ними в другом трактате Соловьева — «Жизненная драма Платона». Философ цитирует последние строфы «Свет из тьмы!» из своего стихотворения. Приведем здесь его стихотворение целиком:

Мы сошлись с тобой не даром,
И не даром, как пожаром,
Дышит страсть моя:
Эти пламенныя муки —
Только верныя поруки
Силы бытия.

В бездну мрака огневую
Льет струю свою живую
Вечная любовь.
Из пылающей темницы
Для тебя перо Жар-птицы
Я добуду вновь.

Свет из тьмы! Над черной глыбой
Вознестися не могли бы
Лики роз твоих,
Если б в сумрачное лоно
Не впивался погруженный
Темный корень их...¹²

Соловьев в своей поэзии показывает взаимодействие света и тьмы как необходимое условие красоты. Возможно, Булгаков знал стихотворение «Мы сошлись с тобой не даром...» и использовал в романе эстетическую идею Соловьева. При этом у Булгакова тьма олицетворяется, став Воландом, и взаимодействует с образом света, т. е. Иешуа¹³.

Оказывается, что Булгаков как бы согласился с идеей Соловьева о существовании дьявола в «Трех разговорах» но, отказавшись от понятия дьявола как зла, отделенного от добра, пришел к точке зрения Соловьева в «Жизненной драме Платона», написанной перед его душевной переменой.

3

Теперь сопоставим развитие в романе Булгакова и в трактате Соловьева мотива «доброго человека» и посмотрим, как разговор о нем построен в обоих произведениях. Можно выделить в них сходные диалоги между Иешуа и Пилатом и между Князем и Господином Z.

Иешуа считает, что все «люди добрые» и «злых людей нет на свете» (29). Иуда для него «очень добрый и любознательный человек» (31), и даже Марк Крысобой «добрый». Иешуа говорит: «Если бы с ним <Марком Крысобоем> поговорить, <...> я уверен, что он резко изменился бы» (29). А Пилат подвергает сомнению убеждения Иешуа: «Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые, как я вижу, — прокуратор указал на изуродованное лицо Иешуа, — тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырех солдат, и наконец, грязный предатель Иуда, — все они добрые люди?» (32—33).

Таким образом, мнение Иешуа о «добром человеке» оказывается противопоставленным образу мыслей Пилата, причем Пилат, несколько раз используя риторические вопросы, косвенно высказывает мысль о том, что не все люди добрые.

В трактате «Трех разговоров» герои тоже обсуждают тему «доброго человека»: в разговоре первом Князь вступает в полемику с Генералом, рассказывающим о том, как он испытал счастье, убив много башибузуков, которые зверски расправились с целой деревней. Князь возражает Генералу: «Я только сказал, что человек, исполненный истинного евангельского духа, нашел бы возможность и в этом случае, как и во всяком другом, пробудить в темных душах то добро, которое таится во всяком человеческом существе»¹⁴. Но тут в разговор вступает Господин Z: «А то, что если я желаю знать: почему же Христос не подействовал силою евангельского духа, чтобы пробудить доброе, сокрытое в душах Иуды, Ирода, еврейских первосвященников и, наконец, того злого разбойника, о котором обыкновенно как-то совсем забывают, когда говорят о его добром товарище <двух разбойниках, которых распяли вместе с Иисусом Христом. — М.О.>? Как бы вы ни искажали и ни обрубали для своей цели текст четырех Евангелий, главное-то в нем для нашего вопроса останется все-таки бесспорным, а именно, что Христос подвергся жестокому преследованию и смертной казни по злобе своих врагов»¹⁵.

Как и булгаковский Иешуа, Князь считает, что все люди добрые и можно пробудить добро в душах злых людей, тогда как Господин Z, подобно Пилату, относится к этому мнению скептически, также использует риторические вопросы и дает Князю негативный ответ на вопрос о добром человеке. Кроме того, если Соловьев устами Господина Z говорит о толстовском Евангелии, то Булгаков, изменив содержание четырех евангелий в ершалаимских главах романа, намеренно не избегает вопроса о том, добрый ли человек Иуда, и изображает, как «Христос подвергся жестокому преследованию и смертной казни по злобе своих врагов».

Таким образом, в словах Иешуа чувствуются отзвуки речей Князя у Соловьева, следовательно, речей Л. Толстого о Христе. Как известно, в «Трех разговорах» Соловьев прозрачно намекает на личность своего оппонента, т. е. Толстого, который не считал зло естественным, переделал Евангелие, считал, что Христос не воскрес, и, по Соловьеву, проповедовал «Христианство без Христа»¹⁶. Булгаковеды Г. Эльбаум и Г. Уильямс в своих работах отмечают, что толстовские религиозные труды (по мнению Г. Эльбаума, это «Царство Божие внутри вас», «Круг чтения», «Ответ на определение Синода», «Исследование догматического богословия», «В чем моя вера?»; по мнению Г. Уильямса, кроме вышеуказанных, это еще один труд Толстого — «Краткое изложение Евангелия») оказали влияние на Булгакова¹⁷. Оба исследователя находят общие черты между булгаковским и толстовским Христом. По мнению Г. Уильямса, оба писателя считали Христа сыном неизвестного отца, обычным человеком. Иешуа говорит: «...я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец» (22). Как отмечает Г. Эльбаум, неслучайно в главе 2-й автор четыре раза подряд называет своего героя «человеком»¹⁸. Кроме того, Христос у Толстого отрицает государство, а Иешуа говорит: «всякая власть является насилием над людьми и <...> настанет время, когда не будет власти ни кесаря, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть» (32). Эльбаум показывает близость идей Булгакова к толстовской этике не только в словах Иешуа о власти, но и в его сентенции о человеческой доброте, находит в речи Иешуа о доброте Марка Крысобоя («...он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств» — 29) перекличку со словами Толстого в «Круге чтения» о том, что «Доброта — основное свойство души. Если человек не добр, то только потому, что он подвергся какому-либо обману, соблазну, страсти, которые нарушили его естественное свойство»¹⁹. Таким образом, можно предположить, что толстовский Христос частично отражен в булгаковском Иешуа.

Но на этом основании вряд ли можно утверждать, что Князь является прототипом Иешуа, поскольку в трактате Соловьева Князь предстает «на той <антихристовой> линии»²⁰. У Соловьева речи Князя оспариваются всеми другими героями, тогда как Иешуа изображается положительно, как нравственный идеал человека. По нашему мнению, Булгаков использовал диалог Соловьева о добрых людях, но не так решительно отказался от учения Толстого, как Соловьев, и сосредоточился на создании образа Иешуа как абсолютного идеала.

Иешуа у Булгакова является носителем положительного авторского начала, как другой «князь» Мышкин из «Идиота» и Христос из «Легенды о Великом Инквизиторе» в романе «Братья Карамазовы» Достоевского²¹. Кроме того, влияние последнего на сцену разговора между Иешуа и Пилатом в романе «Мастер и Маргарита» можно анализировать и с точки зрения авторской позиции в романах Достоевского. М. Бахтин утверждает, что «авторское сознание не превращает другие чужие сознания (то есть сознания героев) в объекты и не дает им заочных завершающих определений. Оно чувствует рядом с собой и перед собою равноправные чужие сознания, такие же бесконечные и незавершимые, как и оно само. <...> Но чужие сознания нельзя созерцать, анализировать, определять как объекты, как вещи, — с ними можно только диалогически общаться <курсив Бахтина>»²². Неслучайно в романе Булгакова тема «доброго человека» развивается в виде диалога «противоборствующих правд»²³ между Иешуа и Пилатом. Можно сказать, что у каждого героя своя правда, поэтому у них возникает диалог.

Такой равноправный диалог можно усмотреть и в «Трех разговорах». Как мы видели, в предисловии к трактату Соловьев пишет, что стоит на точке зрения безусловно-религиозной, т. е. Господина Z, но в то же время признает относительную правду других героев, т. е. Генерала и Политика²⁴, хотя не признает правды Князя, олицетворяющего Толстого. В свою очередь Булгаков вслед за Достоевским признает правду всех героев, в том числе Князя у Соловьева, и создает равноправный диалог между Иешуа и Пилатом.

4

Подведем итоги.

Булгаков, без сомнения, был внимательным читателем Соловьева и заметил эволюцию его мировоззрения. При этом писатель изобразил дьявола реально существующим, как и Соловьев в «Трех разговорах», но не согласился с идеей философа о борьбе между добром и злом. Он показывает взаимодействие добра и зла, о котором чуть раньше писал Соловьев в «Жизненной драме Платона». Что касается темы «доброго человека», Булгаков развил содержание диалога между господином Z и Князем в «Трех разговорах». Но, в отличие от Соловьева, воспринимая идеи Толстого, которого Соловьев считал своим оппонентом, и одновременно используя образы абсолютного идеала у Достоевского, Булгаков создал равноправный диалог между Иешуа и Пилатом по принципу диалога в романах Достоевского и в трактате Соловьева «Три разговора».

Ф.М. Достоевского и роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Традиции и новаторство русской прозы и поэзии XIX—XX веков. Нижний Новгород, 1992. С. 165—173.

Примечания

1. Т. 7 (СПб.: Обществ. Польза, 1894—1897) и т. 10 (под ред. и с примеч. С.М. Соловьева и Э.Л. Радлова, 2-ое изд. СПб.: Просвещение, 1914) — см.: Кончаковский А. Библиотека Михаила Булгакова: Реконструкция. Киев, 1997. С. 119. В Т. 7 была напечатана статья «Оправдание добра. Нравственная философия», в т. 10 — «Три разговора» и «Статьи из энциклопедического словаря».

2. Земская Е.А. Из семейного архива // Воспоминания о Михаиле Булгакове / Под ред. Е.С. Булгаковой и С.А. Ляндреса. М., 1988. С. 57—58.

3. Черникова Г. О некоторых особенностях философской проблематики романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» // Analele Universitatii Din Timisoara. Seria Stiinte Filologice. IX. 1971. С. 215.

4. Абрагам П. Роман «Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова. Brno, 1993. С. 105.

5. Булгаков М. Мастер и Маргарита // Собр. соч. В 5 т. Т. 5. М., 1990. С. 7. Далее ссылки на роман будут даны по этому изданию с указанием страницы в скобках после цитаты.

6. Соловьев Вл. Предисловие к «Трем разговорам» // Сочинения: В 2 т. Т. 2 / Под ред. А.В. Гулыги, А.Ф. Лосева. М., 1988. С. 636.

7. Там же. С. 727.

8. Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., 1995. С. 206.

9. Соловьев Вл. Предисловие. С. 640.

10. См.: Круговой Г. Гностический роман М. Булгакова // Новый журнал. 1974. № 134. С. 48; Белза И. Генеалогия «Мастера и Маргариты» // Контекст. М., 1978. С. 194—195; Галинская И. Альбигойские ассоциации в «Мастере и Маргарите» М.А. Булгакова // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. № 4. Т. 44. М., 1985. С. 366; Williams G. Some Difficulties in the Interpretation of Bulgakov's The Master and Margarita and the Advantages of a Manichaean Approach, with Some Notes on Tolsoi's Influence on the Novel // The Slavonic and East European Review. Vol. 68. 1990. № 2. P. 241—242.

11. Булатов М. Вечность зла и бессмертие добра: Нравственно-философское содержание романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Махачкала, 1999. С. 136.

12. Соловьев Вл. Стихотворения. Изд. 7-е / Под ред. С.М. Соловьева. М., 1921. С. 112.

13. Отметим, что в трактате «Жизненная драма Платона» Соловьев высказывает ту же идею о двойственности любви, которая обнаруживается и в романе «Мастер и Маргарита». Он пишет: «И ад, и земля, и небо с особым участием следят за человеком в ту роковую пору, когда вселяется в него Эрос» (см.: Соловьев Вл. Предисловие. С. 616). Следует отметить, что за любовью Мастера и Маргариты следят Иешуа и Воланд. Наверное, интересно было бы сопоставление романа Булгакова и с «Жизненной драмой Платона», однако оно, по нашему мнению, заслуживает отдельного исследования.

14. Соловьев Вл. Предисловие. С. 666—667.

15. Там же. С. 667.

16. Там же. С. 637.

17. См.: Эльбаум Г. Анализ Иудейских глав «Мастера и Маргариты» М. Булгакова. Ann Arbor, 1981. С. 40—44; Williams G. Указ. соч. С. 254—255.

18. Эльбаум Г. Указ. соч. С. 43.

19. Там же.

20. Соловьев Вл. Предисловие. С. 706.

21. Сходство Иешуа с Мышкиным и Иешуа с Христом из «Легенды о Великом Инквизиторе» отмечает А. Эрастова (см.: Эрастова А. «Легенда о Великом Инквизиторе»

22. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского // Собр. соч.: в 7 т. Т. 6. М., 2002. С. 80.

23. Там же. С. 87.

24. Соловьев Вл. Предисловие. С. 640.