С. Доценко. Мотив юродства в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»

В исследовательской литературе уже делалась попытка соотнести образ Мастера с феноменом юродства и рассмотреть некоторые черты этого героя через призму юродского поведения¹. При этом как значимые признаки юродства Мастера выделялись следующие: мнимое безумие-сумасшествие (герой становится пациентом клиники Стравинского), изгойничество, бездомность, инакомыслие, преследование обществом (литературной средой). Все это верно. Оговорку следует сделать по поводу отнесения инакомыслия к ряду признаков юродства: подлинный исторический юродивый не является инакомыслящим в привычном нам понимании, ибо не ставит своей целью осуждения и отрицания господствующей в средневековом обществе идеологии и морали (христианской par excellence). Его социально-этическая роль заключается в том, что он обличает мир, общество, которое не следует христианским принципам, провозглашенным самим же этим обществом. Считать инакомыслие отличительным признаком юродства возможно только в том случае, если предположить, что юродство понимается М. Булгаковым не в историческом, а в более широком смысле (юродивый — тот, кто ведет себя не как все, т. е. противопоставляет себя господствующей в обществе идеологии). К началу XX в. религиозный смысл юродства был уже утрачен, и само слово «юродивый» стало пониматься расширительно, нередко в значении: дурак, шут, чудак. Но не это главное. Как представляется, не меньше оснований быть зачисленным в разряд юродивых имеет другой персонаж романа «Мастер и Маргарита» — Иванушка Бездомный. В пользу этого есть следующие аргументы:

1) Иван Бездомный — мнимый сумасшедший («безумный»), он тоже пациент клиники Стравинского;

2) Иван — имя, косвенно отсылающее к традиции юродства: в конце XVI в. в Москве был хорошо известен блаженный Иоанн Большой Колпак (день памяти 3 (16) июля); кроме того, имя Иоанн носили русские юродивые Иоанн Устюжский (XV в.) и Иоанн Ростовский².

3) бездомность Ивана Бездомного (как обязательная и характерная черта юродства вообще) акцентирована в самом имени (псевдониме) героя; кроме того, в ранней редакции романа (1928—29 гг.) герой носил другой псевдоним, Безродный, что также указывает на его юродство (причем в этимологическом³, т. е. буквальном, смысле);

4) юродство Иванушки в ранней редакции романа (1928—1929 гг.) эксплицировано в такой сцене:

«Мне бы у Василия Блаженного на паперти сидеть... И точно учинился Иванушка на паперти. И сидел Иванушка, погромыхивая веригами, а из храма выходил страшный грешный человек: исполу — царь, исполу — монах. В трясущейся руке держал посох, острым концом его раздирал плиты. Били колокола. Таяло.

— Студные дела твои, царь, — сурово сказал ему Иванушка, — лют и бесчеловечен, пьешь губительные обещанные диаволом чаши, вселукавый мних. Ну, а дай мне денежку, царь Иванушка, помолюся ужо за тебя.

Отвечал ему царь, заплакавши:

— Почто пужаешь царя, Иванушка. На тебе денежку, Иванушка-верижник, Божий человек, помолись за меня!

И звякнули медяки в деревянной чашке.

Завертелось все в голове у Иванушки, и ушел под землю Василий Блаженный. Очнулся Иван на траве в сумерках на Патриарших Прудах, и пропали пальмы»⁴.

Вся эта сцена, не попавшая в последние редакции романа, очевидно ориентирована на знаменитую сцену с юродивым Николкой в «Борисе Годунове» Пушкина (что требует специального осмысления). Но, кроме этой сцены, можно обнаружить и ряд других (имплицитных) указаний на юродство Ивана Бездомного.

В черновых вариантах 1929—1931 гг. Иванушка после купания в Москва-реке, по его словам, «бросился в Кремль, но у Спасских ворот стремянные стрельцы не пустили! Иди, говорят, Божий человек, проспись»⁵.

Выражение «Божий человек» может относиться как к юродивому, так и вообще к любому святому или страннику-богомольцу. Но в контексте приведенного эпизода с Иванушкой на паперти Покровского собора (Василия Блаженного) резонно понимать его в более узком смысле — именно как обозначение юродивого. Тем более что Булгаков использует неофициальное название Покровского собора — «Василий Блаженный», которое вновь акцентирует мотив юродства.

Еще один эпизод, который можно рассматривать сквозь призму традиции житий юродивых, содержится в описании погони Иванушки за Воландом:

«Воланд нырнул в подъезд оригинального дома. «Так его не поймаешь», — сообразил Иванушка, нахватал из кучи камней <курсив мой. — С.Д.> и стал садить ими в подъезд»⁶.

В редакции 1932 г. эта сцена несколько изменена: Иванушка уже выскочил из дома, в котором он пытался поймать Воланда, но увидел консультанта на балконе, и только тогда «Иванушка засунул свечечку в карман, набрал битого кирпичу и стал садить в балкон»⁷. Если сцена бросания кирпичей в сторону балкона, на котором оказался Воланд, еще как-то объясняется здравым смыслом, то сцена бросания камней в подъезд совершенно нелепа: почему именно таким образом можно поймать Воланда? Можно, конечно, списать эту нелепость на безумие Иванушки (чуть ранее он говорит о себе: «Я, кажется, с ума сошел!»⁸). Но можно вспомнить и хорошо известный из житийной традиции жест юродивого, камнями побивающего (прогоняющего) дьявола.

В житии Василия Блаженного есть такой эпизод: юродивый задерживался у домов, в которых «людие живут благоверно и праведно и пекутся о душях своих и ту блаженный остановляяся, и собираше камение, и по углам того дома меташе, и бияше, и велик звук творяше»⁹. В чем смысл этого жеста, который непонятен окружающим? Оказывается, блаженный камнями отгонял бесов, которые в дома праведников попасть не могли и поэтому облепили углы домов праведников. Известен и другой эпизод из жития Василия Блаженного: он на глазах потрясенных богомольцев разбил камнем образ Божьей матери на Варварских воротах. Оказалось, что под святым ликом был нарисован черт — в него-то, видимого юродивому и невидимого мирянам-богомольцам, Василий Блаженный и бросал камень¹⁰.

Таким образом, Иванушка Безродный, бросая камнями в дьявола, тем самым подражает своему «прототипу» — древнерусскому юродивому. На то, что это стереотипный жест, своего рода общее место рассказов о юродивых, указывает и народная легенда «Ангел» из сборника А.Н. Афанасьева (как считает А. Панченко, эта легенда — фольклорный аналог жития юродивого, а особенно близка она житию Василия Блаженного). В легенде рассказывается об ангеле, которой нанялся в батраки у попа:

«Идет батрак мимо церкви, остановился и давай бросать в нее каменья, а сам норовит, как бы прямо в крест попасть. Народу собралось много-много, и принялись все ругать его; чуть-чуть не прибили!»¹¹ Потом уже ангел-батрак так объяснил попу смысл своего безумного (для окружающих) поступка:

«Не на церковь бросал я каменья. Шел я мимо церкви и увидел, что нечистая сила за грехи наши так и кружится над храмом Божьим, так и лепится на крест; вот я и стал шибать в нее каменьями»¹².

В редакции 1928—29 гг. есть еще один примечательный мотив. После того, как Иванушка стал садить каменьями в подъезд «оригинального дома», его хватает дворник и начинает его избивать — «не спеша и сладко»¹³.

Бей, бей! — сказал Иванушка, — бей, но помни! Не по буржуазному рылу лупишь, по пролетарскому. Я ловлю инженера, в ГПУ его доставлю.

При слове «ГПУ» дворник выпустил Иванушку, на колени стал и сказал:

— Прости, Христа ради, распятого же за нас при Понтийском Пилате. Запутались мы на Каланчевской, кого не надо лупим...»¹⁴.

В редакции 1932 г. эпизод имеет другой вид: после того, как Иванушка стал садить кирпичами в балкон, на котором он увидел консультанта Воланда, его схватил швейцар, который ударил Иванушку по лицу два раза. На что Иванушка закричал:

Понимаешь ли ты, кого ты бьешь?

— Понимаю, понимаю, — задыхаясь, ответил швейцар.

— Я ловлю убийцу консультанта, знакомого Понтия Пилата, с тем чтобы доставить его в ГПУ.

Тут швейцар в один миг преобразился. Он выпустил Иванушку, стал на колени и взмолился:

— Прости! Не знал. Прости. Мы здесь на Остоженке запутались и кого не надо лупим»¹⁵. А затем Иванушка оттрепал швейцара за бороду и произнес нравоучение:

— Не смей в другой раз, не смей!

— Прости великодушно, — по-христиански ответил усмиренный швейцар»¹⁶.

Общая схема эпизода сохранена: Иванушка преследует Воланда. — Воланд скрывается в доме. — Иванушка бросает камни в подъезд (или: кирпичи в балкон). — Его ловит и бьет дворник (или швейцар). — Иванушка упрекает дворника (швейцара). — Тот становится на колени и просит прощения Христа ради.

Возможны, по меньшей мере, два объяснения резкой смены поведения дворника (швейцара).

1) дворник (швейцар) узнает, что Иванушка, видимо, — агент ГПУ, который ловит какого-то убийцу-инженера, и понимает свою страшную ошибку (бить агента ГПУ при исполнении им служебных обязанностей — это чревато серьезными последствиями);

2) дворник (швейцар) бьет безумца, хулигана, а потом понимает, что перед ним — юродивый, Божий человек, блаженный, и его охватывает благоговение. Как известно, в Древней Руси (да и позднее тоже) отношение к юродивым отличалось двойственностью, противоречивостью: над ними смеялись, их били и гнали, но в то же время — их боялись, перед ними благоговели, ибо они — святые, Христа ради юродивые.

Иными словами, первая реакция на агрессивное и провоцирующее безумие юродивого — это побить его, наказать. Вторая реакция — перед юродивыми становятся смиренными. Именно так разыгрывается сцена с юродивым Николкой в «Борисе Годунове». Вначале на безрассудные слова Николки в адрес царя Бориса бояре кричат: «Поди прочь, дурак! Схватите дурака!». Но царь Борис их останавливает: «Оставьте его. Молись за меня, бедный Николка». Точно так же реагирует на суровые и гневные слова Иванушки Безродного «страшный грешный человек», царь Иван Грозный: «Божий человек, помолись за меня!»¹⁷

Характерными чертами юродивого обычно являются: безобразие, безумие, нагота, агрессивная провокация, кощунство, богохульство, вообще — нарушение общепринятой логики и морали, их выворачивание наизнанку¹⁸. В последней редакции романа Булгакова некоторые из этих мотивов, хотя и в редуцированном виде, сохранились: Иванушка ведет себя как безумец, буйный сумасшедший. Он врывается в ванную комнату, где моется какая-то гражданка¹⁹, ходит по Москве в кальсонах (что можно понимать как редуцированный вариант наготы юродивого) и с бумажной иконкой, пришпиленной булавкой прямо на голую грудь (аналог самоистязания юродивого?), рассказывает какой-то бред о Понтии Пилате и некоем инженере, из-за которого «погибнет Москва» и «будет беда Красной столице и горе ей»²⁰ (аналог безумных и малопонятных пророчеств юродивого), устраивает скандал в Доме Грибоедова (т. е. творит безобразие)²¹.

Сравнение ранних (1928—1931 гг.) и поздних редакций романа показывает, что образ Иванушки Безродного/Бездомного как юродивого подвергся сильной редукции, мотивы юродства менее явны (в частности, совсем исчезла красноречивая сцена: Иванушка — юродивый-верижник на паперти собора Василия Блаженного).

Возникают два вопроса: «Что стоит за темой юродства героя?» и «Почему тема юродства Иванушки была ослаблена, хотя и не исчезла вовсе?»

Для их разрешения следует обратить внимание на другие рефлексы феномена юродства в романе. И здесь стоит отметить, что тема юродства с самого начала работы над романом (т. е. с первых же редакций) и до ее конца возникает в связи с образом Иешуа. Понтий Пилат в разговоре с первосвященником Каиафой произносит знаменательные слова:

«Или я похож на юродивого младенца Иешуа?»²² В последней же редакции он говорит: «Разве я похож на юного бродячего юродивого, которого сегодня казнят?» (5, 37—38). Судя по ранним редакциям, двойником Иешуа в «московских» главах романа должен был быть именно Иванушка: в редакции романа 1928—1929 гг. Понтий Пилат «дает распоряжение о насильственном помещении его, Га-Ноцри, в лечебницу в Кесарии Филипповой при резиденции прокуратора»²³, т. е. у клиники Стравинского есть свой аналог-двойник в «ершалаимских» главах, что подчеркивает параллелизм двух сумасшедших, двух юродивых: Иванушки и Иешуа Га-Ноцри. Правда, эти два образа юродивых имеют и существенные различия. В поведении Иешуа, в отличие от поведения Иванушки, практически нет «внешних» черт юродства (т. е. безобразия, наготы, скандала, вообще экстатических проявлений безумия — нет, так сказать, «буйства»). Иешуа ведет себя совершенно нормально, совершенно естественно. Он говорит истину, но делает это просто и естественно.

В образе Иешуа явлен внутренний, истинный смысл юродства (обличать и разоблачать ложь и мнимую нормальность мира сего, который на самом деле безобразен и греховен), а в образе Иванушки явлены внешние проявления юродства (подчеркнуто это тем, что Иешуа верит в Бога, а Иванушка — безбожник, в лучшем случае — находящийся на пути от безбожия к вере). Иными словами, образ юродивого Иешуа — это план содержания юродства, а образ юродивого Иванушки — план выражения юродства. В современной Булгакову Москве юродство становится фарсом, пародией, карикатурой (отсюда — неизбежный комизм нелепых ситуаций, в которых оказывается Иванушка), тогда как в Ершалаиме юродство — истинная трагедия, заканчивающаяся казнью юродивого Иешуа.

Нелишне напомнить и то, что юродство (в подлинно религиозном смысле) всегда есть подражание Христу²⁴. Иешуа Га-Ноцри — юродивый, что называется, первый, оригинальный, подлинный. А Иванушка Бездомный — последний юродивый, т. е. отдаленное подобие Иешуа, его бледная тень. В каком-то смысле он может быть назван юродивым по внешнему подобию — лжеюродивым. Несостоятельность Иванушки как юродивого обнаруживается в конце романа, когда он становится нормальным человеком, обывателем. В одной из ранних редакций романа Воланд в разговоре с Берлиозом иронизировал: «Что же это у вас ничего нету! Христа нету, дьявола нету, папирос нету, Понтия Пилата, таксомотора нету...»²⁵. Можно было бы добавить: и истинного, подлинного юродства — тоже нет. Вместо него — пародия на юродство. Какое место занимает в этой системе образов третий юродивый — Мастер? Мы исходим из общей концепции романа, предложенной Ю.М. Лотманом:

«Духовность образует у Булгакова сложную иерархию: на нижней ступени находится мертвая бездуховность, на высшей абсолютная духовность. Первой нужна жилая площадь, а не Дом, второй не нужен Дом: он не нужен Иешуа, земная жизнь которого — вечная дорога. Но между этими полюсами находится широкий и неоднозначный мир жизни. На нижних этажах его мы столкнемся с дьявольской одухотворенностью, жестокими играми, которые тормошат, расшевеливают косный мир бездуховности, вносят в него иронию, издевку, расшатывают его. Выше находится искусство. Оно имеет полностью человеческую природу и не подымается до абсолюта (мастер не заслужил света). Но оно иерархически выше физически более сильных слуг Воланда»²⁶.

Очевидно, что абсолютная духовность воплощена в образе Иешуа, и именно он заслужил свет. Его место обитания — лунная дорога, ведущая в «необъятный город» (5, 371), этот своего рода «небесный Ершалаим»²⁷. Иванушка Бездомный излечился и стал нормальным, добропорядочным советским гражданином, профессором Института истории и философии, он обрел жилую площадь, которая находится в Москве, и утратил признаки юродства. То есть стал как все — в мире мертвой бездуховности, разве что раз в год, в полнолуние, его мучает рецидив странной болезни (как атавизм нереализованной идеи?), а потом он сладко засыпает и видит во сне лунную дорогу, Иешуа и Понтия Пилата. В связи с темой лунатизма Ивана Бездомного отметим, что традиционно это явление служило знаком бесноватости, о чем свидетельствует евангельский текст:

«Господи! помилуй сына моего; он в новолуния беснуется и тяжко страдает» (Матфей 17: 15)²⁸. А парадокс юродства заключается в том, что внешнему наблюдателю отличить юродивого от бесноватого, лунатика или кликуши в принципе невозможно²⁹. Об этом свидетельствует и житие аввы Симеона:

«Симеон все совершал под личиной глупости и шутовства. Но слово бессильно передать его поступки. То он представлялся хромым, то бежал вприпрыжку, то ползал на гузне своем, <...> то в новолуние глядел на небо, и падал, и дрыгал ногами, то что-то выкрикивал, ибо, по словам его, кто Христа ради показывает себя юродивым, как нельзя более подходит такое поведение. <...> И при этом люди принимали его за одного из тех, кто говорит и предвещает, одержимый демоном»³⁰.

Так что «лунатизм» Ивана Бездомного может быть понят и как признак юродства, и как признак бесноватости.

Мастер тоже обретает «вечный дом» и покой, но не в «небесном Ершалаиме», и не в Москве, а в некоем ином мире. В символической иерархии (пространственной и этической) он занимает среднее положение между двумя полюсами, воплощениями которых стали столь разные юродивые: Иешуа и Иван Бездомный.

Примечания

1. См.: Белобровцева И. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: Конструктивные принципы организации текста. Тарту, 1997 [Dissertationes Philologiae Slavicae Universitatis Tartuensis. 4]. С. 54—56.

2. Не исключено и то, что в данном случае имя Иван выступает в роли самого распространенного и потому наиболее типичного русского имени. В этой связи имя Иван стремится скорей перестать быть именем, в то время как имя «Мастер», не будучи a priori именем собственным, претендует им быть.

3. Ср. у В. Даля: «Урод, уродец, уродик, уродища, уродина — выродок, роженный калекою /.../ выродок нравственный, безумный, юродивый; /.../ Уродствовать — юродствовать, юродиться, прикинуться глупым, несмысленым, или шутом» (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., Т. IV. С. 508; см. также: Иванов С.А. Византийское юродство. М.: Международные отношения, 1994. С. 137—138). Это этимологическое значение слова «юродивый» хорошо помнил писатель А. Ремизов, старший современник Булгакова, который о «Христа ради юродивых» писал: «Это наше — русское — эти выродки <курсив мой. — С.Д.> человеческого рода — юродивые: не им, не на них ни огню, ни мороз, и всякие добродетели, чем стройна и тепла простая жизнь, для их глаз скорлупа, люди не похожие на людей, такой посмеет, не постесняется, мазнет словцом и Богом помазанный царский лик всея Руси, — с такими не запустеет земля и Москва стоит, ее пестрые цветы Красной площади — Покровский собор — Василий Блаженный» (Ремизов А. Иверень: Загогулины моей памяти. Berkeley: Berkeley Slavic Specialties, 1986. С. 221).

4. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». М.: Новости, 1992. С. 242.

5. Там же. С. 258.

6. Там же. С. 243.

7. Там же. С. 44.

8. Там же. С. 242.

9. Цит. по: Панченко А.М. Смех как зрелище. — Лихачев Д., Панченко А. Смех в Древней Руси. Л.: Наука, 1984. С. 103.

10. См.: Панченко А.М. Смех как зрелище. С. 104.

11. Афанасьев А.Н. Народные русские легенды. Новосибирск, 1991. С. 139.

12. Там же. С. 139.

13. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 243.

14. Там же. С. 244.

15. Там же. С. 45.

16. Там же. С. 45.

17. Там же. С. 242.

18. См.: Панченко А.М. Смех как зрелище. С. 79—84; 116—127; Федотов Г. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 200—201.

19. В качестве возможной параллели к этому эпизоду булгаковского романа можно привести один эпизод из жития византийского юродивого Симеона из Эмессы (жившего в Сирии предположительно в VII в., день памяти — 21 июля). Однажды св. Симеон пошел в баню с неким благочестивым Иоанном. Еще по дороге Симеон снял с себя одежду, чем смутил своего спутника, а когда пришли, Симеон сразу отправился в женскую купальню. «Почтенный Иоанн закричал ему: «Куда идешь, юродивый? Остановись, эта купальня для женщин!» Пречудный <Симеон — С.Д.>, обернувшись, говорит ему: «Отстань ты, юродивый: здесь теплая и холодная вода, и там теплая и холодная, и ничего более ни там, ни здесь нет». И побежал, и вошел к женщинам, словно в славе Господней, а они все накинулись на него и выгнали его с побоями» (Жития византийских святых. СПб.: Corvus, 1995. С. 158). Иными словами, святой видит в окружающей жизни естественные свойства вещей и явлений (в купальне он видит только теплую и холодную воду), тогда как грешный человек видит соблазн. В житии мы видим сознательно разыгрываемую Симеоном провокацию в духе классического юродства. В романе же Булгакова Иван Бездомный случайно (в погоне за инженером) оказывается в квартире, где моется голая гражданка.

20. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 251. В последней редакции романа мотив страшных пророчеств редуцирован: Иванушка только говорит о профессоре Воланде как о шпионе и убийце: «Он появился! Ловите же его немедленно, иначе он натворит неописуемых бед!» (5, 63).

21. Дом Грибоедова в этом контексте (безумства и безобразия «юродивого» Иванушки) выступает как псевдоаналогия церкви, излюбленного места безобразий подлинного юродивого. Примечательно, что Арчибальд Арчибальдович, распекая швейцара за то, что тот впустил Иванушку Бездомного, одетого в подштанники (т. е. по сути — раздетого), устанавливает соответствующую параллель: «Нам таких швейцаров в ресторане даром не надо. Ты в церковь сторожем поступи» (5, 66). Тем самым функционально сторож в церкви соответствует швейцару в ресторане (кабаке).

22. Там же. С. 225.

23. Там же. С. 219.

24. Панченко А.М. Смех как зрелище. С. 88—89.

25. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 35.

26. Лотман Ю.М. Заметки о художественном пространстве. 2. Дом в «Мастере и Маргарите». — Ю. Лотман. Избранные статьи. Таллинн: Александра, 1992. Т. I. С. 457—463.

27. См.: Кульюс С. «Эзотерические» коды романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: Эксплицитное и имплицитное в романе. Тарту, 1998 [Dissertationes Philologiae Slavicae Universitatis Tartuensis. 5]. С. 175—176.

28. Ср. у Булгакова: «/.../ На рассвете Иван Николаевич проснется с мучительным криком, начнет плакать и метаться» (5, 383).

29. См.: Панченко А.М. Смех как зрелище. 1984. С. 115—116.

30. Жития византийских святых. СПб.: Corvus, 1995. С. 166—167.