В «Новом энциклопедическом словаре» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона мы читаем:
«Булгаков Афанасий Иванович — духовный писатель (1859—1907), воспитанник Киевской духовной академии, в которой состоял профессором по кафедре истории и разбора западных исповеданий. Главные труды Б[улгакова]: «Очерки истории методизма» (Киев, 1886—1887, магистер. дис.); «Безбрачие духовенства» (Киев, 1891); «Стремление англикан к восстановлению древневселенской церковности в Англии в последние шестьдесят лет» (Киев, 1894); «Новые религиозные преобразования в Англии в XIX в.» (Киев, 1897); «К вопросу об англиканской иерархии» (Киев, 1898; пер. на английский язык); «Старокатолическое и христианско-католическое богослужение и его отношение к римско-католическому богослужению и вероучению» (Киев, 1901); «О законности и действительности англиканской иерархии» (т. 1, Киев, 1906) (за последние две работы Б[улгаков] получил степень доктора богословия); «О принятии ещё одного нового догмата в римском католицизме» (Киев, 1903); «Современное франкмасонство» (Киев, 1903); «Церковь и её отношение к прогрессу» (Киев, 1903). Кроме того, Б[улгакову] принадлежит ряд интересных статей в «Трудах киевской духовной академии» об англиканской церкви»1.
Почему Афанасий Иванович так увлечённо занимался изучением именно англиканской, или протестантской, церкви? Вероятно, потому, что в течение нескольких веков англиканство исторически противостояло католичеству и было родственным православию. Это позволяло учёному не обличать, а именно изучать историю англиканской церкви. Одна из его работ была переведена в Англии и получила там доброжелательные отклики. Как отмечает биограф Булгакова Лидия Яновская, Афанасий Иванович очень гордился этим.
Личность Михаила Афанасьевича Булгакова уходила корнями в глубь духовного, религиозного звания, теряясь в недрах истории. Как отмечает автор «Этимологического словаря русского языка» М. Фасмер, «фамилия писателя происходит от слова «булга» — тревога, суета, «булгачить, булгатить» — приводить в беспокойство, всполошить, др[евне]-русск[ое] «булгак» — смятение. Отсюда фамилия Булгаков... заимствовано из др[евне]-тюрк[ского] и смежных восточных языков»2. Но всё это, понятно, давно уже кануло в Лету и имеет историческое, но немаловажное значение.
Булгаков как со стороны отца, так и со стороны матери происходил из священнического рода, что является уникальным для такого крупного писателя. Вообще для духовного сословия было естественным заключение браков именно из своей среды. Забегая вперёд, отметим, что вопрос веры и безверия станет принципиально важным для поколения Булгакова и его жизненной и творческой голгофы. И по сей день не утихают споры вокруг его имени, когда речь идёт об отношении писателя к церкви и вере в Господа. Но так или иначе ясно, что сам писатель не последовал традиции, которой крепко придерживались его предки.
Афанасий Иванович Булгаков. Отец писателя. Киев, около 1906 г.
Отец Булгакова Афанасий Иванович был сыном сельского священника села Бойтичи Жирятинского уезда Брянской губернии Ивана Авраамьевича Булгакова и Олимпиады Ферапонтовны Ивановой. О прадеде писателя Авраамий Булгакове можно лишь сказать, что он принадлежал к духовному сословию. Другой прадед Ферапонт Иванов служил причетником Смоленской церкви в Брянске.
Афанасий Иванович родился в 1859 году в Бойтичах, затем семья переехала в Орёл, где Иван Авраамьевич стал священником Сергиевской кладбищенской церкви. Идя по стопам отца, Афанасий Иванович получил начальное и среднее образование в Орловском духовном училище и Орловской духовной семинарии. Упорная работа над собой позволила ему поступить в Киевскую духовную академию, которую он окончил, получив степень кандидата богословия. В течение двух лет, с 1885 по 1887 год, преподавал греческий язык в Новочеркасском духовном училище. Несмотря на затхлость провинциальной атмосферы и дни хандры, которую порой приходилось, как признавался он в письме одному из своих товарищей, «заливать винцом», Афанасий Иванович, преодолевая всё и вся, продолжал заниматься наукой и представил в январе 1887 года диссертацию «Очерки истории методизма» в Совет Киевской духовной академии. Судя по отзывам, работа была выполнена на высоком уровне, и в том же году 28-летнему соискателю была присуждена степень магистра богословия, и её обладатель стал доцентом Киевской духовной академии. С той поры с Киевом связана вся его жизнь. Не будем повторять подробности о Булгакове-старшем из «Нового энциклопедического словаря», говоря о широте интересов и глубине знаний Афанасия Ивановича Булгакова. Добавим лишь, что, кроме древних языков, он знал немецкий, французский, английский, читал в подлинниках книги и журналы на славянских языках. Свои знания он передал сыну. Впоследствии Михаил Афанасьевич говорил жене: «Знаешь, я очень благодарен отцу, что он заставил меня выучить языки».
Мать Михаила Афанасьевича Варвара Михайловна, урождённая Покровская, была дочерью соборного протоиерея г. Карачёва Орловской губернии Михаила Васильевича Покровского и Анфисы Ивановны Турбиной (как прославит Булгаков это имя в своём творчестве!). Училась в Орле, окончила Орловскую гимназию и сама затем была преподавательницей и надзирательницей женской прогимназии. Она родилась в 1869 году и была шестым ребёнком в этой дружной большой семье. Как и семья Ивана Афанасьевича Булгакова, семья Покровских состояла из одиннадцати человек: родителей и девятерых детей. При этом в обеих семьях было по трое дочерей и по шестеро сыновей. Об атмосфере, царившей в семье Покровских, написала в своём дневнике старшая дочь Варвары Михайловны Надежда Афанасьевна: ««Петровское» — то дорогое и родное, особый милый отпечаток, который лежит, несомненно, на маминой семье. Безусловно, что-то выдающееся есть у всех Покровских, начиная с бесконечно доброй бабушки Анфисы Ивановны... Какая-то редкая общительность, сердечность, простота, доброта, идейность и несомненная талантливость — вот качества Покровского дома, разветвившегося от Карачёва по всем концам России — от Москвы до Киева и Варшавы... Любовь к родным преданиям и воспоминаниям детства и связь между всеми родственниками этого дома, сердечная, глубокая связь... Жизнерадостность и свет».
Булгаковы и Покровские и явили нам того, кто прославил родную литературу с необыкновенной силой таланта. Поэтому понятно, какую огромную роль в становлении характера Михаила Афанасьевича Булгакова сыграли его родители.
Говоря о глубоких духовно-религиозных корнях булгаковских родителей, не следует забывать и о другой, пожалуй, не менее важной составляющей — их происхождении. И отец, и мать, оба происходили из Орловской губернии, как пишет сестра писателя, «сердца России». Впрочем, на важность этой малой родины указывали многие великие и малые коренные россияне. Например, Бунин, талант которого так ценил Булгаков (его рассказ «Господин из Сан-Франциско» Булгаков знал чуть ли не наизусть: этот рассказ читает Елена в «Белой гвардии»). Вдали от России, писатель вспоминал о «том плодородном подстепье, где древние московские цари, в целях защиты государства от набегов южных татар, создавали заслоны из поселенцев различных русских областей, где, благодаря этому, образовался богатейший русский язык и откуда вышли чуть ли не все величайшие русские писатели во главе с Тургеневым и Толстым».
Варвара Михайловна. Мать писателя. Кисловодск, 1914 г.
Русская классика была впитана Булгаковым с детства. И в этом тоже заслуга отца.
В памяти писателя останется образ: лампа под зелёным абажуром и отец, засидевшийся над работой в кабинете.
Добрый, без сентиментальности, Афанасий Иванович поддерживал в семье особенную атмосферу — твёрдости нравственных устоев, исключительного трудолюбия и религиозного начала, которые составили жизненные принципы писателя. От отца у Булгакова воля, работоспособность, неумение кривить душой. Некоторые позднейшие мотивы его творчества, особенно евангельские темы в их нетрадиционном художническом толковании из булгаковской главной книги — романа «Мастер и Маргарита», такие, как земной подвиг Иешуа — Иисуса, суд Понтия Пилата, проклятие предательства Иуды, несомненно, уходят своими корнями в детство.
Афанасий Иванович прожил на год меньше, чем его старший сын, скончавшись на сорок девятом году жизни от болезни почек; сыну в эту пору было шестнадцать.
«Когда отец умер, мне было 13 лет, — вспоминала Надежда Афанасьевна Земская. — Мне казалось, что мы, дети, плохо его знали. Ну что же, он был профессором, он очень много писал, он очень много работал. Много времени проводил в своём кабинете. И тем не менее вот теперь, оглядываясь на прошлое, я должна сказать: только сейчас я поняла, что такое был наш отец. Это был очень интересный человек, интересный и высоких нравственных качеств... Над его гробом один из студентов, его учеников, сказал: «Ваш симпатичный, честный и высоконравственный облик». Действительно — честный, и чистый, и нравственный, как сказал его студент. Это повторяли и его сослуживцы. Отец проработал в академии 20 лет, и за эти 20 лет у него ни разу не было не только ссоры или каких-нибудь столкновений с сослуживцами, но даже размолвки. Это было в его характере. У него была довольно строгая наружность. Но он был добр к людям, добр по-настоящему, без всякой излишней сентиментальности. И эту ласку к людям, строгую ласку, требовательную, передал отец и нам. В доме была требовательность, была серьёзность, но мне кажется, я могу с полным правом сказать, что основным методом воспитания детей у Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны Булгаковых были шутка, ласка и доброжелательность. Мы очень дружили детьми и дружили потом, когда у нас выросла семья до десяти человек. Ну, конечно, мы ссорились, было всё, что хотите, мальчишки и дрались, но доброжелательность, шутка и ласка — это то, что выковало наши характеры.
Семья Булгаковых на даче в Буче
Семья Булгаковых. В трауре после смерти отца
Ещё одно качество передал нам отец. Отец обладал огромной трудоспособностью. Вот я помню. Он уезжал в Киев с дачи на экзамены. А с экзаменов он приезжал, снимал сюртук, надевал простую русскую рубаху-косоворотку и шёл расчищать участок под сад или огород. Вместе с дворником они корчевали деревья, и уже один, без дворника, отец прокладывал на участке дорожки, а братья помогали убирать снятый дёрн, песок...»
Всё это, конечно, происходило не в самом городе. Булгаковы были вынуждены жить в Киеве на чужих, съёмных квартирах. И тогда в 1900 году они купили участок в местечке Буча, в 30 километрах от города (на это ушли деньги, полученные Варварой Михайловной в качестве приданого). Постепенно приобрели две десятины земли, а потом выстроили просторный дом с верандами, разбили сад, цветник и даже устроили огород. Лето проходило на даче, причём отец разрешал детям бегать босиком, и они ни в чём не стесняли себя...
Кончина Афанасия Ивановича в расцвете сил, не осуществив свои новые планы, а главное — оставленные семеро детей и почти не знавшая работы жена (да и какая тут работа, когда «семеро с ложкой...») казалась катастрофой.
Но тут на помощь пришли друзья, и прежде всего А.А. Глаголев, молодой профессор духовной академии и священник церкви Николая Доброго на Подоле (мы встретим его на первых страницах «Белой гвардии» — отец Александр). Совет академии в декабре срочно оформил присуждение Афанасию Ивановичу учёной степени доктора богословия и направил в Синод ходатайство о назначении его «ординарным профессором сверх штата». Так же срочно была назначена денежная премия за его последний труд (пусть и не самый удачный), причём задним числом, — это была форма денежного поощрения.
За четыре дня до смерти, 10 марта 1907 года, Афанасий Иванович подал прошение об отставке: «Состоя около 22 лет на духовно-учебной службе и работая на этом поприще не щадя своих сил, я получил серьёзное расстройство своего здоровья, которое, несмотря на принятые мною меры, не поддаётся лечению. Находясь в данное время в тяжёлом болезненном положении, лишающем меня возможности не только продолжать службу, но и обходиться без постоянного постороннего ухода, покорнейше прошу Совет Киевской духовной академии ходатайствовать перед Святейшим Синодом о назначении мне полного оклада пенсии, причитающейся ординарному профессору за тридцатилетнюю службу, в размере 3000 рублей».
И хотя Афанасий Иванович отдал служению 22 года, а не 30 лет и даже ещё не приступил к работе ординарного профессора, прошение его было удовлетворено.
Здание гимназии № 1 в Киеве, где учился Михаил Булгаков
Но вернёмся к воспоминаниям Надежды Афанасьевны.
«Смерть отца была для всей семьи неожиданным и очень страшным ударом. Подумайте, семеро детей осталось на руках у матери, и тем не менее она сумела нам дать радостное детство. Сначала она (видно было это) растерялась, но потом нашла в себе силы. Она была женщина энергичная, очень умная, жизнеспособная и радостная. У нас в доме всё время звучал смех. Помню одно письмо от сестры Варвары. Начиналось оно такими словами: «Мы так хохотали». Это был лейтмотив нашей жизни».
Можно было бы, конечно, пересказать всё происходившее в семье Булгаковых своими словами. Но мне кажется, что именно яркий рассказ Надежды Афанасьевны Булгаковой об атмосфере, царившей в доме, рассказ «из уст в уста» гораздо лучше донесёт до читателя происходившее, где важна каждая подробность, каждая живая деталь.
«Интересно, что произошло после смерти отца, — продолжала она. — Наша мать славилась среди родных и знакомых (а родных у нас было, как вы видите, очень много, и Булгаковых, и Покровских) как великолепная воспитательница. И вот один из братьев отца, который служил в Японии, привёз матери своих двоих сыновей и попросил взять их в нашу семью, потому что он хотел дать своим сыновьям русское образование. Там не было полных русских гимназий. И вот появились у нас в семье два японца Коля и Костя. Костя — старший, Коля — младший. А через год, очень скоро после японцев, приехала уже с запада (из г. Холм Люблинской губернии) сестра, тоже Булгакова, двоюродная. Приехала в Киев на Киевские женские курсы. Она окончила гимназию раньше, чем я. И таким образом у вдовы-матери оказалось в семье десять человек детей. И мама с ними справлялась. Маме тогда, когда отец умер, шёл 37-й год.
И вот эта женщина сумела нас сплотить, вырастить и дать нам всем образование. Это была её основная идея. Она говорила нам потом, когда уже мы стали взрослыми: «Я хочу всем вам дать настоящее образование. Я не могу вам дать приданое или капитал. Но я могу вам дать единственный капитал, который у вас будет, — это образование». И действительно. Она дала нам всем образование. А вторая её идея, превосходная идея, была: нельзя допустить, чтобы дети бездельничали. И мама давала нам работу. Мы и сами работали, даже летом. Например, моя обязанность была заниматься до обеда с младшими братьями. А обязанность братьев была сначала помогать отцу в расчистке дорожек, а затем убирать мусор с участка. Братья собирали песок, дёрн, листья. И вот Михаил на 15-м году (интересное было у нас лето 15-го года) пишет стихотворение:
Утро. Мама в спальне дремлет.
Солнце красное взойдёт,
Мама встанет и тотчас же
Всем работу раздаёт:
«Ты иди песок сыпь в ямы,
Ты ж из ям песок таскай».
Миша, конечно, смеётся. Причём и мать сама весело смеялась в таких случаях. И у нас эти слова, когда речь заходила о работе, стали крылатыми словами, как и очень многие Мишины слова. «Ты иди песок сыпь в ямы, / Ты ж из ям песок таскай». Таким образом Михаил освещал нашу жизнь. Это стихотворение — длинное, большое. Оно целый день наш описывает.
Вся эта компания большая, которая жила в семье Булгаковых, была тоже очень дружна.
Это была шумная, чересчур даже шумная, весёлая, способная молодёжь. Вокруг нас группировались товарищи братьев и подруги сестёр. Иногда летом у нас за стол садилось 14 человек. И это было хорошо. Вот я теперь смотрю, какие это несчастные семьи, где один, от силы два ребёнка, и думаю: «А бедные дети!» Мы, между прочим, знали и тяготы, знали и труд, как я вам уже говорила. Например, одна из интереснейших наших работ, которую я, даже будучи курсисткой в Москве, вспоминала, — это штопать носки братьев, а дырки же были с кулак величиной.
Мать была, конечно, незаурядная женщина, очень способная. Вот сказки. Она рассказывала нам сказки, которые всегда сама сочиняла. Она вела нас твёрдой и умной рукой. Была требовательна. Но помните слова из письма сестры Вари: «Мы так хохотали!» И мы со своей стороны были очень с нею откровенны. Мать не стесняла нашей свободы, доверяла нам...
Конечно, наша компания причиняла ей немало забот, тревог и огорчений, иногда серьёзных огорчений, но всё-таки она нам не мешала жить радостно, и мы жили радостно. Но в этой компании разнохарактерные были люди, и вот, в частности, Михаил Афанасьевич, старший, первенец, отличался одной особенностью. Он был весел, задавал тон шуткам, он писал сатирические стихи про ту же самую маму и про нас, давал нам всем стихотворные характеристики, рисовал карикатуры. Он был человек всесторонне одарённый: рисовал, играл на рояле, карикатуры сочинял».
Михаил Булгаков — гимназист. Киев, 1908 г.
В семье не на последнем месте был спорт. Задавал тон старший брат. Весной и летом катались на лодках по Днепру, зимой гимназист Булгаков демонстрировал на катке фигуры — «пистолет» и «испанскую звезду», летом на даче увлекались крокетом (случалось, и Варвара Михайловна бралась за крокетный молоток), затем пришло общее увлечение теннисом, а уже в старших классах гимназии Михаил отдался тогда новой в Киеве игре — футболу.
Но пожалуй, превыше всего была музыка. Она сопровождала Булгакова с самого детства, она царила в семье. И совсем не случайно его дядя С.И. Булгаков, учитель пения и регент хора второй Киевской гимназии, куда Михаил поступил в подготовительный класс, выпустил книгу «Значение музыки и пения в деле воспитания и в жизни человека». В семье существовал даже домашний оркестр, где отец играл на контрабасе, брат Николай на гитаре, сестра Варвара и мать — на двух роялях. Да и сам Булгаков неплохо музицировал на фортепьяно, конечно на любительском уровне, имел приятный баритон, знал наизусть целые оперы и сорок один раз (сестра Надежда, которая отличалась дотошностью, сосчитала билетики) слушал любимейшую из них — «Фауста» Гуно. Отсюда новый штрих — к дьяволу Воланду и прекрасной Маргарите. Он жил под знаком музыки. Уже будучи признанным писателем, в Москве он с художником М.М. Черемных устраивали концерты. Н.А. Земская рассказывала: «Они пели «Севильского цирюльника» от увертюры до последних слов. Все мужские арии пели, а Михаил Афанасьевич дирижировал. Вот не знаю, как с Розиной было дело. Розину, мне кажется, не исполняли, но остальное всё звучало в доме».
Как уже говорилось, в семье царила глубокая любовь к литературе.
«В семье все очень много читали. Все, начиная с матери, прекрасно знали русскую литературу. Знали и западную.
Любимым писателем Михаила Афанасьевича был Гоголь. И Салтыков-Щедрин. А из западных — Диккенс. Чехов читался и перечитывался, его одноактные пьесы мы ставили неоднократно. Михаил Афанасьевич поразил нас блестящим, совершенно зрелым исполнением роли Хирина (бухгалтера) в «Юбилее» Чехова.
Читали Горького, Леонида Андреева, Куприна, Бунина, сборники «Знания», Достоевского мы читали все, даже бабушка, приезжавшая из Карачёва (город под Брянском) к нам в Бучу погостить летом.
Киев, Андреевский спуск. Здесь в доме № 13 прошли детские годы писателя
Читали декадентов и символистов, спорили о них и декламировали пародии Соловьёва: «Пусть в небесах горят паникадила — В могиле тьма»...
Мы выписывали «Сатирикон», активно читали тогдашних юмористов — прозаиков и поэтов (Аркадий Аверченко и Тэффи). Любили и хорошо знали Джерома Джерома и Марка Твена. Михаил Афанасьевич писал сатирические стихи о семейных событиях, сценки и «оперы», давал всем нам стихотворные характеристики и рисовал на нас и на себя самого карикатуры. Некоторые из его сценок и стихов я помню. Многие из его выражений и шуток стали у нас в доме «крылатыми словами» и вошли в наш семейный язык. Мы любили слушать его рассказы-импровизации, а он любил рассказывать нам, потому что мы были понимающие и сочувствующие слушатели, — контакт между аудиторией и рассказчиком был полный и восхищение слушателей было полное».
Итак, в доме № 13 на Андреевском спуске царили уют, дружеское взаимопонимание, атмосфера высокой интеллигентности. Позднее, в романе «Белая гвардия» (1924), Булгаков воссоздаст эту обстановку с теми летучими деталями и драгоценными пылинками быта, которые только и могут обратить сиюминутное, временное в вечное: «Много лет до смерти (отца и матери. — О.М.) в доме № 13 по Алексеевскому спуску изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой печки «Саардамский плотник»3, часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зелёных ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а теперь Еленки, били в столовой чёрные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли, время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнёшь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий».
А за окном подымался Киев, весь в горах, и чудный гоголевский Днепр, и неповторимые красоты украинской природы. О Киеве вспоминают герои и «Белой гвардии», и пьесы «Бег» («Эх, Киев! — город, красота! Вот так Лавра пылает на горах, а Днепро! Днепро!» — тоскует в Константинополе генерал Чарнота), и лаже «Мастера и Маргариты». И уже тяжелобольной, сам Булгаков говорил о своей любви к Киеву Надежде Афанасьевне. Однако Надежда Афанасьевна писала: «Хотя жили мы на Украине (потом все уже говорили по-украински), но у нас всё-таки было чисто русское воспитание. И мы очень чувствовали себя русскими».
Здесь, в доме под чёрными часами, у изразцовой печки, семи лет от роду Булгаков начал писать первые, ещё детские вещи, а гимназистом старших классов продолжал, но уже по-серьёзному сочинять драмы и рассказы. В конце 1912 года дал почитать свои опыты сестре Надежде со словами: «Вот увидишь, я буду писателем». Однако первой на его пути стала профессия врача.
Примечания
1. Новый энциклопедический словарь. — СПб. — Т. 8. — С. 481.
2. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. — М., 1986. — Т. 1. — С. 238.
3. «Саардамский плотник» — повесть для детей Петра Фурмана. В ней говорится о молодости Петра Великого, когда в голландском городе Саардаме он постигал на корабельных верфях плотницкое мастерство.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |