Образы повести

Профессор Преображенский

Профессор Преображенский, который отличается здравым смыслом и житейской мудростью («Террор совершенно парализует нервную систему»; «разруха не в клозетах, а в головах»; «...не читайте до обеда советских газет»), «прокалывается» лишь единожды. Научная интуиция и здравый смысл изменяют ему, когда он пытается пересадить уличной дворняжке гипофиз человека. Он никак не мог предполагать, что этим человеком окажется люмпен-пролетарий Клим Чугункин.

Профессор живет так, как считает нужным, так, как он заслужил своим умом, трудолюбием и талантом. Его поведение свободно, словно никакой революции не было и в помине.

Он один занимает семь комнат, живет на широкую ногу — гурманствует, употребляя всевозможные деликатесы, пьет водку исключительно сорок градусов, а не тридцатиградусный ширпотреб, — ходит в оперу и во всеуслышанье заявляет, что не любит пролетариат.

«Контрреволюционные речи говорите», — в шутку замечает Борменталь. Но в поведении профессора нет ничего контрреволюционного, он вовсе не жаждет возврата старых порядков. Ему нужен просто порядок, при этом не обязательно старый. Как и к пролетариату, он отрицательно относится и к помещикам: «...холодными закусками и супом закусывают только не дорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими». Преображенскому, как человеку умному, мыслящему, претит любая «стадность», любое проявление интеллектуальной зависимости. Он в лучшем смысле этого слова индивидуалист. Он не только «делает дело», но и берет на себя ответственность за тот небольшой мирок, который создается вокруг него (это и доктор Борменталь, и кухарка Дарья, и Зинаида, и даже приблудный пес Шарик). В образе профессора Преображенского отразилась мысль Булгакова о том, что человек имеет право на личную, частную жизнь. Мало того, эта частная жизнь должна стоять выше жизни общественной. Именно на ней зиждется ответственность каждого за то, что происходит в мире. Если же нет личной, частной жизни, а кроме того нет и частной собственности, то, по Булгакову, пропадает и всякая ответственность за творящееся вокруг. Все подменяется «ответственностью коллективной», другими словами — массовой безответственностью.

Именно в этом ключе следует понимать знаменитый монолог профессора о разрухе.

«Это — мираж, дым, фикция! <...> Что такое эта ваша «разруха»? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует! Что вы подразумеваете под этим словом? <...> Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха! Если я, ходя в уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной получится разруха. Следовательно, разруха сидит не в клозетах, а в головах!»

Профессор в своих возражениях советской власти не пускается в абстрактные философствования, ему абсолютно чужды все рассуждения о «светлом будущем» и о «классовой борьбе». Он практик и хорошо понимает, что именно люди практические, профессиональные и ответственные, создают все блага в мире, что прогресс движется благодаря именно им, а не разного рода «певунам». К «певунам» и прочим бездельникам профессор относится крайне отрицательно, поскольку хорошо знает им цену. Едва узнав, что в третью квартиру поселили «четыре штуки» жилтоварищей (при этом «глаза его округлились, и усы встали дыбом»), профессор с ужасом восклицает:

— Боже мой! Воображаю, что теперь будет в квартире!

И, по мнению профессора, в его словах нет никакой контрреволюции, «в них здравый смысл и жизненная опытность...».

Все произведение Булгакова построено на противопоставлениях и контрастах. Весь быт профессора Преображенского, все его убеждения (при этом в них нет никакой политики!) противостоит навязываемому «жилтоварищами» образу жизни. Профессор живет частной жизнью, что само по себе не укладывается в новую идеологию «победивших масс» и представляет если не контрреволюцию, то по меньшей мере вызов.

Преображенский и ведет себя соответствующе — отстаивая не только свою частную жизнь, но и право на ее защиту. Когда поборники «коммунального быта» и «социальной справедливости» приходят к нему с намерением «уплотнить» в пользу нуждающихся в жилплощади, профессор заявляет, что именно так должен жить нормальный человек: спать в спальне, обедать — в столовой, а оперировать — в операционной. Частная жизнь — превыше всего. Профессор в своих монологах сознательно Булгаковым приземлен. Все его доводы нарочито рациональны и получают обоснование именно с точки зрения организации быта и конкретной работы. Преображенский и «товарищи» словно разговаривают на разных языках. Для представителей домкома на первом плане стоят абстрактные идеи «социальной справедливости» и «мирового братства».

Первая встреча с «четырьмя штуками» жилтоварищей заканчивается победой Филиппа Филипповича. Тогда работница, пол которой не смог определить Преображенский, хочет как-то оправдать цель визита и предлагает профессору «несколько журналов в пользу детей Франции.

— Нет, не возьму, — кротко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.

— Что, нет денег?

— Есть. <...>

— Вы не сочувствуете детям Франции?

— Нет, сочувствую.

— Так почему же?

— Не хочу».

В этом эпизоде с особой силой отразилось противостояние между частным и общественным. Среди всех доводов для профессора оказывается наиболее важным именно самый «личный»: «не хочу».

Себаритство и гурманство профессора также находятся в вопиющем противоречии с призывами «жилтоварищей» принимать участие в судьбах «каких-то оборванцев». Жизнь Филиппа Филипповича кажется шикарной даже Борменталю, тем более Зине или Шарику. Но это нормальный быт, при помощи которого обеспечивается высокая работоспособность.

«На разрисованных райскими цветами тарелках с черной широкой каймой лежала тонкими ломтиками нарезанная семга, маринованные угри. На тяжелой доске — кусок сыру в слезах, и в серебряной кадушке, обложенной снегом, икра <...> Посреди комнаты тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на ней два прибора, салфетки, свернутые в виде папских тиар, и три темных бутылки.

Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором что-то ворчало <...>

— А водка должна быть в сорок градусов, а не в тридцать — это во-первых, — наставительно перебил Филипп Филиппович, — а во-вторых. Бог их знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать, — что им придет в голову?».

Весь уклад жизни в новом обществе вызывает протест профессора: «И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет <...> никаких не читайте» От них, по мнению Преображенского, происходит понижение рефлексов, скверный аппетит, угнетенное состояние духа.

Дом в повести («мой дом — моя крепость») выступает символом частной жизни. А вторжение «жилтоварищей» на территорию этого дома — есть не что иное, как попытка лишить человека права на индивидуальность, на частное бытие.

«Пропал Калабуховский дом! — восклицает профессор, — <...> когда эти баритоны кричат: «Бей разруху!», я смеюсь. <...> Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот когда он вылупит из себя <...> галлюцинации и займется чисткой сараев — прямым своим делом, — разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удастся, доктор, и тем более людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор не совсем уверенно застегивают свои собственные штаны!».

Тема дома проходит через все творчество М.А. Булгакова. И в «Белой гвардии», и в «Мастере и Маргарите» она является лейтмотивом произведений.

Работа, любимое дело, которое человек делает хорошо, — это единственное, чем он может быть полезен другим людям. Филипп Филиппович в этом твердо убежден.

«Успевает всюду тот, кто никуда не торопится. <...> Конечно, если бы я начал прыгать по заседаниям и распевать целый день, как соловей, вместо того, чтобы заниматься прямым своим делом, я бы никуда не поспел. <...> Я сторонник разделения труда. В Большом пусть поют, а я буду оперировать. Вот и хорошо — и никаких разрух...»

Кроме того, профессор считает, что насилием нельзя добиться ничего (вспомним слова Булгакова о том, что он Великой революции предпочитает Великую эволюцию).

«Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждаю, утверждал и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный или даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему», — заявляет профессор.

Однако символичным можно назвать и то, что с появлением в доме преобразованного Шарика, все идет вверх дном, в доме постепенно воцаряется «разруха». Нарушен размеренный порядок жизни, человеческих отношений, даже речь профессора приобретает новые обороты, нервные интонации: «Убрать эту пакость с шеи. Вы... ты... вы посмотрите на себя в зеркало — на что вы похожи! Балаган какой-то! окурки на пол не бросать, в сотый раз прошу. Чтобы я больше не слышал ни одного ругательного слова в квартире. Не плевать! <...> С писсуаром обращаться аккуратно. С Зиной всякие разговоры прекратить! Она жалуется, что вы в темноте ее подкарауливаете. Смотрите! Кто ответил пациенту «Пес его знает»? Что вы, в самом деле, в кабаке, что ли?»

Скоро разруха в квартире профессора принимает катастрофические размеры. Вместо того, чтобы заниматься делом, оперировать, Преображенский вынужден принимать председателя домкома Швондера, выслушивать угрозы, обороняться, писать бесчисленные бумаги, чтобы узаконить существование Полиграфа Полиграфовича. Нарушена жизнь всего Дома, «народ целый день ломится», приходят какие-то богомолки-странницы, чтобы посмотреть «говорящую собачку». У этих людей нет никакого другого дела, но ведь без своего дела нет и настоящей жизни. Эта мысль автора чрезвычайно важна. Ведь революционеры-большевики, «певуны», только тем и занимаются, что делают не свое дело: руководят, не умея руководить, разрушают то, что не ими создано, все переделывают, перестраивают.

В конце концов и Филипп Филиппович и доктор Борменталь понимают свою ошибку — сделать из не-человека человека невозможно.

«Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может спокойно его родить когда угодно? Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого! <...> Мое открытие, черти б его съели, <...> стоит ровно один ломаный грош... <...> Теоретически это интересно. <...> Ну а практически что? Кто теперь перед вами? — Преображенский указал в сторону смотровой, где почивал Шариков».

Что же могло выйти из Клима Чугункина, пьяницы с тремя судимостями, умершего в пивной от удара ножом в сердце? Ответ очевиден — никого, кроме Клима Чугункина.

Процесс деградации Шарикова под воздействием Швондера становится необратимым, воспитание не помогает, природа и среда, в которой вырос и развивался индивид — берут свое, он не подлежит исправлению. И только тогда, когда обратное преображение произошло, жизнь вернулась в свою колею:

«Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича. Он вышел в известном всем лазоревом халате, и тут же все могли убедиться сразу, что Филипп Филиппович очень поправился за последнюю неделю. Прежний властный и энергичный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал перед ночными гостями и извинился, что он в халате». Вернулся прежний Филипп Филиппович, опровергший миф о «новом человеке», о возможности его формирования как с помощью ласки, так и с помощью террора.

Полиграф Полиграфович Шариков

Собака, живущая в ужасных условиях, способна сострадать людям, оказавшимся в таком же, как она, положении. Шарику жаль машинисточку, получающую по девятому разряду «четыре с половиной червонца», которая «дрожит, морщится» от столовской отравы за сорок копеек, но ест. Однако несмотря на проявление добрых чувств, животное (собака) — существо, выросшее в рабстве и по своей внутренней сути раб. Когда появляется «загадочный господин» и манит собаку куском колбасы, умный пес оценивает и себя, а вместе с собой и весь «мир голодных», сводя все к обобщению: «Рабская наша душа, подлая доля!»

Этим «вирусом рабства» заражены все: и Шарик, и машинисточка, и повар, и швейцар, и пациенты профессора, и даже члены «жилтоварищества». Булгаков это постоянно подчеркивает.

И именно с этими людьми советское государство собирается строить «новое общество» «новых людей».

Эксперимент профессора сродни экспериментам советской власти. Поддавшись соблазну, Преображенский соглашается продолжать опыт, неожиданно приведший к очеловечиванию бездомного пса (рабская жизнь, которую вел столетиями русский народ), которому пересадили участок мозга люмпен-пролетария Клима Чугункина (намек на пролетарскую идеологию). Профессор и его ассистент доктор Борменталь надеются, что из этого материала можно получить человека.

Утопизм этих идей начинает обнаруживаться почти сразу же. Шарик «наследует» худшие черты Клима Чугункина. Вместо доброго пса возникает зловещий, тупой, агрессивный Полиграф Полиграфович — порождение своего времени, который прекрасно вписывается в социалистическую действительность и даже делает завидную карьеру: от существа неопределенного социального статуса до заведующего подотдела очистки Москвы от бродячих животных.

Обработанный идеологически Швондером и его подручными, Шариков быстро усваивает пролетарскую фразеологию, а также манеру чваниться своим «происхождением». Он даже называет себя тружеником. «Да почему же вы труженик?» — изумляется профессор. Но логика «пролетариев» такова: «Да уж известно — не нэпман». Шарикову невдомек, что все, что имеет профессор Преображенский, нажито собственным трудом, его не смущает, что он живет и кормится за счет профессора: ведь зачем работать, если можно отнять. Как известно, ленинский лозунг «Грабь награбленное!», в том числе и нажитое интеллектуальным трудом, был одним из самых популярных в дни революции. Благородная идея «равенства и братства» переродилась в примитивную уравниловку и откровенный грабеж. Из книг с изложенными в них догмами марксизма, которые дал ему читать Швондер, Шариков выносит лишь одно — «взять все и поделить». Он покровительственным тоном объяснят это профессору и его ассистенту.

Убеждение Шарикова в своем классовом превосходстве вызывает взрыв негодования у Преображенского и Борменталя: «Вы стоите на самой низшей ступени развития! <...> Вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить...»

Однако призывы и «воспитательные меры» профессора и его ассистента пропадают даром. Постепенно бывший Шарик все больше наглеет: ворует со стола деньги, напивается, приводит в дом из пивной каких-то подозрительных собутыльников, после посещения которых в доме пропадают вещи, с подачи Швондера пишет на профессора донос. В конце концов он, уже будучи начальником подотдела очистки, не задумываясь, пользуется своим служебным положением для того, чтобы склонить к сожительству секретаршу.

Когда чаша терпения переполняется, происходит последняя стычка. Шариков «гавкнул злобно и отрывисто:

— Да что такое, в самом деле? Что я, управы, что ли, не найду на вас? Я на шестнадцати аршинах здесь сижу и буду сидеть!

— Убирайтесь из квартиры, — задушенно шепнул Филипп Филиппович.

Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный, с нестерпимым кошачьим запахом шиш. А затем правой рукой, по адресу опасного Борменталя, из кармана вынул револьвер».

После вторично проведенной операции все возвращается к своему естественному состоянию. Омерзительный Полиграф Полиграфович снова становится милейшим псом, который любит лежать на кухне, размышляя над тем, как ему «в жизни свезло».

Швондер и его единомышленники

Если профессор Преображенский — это тот «маг», «волшебник», «чародей», который вызвал к жизни новое человеческое существо, «преобразовав» пса Шарика в нечто совершенно иное, то Швондер и его подручные — это те, кто занимался его «образованием».

Побывав в квартире профессора и получив достойный отпор, председатель домкома (пришедший «все поделить», т. е. «уплотнить» жильца, занимающего чрезмерную площадь), затаивает на него злобу. Случай отомстить предоставляется очень скоро, и орудием этой мести становится искусственно выведенное существо.

Начинается активный процесс воздействия словом, которое несет Швондер. Он и его соратники объясняют Шарикову суть марксистских догм, подсовывают ему «переписку Энгельса с Каутским», из которой Шариков, не окончивший даже начальной школы, делает понятный и близкий для себя вывод: «взять все и поделить». Швондер «крестит» Шарикова в новую веру и даже помогает ему выбрать имя по «новым святцам» — Полиграф Полиграфович. Швондер — идеолог Шарикова. По мнению Швондера, Шариков «пролетарий», «труженик», поскольку у него ничего нет. И именно этой логики никак не может понять профессор, так как для него труженик — это тот, кто работает, кто создает материальные и духовные ценности. Не понимает он и того, что и Шариков и Швондер — люди искусственно выведенные, только разными путями. Операция по пересадке гипофиза в течение недели «очеловечила» собаку, «операция» по «очеловечиванию» Швондера длилась дольше, но результат, в сущности, оказался один. Эти «люди» имеют лишь внешние человеческие признаки, недостаточные для того, чтобы определение «человек» было к ним приложимо. Миллионам швондеров внушили: чтобы стать «новым человеком», хозяином жизни, не нужно много трудиться и прилагать какие-либо особенные усилия, достаточно того, что ты «пролетарий» — а значит, имеешь право быть «хозяином жизни».

Авторская ирония состоит еще и в том, что он показывает, как едва встав на задние конечности, Шариков тут же принимается «утеснять» породившего его Профессора. Осознав это, Преображенский называет преддомкома человеком «глупым»: помогая утвердиться существу с «собачьим сердцем», вооружив его «теорией», он и себе копает яму. Следующей жертвой Шарикова неизбежно падет сам Швондер.

Опасность в лице Шарикова, грядущая машина «по очистке» оказалась пророчеством Булгакова, писатель как бы предсказал кровавые чистки 30-х годов уже среди самих коммунистов, когда одни Швондеры карали других, менее удачливых.

В «Роковых яйцах» Булгаков выразил скептическое отношение к идее строительства в России коммунистического общества при существующем уровне культуры и просвещения. В «Собачьем сердце» он идет дальше и пародирует попытки большевиков сотворить нового человека, призванного стать строителем коммунистического государства.