Анализ текста

Повесть Булгакова «Собачье сердце» и другие антиутопии («Дьяволиада», «Роковые яйца», пьесы «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич»)

Повесть «Собачье сердце» входит в ряд других произведений Булгакова, в которых автор реализовывал антиутопические идеи. Для того, чтобы понять содержание этих идей, надо обратиться именно к этому ряду, осознать место повести в нем.

Когда Булгаков говорил о себе, что он — «мистический писатель», — он, в первую очередь, имел в виду свои фантастико-сатирические повести и сожженный им в ранней редакции «роман о дьяволе».

Первая книга прозы Булгакова называлась по ее заглавной повести — «Дьяволиада» (1925). Несмотря на заявленный в названии мистицизм, основное содержание книги составляли картины каждодневного быта. Именно в нем Булгаков, вслед за Гоголем, видел мистику. Он как бы пытался постичь мистицизм, нелогичность, «неразумность» социального бытия. На этом фундаменте покоится и булгаковская сатира.

Сюжет повести «Дьяволиада» зарождается в мистическом вихре бюрократической круговерти, шелесте бумаг на столах, беге людей по коридорам. Чуть подновленный департаментский герой Гоголя, маленький чиновник, делопроизводитель Коротков гоняется по этажам и комнатам за мифическим заведующим Кальсонером, который то раздвоится, то «соткется» перед ним, то вновь исчезнет. Коротков взлетает на лифтах, сбегает с лестниц, врывается в кабинеты, но в этой неустанной погоне за тенью он лишь постепенно теряет себя и даже свое имя. Утрата бумажки, документа, удостоверяющего, что он — это он, делает его беззащитным, как бы вовсе не существующим. Старая бюрократия возникает в повести в каком-то обновленном, гиперболизированном и пародийно-уродливом виде, так что «маленькому человеку» Короткову, желающему вырваться из этого заколдованного круга, остается одно — броситься с крыши московского «небоскреба».

Евгений Замятин, откликнувшийся на это произведение и отметивший «быструю, как в кино, смену картин», а также «фантастику, корнями врастающую и быт», заключал, что хотя абсолютная ценность этой вещи «невелика, но от автора, по-видимому, можно ждать хороших работ».

Примерно через год появляется еще одна повесть Булгакова — «Роковые яйца».

Сюжет повести авантюрен и во многом незатейлив. Александр Семенович Рокк, человек эпохи военного коммунизма с маузером в желтой битой кобуре на боку, реквизирует у профессора Персикова сенсационное научное изобретение в самых благих целях — возместить последствия куриного мора в стране. Но обычное невежество, хаос и халатность, из-за которых куриные яйца перепутаны с теми, что назначались для научных опытов, приводят к неизбежной беде. От захваченного, насильно отнятого добра удачи не бывает. То, что в теплице совхоза «Красный луч» вместо ожидаемого изобилия цыплят выводятся чудовищные гады, — в сущности, не случайное недоразумение, а месть бытия. «Луч жизни», открытый профессором Персиковым, в чужих неумелых руках становится лучом смерти. Протест против невежественных «кавалерийских» наездов в науку — лишь одна из мыслей Булгакова. Когда профессор Персиков заявляет, что из Рокка вышел бы «очень смелый экспериментатор», это можно понимать шире, чем просто авантюру с курами. При отсталости, невежестве масс социальный эксперимент всегда грозит дать противоположный ожидаемому результат. Опыт, проведенный неумелыми руками, плодит чудовищ, которые способны пожрать и самого инициатора эксперимента. Погибает отставной кавалерист, профессору грозит быть растерзанным гневной толпой, собственно, ради благосостояния которой и было отнято его изобретение. В своем произведении Булгаков, описывая будущее, указывает на те возможные ошибки в настоящем, которые могут привести к изображаемым неутешительным результатам.

Тему ответственности науки (и шире — теории) перед живой жизнью Булгаков будет развивать и в повести «Собачье сердце». В ней снова шла речь о непредсказуемых последствиях научных открытий, о том, что эксперимент, забегающий вперед, опасен. В «Роковых яйцах» по ошибке экспериментатора выводились гады. В операционной Преображенского по прихоти науки возникает чудовищный гомункулус с собачьим нравом и замашками хозяина жизни. Заведующий подотделом очистки Шариков — наглое и чванливое существо с пролетарской анкетой, к которому вполне можно отнести слова, которые профессор Ефросимов в пьесе «Адам и Ева» произносит по поводу «художеств» пекаря Маркизова: «Я об одном сожалею, что при этой сцене не присутствовало советское правительство... чтобы я показал ему, с каким материалом собирается оно построить бесклассовое общество».

Булгаков скептически смотрел на попытки искусственного и ускоренного воспитания «нового человека», открыто заявляя (письмо советскому правительству), что предпочитает «великую эволюцию», а не «великую революцию».

Сатирическая фантастика Булгакова предупреждала общество о том, что может произойти в результате необдуманных «социальных» и прочих экспериментов.

В 30-е годы прозу Булгакова не печатали. Не издавали и его сатирические повести. Пытаясь применить свои силы в театре, Булгаков пробует облачить сатирическую фантастику в «одежды» драматургии. Так одна за другой появляются пьесы: «Адам и Ева» (1931), «Блаженство» (1934), «Иван Васильевич» (1934—1936).

В пьесе «Адам и Ева» Адам и его жена воплощают не только первородное мужское и женское начало, но и две различные стихии жизни. Адам относится к другим людям как к «человеческому материалу» и уповает на возможность «организовать человечество». Ева же верит в естество, природу, склонна к милосердию и осуждает жестокость. «Я вот сижу, — говорит она в пьесе, обращаясь к спорящим мужчинам, — и начинаю понимать, что лес, и пение птиц, и радуга — это реально, а вы с вашими исступленными криками — нереально». Бросая Адама и уходя к Ефросимову, Ева объясняет это следующим образом: «А я не хочу никакого человеческого материала, я хочу просто людей». Таким образом, пьеса касается тех же раздумий Булгакова о возможности с помощью теории и общего энтузиазма «организовать человечество», каким были посвящены повести 20-х годов.

В «Адаме и Еве» звучит и другая тема. Это тема будущей борьбы миров, последней войны, ответственность за которую ложится на ученых, создавших сверхмощное разрушительное оружие. С тревогой наблюдает Ефросимов разделенный взаимной ненавистью мир с двумя противоположными и одинаково бедными идеями: «коммунизм надо уничтожить» и «капитализм надо уничтожить». В его сознании возникнет зловещий образ «старичка-профессора», который изобретет смертоносный «солнечный газ», который приведет к гибели все человечество. Едва ли не первым в русской литературе Булгаков дает апокалиптическую картину мертвого города: рухнувшие стены, разбитые дома, трамваи, немое безлюдье вокруг. Ответственность науки и «интеллектуалов» за результаты своего труда получают в пьесе новое освещение. Ефросимов, уничтожая бомбы с газом, несущим гибель человечеству, объяснял свое решение примерно так, как спустя десятилетия это делал Альберт Эйнштейн с Бертраном Расселом в своем знаменитом манифесте: «Люди во все времена, — говорит Ефросимов, — сражались за идеи и воевали... Но когда у них в руках появилось такое оружие, которое стало угрожать самому существованию человечества, самой планете... я говорю вам — нет».

Попытка «организовать человечество» с помощью ненависти неизбежно кончится катастрофой, считает Булгаков. Чем ограниченнее, непросвещеннее люди, тем легче им поддаться соблазну непримиримой борьбы. И напротив, образованность, просвещенность, желание понять другого ведут к исчезновению ненависти, к общечеловеческому идеалу. Именно этот идеал Булгаков попытался воплотить в образе Голубой Вертикали, фантастического, бесклассового, социалистического мира. Такой мир он изобразил в пьесе «Блаженство». Булгаков переносит читателя в 2222 год, в котором материализовалась мечта о всечеловеческом счастье.

Попавший в XXIII век из 30-х годов века XX преддомкома Бунша искренне потрясен зрелищем социалистического рая, о котором грезили его современники.

В будущей счастливой стране не оказалось, к удивлению Бунши, таких вещей, как прописка, милиция, профсоюз, документы. Там не пьют, хотя из крана течет чистый спирт, и не сажают людей в тюрьму, поскольку преступников лечат в больницах. Попавший в счастливый мир Бунша не может найти себе в нем применения. Действительность 30-х годов вступила в резкие противоречия с бытом и нравами новой утопии. Так, верный обычаям своего времени, Бунша ищет «уклон» в речах наркома Изобретений Радаманова, пишет донос на его дочь, негодуя на поцелуи как на оскорбление нравственности. Не сознавая того, он готов внести бациллу разрушения в будущее, положить конец счастливой жизни в «Блаженстве». Интрига булгаковской пьесы построена на непредсказуемости чувства, непобедимости любви. Даже в утопическом обществе, создавшем институт Гармонии, люди все еще бессильны перед древней, как мир, загадкой: любит — не любит. Выходит, даже в будущем, по Булгакову, неуничтожимо только одно — внутренний мир человека.

Когда машина времени наконец возвращает Буншу и его спутников в их время, преддомкома счастлив увидеть милиционера не в витрине музея, а живьем, в своем доме. Но тут же ему приходится услышать и фразеологию, столь привычную в годы большого террора: «Берите всех. Прямо по списку».

Если в «Блаженстве» Булгаков отправлял своих героев на 300 лет вперед, то в пьесе «Иван Васильевич» машина времени переносит современников Булгакова на 400 лет назад. В то время как Сталин все откровеннее склонялся к идеализации Ивана Грозного с его опричниной (именно в это время появляются художественные произведения, посвященные «грозному царю» и оправдывающие террор, например, роман «Иван Грозный» В. Костылева, знаменитый фильм С. Эйзенштейна «Иван Грозный» и т. д.), Булгаков осмелился сочинить пьесу, осмеивавшую прославившегося своей жестокостью царя. Он лишил фигуру Ивана Васильевича величия, придал ей даже нечто легковесно-опереточное, что окрасило пьесу в шутовские тона, выдававшие непочтение к власти и силе. Смех уничтожал страх. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в 1936 году пьеса «Иван Васильевич», доведенная в Театре сатиры до генеральных репетиций, была снята накануне премьеры.

Параллели и ассоциации с нравами и реалиями современности в некоторых случаях доходят в пьесе до гротеска. Так, забывая о лексиконе XVI века, Грозный заявляет, подобно какому-нибудь зарвавшемуся комиссару: «Им головы отрубят, и всего делов». Царев дьяк сетует на нерадивость и казнокрадство, в то же время «докладывая» о принятых мерах: «Уж мы воров и за ребра вешаем, а все извести их не можем», на что получает ответ квартирного вора Милославского: «Это типичный перегиб». А вот так Милославский отзывается об опричниках: «Без отвращения вспомнить не могу. Манера у них сейчас рубить, крошить! Секиры эти... Бандиты они, Федя! Простите, ваше величество, за откровенность, но опричники ваши просто бандиты».

Тем не менее, вернувшись из волшебного сна, подобно тому, как это было в «Блаженстве», изобретатель Тимофеев погружается в привычный быт, оказываясь в окружении пошлых существ — грозящей уйти от него жены Зинаиды и ее любовника Якина, к делу и не к делу вставляющего фразу «...клянусь кинофабрикой».

Идеи и основной конфликт повести «Собачье сердце»

Если в «Роковых яйцах» был сделан неутешительный вывод насчет возможности реализации в России социалистической идеи при существующем уровне культуры и просвещения, то в «Собачьем сердце» пародируются попытки большевиков сотворить нового человека, призванного стать строителем коммунистического общества.

В работе «На пиру богов», вышедшей в Киеве 1918 г., философ, богослов и публицист С.Н. Булгаков заметил: «Признаюсь вам, что «товарищи кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян — Homo socialisticus».

Именно с биологической точки зрения писатель и подошел к сюжету повести. К этому его подтолкнул как роман Г. Уэллса «Остров доктора Моро», так и реальные научные опыты по омоложению людей, проводившиеся в то время.

У Булгакова профессор Филипп Филиппович Преображенский зарабатывает деньги на омоложении, а параллельно проводит эксперимент по очеловечению милого пса Шарика. Профессор очень мало напоминает героя Уэллса. И все же эксперимент оканчивается провалом. Шарик воспринимает только худшие черты своего донора, пьяницы и хулигана люмпен-пролетария Клима Чугункина. Вместо доброго пса возникает зловещий, тупой и агрессивный Полиграф Полиграфович Шариков, который, тем не менее, великолепно вписывается в социалистическую действительность и даже делает завидную карьеру: от существа неопределенного социального статуса до начальника подотдела очистки Москвы от бродячих животных.

Науськиваемый председателем домкома Швондером против своего создателя — профессора Преображенского, Шариков становится общественно опасен, пишет доносы, а в конце даже грозит револьвером. Профессору не остается ничего другого, как вернуть новоявленного «человека» в первобытное собачье состояние. Булгаков предвидел, что шариковы легко могут расправиться не только с преображенскими, но и со швондерами. Сила Полиграфа Полиграфовича — в его девственности в отношении совести и культуры. Профессор Преображенский грустно пророчествует, что в будущем найдется кто-то, кто натравит Шарикова на Швондера, как сегодня председатель домкома натравливает его на Филиппа Филипповича. Писатель как бы предсказал кровавые чистки 30-х годов уже среди самих коммунистов, когда одни швондеры карали других, менее удачливых. Швондер в «Собачьем сердце» — мрачное, хотя и не лишенное комизма олицетворение низшего уровня тоталитарной власти — управдома, открывает большую галерею подобных героев в булгаковском творчестве, таких как Аллилуйя (Портупея) в «Зойкиной квартире», Бунша в «Блаженстве» и «Иване Васильевиче», Никанор Иванович Босой в «Мастере и Маргарите».

Операцию над Шариком профессор Преображенский делает во второй половине дня 23 декабря, а очеловечивание пса завершается в ночь на 7 января, поскольку последнее упоминание о его собачьем облике в дневнике наблюдений, который ведет ассистент Борменталь, датировано 6 января. Таким образом, весь процесс превращения собаки в человека охватывает период с 24 декабря до 6 января, от католического до православного Сочельника. Происходит Преображение, но только не Господне. Новый человек Шариков появляется на свет в ночь с 6-го на 7-е января — в православное Рождество. Но Полиграф Полиграфович — воплощение не Христа, а дьявола, взявший себе имя в честь вымышленного «святого» в новых советских «святцах», предписывающих праздновать День полиграфиста. Шариков — в какой-то мере жертва полиграфической продукции — книг с изложением марксистских догм, которые дал ему читать Швондер. Именно оттуда «новый человек» вынес тезис о примитивной уравниловке — «взять все да и поделить».

При последней его ссоре с Преображенским и Борменталем всячески подчеркивается связь Шарикова с потусторонними силами: «Какой-то нечистый дух вселился в Полиграфа Полиграфовича, очевидно, гибель уже караулила его и рок стоял у него за плечами...»

И далее:

«— Убирайтесь из квартиры, — задушевно шепнул Филипп Филиппович. Шариков сам пригласил свою смерть! Он поднял левую руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьим запахом шиш. А затем правой рукой по адресу опасного Борменталя из кармана вынул револьвер».

Шиш — это стоящие дыбом «волосы» на голове у черта. Такие же волосы у Шарикова: «жесткие, как бы кустами на выкорчеванном поле».

Дьявольские черты в творении профессора можно проиллюстрировать еще и таким примером. Речь идет о сектах сатанистов, известных со времен средневековья (сатанистом был, например, небезызвестный Джордано Бруно, которого инквизиция именно из-за этого сожгла на костре, а не из-за его воззрений о «множественности миров»). В период эпохи Возрождения богоборческие тенденции усилились, только теперь они зиждились по большей части на рационалистических концепциях, вере в науку и полном отрицании Бога (атеизм). Так, например, было в эпоху Шекспира. Известно, что в то время в Кембридже существовал атеистический тайный кружок (в который, например, входил известный английский драматург Томас Мэллори). Когда большая часть членов этого кружка (принадлежавших к высшему слою английской знати) была арестована и предстала перед церковным судом, всем им, в частности, вменялось в вину то, что во время своих «богомерзких занятий» они читали наоборот имя Бога. «Бог» по-английски звучит как «God», а если прочесть наоборот, получится «dog», т. е. «собака».

Образ пса вообще всегда был важным атрибутом (фетишем) при сатанистском «богослужении». Достаточно вспомнить «Фауста» Гете, где Мефистофель оборачивается черным пуделем и в таком виде предстает перед Фаустом. Примечательно, что это происходит также в самом начале произведения, и точно так же пудель бежит по дороге за доктором Фаустом, как бездомный пес Шарик за профессором Преображенским у Булгакова. Примечательно, что герои и Гете и Булгакова — ученые, и оба на пути своих научных изысканий в какой-то момент преступают этические, нравственные законы, идут против Бога и его творения. Фауст продает душу дьяволу за возможность достичь совершенства и всезнания (и тем сравняться с Богом), Преображенский принимается внедрять в жизнь «евгенику», улучшать человеческую природу. Оба идут против Божьего творения, против законов естества, и Бог для них оборачивается своей противоположностью, т. е. дьяволом.

Мотив дьявольской «черной мессы» проходит буквально через все произведение Булгакова.

Преображенский неоднократно в тексте называется «магом», «чародеем», сравнивается (во время операции) с преступником, пиратом, вампиром.

Пойдя (хоть и ненамеренно) по пути «исправления» природы, т. е. Божьего творения, профессор тем самым совершил первоначальный грех — вызвал своей «магией» из преисподней на этот свет чудовище (не случайно в «Мастере и Маргарите» Воланд тоже будет устраивать сеансы «магии»).

Если Преображенский — создатель «бога наоборот» (т. е. дьявола), то Швондер и его подручные — служители соответствующего культа. Не случайно вся их деятельность непрестанно сопровождается пением. Это — новое богослужение, месса «наоборот», песни, призывающие не к христианскому прощению и любви, но к террору, мести, ненависти. Если в понимании нормальных людей «труженик» — это тот, кто работает, создает материальные и духовные ценности, то «труженик наоборот», «пролетарий» — это тот, кто не работает, а напротив, отбирает, «экспроприирует», то, что было создано трудом других людей.

Придумывая новые ритуалы, служители «бога наоборот» изобретают и новые святцы, в которые помещают новые имена (не в честь ангелов-хранителей, а в соответствии с реалиями «революционной эпохи»). Таково имя Полиграфа Полиграфовича, данное ему из-за того, что в один из дней, когда его создавали, праздновался День полиграфиста.

Этот факт служит своеобразным мостиком к обобщению идей, высказанных в повести. Полиграф Полиграфович — в немалой степени продукт «печатного слова» (идеологические книги, которые ему дает Швондер), соответственно, то, что происходит в доме, где обитают герои повести, проецируется на весь механизм государственной пропаганды, на всю большевистскую идеологию, которая оказывается не чем иным, как «черной мессой», ритуалом поклонения Сатане. В этом отношении название всего цикла — «Дьяволиада» — представляется еще более точным и уместным.

Таким образом, Булгаков не только вносит этический аспект в оценку любых научных изысканий, но и ставит его на первый план. Нравственный критерий — это то главное, чем должен руководствоваться любой ученый в своей работе. Булгаков говорит об ответственности ученого за последствия научных изобретений. По его глубочайшему убеждению, то, что безнравственно, не может считаться истинным открытием.