Не имея возможности издаваться, а, следовательно, и потеряв вдохновение писать, Михаил Афанасьевич обрел себя в новом жанре: официальном эпистолярном.
Июль 1929-го: Генеральному секретарю партии И.В. Сталину, председателю ЦИК М.И. Калинину, начальнику Главискусства А.И. Свидерскому, А.М. Горькому:
«Не будучи в силах более существовать, затравленный, зная, что ни печататься ни ставиться более в пределах СССР мне нельзя, я обращаюсь к Вам и прошу Вашего ходатайства перед Правительством СССР ОБ ИЗГНАНИИ МЕНЯ ЗА ПРЕДЕЛЫ СССР ВМЕСТЕ С ЖЕНОЮ МОЕЙ Л. Е. БУЛГАКОВОЙ, которая к прошению этому присоединяется».
30 июля: начальнику Главискусства А.И. Свидерскому:
«<...> Обо мне писали как о проводнике вредных и ложных идей..., произведения мои получали убийственные и оскорбительные характеристики... <...> Я прошу Правительство СССР обратить внимание на мое невыносимое положение и разрешить мне выехать вместе с моей женой... за границу на тот срок, который будет найден нужным».
3 сентября: секретарю ЦИК СССР А.С. Енукидзе:
«Ввиду того что абсолютная неприемлемость моих произведений для советской общественности очевидна... прошу разрешить мне вместе с женою моей... выехать за границу...»
3 сентября: М.А. Горькому:
«<...> Прошу Вас, Алексей Максимович, поддержать мое ходатайство. <...> Все запрещено, я разорен, затравлен, в полном одиночестве...».
Почитав письма власти решили: надо бы помочь заблудшему писателю исправиться — подтолкнуть его в нужном направлении.
Булгакову запретили писать то, что он хочет, тогда он стал писать то, что он хочет, в письмах к правительству
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |