Лето 1929 года выдалось жарким — в том смысле, что для Булгакова настала сама тяжелая пора.
Повесть «Записки на манжетах» — запрещена, переиздание сборника сатирических рассказов «Дьяволиада» не разрешено, издание сборника фельетонов — под запретом, на «Похождения Чичикова» в публичном выступлении наложено вето, печать романа «Белая гвардия» — прервана, так как запрещен сам журнал «Россия».
Любовь Евгеньевна и Михаил Афанасьевич сидели в гостиной в квартире на Большой Пироговской, 35а, и подсчитывали убытки:
— «Дни Турбиных» и «Багровый остров» запретили. «Зойкину квартиру» сняли еще в прошлом сезоне после двухсотого представления — по навету властей. Таким образом, Любан, к настоящему театральному сезону все мои пьесы оказываются запрещенными, в том числе и выдержавшие около трехсот представлений «Дни Турбиных», — Булгаков нервно заправил за ухо непослушную прядь волос.
Люба покосилась на альбом, который муж бережно заполнял вырезками из газет с рецензиями на спектакли.
— Надо же, за десять лет — 301 отзыв о тебе! И смешно сказать: всего три хвалебных!
— Зато 298 — один другого страшнее, — сыронизировал Михаил Афанасьевич. — На что мы жить-то будем, Любан?
— Напиши-ка, Мака, письмо Горькому — он ведь хорошо к тебе относится!
И Михаил Афанасьевич написал. Но не только Горькому.
Массовый запрет произведений Булгакова был для писателя все равно что запрет на воздух или еду
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |