Иссушаемый любовью к... театру, прикованный теперь к нему, как жук к пробке, я вечерами ходил на спектакли.
М. Булгаков
Радости и печали в жизни всегда рядом, будто родные сестры.
Булгаков не догадывался о причине своей болезни: то ли простуда, то ли служебные неприятности и душевные муки. Вероятно, все вместе. Температурил, недомогал. Лечился как мог. Спасибо Пейзулаевым: ставили банки, поили микстурами. Помогали во всем, а это было необходимо. Новые хозяева квартиры требовали, чтобы Булгаков выселился, а он из дома никуда не выходил. Когда стало лучше, писал веселый водевиль.
Однажды Пейзулаев вошел сияющий. Весело ухмыляясь в черные усы, заговорил с порога:
— Поднимайтесь, Мишенька, разогните спину, бросьте ваши писания и пляшите. Вот ордер на жилье. Гор-жилотдел выдал. — Помахал над головой синей бумажкой и прочитал: — «Слепцовский переулок, девять, комната в квартире номер два». Ну как? Рады? Мы с Татьяной Павловной заходили. Второй этаж, вид на горы, но мебели никакой — пусто. Соседка побелит, завтра можно переходить, а то ненароком кто-нибудь поселится. Больно место хорошее — почти центр...
И еще потрясающая радость. Уже стемнело, когда раздался звонок в парадной двери. На пороге стояла Татьяна Николаевна. Будто с неба свалилась. Измученная, худая, грязная, с мешочком, перевязанным веревкой, и маленьким узелком, в котором оказался кусок черствого хлеба, сухари, две луковицы и несколько огурцов. У Булгакова язык онемел. Долго не мог шевельнуться и слова сказать. Потом вскочил и, обнимая жену, засыпал вопросами.
Проговорили всю ночь. На рассвете она шептала:
— Как измучилась без тебя. Думала, погиб. Только получила весточку, сразу собралась. Мне повезло: в Харькове взяли в эшелон голодающих с Поволжья. Быстро доехали. О тебе Костя в письме сообщил. Он в Москве. В Киев возвращаться боится... Ивана-то забрали. Белые. Еще в декабре. Говорят, в Чехословакию подались. Сестры ничего, будто здоровы, а мать все плачет... А где же Николай?
Булгаков только пожал плечами.
Через день переехали на Слепцовскую улицу. Из двух старых козел и досок смастерили широкую лежанку, фанерный ящик из-под папирос превратился в письменный стол. Пейзулаевы дали табуретки, старое кресло, матрац, кастрюли и посуду... Можно было справлять новоселье...
Лишь в самом конце августа, несколько оправившись от «хворобы» и служебных потрясений, Булгаков возвратился к лекторской и преподавательской работе. Сохранилась афиша:
В среду 25 августа № 1
живого журнала искусства и литературы
«Карусель».
В его выпуске участвовали: Ю. Слезкин, Г. Евангулов, К. Гатуев, Рюрик Ивнев, Н. Щуклин и Булгаков. Он выступил на темы: «Литературные итоги» и «Хроника искусств».
3 сентября в том же зале Второго советского театра проходил диспут «Любовь и смерть». В прениях участвовал Булгаков. Второй выпуск «Живого журнала» состоялся 12 сентября. Прошли вечера, посвященные Гоголю, Пушкину, Чехову...
Вот странички из «Записок на манжетах»:
«Подотдельский декоратор нарисовал Антона Павловича Чехова с кривым носом и в таком чудовищном пенсне, что издали казалось, будто Чехов в автомобильных очках. Мы поставили его на большой мольберт...
Я читал вступительную статью «О чеховском юморе». Но от того ли, что я не обедаю вот уже третий день, или еще почему-нибудь, у меня в голове было как-то мрачно.
В театре — яблоку негде упасть.
Временами я терялся. Видел сотни расплывчатых лиц, громоздившихся до купола. И хоть бы кто-нибудь улыбнулся. Аплодисмент, впрочем, дружный. Сконфуженно сообразил: это за то, что кончил.
С облегчением убрался за кулисы. Две тысячи заработал, пусть теперь отдуваются другие. Проходя в в курилку, слышал, как красноармеец тосковал:
— Чтоб их разорвало с их юмором! На Кавказ заехали — и тут голову морочат!..
Он совершенно прав, этот тульский воин.
Я забился в свой любимый угол, темный угол за реквизиторской, и слышал, как из зала понесся гул. Ура! Смеются. Молодцы актеры. «Хирургия» выручила и история, как чихнул чиновник.
Удача! Успех! В крысиный угол прибежал Слезкин и шипел, потирая руки:
— Пиши вторую программу!
Афиша живого журнала искусства и литературы «Карусель»
Решили после «Вечера чеховского юмора» пустить «Пушкинский вечер».
...Ровно за полчаса до начала я вошел в декораторскую и замер... Из золотой рамы на меня глядел Ноздрев. Он был изумительно хорош. Глаза наглые, выпуклые, и даже одна бакенбарда жиже другой. Иллюзия была так велика, что казалось, вот он громыхнет хохотом и скажет:
— А я, брат, с ярмарки; Поздравь: продулся в пух!
Не знаю, какое у меня было лицо, но только художница обиделась смертельно. Густо покраснела под слоем пудры, прищурилась.
— Вам, по-видимому... э... не нравится?
— Нет, что вы. Хе-хе! Очень... мило. Мило очень. Только вот... бакенбарды.
— Что? Бакенбарды? Ну, так вы, значит; Пушкина никогда не видели! Поздравляю! А еще литератор! Ха-ха! Что же, по-вашему, Пушкина бритым нарисовать?!
...Что было! Что было!.. Лишь только раскрылся занавес и Ноздрев, нахально ухмыляясь, предстал перед потемневшим залом, прошелестел первый смех. Боже! Публика решила, что после чеховского юмора будет пушкинский юмор! Облившись холодным потом, я начал говорить... В зале хихикали на бакенбарды. За спиной торчал Ноздрев, и чудилось, что он бормочет мне:
— Ежели бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве!
Так что я не выдержал и сам хихикнул. Успех был потрясающий, феноменальный. Ни до, ни после я не слыхал по своему адресу такого грохота всплесков...
Крысиным ходом я бежал из театра и видел смутно, как дебошир в поэзии летел с записной книжкой в редакцию... Так я и знал! На столбе газета, а в ней на четвертой полосе: «ОПЯТЬ ПУШКИН!»
...Кончено. Все кончено! Вечера запретили...
Идет жуткая осень. Хлещет косой дождь. Ума не приложу, что же мы будем есть? Что есть-то мы будем?!..»
* * *
Осень в тот год на Кавказ пришла рано. В один из хмурых, ненастных вечеров, когда Булгаков, свободный от выступлений, собирался усесться за свой «письменный стол», в коридоре послышалась возня, в дверь робко постучали.
— Разрешите?
Вошел мужчина среднего роста в коротком полушубке и горской мохнатой шапке. На вид ему можно было дать лет тридцать пять. Он снял шапку, и Булгаков увидел бритое с крупными чертами лицо, светлокарими глазами и теплым взглядом. Пышные каштановые волосы были расчесаны на пробор слева. Он растерянно огляделся и заговорил:
— Простите, я не вовремя. Но что будешь делать?! Давно хочу с вами, Михаил Афанасьевич, познакомиться и поговорить по душам. Еще после пушкинского диспута. Да все не удавалось: то вы болели, то я уезжал. Недавно вернулся, посмотрел в театре ваш водевиль «Самооборона» и пришел в восторг. Это очень весело и талантливо. Не сердитесь за бесцеремонное вторжение.
Его сочный баритон рокотал доверительно.
— И хорошо сделали, что пришли, — приветствовал гостя Булгаков. — Раздевайтесь, знакомьтесь — моя жена Татьяна Николаевна...
Гость продолжал:
— Прежде всего разрешите представиться: зовут меня Беса или по-русски Борис Иванович Тотров. Это имя вам ничего не говорит, поэтому позволю сделать некоторые пояснения...
Булгаков помог гостю раздеться, усадил в пейзулаевское кресло, сам устроился напротив. Собравшись с мыслями, Тотров заговорил:
— Начну издалека... Вырос я в небольшом осетинском селении Ольгинское. Учился в городе. Вы, вероятно, знаете наш Владикавказ — старый культурный центр Северного Кавказа. Здесь уже сорок лет работает Русский театр. У него большие традиции. Однажды какая-то заезжая труппа давала фрагменты оперы «Фауст». Дядя взял меня на спектакль. Я был потрясен, несколько дней болел. С тех пор театр — моя мечта, мое счастье. Мне прочили военную карьеру, я слушать о ней не хотел. Лет пятнадцать назад собрал друзей, познакомился с молодым драматургом Бритаевым, и мы в большом сарае показали первый спектакль. Успех был потрясающий. Нас стали приглашать в другие села, слава об ольгинских артистах пошла по всей Осетии. Вот тогда-то я решил, что настало время создать национальный театр. В памяти залегла прекрасная мысль Белинского: «Иметь свой родной театр и гордиться им желает всякий народ, всякое племя, всякий язык». Однако, вы понимаете, что до революции об этом могли мечтать лишь горячие головы. Теперь настало время свершений... Осетия будет иметь свой театр, своих драматургов и актеров. Наш народ должен на родном языке приобщаться к русской и мировой театральной культуре...
Булгаков слушал и все отчетливее ощущал, как в душе у него поднимается доброе чувство к гостю. А тот буквально преобразился. Глаза блестели, голос обрел силу и эмоции. Видно было, как он сдерживал себя, чтобы излишне не жестикулировать и оставаться на месте. Воспользовавшись паузой, Булгаков спросил:
— Вы великолепно говорите по-русски, у вас отличная дикция, совсем нет акцента. Где учились?
Борис Иванович широко улыбнулся, ладонью разгладил морщинки на щеках и лбу, а уж затем стал вспоминать:
— Еще в 1905 году я отправился продолжать образование в Москву. Попал в самое пекло. В рядах Кавказской боевой дружины участвовал в декабрьских боях на улицах столицы. Видел кровь, разгром рабочего восстания. Переживал... Потом более двух лет учился в частном музыкально-драматическом училище Кетхудовой, накануне германской войны был статистом-экстерном в Александринском театре в Петербурге, а через год — опять Москва. Пошел к Александру Ивановичу Южину. Узнав, что я с Кавказа, он принял очень ласково. Радовался тому, что наши любители готовят его пьесу «Измена», устроил меня в Малый театр статистом. Я нищенствовал, но был счастлив — дышал одним воздухом с Южиным, Садовским, Остужевым, Ермоловой, Яблочкиной, Максимовым... Слушал концерты Шаляпина и Собинова... Такое не забывается... Вернулся накануне революции. Кружок наш распался. Теперь...
Он хотел еще что-то сказать, но замолчал. Опять пригладил волосы, потер лоб и поднял глаза на Булгакова. Тот заговорил:
— Спасибо... Я с большим интересом слушал и думал: ваша судьба типична. У каждого народа должен явиться такой человек — первопроходец. У русских; когда-то был Волков, у осетин вы. Масштабы разные, а смысл один. Это же замечательно, Борис Иванович... Однако, чем могу быть полезен в вашем благородном, деле?
Казалось, Тотров уже давно был готов к вопросу.
— Ну как же! — воскликнул он. — Весной меня вызвали в Оснаробраз и сказали: «Товарищ Тотров, вы назначаетесь заведующим театральной секцией. Работайте». Стал собирать своих кружковцев. Молоды, зелены.. Кроме энтузиазма ничего нет. Любители без всякого образования. Необходимы хотя бы азы, как воздух. Нужна профессионализация... Недавно мы получили ваше письмо о создании Драматической студии. Очень нужное дело затеяли. Вот я и... Но почему вы хмуритесь?
Булгаков грустно улыбнулся.
— Вы, верно, не знаете — я больше не заведую театральной секцией...23
Но Тотров живо продолжал:
— Нет, отчего же, знаю. Думаю, это не самое страшное в вашей жизни. Обойдется... Знаю, что вы пишете для театра... В Драматической студии ведете занятия...
Вот я и пришел просить, чтобы наших кружковцев в студию приняли. Есть очень способные: Фаризат Цоколаева, Аза Келлер, Коша Барукаева, Владимир Цоколаев и другие. Официальное письмо мы уже направили...24
В это время Татьяна Николаевна принесла чайник кипятка, столик покрыла скатеркой, поставила блюдце с таблетками сахарина, стаканы, в тарелку положила ломти кукурузного лаваша. Преодолевая неловкость, сказала:
— Прошу вас, Борис Иванович, к столу. Не обессудьте — он небогат... Мы недавно переехали, еще не устроились...
Тотров поднялся и замер в нерешительности. Затем двинулся к двери, но заметив на лиде хозяйки удивление, остановился.
— Простите меня душевно, — сказал застенчиво, будто сделал что-то нехорошее. — Был в Ольгинском. Родственники снарядили в дорогу. Знают, в городе голодно... Михаил Афанасьевич болел... Я в коридоре на столе кое-что оставил...
Он порывисто вышел и вернулся с горской сумкой из телячьей кожи.
— Это наш волшебный хурджин. Без него осетин в Дорогу не отправляется...
На столе появились три пирога, кусок копченой баранины и сала, круглый белый сыр и бутылка с пробкой из кукурузной кочерыжки...
Татьяна Николаевна всплеснула руками.
— Да что вы, Борис Иванович! Как можно! Зачем так много?!
Но Тотров сделал вид, что не слышит.
— Вы знаете, — продолжал он спокойно, — когда я прочитал бумагу, в которой было сказано, что нашу молодежь приглашают учиться в Драматической студии, радости не было конца. Шутка ли, ведь об этом мечтал лет двадцать. Посмотрел на подпись: М. Булгаков. Подумал: кто это? Не знаю. Но ясно, что у нас появился хороший человек. Он друг нам. Надо ему большое спасибо сказать... Вот и пришел к вам...
Булгаков спросил с лукавой улыбкой:
— А это что за бутылочка?
— Лекарство от всех болезней. Арака называется. Наши женщины варят. При простуде особенно хорошо с перцем употреблять, но и без простуды тоже можно...
Когда подняли рюмки с мутноватой жидкостью, Булгаков сказал:
— За вас, Борис Иванович, за ваши светлые мечты, за национальный театр в Осетии. Только вы должны помочь нашей студии... Договорились?
— Конечно! Какой разговор! В этом деле я с вами...
— Вот и отлично... Скажу прямо: рад нашему знакомству. За вас... — когда выпили, Булгаков продолжал: — В ближайшее время — премьера моей пьесы «Братья Турбины». Признаться, начинаю волноваться... Буду рад видеть вас в театре...
Поздно вечером, проводив гостя, Михаил Афанасьевич говорил жене:
— Ты знаешь, он мне понравился с первых минут нашего знакомства. Такое со мной впервые. Обратила внимание — это же дитя природы, только большое. Чист душою, добр, весь как на ладони. Его театральный энтузиазм меня умиляет... Хороший, очень хороший человек...
Встреча оставила в душе Булгакова заметный след.
Театр, выступления в концертах и на литературных вечерах, преподавание в Драматической студии увлекли его. Дни были заполнены до предела. Лишь ночь оставалась для творчества. Оно все больше и больше захватывало, доставляло наслаждение. Радости и печали, успехи и неудачи героев — это второй мир, в который Булгаков каждый раз уходил с каким-то трепетным: чувством. Он жил в этом мире, дышал его атмосферой. Это было счастье творческих свершений...
Урывками летом и осенью Булгаков завершал работу над первой большой драмой. В одном из писем позднее сообщал:
«...На сцене пошли мои пьесы. Сначала одноактная юмореска «Самооборона», затем написанная наспех, черт знает как, 4-х актная драма «Братья Турбины».
В архиве Юрия Слезкина сохранилась афиша:
Первый советский театр.
Открытие зимнего драматического сезона...
16 октября, суббота.
ГОГОЛЬ. Ревизор. Постановка Аксенова.
21 октября, четверг.
БУЛГАКОВ. «Братья Турбины» (Пробил час).
Постановка Августова.
В спектакле были заняты популярные актеры Владикавказского театра — Федоров, Богославский, Демюр. А роль Алексея Васильевича Турбина (именно так, как в пьесе «Дни Турбиных», звали героя) исполнял артист П.Н. Поль, впоследствии народный артист РСФСР, один из организаторов и ведущих артистов Московского театра сатиры»25.
К сожалению, текст этой пьесы, как и большинства других пьес владикавказского периода, до нас не дошел. О характере произведения можно составить лишь отдаленное представление по весьма недоброжелательной рецензии в местной газете, написанной все тем же «дебоширом в поэзии» М. Боксом26.
Судя по этой рецензии, события в пьесе разворачиваются в период «революционной весны 1905 года». Ее герои страдают от невозможности найти свое место в сложных условиях новой эпохи с ее острыми социальными конфликтами. По словам рецензента, в целом пьеса — «слабые потуги домашней драматургии». Трудно сказать, что это значит, но ясно одно — уже в пору владикавказского дебюта Булгакова волновала судьба семьи («братья») на поворотном рубеже (подзаголовок в афише — «пробил час»). И хотя материал, на котором строится сюжет пьесы, связан с другой эпохой, можно думать, что отсюда тянутся идейно-тематические нити к драме «Дни Турбиных». Здесь так же старый семейно-бытовой уклад рушится под ударами истории.
«Братья Турбины», как сообщал Булгаков, «четыре раза за месяц шли с треском успеха». Это радовало и во многом определило его будущее. Шумный дебют с большой пьесой, горячие приветствия зрителей, поздравления актеров укрепили авторскую позицию, навсегда повернули начинающего драматурга лицом к сцене...
Увлекала работа в Драматической студии. Она крепла, пополнялась новыми учащимися, укомплектовывалась преподавателями. Занятия вели Слезкин (история искусств), Беме (история литературы), Евангулов (история театра), Башкина (мастерство актера) и, наконец, Булгаков выступал с лекциями о роли музыки в театральном спектакле. Борис Иванович Тотров помогал в работе с группой студийцев-осетин. Позднее он вспоминал, что особенно интересными были беседы Булгакова о сценическом воплощении «Горя от ума» Грибоедова, «Маскарада» Лермонтова, «Ревизора» Гоголя, «Власти тьмы» Толстого, «Чайки» Чехова.
Беседы Булгаков проводил увлекательно, показывал, как может быть решена та или иная драматическая ситуация на сцене. Видимо, уже в ту пору начинало развиваться режиссерское дарование писателя. Спустя десятилетие оно получит великолепную шлифовку во МХАТе27.
Была уже зима, когда однажды Тотров прибежал взволнованный.
— Михаил Афанасьевич, хорошая новость: решением Ревкома начинается месяц Красного Горца. Мне поручено со студийцами выехать в села Осетии. Будем показывать наши первые работы...
Булгаков сразу оценил значение этой поездки.
— Что повезете?
— Думаю «Обманутые надежды» и «Двое голодных». Хоть и переводные вещи, но, во-первых, короткие комедии и, во-вторых, соответствуют духу времени.
— Только доработайте, многие мизансцены еще сырые...
Через неделю студийцы уехали на гастроли. Спустя месяц Тотров писал:
«Осетинская драматическая труппа была командирована 14 декабря... За 20 дней поездки по Алагирскому ущелью труппой было поставлено 12 спектаклей с танцами и музыкой духового оркестра Политотдела. В труппе следующие артисты: К. Барукаева, Ф. Цоколаева, В. Гаглоев, В. Цоколаев, Б. Тотров, Н. Гурциев, X. Дзанагов... Спектакли ставились в клубах и в школьных помещениях... Радушный прием, который нам везде оказывали жители, трудно передать. На спектакли приходили за несколько верст... Эта трехнедельная поездка в горы зимой не утомила артистов... Театр как школа жизни и средство борьбы с невежеством является одним из лучших орудий общественного воспитания... В интересах развития театра необходимо почаще разъезжать окружной драматической труппе по округу с хорошим и интересным репертуаром...»28
Булгаков радовался успехам студийцев. Тревожило отсутствие нужного репертуара. Острую нужду в современных пьесах испытывал не только осетинский, но и русский театр. Большинство пьес дореволюционного репертуара безнадежно устарело. Новых не было. Юрий Слезкин, будучи режиссером Русского театра во Владикавказе, позднее вспоминал о событиях 1920 года. «Случилось, что для спектакля в честь Октября не нашлось подходящей пьесы, и я взялся написать ее. Так появилась первая моя одноактная пьеса «Пламя», которую ставили во Владикавказе...»29
Работа в Драматической студии сблизила Булгакова с артистической средой, создала вокруг него атмосферу театральных интересов. В одном из писем двоюродному брату Константину он сообщал: «Поживаю за кулисами. Все актеры мне друзья и приятели...» Среди них были мастера своего дела, люди яркие и самобытные: Дымов, Поль, Аксенов, Жданович — жена Юрия Слезкина, Башкина (позднее — заслуженная артистка СО АССР) и многие другие. На выходных ролях в театре работала жена писателя Т.Н. Булгакова-Михайлова.
Шли дни... Они слагались в недели и месяцы. 1921 год для Булгакова начался трудно: особенно мучала нужда. В письмах родственникам он жаловался на плохую комнату, на холод и голод, просил сестру прислать кое-какие вещи.
А. Серафимович, вторично посетивший Владикавказ в 1921 году, был потрясен картинами бедствия тысяч голодающих беженцев с Поволжья. В одном из очерков, опубликованных в «Правде», он писал:
«На станции под Владикавказом валяются по платформе, по путям сыпные вперемежку с умирающими от голода. У кассы — длинный хвост, и все, кто в череду, шагают через закоченевший труп сыпного, который уже много часов лежит на грязном полу вокзала.
Положение безвыходное: денег совершенно нет, койки сокращены до минимума. Жалкие крохи, какие имеются, недостаточны даже, чтобы мертвецов вывозить.
Рабочие заволновались. Они отрывали крохи от своего жалкого заработка и несли в помощь голодным. На собраниях требовали экстренного обложения буржуазии. И добились этого обложения.
Были собраны крупные суммы, и началась борьба с голодом и эпидемией. Стали подбирать голодных, сыпных, стали кормить, лечить, одевать...»
В марте 1921 года молодая Советская республика широко отмечала пятидесятилетие Парижской коммуны. В эти дни на сцене владикавказского театра пошла новая пьеса Булгакова. О ней сохранилось несколько упоминаний в письмах автора. Первого февраля он сообщал:
«На днях снял с пишущей машинки «Парижских коммунаров» в 3-х актах. Послезавтра читаю ее комиссии. Здесь она несомненно пойдет».
В другом письме, адресованном сестре Надежде Афанасьевне:
«Вот досада с «Парижскими»! Первый акт можно грандиозно поставить на большой сцене. Пойду завтра смотреть во втором акте моего мальчика Анатоля Шоннара. Изумительно его играет здесь молодая актриса Ларина. Мой Анатоль — мой отдых в моих нерадостных днях».
Письмо это не датировано, но оно написано еще в ходе репетиций, а это было в первой половине марта. Окрыленный успехом своих пьес, Булгаков один экземпляр машинописи отправил на конкурс в Москву.
Не упустил случая вновь метнуть стрелы в Булгакова его «штатный» недоброжелатель М. Вокс. Через несколько дней после премьеры, 23 марта, в газете «Коммунист» появилась его очередная статья.
«Автор — новичок в драматургии, — писал рецензент. — Мы не будем строго критиковать и указывать на неудачную архитектонику (строение) пьесы... Действие развивается бессвязно, скачками, которые художественно не оправданы... Наши важнейшие критические замечания по существу содержания пьесы были высказаны на дискуссии с автором после читки. Они сохраняют силу и теперь.
Но кое-что в пьесе, особенно первые сценки последнего акта, — удачны, театральны и художественны. В постановке видна немалая работа, но массовая сцена первого акта в основе неверна... Впечатление от I акта осталось, как от немой, мертвой сцены, несмотря на реплики, крики, оркестр и речи.
В исполнении отметим игру артистки Лариной в роли Анатоля. Великолепное травести!.. В ней мелькнул удалая, заядлая театральная жилка. Не пройдешь молча и мимо игры артистки Никольской в роли Целестины...»
Афиша Первого советского театра. Идет драма М. Булгакова «Братья Турбины»
Газета «Коммунист» 8 мая сообщала: «В дни Парижской коммуны у нас во Владикавказе шла в первый раз пьеса «Парижские коммунары» М. Булгакова... В настоящее время получено известие, что эта пьеса рассмотрена Масткомдрамой (мастерская коммунистической драмы)... Главполитпросвета в Москве и ею же намечена к постановке в центре».
Жизнь Булгакова в эти месяцы была трудной: куцые радости выпадали лишь в один из десяти дней, наполненных невзгодами. Но в характере молодого писателя уж тогда проявились очень ценные качества: целеустремленность, умение работать в невероятно трудных условиях по 12—15 часов в сутки. Все новые и новые замыслы (рассказы, записки, фельетоны, пьесы) несли ему энергию и требовали воплощения. «Я упорно работаю. Пишу роман, единственная за все это время продуманная вещь...» — сообщает он двоюродному брату 1 февраля. Речь, видимо, идет о романе «Белая гвардия». Его творческая история берет начало во Владикавказе, но для полного воплощения замысла еще потребовалось много сил и времени.
В конце апреля письмо к сестре Вере:
«Я очень тронут... пожеланием мне в моей литературной работе. Не могу выразить, как иногда мучительно мне приходится... Творчество мое разделяется резко На две части: подлинное и вымученное. Лучшей моей пьесой подлинного жанра я считаю трехактную комедию-буфф типа «Вероломный папаша» («Глиняные женихи»). И как раз она не идет, да и не пойдет, несмотря на то, что комиссия, слушая ее, хохотала в продолжение всех трех актов... Салонная!»
Конечно, можно только сожалеть, что эта «лучшая пьеса подлинного жанра» не дошла до нас. Она была действительно очень веселая, о чем вспоминал в беседе с автором этих строк 28 октября 1976 года поэт и художник Н. Щуклин. Он был членом той самой комиссии, которая слушала чтение Булгакова и хохотала с первой до последней сцены...
В начале апреля 1921 года в Первом советском театре Владикавказа пошла трагедия А.К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного». 13 апреля в газете «Коммунист» Булгаков напечатал рецензию на этот спектакль, В жанре театральной рецензии до этого он не выступал. Вот почему первый опыт представляет определенный интерес. Рецензия состоит из двух частей. Сначала автор дает характеристику пьесы А. Толстого:
«Она — первое звено в драматической трилогии. Это трагедия необузданного повелителя и жалкого раба страстей, истребившего дотла все, что стояло на пути к осуществлению большой фантазии, ставшего совершенно одиноким и падающего в конце-концов под тяжкими ударами, подготовленными своею собственной рукой.
Колоссальна центральная фигура Иоанна, в которой уживались рядом и истинный зверь, и полный фальши отталкивающий комедиант...»
Во второй части рецензии Булгаков анализирует игру актеров и постановку в целом. Очень высокую оценку получает талант Аксенова — актера и режиссера, который выступал главным образом в классическом репертуаре.
«Иоанна играет Аксенов. От каждой фразы, от каждого движения страшного лица Иоанна веет настоящим актерским искусством, настоящим мастерством. Только оно и подлинная школа могут подсказать актеру смелое движение жезлом перед фразой:
Я Сицкого не вижу между вами...
Или превращение, почти мгновенно, лукавого лицедея, кощунственно прикрывшегося монашеским одеянием, в прежнего страшного деспота.
Аксеновский Иоанн — безусловно цельный художественный образ, один из тех, который не часто можно видеть...»
Образ Годунова (арт. Дивов), по мнению Булгакова, в спектакле значительно слабее. Актеру оказалась не по силам сложная роль, требующая во многих эпизодах выразительной игры без слов. Завершая рецензию, Булгаков говорит: «Ансамбль в общем безнадежно слаб. Совершенно безжизненны фигуры, окружающие Иоанна. Некоторые сцены трагедии пропадают. О внешней стороне спектакля говорить не приходится. Обстановка убогая».
Вскоре после этого общественность Владикавказа отметила 35-летний юбилей С.П. Аксенова. Булгаков выступил в печати с очерком, посвященным выдающемуся русскому актеру. Он рассказал о его работе в Москве, Киеве, Ярославле и других городах России. В очерке немало теплых слов в адрес юбиляра и очень интересных суждений о его актерском мастерстве30.
Еще в самом конце очень тяжелой и холодной зимы, когда, как позднее писал Булгаков, «грозный призрак голода постучался в мою скромную квартиру», произошло важное событие.
Как-то пришел Пейзулаев — присяжный поверенный — светлая личность с усами, подстриженными щеточкой, и вдохновенным лицом.
«Он пришел ко мне, когда я молча сидел, положив голову на руки, и сказал:
— У меня тоже нет денег. Выход один — пьесу надо написать. Из туземной жизни. Революционную. Продадим ее...
Я тупо посмотрел на него и ответил:
— Я не могу ничего написать из туземной жизни, ни революционного, ни контрреволюционного. Я не знаю их быта. И вообще, я ничего не могу писать. Я устал и, кажется, у меня нет способностей к литературе.
Он ответил:
— Вы говорите пустяки. Это от голоду. Будьте мужчиной. Быт — чепуха! Я насквозь знаю быт. Будем вместе писать. Деньги пополам.
С того вечера мы стали писать. У него была круглая жаркая печка. Его жена развешивала белье на веревке в комнате, а затем давала нам винегрет с постным маслом и чай с сахарином. Он называл мне характерные имена, рассказывал обычаи, а я сочинял фабулу. Он тоже. И жена подсаживалась и давала советы...
И мы писали. Он нежился у печки и говорил:
— Люблю творить!
Я скрежетал пером... Через семь дней трехактная пьеса была готова. Когда я перечитал ее у себя в нетопленной комнате, ночью, я, не стыжусь признаться, заплакал! В смысле бездарности — это было нечто совершенно особенное, потрясающее...
В туземном отделе пьеса произвела фурор. Ее немедленно купили за 200 тысяч. И через две недели она шла...»
Вот тогда-то, в первых числах мая 1921 года, наступил тот радостный день премьеры, о котором мы говорили в первой главе этой повести. Успех был исключительный. Затем спектакль повезли в Грозный. Там он тоже шел под бурные овации в Летнем театре.
В «Записках на манжетах» Булгаков так заканчивает свое грустное повествование о творческой истории пьесы:
«Я начал драть рукопись, но остановился... Написанное нельзя уничтожить... От самого себя — никогда! Эту изумительную штуку я сочинил. Кончено!»
Ирония судьбы: «Сыновья муллы» — пьеса, которую Булгаков расценил как лучший образец «в смысле бездарности» и пытался уничтожить, — единственное из драматических произведений владикавказского периода, дошедшее до нас. Оно сохранилось в двух вариантах — на русском и осетинском языках. Перевод пьесы на осетинский язык осуществил Борис Иванович Тотров. Этот перевод сохранился в машинописной копии.
Старая тонкая потертая бумага. Режиссерские пометы, сокращения. Карандашом вписаны фамилии первых исполнителей:
1. Мулла — Туаев.
2. Магомет — Каиров.
3. Идрис — Датиев.
4. Аминат — Цоколаева.
5. Алихан — Ханаев.
6. Лоре — Фарниев.
Перевод и постановки пьесы были осуществлены во второй половине двадцатых годов. Народный артист СССР В.В. Тхапсаев вспоминал, что их любительский кружок в Ар доне ставил пьесу Булгакова в 1928—29 годах. Он, тогда еще 17-летний юноша, играл роль старика муллы31
Обычно первым критиком произведения бывает сам автор. Зачастую он лучше других может оценить результаты своего труда. Тем более такой взыскательный, как Булгаков. Но в отношении пьесы «Сыновья муллы», думается, он был слишком строг. Привлекает материал пьесы. Его надо было увидеть в жизни и, отобрав, организовать так, чтобы он сложился в стройные картины, дал интересный сюжет. По ходу развития событий в пьесе автор поставил широкий круг вопросов. Они затрагивают животрепещущие проблемы современности: преобразование старого семейно-бытового уклада жизни кавказских народов, борьба с невежеством и отсталостью, утверждение личной и гражданской свободы, братства людей труда.
Для сценического воплощения столь сложного замысла автор сумел найти емкие конфликтные ситуации. Он вывел на сцену семью муллы Хассбота, у которого один сын — офицер, а другой — студент-революционер. При такой расстановке сил в доме муллы неизбежны острые столкновения политического характера. Они сплетаются в единый узел с противоречиями бытового характера. Действие развивается энергично. Напряжение все время нарастает и достигает кульминации в самом конце пьесы. Она сценична, и ее шумный успех объясняется не только актуальностью, силой политических страстей и выразительностью монологов Идриса, но и яркими характерами, остротой сюжета. И в этом, бесспорно, признаки авторского таланта.
Пьеса «Сыновья муллы» — дань времени. Она была создана с агитационной целью, для удовлетворения репертуарного голода тех лет. Однако при всей плакатности и митинговом пафосе отдельных сцен, при наличии драматургического материала из жизни кавказских горцев эта пьеса — промежуточное звено в одной тематической цепи от драмы «Братья Турбины» к булгаковскому шедевру «Дни Турбиных». Во всех этих пьесах выражен интерес автора к проблемам ломки привычного семейно-бытового уклада в условиях бурных политических событий.
Примечания
1. В списке «ответственных работников» Наробраза Терского Обревкома, составленном 12 июня 1920 г., М.А. Булгаков значится в должности заведующего театральной секцией. Юрия Слезкина в этом списке уже нет. Зав. подотделом искусств назван Г.Б. Евангулов.
В более поздних списках Булгаков среди сотрудников Наробраза не значится. (ГАСО, фонд 36, дело 76, лист 86).
1. Письмо подотдела искусств Осревкома было направлено во второй половине лета 1920 г. В нем говорилось:
«Согласно отношения вашего о доставке вам списка желающих заниматься в Драматической студии подотдел Осревкома командирует для занятий в Драматической студии следующих лиц: 1. Цоколаеву Ф., 2. Келлер А., 3. Барукаеву К., 4. Гуцунаеву, 5. Дзанагова Х., 6. Цоколаева Вл., 7. Габанова Т.
Перечисленные лица посылаются в первую очередь.
Зав. драматической секцией Б. Тотров». (ГАСО, фонд 49, дело 423, лист 30).
В приказах по Осревкому более позднего времени «все артисты труппы ежедневно с 10 утра до 4 часов дня обязаны находиться на занятиях». (Там же, лист 39).
Для полноты картины о судьбе учащихся Драматической студии, созданной М. Булгаковым при участии Б. Тотрова, приведем два приказа по Отделу народного образования Осревкома:
«ПРИКАЗ № 763, 1 февраля 1921 г.
Назначаются в Осетинский национальный театр:
1111. Гаглоев Владимир — артистом с возложением обязанностей режиссера,
2222. Тотров Беса — артистом с возложением обязанностей режиссера,
3. Барукаева К. — артисткой,
4. Джанаева С. — артисткой,
5. Гаглоева С. — артисткой,
6. Дзанагов И. — артистом с возложением обязанностей сценариста,
7. Келлер А. — артисткой».
«ПРИКАЗ № 764, 2 февраля 1921 г.
Назначаются в труппу Осетинского национального театра:
1111. Тотиев Аврам — артистом,
2222. Тибилова Варя — артисткой и суфлером,
3. Тотиев Михаил — артистом,
4. Джатиев Александр — артистом». (ГАСО, фонд 124, дело 4, лист 92 об.)
1. «Социалистическая Осетия», 1975, № 194.
1. «Коммунист», 1920, 4 декабря.
1. О работе Драматической студии см. «Коммунист» №№ 90, 126.
1. ГАСО, фонд 49, дело 423, лист 144.
1. ЦГАЛИ, фонд 1384, оп. 2, дело 22, лист 24.
1. «Коммунист», 1921, 18 мая.
1. Творческая история пьесы «Сыновья муллы» получила отражение в «Записках на манжетах» и «Богеме» («Красная нива», 1925, № 1) Булгакова. В печати утверждалось («Уральский следопыт», 1970, № 11, с. 77), что соавтором Булгакова является Б.Р. Беме. Это неверно. Булгаков сам говорит, что это был «присяжный поверенный из туземцев». Беме к горцам отношения не имел. Доцент Чечено-Ингушского университета Т.Т. Мальсагова 31 октября 1973 г. в письме автору этих строк сообщала: «Булгаков — военврач... написал для наших драмкружков две пьесы — «Самооборона» и «Сыновья муллы»... Соратник по перу Булгакова — дагестанец, юрист Пейзулаев. Это точно. Он с ним вместе и писал пьесу «Сыновья муллы».
В 1976 г. У.Б. Долгат сообщила, что Туаджин Пейзулаев, кумык, уроженец селения Аксай в Дагестане. До революции кончил юридический факультет Петербургского университета, жил во Владикавказе. Умер Пейзулаев в Москве в 1936 г.
Перевод Б. Тотрова пьесы «Сыновья муллы» был опубликован в юго-осетинском журнале «Фидиуаг», № 4 за 1930 г. Машинописная копия хранится в кабинете осетинской литературы Северо-Осетинского госуниверситета им. К. Хетагурова.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |