В истории человеческой мысли диалогичность и монологизм выступают как противоборствующие тенденции, формы мышления. Монологическим М.М. Бахтин называет «анализ многих людей в свете одного сознания» (Бахтин 1979: 311), или, по словам А.К. Жолковского и Ю.К. Щеглова, взгляд «с высоты птичьего полёта» (Жолковский, Щеглов 1986: 10). Подобный «взгляд» характерен для системоцентристской картины видения мира, предполагающей сциентистский подход ученых к исследованию проблем. Сциентизм — мировоззренческая установка на всесилие науки и признание рационального решения в качестве единственного для выработки путей приближения к поставленным целям1. М. Бахтин отмечает, что в науках естественных и математических, где постигаются «безгласные вещи (предметы, явления, сущности, закономерности), важна не «глубина проникновения» (таково призвание гуманитарной деятельности), а точность знания» (Бахтин 1986: 515). Такое отношение к реальности он называет монологическим.
В широком смысле понятие «монологизм» охватывает не только сциентистское направление, но и любое другое, исключающее плюрализм мнений и точек зрения. Идеи, утверждаемые в монологическом мире, идеологически распадаются на верные, соответствующие господствующему мировоззрению, и неверные — не укладывающиеся в его прокрустово ложе. Отсутствие диалога культур, идеологий рождает в обществе, человеке состояние неустойчивости, безвременья, чувство своей отстранённости от общего развития. Монистический принцип неизбежно порождает абсолютизм одного сознания, довлеющего над другими, иными индивидуальными сознаниями, между которыми невозможно взаимодействие, невозможен диалог. В этом случае «другие» расцениваются как ошибка, отступление от общего, окончательно выбранного направления.
Сторонников сциентистского типа построения теоретических концепций объединяет стремление построить методологию научного исследования, придать своим концепциям форму точной науки и исключить из сферы рассмотрения мировоззренческие, социальные и идеологические проблемы.
1.1. Монистические литературоведческие концепции
Среди монистических теорий, В.Е. (1999б) отмечает структурализм, марксистское социологическое литературоведение, психоаналитический метод с опорой на З. Фрейда, концепцию мифопоэтической сущности искусства, опирающуюся на К.Г. Юнга. К данному направлению Е.А. Цурганова (1999а) относит также некоторые социологические школы, ориентирующиеся на неопозитивистские доктрины, в известной мере «новую критику», исключая, однако, из этого ряда мифологические школы (здесь неявная полемика с В. Хализевым). Соглашаясь с мнением Е. Цургановой, мы считаем, что юнговская концепция мифопоэтической сущности искусства в высшей степени диалогична Отмеченные выше литературоведческие концепции, по мнению В. Хализева, имеют направленческий характер. При этом многие теории, считает учёный, склонные спорить с предшествующими, ориентируются на локальный художественный опыт, являясь программным обоснованием практики определённой литературной школы (направления), защищая и манифестируя некую творческую новацию. В. Хализев отмечает связи формальной школы на её ранних этапах с футуризмом, ряда работ 30—50-х годов с социалистическим реализмом, французского структурализма (отчасти и постструктурализма) с «новым романом», постмодернизма с весьма влиятельной ныне эссеистикой (Хализев 1999б: 9).
Структурализм, оформившийся в первой половине XX века как структурно-семиотический комплекс представлений, в своих самых общих чертах имел явно лингвистическую ориентацию и опирался на новейшие по тому времени концепции языкознания и семиотики. Собственно литературоведческий структурализм сложился в результате деятельности условно называемой «Парижской семиологической школы» (ранний Р. Барт, К. Бремон, Цв. Тодоров Ж. Женнет и др.). Структурализм переосмыслил представления формалистов о динамической форме, отказавшись от резкого противопоставления формы и содержания. Он предложил изучать и то и другое как проявления одних и тех же структур; основой послужила теория Л. Ельмслева о двух планах языка — выражении и содержании, — которые имеют каждый свою материю и форму (структуру), причём их структуры отчасти соответствуют друг другу, без чего понимание языка было бы невозможно.
Методологической основой структурализма, писал Ю. Лотман в статье «Литературоведение должно быть наукой», является диалектика. Одним из основных принципов структурализма, по Лотману, является «отказ от анализа по принципу механического перечня признаков <...> исследователь не перечисляет «признаки», а строит модель связей» (Лотман 1963: 93). Ю. Лотман перемещает передний край науки туда, где обычно распоряжалось искусство: в мир человеческих характеров и судеб, в мир собственных имён. У Лотмана личность не субстанция, а отношение, точка пересечения социальных кодов (Гаспаров 1996). Существует мнение, что структурализм не представляет сам по себе какой-либо определённой науки; а это метод исследования, который старается содействовать обнаружению способов функционирования явлений с помощью построения действующих моделей того или иного явления (Палиевский 1979). На рубеже 70—80-х годов те исследователи, которые остались верны структуралистским установкам, сосредоточили свои усилия в сфере нарратологии, большинство же из бывших структуралистов перешли на позиции постструктурализма и деконструктивизма.
Нарратология, которая на нынешнем этапе своего существования может рассматриваться как современная (и сильно трансформированная) форма структурализма, по мнению И. Ильина, это литературоведческая дисциплина, занимающая промежуточное положение между структурализмом и феноменологически ориентированными школами критики. Как и стилистика, нарратология, то есть наука о повествовании, лишь отчасти пересекается с литературоведением по своему предмету, а отчасти выходит за его рамки: не все повествования — художественные. Нарратологами был предпринят пересмотр основных концепций теории повествования с начала нашего века: русских формалистов В. Проппа, В. Шкловского и Б. Эхенбаума; принцип диалогичности М. Бахтина; проблематика точки зрения П. Лаббока и Н. Фридмана; немецкоязычной комбинаторной типологии. Значительное воздействие на формирование нарратологии оказали концепции Ю. Лотмана и Б. Успенского. Иногда в рамках нарратологии выделяют специфическое направление — «анализ дискурса», относя к нему позднего Р. Барта, Ю. Кристеву, Ж. Курте и др. (Ильин 1999в).
Формирование неокритической теории проходило в борьбе с основными направлениями критического исследования литературы второй половины XIX в.: позитивизмом, импрессионистической критикой, культурно-исторической школой. «Новые критики» Дж.Э. Спингарн, Т.Э. Хьюм, Т.С. Элиот, Б. Кроче и др. не были согласны с положением импрессионистических критиков и биографической школы, в соответствии с которым произведение искусства, будучи продуктом индивидуального создателя, может быть объяснено биографией и психологией автора. Они выступили против объяснения литературного искусства через коллективные творения человеческого ума, не являющиеся непосредственно эстетическими, — такие, как история идей, история культуры, теология. Методам литературоведения XIX в. «новые критики» противопоставляли теории, сводящиеся к восприятию произведения искусства как чисто эстетического явления. Главной задачей литературоведения провозглашалась разработка методики аналитического чтения и на его основе формально-стилистического толкования текста литературного произведения. В основу исследования был положен изолированно взятый текст. Утверждалось, что значение написанного может быть понято лишь путем тщательного изучения внутренней структуры произведения, принципов её организации, поэтической образности. Произведение искусства объявлялось автономно существующей органической структурой, ценность которой заключена в ней самой.
Психоанализ, отмечает П. Рикёр, пользующийся исключительно регрессивным методом исследования, не предполагает никакого синтеза, а, следовательно, и телеологии: «З. Фрейд считал психоанализ последним из «усмиряющих» воздействий, которые под влиянием науки испытали на себе «нарциссизм» и «самовлюбленность», свойственные человеку как таковому. Сначала было космологическое усмирение, внушённое ему Коперником, разрушившим нарциссическую иллюзию, согласно которой Земля, где живет человек, неподвижна и находится в центре Вселенной; затем последовало биологическое усмирение, когда Дарвин показал несостоятельность притязаний человека на существование, обособленное от животного мира; наконец, дело дошло до психологического усмирения: человек, знающий уже, что не является ни властителем Космоса, ни властителем всего живого, понял, наконец, что он не является властителем даже собственной психической жизни» (Рикёр 1996: 57, 242). Первый, кто охарактеризовал психоаналитический метод с опорой на З. Фрейда в литературоведении как «редуцирующий смысл» (по Рикёру), был К.Г. Юнг: «Можно, конечно, свести условия художественного творчества, его сюжет и индивидуальную трактовку, например, к личным отношениям между поэтом и его родителями. Однако от этого наше понимание искусства не станет более глубоким. Подобное редуцирование можно производить и во многих других случаях...» (Юнг 1998: 78). При этом Юнг настоятельно рекомендует проводить чёткое размежевание между личностными содержаниями и содержаниями коллективной психики.
1.2. Марксистское социологическое литературоведение о Щедрине и Булгакове
Как было отмечено выше, в широком смысле понятие «монологизм» охватывает не только сциентистское направление, но и любое другое, исключающее плюрализм мнений и точек зрения.
В первой половине XX века в советском литературоведении доминирующим стал марксистский «подлинно научный <...> принцип исследования литературы», который признавался единственно правильным в противовес всем другим «ошибочным, которые приводят к неверному пониманию литературы»2. При этом принцип партийности, опирающийся на положения марксизма о классовой борьбе, был призван защищать идеалы коммунизма. Творчество Салтыкова-Щедрина анализировалось с точки зрения классовой борьбы (Горячкина 1945, Вострышев 1949, Козюра 1953, Рындина 1956 и др.). Однако, если И.В. Вострышев прямо называет сатиру Щедрина революционной, а М.С. Горячкина считает необходимым раскрыть «глубокую революционную сущность великих произведений Щедрина», то Н.Н. Козюра и Г.В. Рындина называют писателя Щедрина обличителем и критиком буржуазной Западной Европы. В ряде работ анализировались общественно-политические взгляды М.Е. Салтыкова-Щедрина (Бабкин 1956, Манешин 1960, Дорногин 1962). В.Н. Гицкий в работе, посвящённой «Истории одного города» (1954), пишет: «ярким примером огромной силы сатирических образов Салтыкова-Щедрина является использование их в произведениях В.И. Ленина и И.В. Сталина», отмечая, правда при этом, что «Ленин и Сталин придавали новое (курсив наш. — Л.Б.) значение словам и персонажам великого русского сатирика, их социальная функция становилась более острой и злободневной» (Гицкий 1954: 2). Общепринятой в советском щедриноведении была следующая трактовка содержания «Истории одного города» «<...> Щедрин бичует и высмеивает самодержавие и крепостнические пережитки <...>» (Головина 1998: 22). Другими словами, творчество Салтыкова-Щедрина признавалось соответствующим существующим литературным канонам.
Иное отношение было к произведениям Булгакова, которого обвиняли в «контрреволюционности»3: Типичным было нижеследующее высказывание: «...Организуем блокаду против булгаковщины, против «заката» пролетарской диктатуры на фронте искусства» (Кор 1928) Прижизненная критика вообще не уделяла Булгакову внимание как писателю, больше рассматривая его как идеологического и политического противника. Призывы изгнать из театра и со страниц журналов «булгаковщину» слышались почти до начала 40-х годов. Ни одна из булгаковских пьес, за исключением трёх4, не была напечатана в СССР, при жизни писателя5. Отлучённый на десятилетия от общественного сознания своих сограждан, Булгаков становится, как принято сейчас говорить, культовым художником только в конце XX века (см. напр., Лазарева 1960).
На основании вышеизложенного можно сделать вывод, что советское литературоведение (особенно первой половины XX века), вершиной которого являлся социалистический реализм, было монистическим. Плюрализм мнений и точек зрения не имел права на существование, «инакомыслящие» преследовались, в лучшем случае их мнения признавались ошибочными. В советского человека искусство «внедряло» приоритет производственного труда по сравнению с материнством, предательство родителей детьми, пренебрежительное отношение к жизни и здоровью человека.
Таким образом, марксистская традиция в социологическом литературоведении исходила из классовых понятий; у Ф. Меринга, П. Лафарга, Г.В. Плеханова она трактовала о проявлении классовых ценностей в литературе. В СССР эта тенденция деградировала, выродившись в описание «типичных представителей» разных классов, которых принялись искать среди персонажей литературы. У западных марксистов подход был более корректным, основываясь на понятии мировидения (касающегося восприятия Бога, истории, природы и т. д.), присущего тому или иному классу и косвенно отражающегося в литературе, не обязательно у писателей — представителей данного класса.
Примечания
1. Такая установка вызвана прогрессом общезначимых наук, в последующем обусловивших формирование рационального познания природы на основе абстрагирования и вычленения либо формы (формальная логика), либо количественных отношений (математика), либо общего мировоззрения (философия).
2. «Нам нужны, — говорит в своём докладе товарищ Маленков, — советские Гоголи и Щедрины, которые огнём сатиры выжигали бы из жизни всё отрицательное, прогнившее, омертвевшее, всё то, что тормозит движение вперёд». Г.М. Маленков. «Отчётный доклад XIX съезду ВКП(б)». Госполитиздат, 1952. — С. 73.
3. См. например, выдержки из выступлений А.Р. Орлинского, Ив. Хорошева, В.Н. Билль-Белоцерковского, А.А. Фадеева в предисловии к книге М.А. Булгакова «Пьесы 1920-х годов / Театральное наследие». 2-е изд. — Л.: Искусство, 1990.
4. «Дни Турбиных», «Зойкина квартира», «Багровый остров».
5. При этом следует отметить, что годы «великого перелома» оказались катастрофическими не только для писателя Булгакова, но и молодого учёного Бахтина. В жизни философа в конце 20-х начинается череда драматических событий: арест, обострение болезни, ссылка, обречение на неучастие в научной жизни своего времени. Все созданные после 1929 г. произведения были написаны «в стол» и изданы лишь в 70-е г. В это же время увидели свет и булгаковские произведения.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |