Глава 19. Прототипы обитателей «Дома Грибоедова»

В «Мастере и Маргарите» упоминается множество персонажей, причастных к литературному процессу. Но если литературоведы активно обсуждают прототипы Мастера, Ивана Бездомного и критиков, громивших роман, то про их коллег по писательскому «цеху», как правило, речь не заводят. Согласимся, что это довольно-таки странно. Булгаков изобразил целую вереницу современных ему писателей, дал им вымышленные фамилии (прозвища), а некоторых снабдил краткими характеристиками. Отчего бы не обсудить их возможные прототипы? Да, Михаил Афанасьевич ограничился минимумом информации, и угадать реальных людей, кажется, практически невозможно. Но почему бы не попробовать, ведь тем интереснее будет разгадка.

Стоит напомнить, что опыт Булгакова с зашифрованными писательскими именами весьма удачно использовал Валентин Катаев в автобиографической книге «Алмазный мой венец». Правда, писатель оставил так много «ключей» к расшифровке, что литературоведы практически сразу же составили полный список прототипов его героев. С булгаковским романом этого не произошло, и подобный список писательских персонажей до сих пор никем не предлагался.

Булгаков и Катаев были современниками, а значит, писали об одних и тех же людях. Другое дело, что оценки их существенно разнились. Так, в начале своей книги Катаев предуведомляет читателя: «Не могу взять грех на душу и назвать их (героев повествования. — Прим. авт.) подлинными именами. Лучше всего дам им всем прозвища, которые буду писать с маленькой буквы, как обыкновенные слова <...> Исключение сделаю для одного лишь Командора. Его буду писать с большой буквы, потому что он уже памятник и возвышается над Парижем поэзии Эйфелевой башней, представляющей собой как бы некое заглавное печатное А. Высокая буква над мелким шрифтом вечного города». Командор — это Маяковский, безусловный авторитет для Катаева. Булгаков, заметим, тоже фигурирует в «Венце», и назван там «синеглазым», с маленькой буквы. Вообще-то по правилам грамматики имена собственные следует всегда писать с заглавной буквы. Игнорирование установленных правил — претензия на избранность, вседозволенность. Булгакова, думается, выходка Катаева удивила бы, если не сказать больше.

Рассказывая далее о встречах с Синеглазым, Валентин Петрович еще более четко обозначает свою позицию: «В области искусств для нас существовало только два авторитета: Командор и Мейерхольд. Ну, может быть, еще Татлин, конструктор легендарной «башни Татлина», о которой говорили все, считая ее чудом ультрасовременной архитектуры. Синеглазый же, наоборот, был весьма консервативен, глубоко уважал все признанные дореволюционные авторитеты, терпеть не мог Командора, Мейерхольда и Татлина и никогда не позволял себе, как любил выражаться ключик (Ю.К. Олеша. — Прим. авт.), «колебать мировые струны». Сказано предельно ясно, не убавить — не прибавить. Катаев использует местоимение «мы», очевидно, ссылаясь на круг близких ему по духу писателей. Надо полагать, что кое-кого из них Булгаков спародировал в «Мастере и Маргарите».

Отдельно о Маяковском. Он стал прототипом Рюхина, главного действующего лица шестой главы романа. Уровень внимания высочайший. Более того, в ряде признаний Рюхин, как никакой другой персонаж, открывает читателю свою душу. Рюхин выглядит более искренним, чем все остальные литераторы, вместе взятые. Булгаков, безусловно, прекрасно знал о той табели рангов, которую исповедовали «катаевцы». Отсюда и серьезное отношение к феномену Маяковского, и жесткое выражение своего особого мнения. Уж не знаем, догадывался ли Валентин Петрович о прототипе Рюхина, но Булгаков вволю посмеялся в романе над его авторитетом, представив Командора отнюдь не возвышающейся Эйфелевой башней над Парижем поэзии, а истерзанным завистью искателем прижизненной славы.

Булгаков оригинален и остроумен. Не забудем про это, отправляясь на поиски прототипов его героев.

Желдыбин — жил на дыбе

Прообразом МАССОЛИТа послужил, в том числе, и созданный в 1934 году Союз писателей. Действие романа затрагивает вторую половину 30-х годов, и потому естественно предположить, что все прототипы массолитовцев были членами писательского Союза. Описывая структуру МАССОЛИТа, Булгаков, конечно же, не мог не учитывать этого.

Преемником А.М. Горького на посту председателя Союза писателей был Алексей Николаевич Толстой. Он стал прототипом заместителя Берлиоза литератора Желдыбина. Толстой был весельчак и балагур и не выносил разного рода похоронных церемоний. Если только было возможно, он старался избежать участия в них. Об этом всем было хорошо известно. Знал об этом, разумеется, и Булгаков, но, посмеиваясь над своим героем, он, наоборот, вводит его в эпицентр траурных мероприятий:

«Возле обезглавленного стояли: профессор судебной медицины, патологоанатом и его прозектор, представители следствия и вызванный по телефону от больной жены заместитель Михаила Александровича по МАССОЛИТу — литератор Желдыбин.

Машина заехала за Желдыбиным и первым долгом, вместе со следствием, отвезла его (около полуночи это было) на квартиру убитого, где было произведено опечатание его бумаг, а затем уж все поехали в морг».

Булгаков дает Желдыбину возможность «насладиться» всеми ужасами, сопутствовавшими трагической гибели Берлиоза. Нет нужды добавлять, что появление в правлении и руководство экстренным заседанием по подготовке похорон тоже не доставили Желдыбину никакого удовольствия. Указание на больную жену в тексте романа тоже не случайно. В начале второй половины 30-х годов Толстой начал жить со своей третьей женой — Людмилой Ильиничной Баршевой, которая была намного моложе его. Ссылка на ее нездоровье создает комический эффект.

Фамилия «Желдыбин» образована от древнерусского слова «желда» — «трава». Этим Булгаков подчеркивает древность рода, к которому принадлежал Алексей Толстой. Но опять-таки стоит заметить, что корешки у травы неглубокие. Не то что у дерева (читай, родового древа), и это неспроста. Вопрос о действительном графстве Толстого широко обсуждался его современниками, и мнения на этот счет были самые разные. Так, ряд представителей эмиграции (Иван Бунин, Роман Гуль, Марк Алданов, Нина Берберова) считали отцом писателя не графа Николая Толстого, а гувернера их семьи — Бострэма, который и воспитывал будущего писателя. Алексей Варламов в книге «Алексей Толстой» приводит свидетельства, разрушающие эту версию и окончательно проясняющие ситуацию. Но в сущности это мало что меняет. Алексей Толстой был сыном графа, но вырос и воспитывался в доме бывшего гувернера его детей. Эту двойственность происхождения писателя и отражает фамилия Желдыбин.

Булгаков любил играть со словами. Так, он признался однажды Борису Ливанову: «Сегодня мне приснился сон. Я лежу мертвый, а ты ко мне подходишь и говоришь: «Був Гаков — нэма Гакова». Очень может быть, что и в фамилии «Желдыбин» ему слышалось «жил дыбом», «жил на дыбе». Такими выражениями вполне можно охарактеризовать жизнь выдающегося русского писателя, который в своих житейских делах не очень-то задумывался над вопросами морали. Являясь связующим звеном между двумя Россиями — советской и эмигрантской, разрываясь в своем осознанном желании жить в мире и с той, и с другой, Толстой как бы оказался подвешенным на дыбе. И все его опыты оставаться независимым были чрезвычайно болезненны.

В 1929 году Толстой написал пьесу «На дыбе». Она была посвящена деяниям Петра I и вызвала шквал критики. В 1934 году он, значительно переработав пьесу, публикует ее под названием «Петр I». Наконец, в 1937 году выходит третья ее редакция, которая была восторженно принята критикой. Как говорится, писатель полностью отработал социальный заказ. Чем не писательская дыба?

Двенадцать «апостолов» правления

Правление МАССОЛИТа состоит из двенадцати членов. «Они пародийно уподоблены двенадцати апостолам, только не христианской, а новой коммунистической веры» [13]. Из текста следует, что в их число входит беллетрист Бескудников, поэт Двубратский, писательница, сочиняющая морские батальные рассказы под псевдонимом «Штурман Жорж», автор популярных скетчей Загривов, новеллист Иероним Поприхин, критик Абабков, сценарист Глухарев, а также Денискин и Квант. На оставшиеся три позиции претендуют четверо плясавших в этот вечер в ресторане: Жуколов-романист, Драгунский, Чердакчи и поэтесса Тамара Полумесяц.

Начнем с Тамары Полумесяц. Разгадка ее прототипа связана с общеизвестным стишком Агнии Барто, который все мы слышали в школе:

Мы с Тамарой
Ходим парой,
Санитары
Мы с Тамарой.
Если что-нибудь
Случится,
Приходите к нам
Лечиться.
Мы умеем класть
Компресс:
Мыс Тамарой
Красный Крест.

Международное общество Красного Креста основал швейцарский предприниматель и общественный деятель Анри Дюнан в 1863 году в Швейцарии. В 1884 году состоялась первая международная Конференция Международного комитета Красного Креста. На ней была принята эмблема общества — красный крест на белом фоне. Цветовое оформление логотипа организации представляет собой обратную расцветку национального флага Швейцарии из уважения к родине Движения. Женевская конвенция 1929 года признала красный полумесяц в качестве второй защитной эмблемы.

Булгаков соотносит детскую писательницу с одним из ее литературных героев — санитаркой Тамарой. Санитарка — член общества Красного Креста и Красного полумесяца, вот и вся разгадка образа таинственной поэтессы. Красиво и элегантно, впрочем, как и всё у Булгакова. По ходу дела мы открыли один из шифровальных кодов писателя. Булгаков выбирает одного из литературных героев, созданных писателем-массолитовцем, и сопоставляет этого героя с автором, придумавшим его.

В 1930-х годах Агния Барто еще не входила в верхние «этажи» писательского руководства. Поэтому мы не включаем ее в члены Правления. Отчего-то думается, что «апостолы» МАССОЛИТа должны быть «рыбками» покрупнее.

Романист Жуколов — Валентин Катаев

Начнем с романиста Жуколова, который плясал «с какой-то киноактрисой в желтом платье». Фамилия у него говорящая — «ловец жуков», но ведет ли она к разгадке прототипа?

Давайте вспомним повесть Валентина Катаева «Белеет парус одинокий». Главный ее герой — мальчик Петя, оказывается причастным к революционным событиям в Одессе. Один из руководителей восстания — матрос Родион Жуков. На протяжении повести Петя встречается с ним в самых неожиданных ситуациях. Жуков интересен мальчику, Петя тянется к матросу и помогает, как может, его соратникам. Попав на маевку, он слушает выступление Жукова, который откровенно признается:

«Тут мне послышалось, кому-то было интересно, что я за такой сюда к вам приехал — интересный господинчик в перчаточках и в крахмалке, парля франсе. На это могу вам ответить, что я есть член Российской социал-демократической рабочей партии, фракции большевиков, посланный сюда к вам от Одесского объединенного комитета. И я есть такой же самый рабочий человек и моряк, как вы здесь все. А что касается крахмале жилет-пике, белые брючки, то на этот вопрос тоже могу я вам с удовольствием ответить одним вопросом. Вот вы все здесь одесские рыбаки и, наверное, знаете. Почему, скажите вы мне, рыба скумбрия носит на себе такую красивую голубую шкуру с синими полосками, вроде муаровыми? Не знаете? Так я вам могу свободно это объяснить. Чтоб тую скумбрию незаметно было в нашем голубом Черном море и чтоб она не так скоро споймалась на ваш рыбацкий самодур. Ясно?

На шаландах послышался смех. Матрос подмигнул, тряхнул головой и сказал:

— Так вот я есть тая самая рыба, которая специально одевается в такую шкуру, чтоб ее не сразу было заметно.

На шаландах засмеялись еще пуще:

— Добрая рыба!

— Целый дельфин!

— А не страшно тебе попасть один какой-нибудь раз на крючок?

Матрос подождал, когда кончатся возгласы, и заметил:

— А ну, споймай меня. Я скользкий».

Мальчик Петя заразился идеями матроса, стал ловцом Жукова — Жуколовом. Петю Катаев писал с себя, он такой же Жуколов. Еще один сюрприз от Михаила Афанасьевича: элегантно, одним прозвищем он обозначает социальный портрет Катаева. Сопоставление в романе матерого романиста с юным героем его повести — намек Синеглазого на инфантильность Катаева, без умолка превозносящего Маяковского, Мейерхольда и Татлина. Вместе с тем это еще и прямая насмешка над успешным «инженером человеческих душ», имеющим в своем гардеробе перчаточки, крахмале жилет-пике и белые брючки.

Да, скользкий матрос Жуков, но и Катаев ему под стать. Так, Иван Бунин в «Окаянных днях» писал: «Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки...» И они у него были.

Нам осталось еще разобраться с актрисой в желтом платье, с которой пляшет Жуколов. Исследователь В. Мершавка [14] предположил, что основой для ее образа послужил рекламный плакат И. Герасимовича к комедии «Веселые ребята», на котором изображена Любовь Орлова. Но какая связь между актрисой и Катаевым? Похоже, нас опять ждет какая-то шутка от Михаила Афанасьевича. Приготовились?

В 1936 году вышел комедийный музыкальный художественный фильм «Цирк», поставленный Григорием Александровым по сценарию, основанному на пьесе Ильи Ильфа, Евгения Петрова и Валентина Катаева «Под куполом цирка». Главную роль в ней, естественно, сыграла супруга Александрова Любовь Орлова. Но у режиссера со сценаристами возник конфликт, и авторы пьесы убрали свои имена из титров из-за несогласия с режиссерской трактовкой. Записав Орлову в партнерши Катаева, Булгаков посмеялся над ситуацией вокруг фильма. В общем, цирк да и только...

Поэт Двубратский — Илья Ильф

Про поэта Двубратского известно, что он был одет в «желтые туфли на резиновом ходу». Кажется, ну и что? Мало ли у кого какие туфли? Но желтые ботинки с резиновыми набойками — визитная карточка одного из наиболее популярных героев советской литературы — Остапа Бендера.

В Старгород он вошел в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинового цвета. За их состоянием молодой человек следил с особой тщательностью: как только появились свободные средства, он нашел чистильщика обуви, который раскрасил замшевый верх ботинок канареечным цветом. Это, однако, не слишком облагородило их, ибо число разного рода повреждений на них было в переизбытке. Похоже, совсем развалились башмаки вконец после того, как Остап мстительно пнул ими дверь отца Федора. Однако в тот же день Остап приобрел «новые малиновые башмаки, к каблукам которых были привинчены круглые резиновые набойки» и которыми он чрезвычайно гордился. Они были его талисманом:

«Остап с любовью оглядел задники новых штиблет.

— Шик-модерн, — сказал он (Ипполиту Матвеевичу. — Прим. авт.). — Не волнуйтесь, председатель, беру операцию на себя. Перед этими ботиночками ни один стул не устоит».

Отправляясь к мадам Грицацуевой, «Остап почистил рукавом пиджака свои малиновые башмаки, сыграл на губах туш и удалился.

Под утро он ввалился в номер, разулся, поставил малиновую обувь на ночной столик и стал поглаживать глянцевитую кожу, с нежной страстью приговаривая:

— Мои маленькие друзья».

Ботинки производили волшебное впечатление. «Ипполит Матвеевич был готов не только молиться на Остапа, но даже целовать подметки его малиновых штиблет». Они же были той единственной приметой, которую запомнила вдова и по которой мечтала отыскать своего возлюбленного. В «Старгородскую правду» она дала объявление, в котором была строка: «Ушел из дому т. Бендер, лет 25—30. Одет в зеленый костюм, желтые ботинки и голубой жилет». «Троекратно прозвучал призыв со страниц «Старгородской правды». Но молчала великая страна. Не нашлось лиц, знающих местопребывание брюнета в желтых ботинках». Узнав, что Остап объявился в Москве, вдова бросилась в столицу, где узнала, что двести тысяч москвичей носят желтые ботинки. Но счастье все же улыбнулось ей, и она увидела-таки своего героя в малиновых башмаках, запорошенных штукатуркой.

Авторы «Двенадцати стульев» не раз и не два упоминают про туфли своего героя. Цвета они, надо признать, преоригинального, и Ильф с Петровым не жалеют красок, описывая их. «Маленькие друзья» Бендера светятся то малиновым, то канареечным, а то просто желтым цветом. Солнечные оттенки их цвета символизируют внутренний настрой их обладателя, его праздничное отношение к жизни.

Булгаков, в свою очередь, обратил внимание на особую примету бендеровского гардероба и нарядил поэта Двубратского в желтые туфли на резиновом ходу. Но кого из двух — Ильфа или Петрова, он вывел прототипом поэта. И почему поэта?

У Булгакова каждое слово значимо. Вот фамилия Двубратский. Ее можно истолковывать в балагановско-паниковском духе. Балаганов и Паниковский, как и Бендер, представляются сыновьями лейтенанта Шмидта, и Бендера можно именовать Двубратским. Но есть и более серьезное истолкование.

В предисловии к «Золотому теленку» Ильф и Петров в свойственной себе манере разыгрывают читателя, представляясь литературными братьями:

«Как мы пишем вдвоем? Да так и пишем вдвоем. Как братья Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись, чтобы не украли знакомые».

Если рассматривать писательский дуэт как единое целое, как одного автора, то ему чрезвычайно подошла бы фамилия Двубратский. Но кто же из двух «Гонкуров» носит эту фамилию в «Мастере и Маргарите»?

В качестве решающей «детали» надо вспомнить, что Булгаков называет Двубратского поэтом. И это вынуждает нас сделать выбор в пользу Ильфа, первые литературные опыты которого были связаны с поэзией. В Одессе он был членом «Коллектива поэтов» — литературного клуба, участники которого, собираясь ежедневно, говорили на литературные темы, читали стихи и ставили любительские спектакли. На этих импровизированных вечерах часто бывали Юрий Олеша, Валентин Катаев, Эдуард Багрицкий и Исаак Бабель. Именно на вечерах «Коллектива поэтов» состоялись его первые выступления. Юрий Олеша вспоминал: «Он прочел стихи. Стихи были странные. Рифм не было, не было размера. Стихотворение в прозе? Нет, это было более энергично и организованно... чувствовалось, что автор увлечен французской живописью и что какие-то литературные настроения Запада, неизвестные нам, ему известны». Поэтом Ильф не стал, но Булгаков наверняка знал о его юношеском пристрастии, как и то, что напечатать свои вирши юный поэт так нигде и не смог. Что ж, умел Михаил Афанасьевич прикалываться!

Стоит еще добавить, что в «Коллективе поэтов» Илья Ильф познакомился с Митей Ширмахером, называвшим себя «сыном турецкоподданного» и «великим комбинатором». По мнению друзей Ильфа, именно Митя стал прототипом Остапа Бендера. И потому Ильфа, как непосредственно знавшего ловкого одессита, более оправданно было бы сопоставить с Бендером. Что Булгаков и сделал.

Сочинитель скетчей Загривов — Евгений Петров

У Ильфа и Петрова есть смешной фельетон, который называется «Журналист Ошейников». Задача у Ошейникова крайне серьезная — написать художественный очерк о юбилейном заседании, посвященном заслуженному работнику Ботанического сада. Но писательская мысль неудержима и своенравна, и когда под утро, после ночи непрерывного творчества, очерк был окончен, то в нем были упомянуты все начальники, от которых в той или иной степени зависела будущность Ошейникова. Вот только имя юбиляра в свое художественное произведение он не вписал.

«Как же без юбиляра? — удивилась жена. — Ведь сорок лет беспорочной деятельности в Ботаническом саду.

— А на черта мне юбиляр? — раздраженно сказал Ошейников. — На черта мне Ботанический сад! Вот если бы это был фруктовый сад, тогда другое дело!

И он посмотрел на жену спокойным, светлым, уничтожающим взглядом».

Ошейник одевается на шею, загривок. Загривов, по смысловой ассоциации, то же, что Ошейников. Вот и объяснение происхождения фамилии автора популярных скетчей. Само это слово английского происхождения и обозначает небольшую пьесу комедийного или острого содержания с двумя, реже — тремя персонажами. Что ж, Евгений Петров (настоящая фамилия Катаев), действительно, был мастером их изготовления.

Денискин — Юрий Олеша

Про Денискина Булгаков сообщает только лишь, что он был маленький. Примета важная, но явно не определяющая. Поэтому начнем с фамилии. Ее корень восходит к имени бога Диониса. Это уже важная «зацепка», поскольку пристрастие к мифологии — черта довольно редкая. Приведем на этот счет отрывок из катаевского «Венца», где автор передает разговор молодого Юрия Олеши с офицером, пришедшим попросить его написать стихи на заказ:

«Виноват, а вы, собственно, кто? Командарм?

— Никак нет, отнюдь не командарм.

— Ну раз вы не командарм, то, значит, вы ангел. Скажите, вы ангел?

Молодой человек замялся.

— Нет, нет, не отпирайтесь, — сказал ключик, продолжая лежать в непринужденной позе на жесткой кровати. — Я уверен, что вы ангел: у вас над головой крылья. Если бы вы были Меркурием, то крылья у вас были бы также и на ногах. Во всяком случае, вы посланник богов. Вас послала к нам богиня счастья, фортуна, сознайтесь.

Ключик сел на своего конька и, сыпля мифологическими метафорами, совсем обескуражил молодого человека, который застенчиво улыбался».

Итак, Олеша — любитель и знаток мифологии. Но это лишь первый шаг в понимании смысла фамилии. Дионис — бог виноделия и веселья, а писатель, как известно, был отмечен великой страстью к возлияниям в его честь. Булгаков очень деликатно обыграл эту черту своего персонажа. И опять-таки, поскольку Олеша был маленького роста, Михаил Афанасьевич использовал в его фамилии уменьшительно-ласкательный суффикс «ск». Ей-богу, и смешно, и не обидно.

Примечательно, что, в отличие от других писателей, Денискин танцует в паре с гигантской Штурманом Жоржем. В этой сцене, помимо внешнего сатирического эффекта, основанного на противопоставлении «маленький — гигантская», присутствует и скрытый намек на Олешу, связанный непосредственно с его творчеством. В 1927 году Олеша опубликовал роман «Зависть», главный герой которого — Кавалеров — схож с самим автором. Булгаков, обыгрывая этот момент, обязал кавалера Денискина пригласить на танец Настасью Лукиничну Непременову. Знали бы вы ее прототип, улыбнулись бы пошире, но всему свое время.

Сценарист Глухарев — Исаак Бабель

Братья Катаевы, Ильф и Олеша были одесситами. Как и Бабель, которого Булгаков вывел в своем романе в образе писателя Глухарева. Но почему Михаил Афанасьевич выбрал такую фамилию?

В бабелевской «Конармии» есть рассказ «Иваны» — грустная история дьякона Ивана Агеева, который притворился глухим. Лекари, провозившись с ним неделю и не сломив упорства мнимого больного, решили отправить его на испытание в более высокую медицинскую инстанцию. Обратился тогда санитар Сойченко за помощью к другому Ивану — Акинфиеву:

«Иван, — сказал ему Сойченко, — отвезешь глухаря в Ровно.

— Отвезти можно, — ответил Акинфиев.

— И расписку мне доставишь в получении...

— Ясно, — сказал Акинфиев, — а какая в ней причина, в глухоте его?..

— Своя рогожа чужой кожи дороже, — сказал Сойченко, санитар. — Тут вся причина. Фармазонщик он, а не глухарь...»

Вот отправились Иваны в путь, только повозочный взялся сам испытывать дьякона. По несколько раз на день, во время каждой остановки он стрелял из револьвера над ухом симулянта. Путешествие их в силу непредвиденных обстоятельств затянулось, и на третьи сутки Иван Агеев оглох по-настоящему, в чем и признался бойцу Лютову, случайно встретившемуся Иванам по дороге.

Вот такая история военного времени. Дьякон — пацифист и не хочет воевать. Дважды дезертирство ему прощалось, но третьего Иван Акинфиев уже не простит самолично, такое беспощадное наступило время.

В лице конармейца Лютова Бабель изобразил себя. Фамилия эта, надо признать, совершенно не соответствует его поведению в военных действиях. Он, как и дьякон, пацифист, и в атаку ходит с незаряженным наганом, что проницательно заметил неугомонный Иван Акинфиев. Вот Булгаков и награждает Бабеля прозвищем его персонажа — Глухарев. С художественной точки зрения — безупречно.

В «Мастере и Маргарите» Глухарев назван сценаристом. Этому были основания — Исаак Бабель участвовал в создании 19 фильмов. Но опять-таки за этой Бабеле-идентификацией слышится задорный булгаковский смех. Ведь тексты сценариев не имели никакого отношения к литературе, они были одним из способов заработка. К тому же история самого знаменитого из фильмов, к которому приложил свое перо Бабель, уже упоминавшегося «Цирка», давала реальный повод хохотать над ним. История со сценарием фильма, в самом деле, получилась уморительной. Режиссер Александров попросил Бабеля рукою мастера поправить диалоги в первоначальном тексте, написанном Ильфом, Петровым и Катаевым. Узнав об этом, трио последних, разумеется, обиделось, и попросило убрать свои имена из титров.

Отметим, однако, один тонкий момент в нашей расшифровке. У Бабеля была дача в Переделкино. Между тем, при обсуждении дачной темы Глухарев ведет себя на удивление заинтересованно:

«Ну вот видите, — продолжала Штурман, — что же делать? Естественно, что дачи получили наиболее талантливые из нас...

— Генералы! — напрямик врезался в склоку Глухарев-сценарист.

Бескудников, искусственно зевнув, вышел из комнаты.

— Один в пяти комнатах в Перелыгине, — вслед ему сказал Глухарев».

Из отрывка вроде бы следует, что у Глухарева нет дачи. Но со всей очевидностью этого утверждать нельзя. Булгаков оставляет возможность для различных толкований. Зачем это сделано? Может, потому, что вопрос с дачами, как ни крути, третьеразрядный. Проблему жизни и смерти он не затрагивает. А вот то, что Глухарев явно обнаруживает свой конфликт с «генералами», и лично с Бескудниковым, очень серьезно. Таким способом Булгаков показывает, что прототип Глухарева вскоре наживет неприятности (Бабель был расстрелян в 1940 году).

Иероним Поприхин — Самуил Маршак

Про Иеронима Поприхина автор сообщает одну пикантную подробность: жена его больна базедовой болезнью, и Поприхин никак не может отправить ее пожить на даче в Перелыгино. Базедовая болезнь — эндокринное заболевание, характеризуемое увеличением щитовидной железы. Ярко выраженным ее проявлением служит пучеглазость. Заболевание это серьезное и, что называется, на виду. Конечно, первая мысль — поискать писателей, у которых жены имели как раз такое заболевание. Но для Булгакова такие прямые «наводки» нехарактерны, они слишком примитивны. Значит, больна не жена, а какая-то значимая для Поприхина дама. Если вопрос развернуть в такой плоскости, то ответ находится достаточно быстро. Имя дамы — Надежда Константиновна Крупская. Очевидно, упоминание «жены» — очередной шифр Михаила Афанасьевича, отвлекающий маневр, но вместе с тем это и указание, что прототип Поприхина следует искать среди любимчиков Крупской. А поскольку Надежда Константиновна имела отношение, прежде всего, к детской литературе, то фигура прототипа обозначается мгновенно — Маршак.

В 1907 году Маршак опубликовал сборник «Сиониды», посвященный еврейской тематике. Одно из стихотворений было адресовано Теодору Герц-лю, «отцу сионизма». В 1911 году Самуил Маршак вместе с группой еврейской молодежи совершил путешествие в страны Восточного Средиземноморья — Турцию, Грецию, Сирию, Палестину. Интерес к древней и, прежде всего, еврейской истории был у него не случайным. По признанию старшего внука поэта, Самуил Яковлевич был пламенным сионистом. Фамилия «Маршак» является сокращением выражения, которое на иврите буквально означает: «Наш учитель рабби Аарон Шмуэль Кайдановер» и принадлежит потомкам этого известного раввина и талмудиста (1624—1676). Булгаков, естественно, не мог пройти мимо такого замечательного факта. Поприхину-Маршаку он дает имя Иероним, в честь Иеронима Стридонского (342—420) — церковного писателя, аскета, создателя канонического латинского текста Библии. Правда, Иероним почитался в христианской (как православной, так и католической) традиции, и к иудаизму не имел никакого отношения. Но и Маршак жил в стране, обличавшей сионизм. При всем при том Булгаков не забывает про главное направление литературной деятельности Маршака — переводы. Святой Иероним считается покровителем всех переводчиков. А Маршак был автором переводов сонетов Шекспира, песен и баллад Бернса, стихов поэтов самых разных народов.

Это что касается имени писателя. Теперь о фамилии. Здесь нам придется привести очень содержательную цитату [15]: «Обратим внимание на такие фонетически похожие фамилии, как Поприщин (Гоголь «Записки сумасшедшего») и Поприхин (Булгаков «Мастер и Маргарита»). Очевидно, что образованы они от слова «поприще» — «область деятельности», и именно род занятий и объединяет гоголевского и булгаковского героев. Оба они — чиновники: Поприщин служит в департаменте, а Поприхин — в МАССОЛИТе. Интересно отметить, что слово «поприще» родственно слову «попрать» (через старославянское пърати — «давить, топтать»). По отношению к значению этого слова семантика фамилий гоголевского и булгаковского персонажей различна: Поприщин — попираемый, а Поприхин — попирающий. Следует подчеркнуть, что имена этих героев гоголевского и булгаковского произведений можно объединить на основании способа сочетания имени и фамилии (Аксентий Поприщин и Иероним Поприхин). Он состоит в том, что редкое, высокопарное, часто античное имя сочетается с вполне обычной, даже заурядной фамилией, что порождает, во-первых, комический эффект, а во-вторых, подчеркивает необычность, странность, ирреальность персонажа».

Маршак действительно тяготел к руководящей работе. В 1920 году, еще живя в Екатеринодаре, Маршак организует комплекс культурных учреждений для детей, в частности создает один из первых детских театров. Он является основателем и первым заведующим кафедрой английского языка в Кубанском политехническом институте (ныне Кубанский государственный технологический университет). В 1922 году Маршак переезжает в Петроград, где становится одним из руководителей студии детских писателей в Институте дошкольного образования Наркомпроса. В 1923 году он возглавляет детский журнал «Воробей» (в 1924—1925 гг. — «Новый Робинзон»), на протяжении нескольких лет руководит Ленинградской редакцией Детгиза, Ленгосиздата, издательства «Молодая гвардия».

Интересная деталь. Поприхин упоминает, что уже три года платит денежки, чтобы отправить жену в перелыгинский рай. Поскольку, как теперь ясно, речь идет о взносах в Союз писателей, то время действия — 1937 год. Бабель (Глухарев) еще не репрессирован. Маршак с семьей переселился в Москву годом позже, где ему тут же предоставили шикарную по тогдашним меркам квартиру на улице Чкалова, где проживали Прокофьев, знаменитые Кукрыниксы, родственники Чапаева и сам Чкалов. Внук писателя Я.И. Маршак добавляет к этому: «Деду предложили дачу в писательском Переделкине. Это была освободившаяся дача Исаака Бабеля, которого как врага народа расстреляли. Дед, не раздумывая, отказался». Так что Маршак и впрямь никак не мог отправить свою жену отдыхать в Переделкино ни до, ни после переезда в Москву. Хотя, видимо, все-таки очень хотел. Доверимся в этом Булгакову...

Драгунский — Всеволод Иванов

Драгуны — название конницы (или кавалерии), способной также действовать в пешем строю. Про драгун вроде бы никто из советских писателей историй не сочинял, но не будем забывать, что Михаил Афанасьевич был большой шутник и любил придумывать веселые аллегорические прозвища.

В повести Всеволода Иванова «Бронепоезд 14-69» присутствует необычная батальная сцена. Она разворачивается вблизи железнодорожного полотна, по которому движется бронепоезд. Цель его — прорваться через баррикаду из бревен, сооруженную партизанами. Бронепоезд мечется по путям, то подходя к затору, то двигаясь обратно, а его стрелки методично расстреливают мужиков, прячущихся в близлежащем лесу и за разного рода препятствиями. Руководит партизанами походный штаб из трех человек — Вершинина, Знобова и Васьки Окорока. Походный, потому что все трое находятся в телеге и гоняются на ней за бронепоездом.

«Вершинин погнал лошадь вдоль линии железной дороги вслед убегающему бронепоезду:

— Не уйдешь, курва!

Лохматая, как собака, лошаденка трясла большим, как бочка, животом. Телега подпрыгивала. Вершинин встал на ноги, натянул вожжи:

— Ну-у!..

Лошаденка натянула ноги, закрутила хвостом и понесла. Знобов, подскакивая грузным телом, крепко держался за грядку телеги, уговаривая Вершинина.

— А ты не гони, не догонишь! А убить-то тебя за дешеву монету убьют.

— Никуда он не убежит. Но-о, пошел!

Он хлестнул лошадь кнутом по потной спине.

Васька закричал:

— Гони! Весь штаб делат смотр войскам! А на капитана етова с поездом его плевать. Гони, Егорыч!.. Пошел!

Телега бежала мимо окопавшихся мужиков. Мужики подымались на колени и молча провожали глазами стоящего на телеге, потом клали винтовки на руки и ждали проносящийся мимо поезд, чтобы стрелять.

Бронепоезд с грохотом, выстрелами несся навстречу. <...>

Среди огней молчаливых костров стремительно в темноте серые коробки вагонов с грохотом носились взад и вперед.

А волосатый человек на телеге приказывал. Мужики подтаскивали бревна на насыпи и, медленно подталкивая их впереди себя, ползли. Бронепоезд подходил в упор и бил».

Вот и нашлись литературные драгуны. Вершинин, Знобов и Васька воюют и не в пешем, и не в конном строю. Булгаков сопоставляет Всеволода Иванова с его героями, сражающимися с движущейся железной «крепостью» на телеге. Булгаков посмеялся над писателем, который, если и не выдумал сам сюжет, то уж заведомо исторически недостоверно описал его. Судите сами, белогвардейцы ни разу не решились атаковать партизан, чтобы разобрать баррикаду. Судя по тексту, причиной тому их малочисленность по сравнению с числом мужиков-партизан. Но тогда как этот небольшой отряд подавит восстание, прорвавшись в город? Повторимся, может быть, такой случай и происходил в действительности, но сама сцена боя не выписана и выглядит неправдоподобной. И автору «Белой гвардии» это было абсолютно ясно.

Штурман Жорж — Новиков-Прибой

Образ Настасьи Лукиничны Непременовой, купеческой сироты, пишущей морские батальные истории под псевдонимом «Штурман Жорж», пожалуй, является самым гротескным среди всех писательских персонажей. В добавление ко всему, Булгаков изображает женщину еще и гигантской. Были ли среди женщин-писателей такие яркие фигуры? В «Булгаковской энциклопедии» [13] называются сразу три возможных прототипа — французская писательница XIX века Жорж Санд (Аврора Дюпен), Лариса Рейснер (1895—1926) — прототип женщины-комиссара в пьесе Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия» (1933 г.), и драматург Софья Александровна Апраксина-Лавринайтис, писавшая под псевдонимом «Сергей Мятежный».

Версия Б.В. Соколова, однако, представляется нам совершенно неприемлемой. Ну, при чем здесь Жорж Санд? Что, если совпали имена псевдонимов, то уж надо непременно зачислять писательницу в прототипы? А Рейснер с Апраксиной-Лавринайтис? Зачем Булгакову поминать никому не интересных графоманок? Да еще вводить их в избранный круг членов правления МАССОЛИТа? Версия слабая, никчемная. Другое дело, и это надо признать, что образ Штурмана Жоржа — очередной сюрприз от Михаила Афанасьевича и вызов литературоведам, обладающим чувством юмора.

Давайте рассуждать логически. Среди советских женщин-писателей морских баталистов никогда не было. Значит, делаем вывод, Штурман Жорж — мужчина. Все просто. Если же учесть, что известных мужчин-баталистов в советской литературе было совсем немного, то угадывание прототипа гигантского штурмана не составит труда. Это Алексей Силыч Новиков-Прибой, автор двухтомной эпопеи «Цусима».

Будущий писатель родился в 1877 году в крестьянской семье. Его отец Силантий Филиппович пробыл на военной службе 25 лет. Алексей обучался грамоте у дьячка, а затем в церковно-приходской школе. В 1899 году он был призван в армию, где вначале служил матросом Балтийского флота. Но после ареста в 1903 году за революционную пропаганду, как «неблагонадежный», был переведен во 2-ю Тихоокеанскую эскадру на броненосец «Орел». Участвовал в Цусимском сражении, попал в плен. Вернувшись из плена в родное село, Новиков написал два очерка о Цусимском сражении: «Безумцы и бесплодные жертвы» и «За чужие грехи», изданные под псевдонимом А. Затертый. Брошюры были сразу же запрещены правительством, а в 1907 году писатель был вынужден перейти на нелегальное положение, так как ему грозил арест. Он бежал сначала в Финляндию, а затем в Англию. Целью его путешествия был Лондон. Вот и объясняется, почему Булгаков окрестил его на английский лад «(Д)Жоржем», опустив усложняющую произнесение первую «Д», и присвоил морскому путешественнику «звание» штурмана. Но почему при этом вывел женщиной?

О своем отъезде в Лондон Новиков-Прибой описал в рассказе «По-темному». На языке матросов «ехать по-темному» означало нелегально пересечь границу. Героя рассказа, который называет себя Митричем, кочегары прячут в недоступном для других тайнике. Там царит абсолютная тьма, так что когда к Митричу подсаживают еще одного попутчика, называющего себя Васьком, он не в состоянии разглядеть его. Но они разговаривают:

«Вы куда едете? — слышится шепот Васька.

— В Лондон. А вы?

— Я тоже.

Немного погодя снова задает мне вопрос:

— Разве большие дела за вами, что бежите в такую даль?

Я не отвечаю. Мне вдруг приходит в голову, что это шпион».

Мысль о предательстве не дает Митричу покоя. В какой-то момент он уже готов наброситься на попутчика, но простая мысль, что Васек сильнее, сдерживает его. При этом исчезает и уверенность в победе, но Митрич вдруг вспоминает, что у него есть складной нож. Он вынимает его, раскладывает и держит наготове в правой руке, мысленно повторяя: «Ну, подойди теперь ко мне, гнусная тварь, подойди! Как всажу нож в твое подлое мясо! Только кровь брызнет. Больше уж никого не поймаешь».

Только после отплытия корабля Митрич успокаивается. А мы к этому должны добавить, что Васьком оказалась совсем юная девушка, которая так же нелегально плыла в Лондон, где ее ждал возлюбленный. В общем, Митрич перепутал пол попутчика и трепетал от страха перед девушкой. Герой цусимского сражения, пламенный революционер сдрейфил, как баба. Булгаков использовал этот рассказ Новикова, чтобы вывести его в образе Настасьи Лукиничны Непременовой. Ее имя, отчество и фамилия образованы из традиционно русских «компонентов», по аналогии с полным именем писателя. К моменту путешествия в трюме корабля он уже был сиротой. Если же учесть, что отец его по возвращении с военной службы торговал лесом, то назвать Штурмана Жоржа купеческой сиротой было очень даже уместно. Не пожалел Михаил Афанасьевич своего героя и обнажил его, не совсем крестьянское, дореволюционное прошлое.

На Первом съезде писателей Алексей Силыч Новиков-Прибой был избран членом Правления Союза писателей СССР. Так что включение Булгаковым его прообраза в члены правления МАССОЛИТа вполне естественно. В том же 1934 году Новиков-Прибой построил себе дачу в поселке Черкизово Пушкинского района Московской области. Так что нужды в перелыгинских хоромах Штурман Жорж не имел. Новиковская дача находилась на берегу Клязьмы, поэтому Штурман Жорж вспоминает именно об этой реке:

«А сейчас хорошо на Клязьме, — подзудила присутствующих Штурман Жорж, зная, что дачный литературный поселок на Клязьме — общее больное место. — Теперь уж соловьи, наверно, поют. Мне всегда как-то лучше работается за городом, в особенности весной».

Жить за городом — было мечтой Новикова-Прибоя, и он ее осуществил самостоятельно, без помощи Союза писателей. При этом забавно, что насчет дач в правлении открыто бузили только Штурман Жорж и Глухарев, прототипам которых, как мы выяснили, дачи нужны не были. Надо признать, ситуация для творческих союзов обычная. Булгаков ничего не выдумал, он просто над этим посмеялся.

Критик Абабков — Андрей Платонов

Андрей Платонов писал не только прозу, у него есть и литературно-критические сочинения. Например, статья «Пушкин и Горький», на которую, как нам представляется, и обратил внимание Михаил Булгаков. Она носит очень общее название, которое не отражает реального ее содержания. Андрей Платонов размышляет о роли бабушек-воспитательниц в судьбе двух классиков, — Арины Родионовны и Акулины Ивановны. Так что, если по существу, то сочинение надо было бы назвать «О бабках», а самому сочинителю дать прозвище Абабков.

У Андрея Платонова свой особенный стиль. Думаем, он смешил Булгакова. Да и можно ли без улыбки читать следующий пассаж из упомянутой статьи:

«Чувствовал ли Пушкин значение матери — как начала жизни и как поэтический образ?.. Он был фактически сирота (мать его не любила), но сироты сами находят себе матерей, они без них тоже не живут. Для Пушкина женщиной, заменяющей мать, была няня, Арина Родионовна. Он не только любил ее нежным чувством, как благодарный сын, он считал ее своим верным другом-товарищем, Пушкин так и называет ее:

Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя.

В этих двух строках сразу дается отношение Пушкина к Арине Родионовне — как к товарищу: «Подруга...» — и как к няне-матери: «Голубка дряхлая моя».

Няня-мать рассказывала сказки, а Пушкин сказки сам писал. Они и по «профессии» были товарищами — оба поэты». Самое смешное в этом фрагменте — его абсолютная серьезность. Писателю хватило осторожности не написать про посиделки двух товарищей, когда они с горя хлопали по кружке горячительного. Но они припоминаются в связи с этим текстом сами собой.

А что же бабушка Горького? «Эта бабушка, похожая на весь русский народ и на Арину Родионовну, сыграла для Горького ту же роль, если не большую, что и Арина Родионовна для Пушкина». Тезис сильный и, думается, верный. Платонов, анализируя горьковскую повесть «Детство», сопоставляет Акулину Ивановну с древнейшей языческой богиней, прародительницей мира и всего сущего на земле. Но в своем матриархальном восторге Платонов излишне увлекается, и патриархальное начало жизни изображает в самых мрачных тонах: «Агрессивная сила деда, в котором дана вся русская кулацко-буржуазная действительность, десятки лет боролась с бабушкой — музой — и не победила ее, потому что бабушка — это самая волшебная жизнь, осознанная еще Пушкиным; бабушка обращает любых агрессивных чертей и бесов в тараканов; она воспитывает революцию в лице Алексея Пешкова». Для Булгакова нелепость этой прекраснодушной тирады была предельно ясна. Уж он-то доподлинно знал, что превращать чертей и бесов революции в тараканов будет Иосиф Виссарионович и что воспитывать (в классическом смысле) революционеров, прививая им память рода и дух Отечества, будет Александр Сергеевич, но уж никак не Алексей Максимович.

Драматург Квант — Федор Гладков

Понятие «квант» (от латинского quantum — «сколько») обозначает неделимую порцию какой-либо величины в физике. Булгаков широк, он использует модный физический термин, который после создания квантовой механики во второй половине 20-х годов стал одним из символов новейшего естествознания. Надо признать, что это не единственный пример использования в романе научной терминологии. Фагот-Коровьев щеголяет знанием бинома Ньютона и свойств пятимерного пространства. Относительно последнего термина стоит поаплодировать Булгакову отдельно, ибо он демонстрирует знание новомодной в его время теории Калуцы-Клейна, оказавшей позднее существенное влияние на развитие теоретической физики (так называемой теории струн).

Но вернемся к кванту. Исследователь В. Мершавка предположил [14], что фамилия драматурга связана с квантовой природой света, и потому прототипом Кванта стал поэт Михаил Аркадьевич Светлов. Автор знаменитой «Гренады» в 1935 году написал пьесу о колхозной жизни под названием «Глубокая провинция», так что Булгаков очень даже мог назвать Светлова драматургом (пьеса была раскритикована в «Правде» и снята со сцены). Нам очень нравится идея В. Мершавки, но есть одна неувязка с текстом романа. Драматург Квант живет в Лаврушинском переулке, тогда как Светлов в 1931—1962 гг. жил в «Доме писательского кооператива» в Камергерском переулке.

Мы предпочитаем отдать роль Кванта писателю Федору Михайловичу Гладкову, который, в отличие от Светлова, имел квартиру в Лаврушинском переулке. В начале творческого пути он написал две пьесы — «Бурелом» (1920 г.) и «Ватага» (1923 г.). Первую из них поставил Вс. Мейерхольд. Прославился Гладков своим романом «Цемент» (1925 г.). Следующим его этапным творением стал роман «Энергия», написанный на материале возведения Днепрогэса и других социалистических строек. Думаем, что Булгаков среагировал на это название. Квант энергии — это минимально возможная энергия в системе. Для творческого человека такая характеристика означала мизерный уровень мастерства. Прозвище «Квант», равно как и жанровая специализация автора «Энергии» — драматург, безусловно, носят по отношению к Гладкову уничижительный характер. Литературой творчество Гладкова Булгаков, думаем, никогда бы не назвал. Для примера приведем характеристику инженеров из первой главы романа «Энергия»: «Ничтожный народец — обтрепыши, бездарная шваль <...> в стенах кабинета: спесь, гонор, <...> точно непризнанные гении. <...> Торчит этакий Симеон-столпник и гадит под себя. Думает, что олицетворяет собою свободный дух великой русской интеллигенции, а к нему подойти нельзя — весь протух от нечистот. Думает, что он утверждает наджизненность святой нейтральности, а он — только всенародное чучело». После этого остается только удивляться, как же с такими горе-инженерами страна осилила индустриализацию и выиграла войну?

Беллетрист Бескудников — Илья Эренбург

«Беллетрист Бескудников — тихий, прилично одетый человек с внимательными и в то же время неуловимыми глазами» — относится к «генералам» МАССОЛИТа. Зная, что у Булгакова ни одно слово не употреблено просто так, стоит предположить, что Бескудников непосредственно связан со структурой, надзирающей за писателями. Б.В. Соколов («Булгаковская энциклопедия») предполагает, что прототипом беллетриста послужил драматург Владимир Михайлович Киршон (1902—1938 гг.). Он действительно изысканно одевался и был дружен с Генрихом Ягодой. Но беллетристом его назвать нельзя. Кроме того, у него не было дачи в Переделкино и квартиры в Лаврушинском переулке. На наш взгляд, на роль прототипа Бескудникова более подходит Илья Эренбург, к которому идеально подходит все, что мы знаем об этом булгаковском персонаже.

Илья Эренбург родился в 1891 году в Киеве в зажиточной еврейской семье. В 1895 году семья переехала в Москву. С 1905 года участник революционного движения, сторонник большевиков. В январе 1908 года был арестован, полгода провел в тюрьмах, но был освобожден до суда, после чего эмигрировал во Францию, жил в Париже более 8 лет, занимаясь литературной деятельностью. Летом 1917 года вернулся в Россию. В 1921 году снова уехал за границу, первые три года жил в Берлине, а потом много путешествовал по Европе. С 1923 года он работает корреспондентом «Известий». С начала 1930-х годов регулярно приезжал в СССР. Во время Гражданской войны в Испании 1936—39 годов Эренбург был военным корреспондентом. С 1940 года до конца жизни жил в Советском Союзе.

Эренбургу, как никакому другому советскому писателю, подходило прозвище «генерал», которым Глухарев наградил Бескудникова. Настолько колоссальным был его авторитет и обширны международные связи. В 1922 году Эренбург опубликовал философско-сатирический роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников». Рисуя портрет Учителя — главного героя романа, автор отмечает: «Будда воплотился в этого высокого, худого человека с глазами, полными движения, но обладавшими непостижимой силой останавливать время». Не напоминают ли они вам глаза Бескудникова? У булгаковского беллетриста — неуловимые и внимательные глаза, у Хулио Хуренито — полные движения и останавливающие время. Характеристики не просто схожие, а, что называется, один в один. Кстати, именно Бескудников, глядя на часы в ожидании Берлиоза, фиксирует точное время действия.

В фамилии «Бескудников» и первый, и второй (согласно словарю Даля) слоги имеют значение «черт». Бескудников, таким образом, — это «черт» в квадрате. Вот уж кто сразу бы узнал Воланда и членов его компании и смог бы проникнуть в тайну их пришествия на московские «подворья». В связи с этим важно указать, что в упоминавшемся эренбурговском романе присутствует свод удивительных по точности пророчеств: автор предсказал германский фашизм и его итальянскую разновидность, а также атомную бомбардировку японских городов. Объявлять Эренбурга на основании этого прорицателем было бы опрометчиво. А вот предположить, что он был причастен к сильным мира сего и знал о разрабатываемых ими сценариях развития человечества, более чем уместно.

Исследователь романа «Мастер и Маргарита» В. Мершавка также отождествляет Бескудникова с Эренбургом [14], но его система аргументации основывается на принципиально иной интерпретации фамилии персонажа. Он полагает, что фамилия Бескудников образована от слова «бескунник» и обозначает человека, взявшего невесту без приданого (без куна, бесплатно). Таковым, по утверждению В. Мершавки, был гражданский брак Эренбурга с Екатериной Шмидт (1910—1913 гг.). Не будем возражать, очень может быть, что Булгаков думал и об этом значении фамилии, но оно определенно было вторичным, производным от изначальной формы — Бескудников.

Чердакчи — Аркадий Гайдар

Не скроем, вопрос о происхождении фамилии Чердакчи отнял у автора больше всего времени. Казалось, при чем здесь чердак? Слово разбивалось на части, искались анаграммы из входящих в него букв, созвучные параллели с иностранных языков. В общем, фамилия долго не поддавалась разгадке. При этом она еще ставила под сомнение и всю систему расшифровки. Ведь если принять, что свои персонажи Булгаков придумал на основе произведений их прототипов, то исключений быть не должно. Значит, надо было обязательно найти литературную предысторию фамилии.

Решение проблемы, однако, пришло мгновенно, как только удалось познакомиться с неканонической биографией Аркадия Гайдара. С середины 1930-х годов Гайдар живет один. Жена бросила его, устав от беспробудного пьянства мужа. К тому времени он превратился в мрачного мужчину неопределенного возраста, рано полысевшего и грузного. Но он охотно общался с молодежью. Пионеры его боготворили, и среди них у него были настоящие друзья. Гайдар дарил им немыслимые по тем временам подарки: настоящие компасы со светящимися цифрами, перочинные ножи с несколькими лезвиями, серебряные зажигалки. Наиболее приближенных, к огромному неудовольствию их родителей, он периодически водил на экскурсии на крышу своего дома в Столешниковом переулке и в каморку на чердаке. Там писатель разговаривал с подростками за жизнь и потчевал спиртным. Для ребятишек он выступал хозяином чердака, их лидером или, на иностранный манер, шефом (chief — по-английски). Поэтому, как нам представляется, фамилия Чердакчи образована от словосочетания Чердак-chief. Последний звук при написании был отброшен Булгаковым для удобства произношения и более благоприятного (при всей тяжеловесности фамилии) звучания.

В самой известной повести писателя «Тимур и его команда» на чердаке располагается штаб мальчишеской организации. Гайдар увековечил и опоэтизировал любимое место своего уединения и дружеских посиделок с молодежью. В художественной литературе это, наверное, единственный пример, где чердаку придается столь важное сюжетное и смысловое значение. Правда, эта повесть вышла в 1940 году, в год смерти Булгакова, и текста ее Михаил Афанасьевич, скорее всего, не читал. Но о чердаке известного московского отшельника знал наверняка.

Поэтический бомонд МАССОЛИТа

Булгаков не любил стихи советских поэтов. Не случайно Мастер в его романе уничижительно отзывается о поэзии Ивана Бездомного, известнейшего в стране поэта, а сам автор откровенно смеется над Маяковским-Рюхиным. Вместе с тем Михаил Афанасьевич выделяет поэтическую элиту МАССОЛИТа, состоящую из пяти человек — Богохульского, Павианова, Шпичкина, Сладкого и Адельфины Буздяк. Фамилии у них забавные, но теперь уже нет никакого сомнения, что даны они неспроста. Каждая из них несет зашифрованную информацию, по которой можно определить прототип поэта.

Поэт Богохульский — Демьян Бедный

Фамилию Богохульский Михаил Афанасьевич подарил Демьяну Бедному (настоящее имя Ефим Алексеевич Придворов). В нападках на православие ему не было равных. Литературные упражнения поэта вызывали оторопь даже на фоне истерической антирелигиозной пропаганды Емельяна Ярославского. Перу отчаянного богоборца принадлежат — книга стихов «Отцы духовные, их помыслы греховные», бесконечные фельетоны против «церковного дурмана», ернический «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна».

В 1920-е годы Бедный достиг огромной популярности. Общий тираж его книг на тот момент превысил два миллиона экземпляров. Луначарский оценивал его как великого писателя, равного Горькому. Поэту была предоставлена квартира в Кремле и личный автомобиль «Форд». Страстный книголюб, он собрал одну из крупнейших частных библиотек в СССР (свыше 30 тысяч томов). Но в начале 1930-х годов за откровенно русофобские сочинения Бедный попадает в опалу. Его выселяют из кремлевской квартиры. В 1936 году он пишет либретто комической оперы «Богатыри» (о крещении Руси), которая возмутила посетившего спектакль Молотова, а затем и Сталина. В июле 1938 года Демьян Бедный был исключен из ВКП(б) и из Союза писателей с формулировкой «моральное разложение».

В булгаковском романе прообраз Бедного — Богохульский, однако еще числится в списках писательского союза и потому допущен в грибоедовский «ад».

Поэт Павианов — Анна Ахматова

Фамилия Павианов привлекает своей экстравагантностью. Павиан — обезьяна, обитающая в Африке, Как в российских пределах могла родиться такая фамилия?

Но в русской поэзии есть автор, который использовал образ павиана в своем творчестве. Это Николай Гумилев. В его новелле «Лесной дьявол», рассказывающей о необычном происшествии, произошедшем в Африке, павиан является главным действующим лицом.

Этот большой старый павиан давно покинул стаю и скитается по лесу свирепым бродягой. Однажды его ужалила ядовитая черная змея. Чтобы спастись, павиан должен добраться до брода, но он занят. «Искусно сложенные стволы деревьев составили широкий и довольно удобный мост, по которому двигалась нескончаемая толпа людей и животных». В отчаянии животное прыгнуло на шею одного из коней, «который поднялся на дыбы <...> и бешено помчался в лес. Сидевшая на нем девушка схватилась за его гриву...» Конь вскоре упал «с горлом, перегрызенным страшным зверем», упала и девушка, но быстро поднялась и прислонилась к дереву. Павиан стал на четвереньки и залаял. «Его гнев был удовлетворен смертью коня, и он уже хотел спешить за своей целебной травой, но, случайно взглянув на девушку, остановился. Ему вспомнилась молодая негритянка, которую он недавно поймал один в лесу, и те стоны и плач, что вылетали из ее губ в то время, как он бесстыдно тешился ее телом». Павианом овладела дикая похоть, и он направился к перепуганной девушке, которая в страхе молилась богине Иштар. Яд змеи, однако, «делал свое дело, и, едва павиан схватился за край шелковой одежды и разорвал ее наполовину, он вдруг почувствовал, что какая-то непреодолимая сила бросила его навзничь». Позже девушку нашли лежащей без чувств в трех шагах от издохшего чудовища.

Жрецы обвинили девушку в том, что животное лишило ее невинности, и вынесли ей смертный приговор. Однако властитель Карфагена Ганнон отменяет его. «По выражению глаз и по углам губ связанной девушки он видел, что жрец был не прав и что лесной дьявол не успел исполнить своего намерения». Он решает жениться на девушке, отмеченной милостью богини. После свадебного пира девушка направилась к шатру жениха, но увидела голову мертвого павиана, воткнутую на кол и выставленную посреди лагеря, чтобы каждый мог выразить ей свое презрение. Девушка остановилась и внезапно в ней пробудилось «странное сожаление к тому, кто ради нее осмелился спорить с Необорной и погиб такой ужасной смертью». Она целует чудовище, и «первый девственный порыв ее души достался умершему из-за нее лесному дьяволу».

Литературоведы увлеченно обсуждают различные толкования гумилевского сюжета, но нам будет интересна автобиографическая подоплека новеллы. Впервые она была опубликована в ноябре 1908 года. Известно, что до этого (с июня 1907 по октябрь 1908 гг.) Гумилев переживал тяжелейшую психологическую драму, сопряженную с неудачами личного характера. Осенью 1906 года в ответ на повторное предложение руки и сердца Анна Горенко (Ахматова) дала согласие быть женой молодого поэта. В мае 1907 года поэт поехал в Киев повидаться с невестой, и это «свидание его окрылило». Однако через месяц, в июне того же года, он получил решительный отказ. Гумилев стоически перенес это испытание и по прошествии двух с половиной лет сделал очередное предложение, которое в этот раз было принято. 25 апреля 1910 года они обвенчались. Однако брак двух поэтов не сложился. Анна Андреевна вспоминала: «Скоро после рождения Левы (сентябрь 1912 года. — Прим. авт.) мы молча дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной жизнью друг друга». Это был фактический разрыв.

В этой грустной истории можно найти параллели с сюжетом гумилевской новеллы. Насмешник-Булгаков воспользовался ею, чтобы дать прозвище Анне Ахматовой. Писатель отождествил ее с девушкой — героиней новеллы, а Гумилева — с павианом. Такую аналогию проводил не он один. Еще до свадьбы Анна Андреевна создает стихотворение «Старый портрет», в котором дает описание своего портрета художницы Александры Экстер. В последнем четверостишии Ахматова обращается к себе с вопросом:

И для кого твои жуткие губы
Стали смертельной отравой?
Негр за тобою, нарядный и грубый,
Смотрит лукаво.

В самом деле, для кого? Ясно, что для Гумилева. Более того, негр на портрете напоминает об африканской новелле, в которой девушка подарила поцелуй Лесному дьяволу. Выходит, что и Анна Андреевна сопоставляла своего жениха с Лесным дьяволом из его одноименной новеллы, павианом.

В такой системе аналогий женщину, вышедшую замуж за Гумилева, следовало бы величать поэтессой Павиановой. Это было бы правильно, но очень неблагозвучно и не очень смешно. А что, если назвать ее на мужской манер — поэт Павианов? Звучит складно. Кроме того, для этого словосочетания возможны сразу две интерпретации, которые позволяют подозревать, что его прототип женщина.

Во-первых, одна из разновидностей павианов — бабуины. Это их название происходит от санскритского понятия «щеголь». Но роман Булгакова написан на русском языке, и выражение «поэт Бабуинов» хочется толковать в русском ключе, как «поэт-женщина» или «поэт женщин». В советской литературе вне конкуренции только две из них — Анна Ахматова и Марина Цветаева. В данном случае речь идет о первой из них. Получается и узнаваемо, и весело!

Во-вторых, в мифологии павиан (обезьяна) выступает символом похотливости, блуда, откровенного эротизма, то есть чисто животных свойств, присущих плотской любви. Поэтому выражение «поэт Павианов» в сатирическом плане характеризует творца любовной лирики, достигшего в этой области наивысших высот. Анну Андреевну, например.

Булгаков связал фамилию прообраза Ахматовой с Гумилевым. Это можно расценивать как проявление с его стороны особого уважения к поэтессе. Ахматова, в свою очередь, по воспоминаниям Фаины Раневской, «на всю жизнь сохранила свое восхищение Булгаковым-писателем и человеком». В стихотворении «Памяти М. Булгакова» есть строки:

Вот это я тебе, взамен могильных роз,
Взамен кадильного куренья;
Ты так сурово жил и до конца донес
Великолепное презренье.

Последняя строка в этом стихотворении — ключевая. Ахматова тоньше и глубже распознала Булгакова, чем тот же Катаев. А еще, она никогда не читала при нем своих стихов и называла еще при его жизни гением...

Поэт Шпичкин — Борис Пастернак

Фамилию Шпичкин мы производим от английского слова «speech», обозначающего речь, сказанную по поводу поднятого вопроса. Традиционно спичи произносятся англичанами на митингах и за публичными обедами. Борис Пастернак был любителем произносить спичи, именно он и стал прототипом Шпичкина.

Булгаков с уважением относился к Б.Л. Пастернаку. Однажды на именинах у жены драматурга Тренева писатели оказались за одним столом. Пастернак с особенным каким-то придыханием читал свои переводные стихи с грузинского. После первого тоста за хозяйку Пастернак объявил: «Я хочу выпить за Булгакова!» В ответ на возражения именинницы-хозяйки: «Нет, нет! Сейчас мы выпьем за Викентия Викентьевича (Вересаева. — Прим. авт.), а потом за Булгакова!» — Пастернак воскликнул: «Нет, я хочу за Булгакова! Вересаев, конечно, очень большой человек, но он — законное явление. А Булгаков — незаконное!»

Дмитрий Быков, безусловный апологет Пастернака, характеризуя «Грузинских лириков», все же признает: «Это слабая книга. Как ни люби Пастернака, как ни восторгайся его неконъюнктурным желанием открыть русскому читателю целую неведомую литературу, нельзя не признать главного: все, что Пастернак делал для заработка, или из теоретических соображений, или по заказу, — много ниже его дарования и даже хуже поденщины посредственных коллег: посредственности лучше годятся для выполнения заказов — у гения выходит такая гомерическая смесь, что хоть святых выноси». Думается, что и Булгакову, слушавшему грузинские переводы Пастернака у Тренева, стихи не очень понравились. А вот тост, похоже, запомнился, и был воспринят очень благожелательно.

Прозвище поэта объективно отразило его пристрастие к произнесению речей. Будучи сатириком, Булгаков сделал акцент на этой его черте. Конечно, это смешно, но Пастернак сам дал для этого повод. В выступлении на Первом съезде писателей он говорил:

«Поэзия есть проза, проза не в совокупности чьих бы то ни было прозаических произведений, но сама проза, голос прозы, проза в действии, а не в беллетристическом пересказе. Поэзия есть язык органического факта, то есть факта с живыми последствиями. И, конечно, как все на свете, она может быть хороша или дурна, в зависимости от того, сохраним мы ее в неискаженности или умудримся испортить. Но как бы то ни было, именно это, товарищи, то есть чистая проза в ее первородной напряженности, и есть поэзия». В присущем себе духе Пастернак предоставляет слушателям додумывать (или выдумывать) то, что он имел в виду. Но как бы ни истолковывать этот текст, приоритет чистой прозы, провозглашаемый поэтом, дает основание называть его прежде всего прозаиком. Что, собственно, и делает Булгаков, характеризуя как мастера речи. Правда, делает это в крайне жесткой форме, используя английский язык и уменьшительный суффикс.

Поэт Сладкий — Осип Мандельштам

Разгадку прозвища поэта Сладкого мы нашли в «Четвертой прозе» Осипа Эмильевича Мандельштама. Но вначале об истории появления этого эссе.

В мае 1927 года Мандельштам подписал с издательством «Земля и фабрика» договор на обработку, редактирование и сведение в единый текст двух разных переводов романа «Легенда о Тиле Уленшпигеле» бельгийского писателя Шарля де Костера. Один из них принадлежал А.Г. Горнфельду, другой — В.Н. Карякину. Ни Горнфельд, ни Карякин об этом ничего не знали и никаких денег за использование издательством их переводов предварительно не получили. В вышедшем в 1928 году издании романа Мандельштам по вине издательства был ошибочно указан как переводчик. Несмотря на публичное оповещение «о вкравшейся ошибке», Горнфельд опубликовал заметку «Переводческая стряпня», где говорилось о том, что «Земля и фабрика» «не сочло нужным сообщить имя настоящего переводчика изданного им романа, а О. Мандельштам не собрался объяснить, от кого собственно получено им право распоряжения чужим переводом». Далее обиженный переводчик доказывал, что «французского подлинника О. Мандельштам не видел» и что из «механического соединения двух разных переводов с их разным стилем, разным подходом, разным словарем могла получиться лишь мешанина, негодная для передачи большого и своеобразного писателя».

Между спорящими сторонами возникла газетная перепалка, которая настолько распалила поэта, что он написал сверхэмоциальную «Четвертую прозу». Мандельштам безапелляционно констатирует:

«К числу убийц русских поэтов или кандидатов в эти убийцы прибавилось тусклое имя Горнфельда. <...> Погибнуть от Горнфельда так же смешно, как от велосипеда или от клюва попугая. Но литературный убийца может быть и попугаем. Меня, например, чуть не убил попка имени его величества короля Альберта и Владимира Галактионовича Короленко. Я очень рад, что мой убийца жив и в некотором роде меня пережил. Я кормлю его сахаром...»

Здесь упоминается властвующий на тот момент бельгийский король Альберт I — соотечественник Шарля де Костера, и писатель Короленко, редактировавший журнал «Русское богатство», в котором Горнфельд был ведущим критиком. Мандельштам рисует образ «попугая» Горнфельда, говорящего по-французски и выражающего, как существо государственное, интересы режима. Мандельштам видит в Горнфельде олицетворение всего писательского сообщества, которое, по его мнению, несвободно, и потому не защитило его честь. В обиде на коллег по перу поэт пишет:

«Писатель — это помесь попугая и попа. Он попка в самом высоком значении этого слова. Он говорит по-французски, если его хозяин француз, но, проданный в Персию, скажет по-персидски: «попка-дурак» или «попка хочет сахару».

Итак, есть писатели, они же попки, и есть Мандельштам, который кормит их сахаром. Под этим сладким продуктом, думается, следует понимать мед его поэзии. Вот и объяснение, почему Булгаков дал Осипу Эмильевичу прозвище «Сладкий». Мандельштам любил это слово и использовал его в своих стихах: «О свободе небывалой / Сладко думать у свечи», «Еще волнуются живые голоса / О сладкой вольности гражданства», «Мы с тобой на кухне посидим, / Сладко пахнет белый керосин».

Но как всегда у Булгакова, в его придумке есть и второй, не менее важный, план. Прилагательные «сладкий» и «горький» являются антонимами. Давая Мандельштаму прозвище «Сладкий», Булгаков обозначает абсолютное неприятие поэтом писательских ассоциаций, объединившихся со временем в единый Союз писателей во главе с А.М. Горьким. Булгаков, конечно же, не прошел и мимо того факта, что в «Четвертой прозе» Мандельштам шлет проклятия в адрес литераторов, заседающих в Доме Герцена на Тверском бульваре, который в «Мастере и Маргарите» выведен как «Дом Грибоедова». Осип Эмильевич в гневе заявляет:

«Я срываю с себя литературную шубу и топчу ее ногами. Я в одном пиджачке в тридцатиградусный мороз три раза обегу по бульварным кольцам Москвы. Я убегу из желтой больницы комсомольского пассажа — навстречу плевриту — смертельной простуде, лишь бы не видеть двенадцать освещенных иудиных окон похабного дома на Тверском бульваре, лишь бы не слышать звона серебреников и счета печатных листов». И дальше уничижает обитателей особняка обращением — «уважаемые романес с Тверского бульвара!» Грубовато, отчаянно, но, подчеркнем, излишне прямолинейно и, по существу, несправедливо. На деле ряд известных писателей, в том числе Пастернак, вступились за поэта и ратовали за разумное, мирное разрешение конфликта, но Мандельштам проявил воинственную непримиримость и слепое упрямство, рассорившись со многими друзьями. Отвергнув «руку» помощи, он предпочел смертельно на всех обидеться и заклинать московское пространство истерическими криками:

«Александр Иванович Герцен!.. Разрешите представиться... Кажется, в вашем доме... Вы как хозяин в некотором роде отвечаете... Изволили выехать за границу?.. Здесь пока что случилась неприятность... Александр Иванович! Барин! Как же быть?! Совершенно не к кому обратиться!»

Тут Мандельштам лукавил. Он обратился к Н.И. Бухарину, и тот, в конце концов, добился литературной командировки поэта в Армению. Что же касается его антиписательского демарша, то никто к нему всерьез не отнесся. В том числе и Булгаков, представивший Сладкого одним из законных массолитовцев.

Адельфина Буздяк — Марина Цветаева

Прозвище Адельфина Буздяк, пожалуй, самое комическое. В фамилии Буздяк отчетливо слышится и буза (в смысле неконтролируемое словоизвержение), и пустяк. Это очередная придумка Михаила Афанасьевича, которая, как нам представляется, возникла при чтении стихотворения Марины Цветаевой — «Бузина».

Стихотворение помечено датами 1931—1935 гг. — годами эмиграции поэтессы, и служит воспоминанием о Родине, покинутом доме с садом, где растет куст бузины. Цветаева следит за его преображением с течением времени. В начале лета он зеленый, «зеленее, чем плесень на чане», но потом ягоды на нем краснеют, так что куст становится похожим на разгоревшийся костер. Перечисляя ассоциативные образы с похожей цветовой гаммой — корь на теле, смесь «кумача, сургача и ада», кровь, она останавливается на последнем из них и «включает» разгулявшуюся фантазию:

Бузина казнена, казнена!
Бузина — цельный сад залила
Кровью юных и кровью чистых,
Кровью веточек огнекистых —
Веселейшей из всех кровей:
Кровью сердца — твоей, моей...

Строка «Кровью юных и кровью чистых» вызывает недоумение. Попробуйте угадать, что хочет сказать поэтесса? Что это за существа с чистой кровью? И если она связывает казненный куст с жертвами революции и красного террора, то почему речь идет только о крови юных? А как же кровь старых?

Дальше тема крови исчезает, и автор провозглашает свою «политическую» платформу:

Степь — хунхузу, Кавказ — грузину,
Мне — мой куст под окном бузинный
Дайте. Вместо Дворцов Искусств
Только этот бузинный куст...

Начиная с этого места, уже можно смеяться. Скажите, пожалуйста, Марина Ивановна, зачем отдавать Кавказ Грузии, а степь хунхузам? Долой империи, да здравствует анархия?

Слава богу, поэтесса признается, что из-за ягоды бузины впала в детство:

Бузина цельный край забрала
В лапы: детство мое у власти.

Поэтому и финал стихотворения:

Я бы века болезнь — бузиной
Назвала...

Воспринимается как красивая, но излишне претенциозная метафора.

В стихотворении 49 строк, и в 19 из них упоминается бузина или производное от нее слово. Оно лишено логических связок, это откровенная буза на тему бузины, сплошной буздяк.

Булгаков называет поэтессу Адельфиной по принципу комического соединения высокопарного имени и обычной (в данном случае придуманной) фамилии. Имя Адельфина является феминизированным вариантом старинного греческого крестильного имени Адельфий. Оно образовано от греческого «adelphos», что означает «брат». Адельфину в буквальном русском переводе следует называть братанкой (сестрой). Марина Цветаева, посвящая одно из стихотворений Борису Пастернаку, назвала его так: «Моему брату в пятом времени года, шестом чувстве и четвертом измерении». На смерть Есенина она откликнулась стихотворением, в котором были такие строки:

Брат по песенной беде —
Я завидую тебе.

Поэтов она именовала братьями, и те, признавая их родство по творческому поприщу, в ответ должны были бы называть ее сестрой или Адельфиной. Булгаков удивительно точен в деталях.

Завсегдатаи-гурманы и гости «Грибоедова»

У входа в грибоедовский ресторан гражданка «в белых носочках и белом же беретике с хвостиком» спрашивает у посетителей писательские удостоверения. Зовут ее Софья Павловна, точно как героиню «Горя от ума». Она как бы выступает хранительницей «Дома Грибоедова». Коровьев и Бегемот проникают в ведомственный общепит вне правил. Но они не единственные исключения из принятого порядка вещей. Помимо киноактрисы в желтом платье, в ресторане отдыхают также красавица архитектор и режиссер из Ростова. Тем самым обнаруживается абсолютная бесполезность Софьи Павловны в качестве сотрудницы МАССОЛИТа, ответственной за пропускной режим. В аллегорическом смысле это можно интерпретировать как формальное отношение писательского сообщества к наследию классиков.

Амвросий — Демьян Бедный и Фока — Михаил Зощенко

У чугунной решетки Грибоедова происходит интереснейший гастрономический диалог между писателями Амвросием и Фокой:

«Умеешь ты жить, Амвросий! — со вздохом отвечал тощий, запущенный, с карбункулом на шее Фока румяногубому гиганту, золотистоволосому, пышнощекому Амвросию-поэту.

— Никакого уменья особенного у меня нету, — возражал Амвросий, — а обыкновенное желание жить по-человечески. Ты хочешь сказать, Фока, что судачки можно встретить и в «Колизее». <...> Нет, я категорически против «Колизея», — гремел на весь бульвар гастроном Амвросий. — Не уговаривай меня, Фока!

— Я не уговариваю тебя, Амвросий. Дома можно поужинать.

— Слуга покорный, — трубил Амвросий, — представляю себе твою жену, пытающуюся соорудить в кастрюльке в общей кухне дома порционные судачки а натюрель! Ги-ги-ги!..»

Разговор двух проголодавшихся литераторов — прозаическая вариация на тему басни Крылова «Демьянова уха». Там Демьян схожим образом увещевает соседа Фоку:

Потешь же, миленький дружочек!
Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек!
Еще хоть ложечку! Да кланяйся, жена!

В булгаковской импровизации Амвросий играет роль Демьяна, и его прототипом служит соответственно Демьян Бедный. Он возникает в нашей расшифровке второй раз. До того мы соотнесли Демьяна Бедного с поэтом Богохульским, теперь же узнаем имя последнего. Поговорив с Фокой, Амвросий Богохульский пошел в ресторан и, откушав судачков, стал выделывать танцевальные кренделя под музыку джаз-банда. Булгаков, таким образом, выводит поэта в двух эпизодах, но один раз называет его по имени, а второй — по фамилии.

Демьян Бедный любил брать священные для христиан имена и присваивать их вполне заурядным своим персонажам. Булгаков использует обратный прием, присваивая богохульнику имя, которое в России используется как монашеское. В переводе с греческого имя Амвросий означает «бессмертный», «божественный». Оно восходит к названию напитка амброзия, который, по легенде, сохранял греческим богам-олимпийцам вечную молодость. Михаил Афанасьевич изображает Бедного румяногубым, золотистоволосым, пышнощеким гигантом, подобным древнегреческим богам. Это откровенная насмешка над Бедным, который в середине 30-х годов попал в серьезнейшую опалу.

Выражение «Демьянова уха» имеет еще одно значение. Его использовал автор «Послания «евангелисту» Демьяну Бедному», назвав богохульный «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна» Демьяновой ухой. «Послание» в списках ходило по Москве, и Михаил Булгаков, безусловно, был с ним знаком. Говоря о дешевых судачках в «Грибоедове», он вместе с тем характеризовал сочинения Демьяна, его «уху», как дешевую литературную поделку. Народная молва утверждала, что автором «Послания» был Сергей Есенин, и есть основания утверждать, что это именно так [16]. Но тогда, сквозь пелену литературных шифров, совершенно явственно вырисовывается факт душевного сродства Булгакова и Есенина.

Нам осталось еще разобраться с тощим, запущенным Фокой, «с карбункулом на шее». Здесь Булгаков обыгрывает фразу из «Голубой книги» (раздел «Коварство») Михаила Зощенко: «Хирург режет разные язвы и карбункулы на наших скоропортящихся телах, способных каждую минуту загнить и зачервиветь». Шуткой на шутку сатирик отвечает сатирику, наделяя того карбункулом на шее. Несколькими строчками далее Зощенко в своей книге очень определенно говорит о вредности профессии сатирика:

«Единственно, я говорю, профессия тем нехороша, что она не дает много беспечной радости своему владельцу.

Она утомляет ум и зрение. Она вредна и недопустима при малокровии и туберкулезе. А также при колите и язвах желудка ею не следует заниматься.

Она предрасполагает к меланхолии и нарушает обмен веществ. Нервная экзема и сахарное изнурение также иной раз суть прямые следствия этой вредной профессии. Кроме того, она портит характер, ссорит с окружающими и нередко разводит с женами».

Булгаков, будучи медиком, представил сатирика как раз с таким букетом болезней — «тощим и запущенным».

Зная прототип Фоки, можно поглубже заглянуть в подоплеку его беседы с Амвросием. Зощенко жил в Ленинграде, и своей квартиры у него в Москве не было. Поэтому, когда Амвросий говорит Фоке, что тот может поужинать дома, это выглядит издевательством.

Если же начать фантазировать, как же все-таки иногородний Фока устроился в столице, то отчего-то вспоминается рассказ Зощенко «Кризис»:

«Приехал я, знаете, в Москву. Хожу с вещами по улицам. И то есть ни в какую. Не то что остановиться негде — вещей положить некуда».

В конце концов, снял герой за 30 рублей ванную в коммунальной квартире, в которой вместе с ним проживали еще 32 человека. Почти сразу же он женился, и стали они уже вдвоем жить в ванной. Так не такую ли ситуацию держал в голове Амвросий, когда представлял жену Фоки, «пытающуюся соорудить в кастрюльке в общей кухне дома порционные судачки а натюрель». Ги-ги-ги!..

Беллетрист Петраков-Суховей — Леонид Леонов

Вначале о природе двойной фамилии. В романе Леонида Леонова «Скутаревский» находим следующий фрагмент:

«Старинный с бездарной декадентской облицовкой дом, где безвыездно существовал Петр Евграфович, каждым камнем своим наводил уныние. Это начиналось с богатой и затхлой лестницы, которая не мылась, видимо, со времен Октября, — со щербатых ступенек с выкраденными плитками, с мутных стен, где зияли линялые потеки плевков. Кажется, обитатели этой обширной братской могилы, разочаровавшись в справедливости, и не добивались более в этом мире красоты. И верно, жили здесь разные люди со стреляющими двойными фамилиями (курсив наш. — Прим. авт.), старомодного покроя и безвозвратно умерших профессий». Выражение, выделенное курсивом, оригинальная леоновская придумка, и Булгаков не прошел мимо нее. Суховей — ветер с высокой температурой (более 25 градусов) и низкой относительной влажностью, характерный в основном для пустынь и полупустынь. Его скорость может быть значительной и превышать 10 метров в секунду. Сильные порывы суховея можно сравнить с обжигающими выстрелами. В Интернете мы нашли стихотворение Инны Радужной о ветре-суховее, в котором есть такие строки:

Утюжит раскаленным утюгом
Слетевший из пустыни знойный ветер
И жалит снова жарким языком,
И солнце белое на белом небе светит.

Поэтесса подчеркивает периодичность ужаливаний ветра, попаданий его «пуль» в цель. Поэтому фамилию Петраков-Суховей можно отнести к числу двойных стреляющих фамилий. Но каково происхождение ее первой части — Петраков?

О, ядовитый Булгаков! В унылом доме, «братской могиле», куда судьба свела людей с двойными стреляющими фамилиями, живет Петр Евграфович Петрыгин. Соотнося Леонова с героем его произведения Петрыгиным, Михаил Афанасьевич слегка изменяет эту фамилию — на Петракова. При этом в ней сохраняется корневая основа, совпадающая с именем Петрыгина — Петр.

А теперь самое веселое. В романе Петрыгин выведен как отрицательный персонаж. Более того, он вредитель. Захар Прилепин, автор книги «Леонид Леонов», пишет: «Пожалуй, впервые при сочинении «Скутаревского» он (Леонов. — Прим. авт.) пошел поперек своей совести, поселив в сложный и неоднозначный роман вредителей, в которых не совсем верил сам. Предположим, что Леонов надеялся на дальнейшее укрепление своих позиций в литературе за счет нового романа, на успех, в конце концов, но эффект получился противоположный: «Скутаревского» разгромили в печати. И это было первое серьезное поражение писателя Леонова».

Булгаков беспощаден, он «бьет» в самое больное место. Но его едкая пародия безупречна в художественном отношении. Судьбы Леонова и Петрыгина внешне очень схожи. У обоих был богатый тесть, который помог карьере зятя (у Леонова — это издатель Михаил Васильевич Сабашников). Оба прекрасно вписались в советскую действительность, не бедствовали, были при деньгах и при славе. Они с ходу одолели Олимп своих мечтаний. И когда Леонов писал в «Скутаревском» (1932 год): «Петр Евграфович имел право посмеиваться; он сидел тогда на видном месте, откуда разбегались нити управления по целому сектору электрификации. Высокое, хоть и незаметное положение доставляло ему тем в большей степени душевный покой», он описывал и свое внутреннее состояние на тот момент. Годы серьезнейших испытаний придут позже, и ему самому будет грозить обвинение в неблагонадежности (том же вредительстве). Кстати, суховей — ветер-вредитель. Вызывая интенсивное испарение из почвы, с поверхности растений и водоемов, он приводит к порче урожаев зерновых и плодовых культур, гибели растений. Двойная фамилия получается с двойной начинкой, и ее можно прочитать, как Петраков-вредитель.

Булгаков изобразил Петракова мирно обедающим, при этом он не сделал ни одного выпада против беллетриста, более того, отметил его «свойственную всем писателям наблюдательность». Но Антониде Порфирьевне, жене Петракова — «очень почтенной даме» — досталось по полной. Оборотами «доедающая свиной эскалоп», «даже ложечкой постучала», «изнывая от любопытства», «какие вредные враки» Михаил Афанасьевич создает портрет капризной, невоспитанной и недалекой дамы. Что это? Сатирический гротеск?

Известно, что в 1925 году семьи Леоновых и Булгаковых отдыхали вместе в Коктебеле, в волошинском «Доме поэта». По свидетельству очевидцев, они не сдружились. Во время отдыха Булгаков наблюдал и общался с Татьяной Михайловной Сабашниковой, женой Леонова. Его впечатления той поры, по всей видимости, и стали основой для изображения Антониды Порфирьевны. Добавим к этому, что Леонид Максимович упрямо повторял, что «Мастера и Маргариту» он не читал.

Булгаков, однако, Леонова читал и выделял как достойного писателя. Иначе почему он изобразил его отдельно от всех остальных массолитовцев? Такой чести в романе удостоились еще только двое — Берлиоз и Желдыбин.

Хроникёр Боба Кандалупский — Михаил Кольцов

В ресторане Грибоедова за столик к чете Петраковых подсаживается «потный и взволнованный хроникер Боба Кандалупский». Эта смешная фамилия образована соединением двух слов «кандалы» и «лупа». Оба эти предмета связаны с понятием круга, кольца. Слово «лупа» применительно к персонажу указывает, что он очкарик, а слово «кандалы» предсказывает его будущую судьбу. Исходя из этого, мы предположим, что прототипом Кандалупского стал Михаил Ефимович Кольцов (1898—1940).

Он был самым известным журналистом в СССР, часто выступал с сатирическими материалами, много работал в жанре политического фельетона. С 1934 по 1938 год занимал пост главного редактора сатирического журнала «Крокодил». В Союзе писателей руководил иностранным отделом. Посетил много стран, из них некоторые — нелегально. Во время Гражданской войны в Испании был отправлен туда корреспондентом «Правды» и одновременно как негласный политический представитель властей СССР при республиканском правительстве.

В 1938 году был отозван из Испании и в ночь с 12 на 13 декабря того же года арестован в редакции газеты «Правда». Жена наркома Ежова — Евгения была редактором «Иллюстрированной газеты», и Кольцов, как член редколлегии и главный редактор «Правды», встречался с ней. Однажды нарком Ежов даже принимал Кольцова вместе с Бабелем на своей даче. На очной ставке с Кольцовым теперь уже бывший нарком Ежов показал: «Я понял, что Ежова связана с Кольцовым по шпионской работе в пользу Англии».

Имя Кандалупского — Боб — является уменьшительной английской формой от Роберта, означающего «блестящий от славы». Обвиненный, как английский шпион, Кольцов, действительно, был окружен всенародной славой. В романе Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол» он выведен под именем Каркова.

Булгаков последователен. В сатирическом запале он сводит в ресторане Петракова-Леонова с Кандалупским-Кольцовым. Беллетрист, написавший роман о вредителях, дружески беседует с журналистом, которому светят кандалы и расстрел. Жестко, но это как раз и есть отражение сложностей того времени. Не оттого ли Леонов не признавался в чтении «Мастера и Маргариты»?

Писатель Иоганн из Кронштадта — Карл Радек

По мнению Б.В. Соколова, прототипами писателя Иоганна из Кронштадта стали сразу два человека — драматург Всеволод Вишневский и отец Иоанн Кронштадтский. Приведем версию литературоведа, изложенную в «Булгаковской энциклопедии» [13]: «Вишневский отразился в одном из посетителей ресторана «Дом Грибоедова» — «писателе Иоганне из Кронштадта». Здесь — намек на киносценарии «Мы из Кронштадта» (1933 г.) и «Мы — русский народ» (1937 г.), написанные Вишневским и связывающие драматурга с другим прототипом Иоганна из Кронштадта — известным церковным деятелем и проповедником, причисленным православной церковью к лику святых, о. Иоанном Кронштадтским (И.И. Сергеевым) (1829—1908). О. Иоанн был протоиереем Кронштадтского собора и почетным членом черносотенного «Союза русского народа». В 1882 году он основал Дом трудолюбия в Кронштадте, где были устроены рабочие мастерские, вечерние курсы ручного труда, школа для трехсот детей, библиотека, сиротский приют, народная столовая и другие учреждения для призрения нуждающихся. «Дом Грибоедова» — это пародия на Дом трудолюбия. Народная столовая здесь превратилась в роскошный ресторан. Библиотека в «Доме Грибоедова» блистательно отсутствует — членам МАССОЛИТа она не нужна, ведь коллеги Берлиоза не читатели, а писатели. Вместо же трудовых учреждений Дома трудолюбия в «Доме Грибоедова» располагаются отделения, связанные исключительно с отдыхом и развлечениями: «Рыбно-дачная секция», «Однодневная творческая путевка. Обращаться к М.В. Подложной», <...> и др.».

Идея соединить писателя-коммуниста со священником, причисленным к лику святых, представляется нам весьма причудливой и нелогичной. Более того, Б.В. Соколов пытается записать Булгакова в число ерников, измывающихся над памятью человека, освященного православной церковью, то есть, по существу, поставить его в один ряд с тем же Демьяном Бедным. Да разве мог такое сделать сын профессора Киевской Духовной академии? Но давайте разберем версию Б.В. Соколова «по косточкам».

Драматург Всеволод Витальевич Вишневский (1900—1951) был одним из наиболее ревностных гонителей Булгакова. В частности, он приложил массу усилий для срыва постановки «Кабалы святош» в Ленинградском Большом драматическом театре. Среди исследователей романа считается общепринятым фактом, что драматург Вишневский послужил прототипом критика Мстислава Лавровича. Б.В. Соколов сам пишет об этом в «Булгаковской, энциклопедии», поясняя, что фамилия «Лаврович» — «пародия, через лавровишневые капли» на драматурга Вишневского. А теперь давайте вспомним, что в поисках Берлиоза члены правления звонили в Перелыгино на дачу к Лавровичу, и им сказали, что писатель ушел на реку. Лаврович никак не мог быть в тот вечер в грибоедовском ресторане, равно как и Всеволод Вишневский не мог быть прототипом сразу двух героев романа — и Лавровича, и писателя Иоганна.

Б.В. Соколов в поисках ассоциаций со словом «кронштадтец» обратился к названию пьесы Вишневского. В самом деле, если драматург придумал название «Мы из Кронштадта», то, значит, и его можно считать кронштадтцем. Это остроумно, но булгаковские шифры в данном случае тоньше, изящнее. Приведем отрывок из речи Вышинского на заседании процесса антисоветского троцкистского центра 28 января 1937 года: «Пятаков, Радек и их единомышленники думали и действовали уже тогда (имеется в виду 1918 год. — Прим. авт.) так, как их уже позже метко и крепко назвал Феликс Дзержинский, бросивший по адресу троцкистов и зиновьевцев — «кронштадтцы»!» Эта характеристика троцкистов стала после этого общеупотребительной. Таким образом, при угадывании прототипа писателя Иоганна из Кронштадта обозначается совершенно иной вектор поиска: это литератор-троцкист.

Вторая параллель ассоциаций, которую использовал Б.В. Соколов, связана с Иоанном Кронштадтским. Общим «мостиком» между ним и Вишневским литературовед считает их открыто обозначенную русофильскую позицию. Но он опять-таки рассуждает излишне прямолинейно. У Булгакова писатель носит имя Иоганн! Это указывает, что он не русского происхождения, и либо немец, либо, как Иоганн Штраус, австриец.

Теперь долго думать не придется. Писатель Иоганн — это Карл Радек (Кароль Собельзон). Он родился в Австро-Венгрии в городе Лемберге (ныне Львов). Все встало на свои места, но почему Булгаков все-таки выбрал имя Иоганн? Ведь Иоганна из Кронштадта так и хочется переделать в Иоганна Кронштадтского, а это направляет на размышления о нашем святом, отце Иоанне. Б.В. Соколов обнаружил этот шифр Булгакова, но не разгадал его. Михаил Афанасьевич, действительно, призывает, чтобы мы вспомнили об Иоанне Кронштадтском, написавшем книгу «Моя жизнь во Христе», и поинтересовались, какую знаменитую книгу выпустил писатель Иоганн Кронштадтский. Сейчас вы опять улыбнетесь, но таков Булгаков. Карл Радек перевел на русский язык «Майн Кампф» («Моя борьба») Адольфа Гитлера. Вот нам всем и урок от великого русского писателя. С одной стороны, Христос и Жизнь, а с другой — Гитлер и Борьба. Два разных отношения к миру и человеку, и два разных типа писателей.

Приходится в очередной раз констатировать, что Булгакова часто толкуют с точностью до наоборот. Булгаков написал пародию на Союз писателей, но не на Дом трудолюбия. В Союзе не было публичной библиотеки, но советские писатели собирали домашние библиотеки. И все они много читали, были не только писателями, но и читателями. В общем, Борис Вадимович Соколов, «Поздравляю вас, гражданин, соврамши!»

Архитектор Семейкина-Галл — Вера Мухина

Еще одна, в данном случае «не стреляющая» двойная фамилия. Мы уже привыкли, что Булгаков придумывает прозвища, ориентируясь на творчество прототипов. Поэтому корни фамилии архитектора имеет смысл поискать среди монументальных и архитектурных памятников советской эпохи. При таком подходе сразу же вспоминается знаменитая скульптура Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». Монумент представляет динамичную скульптурную группу из двух фигур с поднятыми над головами серпом и молотом. Он символизирует единство советского общества. Союз рабочего и колхозницы Булгаков иронично обозвал семейкой, а автору монумента дал фамилию Семейкина. Вторая часть двойной фамилии представляет сокращение от Галлии — названия древней Франции. В качестве возможных причин для ее присоединения назовем две. Во-первых, мать Веры Мухиной была француженка. Во-вторых, скульптура «Рабочий и колхозница» была выставлена на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. И скульптор, и ее знаменитое детище своими корнями были связаны с Францией. Думаем, что эти факты и обыгрывал Булгаков, сочиняя фамилию архитектора.

Но почему писатель назвал Мухину архитектором? Оказывается, и в этом есть определенный резон. Высота мухинской скульптуры составляет 25 метров, это высота современного девятиэтажного дома. К тому же в Париже памятник был установлен на павильоне (высота павильона-постамента составила 33 метра), так что общее сооружение можно было назвать архитектурным, а Веру Мухину архитектором.

Режиссер Витя Куфтик — Юрий Завадский

При поиске прототипа режиссера из Ростова Вити Куфтика ключом служит географическая привязка театра. В 1935 году в Ростове-на-Дону завершилось строительство театрального здания, которое по замыслу его создателей было уподоблено гигантскому трактору. «Лоб» здания символизировал радиатор трактора, а его гусеницами были две стеклянные галереи, стоящие с обеих сторон фасада и ведущие в концертный зал, размещенный в самой верхней части «трактора». Тогда об этом проекте трубили все центральные газеты. Венгерский писатель Бела Иллеш, побывавший в Ростове в 1934 году, писал в газете «Правда»: «Если в Ростовском театре будет показана война, то по сцене пройдет целая армия с кавалерией, артиллерией и танками. Если на сцене будет совхоз — целые тракторные колонны смогут продефилировать перед зрителями. Парашют? И это здесь не препятствие». Драматург Булгаков полунамеком, вскользь поминает этот несуразный памятник эпохи, надеясь, что читатель поймет его и наведет справки.

В 1936—1940 годах руководителем этого ростовского театра был Юрий Александрович Завадский — актер и известнейший режиссер. Михаил Булгаков дал ему крайне неблагозвучную фамилию Куфтик. Слова «куфта», «куфтырь» в разных говорах означает «сверток кудели», «мешок или узел с одеждой», а также «моток тесемок, шелку». В ироническом контексте фамилию Куфтик следует перевести как «Чучело». Зло и жестко, но что есть, то есть. В соединении с именем Виктор, означающим «победитель», она выглядит еще комичнее.

Булгаков осмеивает одного из мэтров советского режиссерского цеха, награждая его, к тому же, еще и лиловым лишаем во всю щеку. Медик по образованию, писатель называет так красный плоский лишай, который, как правило, характеризуется появлением на коже пузырьков лилового окраса с неестественным блеском. Ясно, что это некая аллегория, очередной прикол Михаила Афанасьевича, указание на какую-то интересную историю.

В 1918 году поэт Павел Антокольский, с которым Завадского связала дружба на протяжении долгих лет жизни, познакомил Завадского с Мариной Цветаевой. К Завадскому обращен поэтический цикл Цветаевой «Комедьянт». В нем есть такое стихотворение:

Солнце — одно, а шагает по всем городам.
Солнце — мое. Я его никому не отдам.
Ни на час, ни на луч, ни на взгляд. — Никому, никогда!
Пусть погибают в бессменной ночи города!
В руки возьму! — Чтоб не смело вертеться в кругу!
Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!
В вечную ночь пропадет — погонюсь по следам...
Солнце мое! Я тебя никому не отдам!

В этом тексте два грамматически-смысловых огреха. В обороте «ни на час, ни на луч, ни на взгляд» в одном ряду перечисляются временные (час, взгляд) и пространственные категории (луч). И еще, в русском языке принято говорить, что солнце «вертится по кругу», но не в кругу. Но не будем отвлекаться. Поэтесса называет своего возлюбленного Солнцем. Зная про это стихотворение, Булгаков изобразил режиссера краснощеким, светящимся, подобно солнцу. Ох, видать, «насолил» чем-то Юрий Завадский писателю Булгакову...