(Смех). Товарищи, почему вы ржете?
Подождите.
В.В. Маяковский. Из выступления при обсуждении постановки «Ревизора» в театре имени Вс. Мейерхольда
У «друга» Мастера Алоизия Могарыча тоже есть свой прототип. Отношения Мастера и Алоизия очень напоминают историю, разыгравшуюся между Есениным и Мейерхольдом в 1920—1921 годах.
В середине 1920 года Вс. Мейерхольд приехал в Москву из Новороссийска (его семья в это же время возвратилась домой в Петроград). Как только Мейерхольд объявился в Москве, Луначарский незамедлительно назначил его заведующим театральным отделом (ТЕО) Наркомпроса, то есть фактически комиссаром всех русских театров. «Администратором Мейерхольд оказался смелым, но плохим» (Рудницкий К. Мейерхольд. М., 1981. С. 246—247).
Этот период его административной деятельности был связан с активной журналистской работой. Мейерхольд вдохновлял и фактически редактировал газету «Вестник театра», которая, как мнилось редактору, являлась глашатаем театральной революции, якобы непременно грядущей вслед за социальной. Неслучайно поэтому то, что в романе Могарыч при знакомстве с Мастером представляется журналистом (по прибытии в Москву Мейерхольд знакомится с Есениным).
На первых порах Мейерхольду негде было жить, и его любезно приютили Есенины. В. Катаев в книге «Алмазный мой венец» приводит воспоминания Есенина об этом периоде. Семья поэта испытывала в тот момент существенные трудности (Мейерхольд спал под столом), но приняла гостя исключительно радушно. Тот же довольно своеобразно отблагодарил хозяина: тайком «увел» у него жену... В романе «друг» Могарыч предал друга-Мастера и разлучил его с любимой женщиной.
Страсть Могарыча занимать чужую жилплощадь также сродни мейерхольдовской. Вот как последний нашел квартиру в Москве. Одним из первых посетителей, явившихся на прием к новому заведующему ТЕО, был балетмейстер Касьян Голейзовский. Он пришел просить помощи: студия Голейзовского разместилась в бывшем особняке адвоката Плевако на Новинском бульваре, 32, и дом требовал ремонта. Разговор между Голейзовским и Мейерхольдом произошел довольно странный.
«Я, — вспоминал Голейзовский, — рассказал ему о печальном положении моей студии. Он попросил меня уступить ему часть помещения, где находилась моя квартира. Мейерхольд для меня являлся одним из светил в искусстве. Я, конечно, почел за честь жить рядом с ним и уступил три четверти своей площади. Мейерхольд быстро перебрался в помещение. Имущество студии было рассеяно по всему дому, и я извинился перед Всеволодом Эмильевичем, что не могу убрать мебель, застрявшую в его будущей квартире, и что постараюсь как можно скорее перетащить ее вниз... Всеволод Эмильевич предложил мне не беспокоиться, так как мебель ему понравилась, и он решил оставить ее себе. Откровенно говоря, меня эта бесцеремонность несколько удивила, и я невольно вспомнил предупреждения А.А. Бахрушина, Москвина и многих своих друзей, которые по-дружески меня предупреждали, говоря: «Будьте осторожны с этим типом...»
Из квартиры Голейзовского Мейерхольд с Зинаидой Райх, бывшей женой Есенина, переехали в Брюсовский переулок. Чрезвычайно быстро, через две недели после происшедших в романе событий, Могарыч обосновался в прекрасной комнате в том же Брюсовском переулке, а еще — занял место Римского в качестве директора театра Варьете.
Нечто похожее происходило и с Мейерхольдом в тот период, когда их отношения с Есениным переменились. В феврале 1921 года Мейерхольд был смещен с поста заведующего ТЕО и вскоре вообще ушел из организации, переключившись целиком на режиссерскую работу (газета «Вестник театра» закрылась в августе того же года). Мейерхольд в начале 20-х годов руководил разными театрами: 1-м театром РСФСР, театром Революции, а в 1923 году он создал театр, который назывался театром имени Вс. Мейерхольда (!), сокращенно — ТИМ. В «Роковых яйцах» Булгаков высмеял это название, помянув его так: «Театр имени покойного Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году при постановке пушкинского «Бориса Годунова», когда обрушились трапеции с голыми боярами».
На сцене своего театра Мейерхольд ставил свои экспериментальные постановки. Булгакову они казались чудовищными, и он безжалостно издевался над сценическими «откровениями» горе-режиссера практически во всех своих произведениях, касавшихся театра. Чего стоил только один фарсовый эпизод из мейерхольдовской постановки «Земля дыбом», когда император в каске, мундире и кальсонах восседал на ночном горшке, а оркестр гремел «Боже, царя храни!» Затем денщик императора рассматривал содержимое горшка в бинокль и, зажав рукой нос, под хохот публики бежал через весь зрительный зал с горшком, на котором красовалась геральдическая корона. Такое действо впору не театру, а низкопробному варьете, например варьете Могарыча.
12 июня 1936 года Е.С. Булгакова записала в дневнике: «Когда ехали обратно (возвращались в Москву после киевских гастролей МХАТ. — Прим. авт.), купили номер журнала «Театр и драматургия» в поезде. В передовой «Мольер» назван «низкопробной фальшивкой». Потом — еще несколько мерзостей, в том числе очень некрасивая выходка Мейерхольда в адрес М.А. А как Мейерхольд просил у М.А. пьесу — каждую, которую М.А. писал». Номер «Театра и драматургии», который купили Булгаковы, был посвящен дискуссии на собрании театральных работников Москвы 26 марта 1936 г. Обсуждались несколько статей «Правды» по вопросам искусства, в том числе «Внешний блеск и фальшивое содержание», из-за которой сняли во МХАТе «Кабалу святош» («Мольера»). В.Э. Мейерхольд утверждал: «Театральная общественность ждет, чтобы я в своем выступлении от критики других театров перешел к развернутой самокритике... Есть такой Театр сатиры, хороший по существу театр... В этом театре смех превращается в зубоскальство. Этот театр начинает искать таких авторов, которые, с моей точки зрения, ни в какой мере не должны быть в него допущены. Сюда, например, пролез Булгаков». Возможно, эти слова Мейерхольда повлияли на снятие доведенного до генеральной репетиции «Ивана Васильевича» в Театре сатиры.
Булгаков так отозвался о содержании этого журнала: «На каждом шагу про меня. Но что пишут! Особенную гнусность отмочил Мейерхольд. Этот человек беспринципен настолько, что чудится, будто на нем нет штанов. Он ходит по белу свету в подштанниках».
А теперь напомним, как предстал перед дьявольской инквизицией Могарыч:
«Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный и близкий к умоисступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом в руке и в кепке. От страха этот человек трясся и приседал.
— Могарыч? — спросил Азазелло у свалившегося с неба.
— Алоизий Могарыч, — ответил тот дрожа».
На Могарыче-Мейерхольде, действительно, одни подштанники. И какую убийственную характеристику нашел Михаил Афанасьевич для доносчика и хама — близкий к умоисступлению гражданин! Мы уж не говорим о чудной фамилии, навевающей неприличные ассоциации (Могарыч — род взятки, халява). А уж то, что Могарыч, как сатана, сваливается с неба, «приравнивает» его к бесам.
Товарищи, почему вы ржете?
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |