Глава 16. Явление героя

«...я только ищу причины, почему люди не смеют убить себя, вот и все...
— Как не смеют? Разве мало самоубийств?
— Очень мало.
— Неужели вы так находите?
Он не ответил...»

Ф.М. Достоевский, «Бесы»

В композиции булгаковского романа имеется отчетливо прослеживаемое соответствие «древних» и «новых» глав, и не только сюжетное, но и временное: обе истории происходят в короткий период пасхальных праздников. Выбор именно этого времени жестко диктуется евангельским преданием. Отсюда следует, что дату смерти исторического прототипа Мастера надо искать в годовом временном интервале с центром, приходящимся на пасхальные праздники 1926 года (см. предыдущую главу), то есть с конца октября 1925 г. по конец октября 1926 г. Угадать исторический прообраз Мастера теперь уже нетрудно. Это Сергей Есенин, погибший в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года.

По предположению М.О. Чудаковой [11], образ Ивана Бездомного имел реальных прототипов из окружения Есенина — Ивана Приблудного и Ивана Старцева.

Иван Приблудный (псевдоним; настоящая фамилия и имя Овчаренко Яков Петрович; 1905—1937) — поэт, бывший беспризорник, в Гражданскую войну боец дивизии Котовского. Есенин одно время покровительствовал Приблудному и считал его своим учеником. Известна надпись Есенина Приблудному на книге «О России и революции»: «Читай, дурак, — учись. 1925. С. Есенин». Фамилия Бездомный придумана Булгаковым по ассоциации с псевдонимом поэта. Иван Приблудный, подобно Ивану Бездомному в романе, встречался с Мастером-Есениным накануне его смерти.

Старцев Иван Иванович (1896—1967) — литератор, член «Ассоциации вольнодумцев», компаньон Есенина по книжной лавке. В 1921 году некоторое время заведовал «Стойлом Пегаса». Есенин подарил Старцеву свою книгу «Преображение» с такой надписью: «Дорогому Старцеву. Да не старится душа пятками землю несущих. С. Есенин. М. 1920». После смерти поэта Старцев написал воспоминания «Мои встречи с Есениным».

Как и Мастер, Есенин незадолго до гибели (с 26 ноября по 21 декабря) находился в клинике, где пытался спрятаться. Он пишет поэту Чагину: «Опять лег (в клинику. — Прим. авт.), зачем — не знаю, но, вероятно, и никто не знает... Все это нужно мне только для того, чтоб избавиться кой от каких скандалов».

Скандал был связан с оскорблением Есениным одного должностного лица при возвращении с Кавказа. Чиновник подал на поэта в суд. Тогда сестра Екатерина посоветовала ему лечь в больницу и тем самым избежать суда.

Теперь становится понятно, почему, в отличие от своих неопрятных приятелей Коровьева и Бегемота, Азазелло — убийца Мастера — одет безукоризненно. «В крахмальном белье, в полосатом добротном костюме, в лакированных туфлях и с котелком на голове» Азазелло напоминает черного человека из поэмы Есенина:

Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.

Черный человек булгаковского романа сменил цилиндр на котелок, сюртук — на костюм, чтобы не выделяться в толпе москвичей 20-х годов, но зато своей привычке выходить в мир людей из зеркала остался верен.

В своем письме Иванову-Разумнику в мае 1921 года Есенин, рассуждая о наиболее уважаемых им поэтах-современниках Блоке и Клюеве, писал: «Я не люблю их, главным образом, как мастеров в нашем языке». Там же Есенин говорит про Маяковского: «У него ведь почти ни одной нет рифмы с русским лицом, это — помесь негра с малоросской (гипербола — теперь была, лилась струя — Австрия)». Итак, Блок, Клюев, Маяковский, в противоположность ему, — не мастера.

Эти мысли дошли до Маяковского. И в стихах на смерть поэта он ответил:

У народа
у языкотворца
Умер
звонкий
забулдыга подмастерье.

Не мастер, а подмастерье. Булгаков не принимал такую оценку. Уж он-то знал, что равных Есенину в то время поэтов не было.

Самого Маяковского Булгаков вывел в образе поэта Рюхина. Кстати, Маяковскому, как Рюхину в романе, в мае 1926 было 32 года. Иван Бездомный насмехается над рюхинскими стихами, другими словами, это булгаковская ирония по поводу стиха Маяковского «Два Мая», опубликованного 1 мая 1925 года в газете «Вечерняя Москва» (за год до зашифрованных в романе событий). Смешной эпизод в романе, когда «отравленный взрывом неврастении» Рюхин обращается к памятнику Пушкину, — остроумная пародия на строки из стихотворения «Юбилейное»:

Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
— А ваши кто родители?
Чем вы занимались
до 17-года —
Только этого Дантеса бы и видели.

Рюхин, назвавший Дантеса белогвардейцем, вполне мог бы подписаться под этими строками.

«Я чувствую себя хозяином в русской поэзии...» — писал Есенин в марте 1923 года. Крестьянское слово «хозяин» подчеркивает основательность такого утверждения — это не претензия на первенство, а радостно осознаваемое чувство близости с народом и с выдающимися русскими поэтами, такими же хозяевами. Сегодня признание поэта кажется естественным. Другое дело, смутное время в литературе середины 20-х годов, когда несправедливая критика и прямая клевета преследовали Есенина.

Неистовствовали не только критики вроде Л. Сосновского, заявлявшего, что поэзия Есенина — это «лирика взбесившихся кобелей». Отступались прежние друзья. В сентябре 1924 года члены имажинистского объединения «Ассоциация вольнодумцев» Р. Ивнев, А. Мариенгоф, М. Ройзман, В. Шершеневич и Н. Эрдман в коллективном послании, опубликованном в журнале «Новый зритель», подытожили многолетнюю дружбу со своим председателем следующим образом: «Есенин примыкал к нашей идеологии, поскольку она была ему удобна, и мы никогда в нем, вечно отказывавшемся от своего слова, не были уверены, как в соратнике...»

Но если отступничество «соратников» можно было предвидеть, то резко отрицательное заключение о «Стансах» А. Воронского, усмотревшего в стихах фальшь и внутреннюю пустоту и утверждавшего, что в них «за внешней революционностью таится глубочайшее равнодушие и скука», было неожиданным. Ведь буквально за месяц до этого в журнале «Красная новь» была опубликована поэма «Анна Снегина», посвященная ответственному редактору этого журнала — А. Воронскому. Да и не верил Есенин до поры до времени в недоброе отношение критика к его стихам.

«У Воронского в отношении ко мне, я думаю, просто маневр: все это, я думаю, в глубине души его несерьезно. Так это — знай, мол, наших!» — пишет он Галине Бениславской 20 декабря 1924 года. Разве не напоминают эти есенинские слова реакцию булгаковского Мастера на первую волну критических статей? Он тоже вначале над ними посмеивался.

А. Воронский был крупным партийным работником, а потому его статья весной 1925 года становилась серьезным обвинением и несла зловещее предзнаменование. Она стала частью лавины злобной критики, обрушившейся на поэта. После смерти Есенина совесть не помешала Воронскому председательствовать на вечере памяти. Именно редактор зачитал письмо Троцкого «Памяти Сергея Есенина», в котором последний изложил свою версию причин смерти поэта. Так что среди критиков Есенина был и свой Лаврович — Сосновский, и свой Латунский — Воронский. Пусть это второй ряд ассоциаций, но, думается, Булгаков видел его. (В частности, фамилия «Латунский» могла возникнуть по ассоциативной схеме Воронский — Летунский — Латунский). Инициалы третьего критика, выступившего вслед за Ариманом, — «Н.Э.», как уже говорилось, заставляют вспомнить о бывшем «соратнике» Николае Эрдмане. И это уже отголосок только есенинской судьбы.

Один из разговоров в 1938—1939 годах Булгаков и Эрдман завершили близкой обоим мыслью, что если бы они не были литературными неудачниками, то непременно находились бы по разные стороны баррикады. Булгаков, его герой Мастер и Сергей Есенин как бы плечом к плечу стояли по одну ее сторону, и потому всем троим судьба была попасть под оголтелые атаки воинствующих критиков. Но в чем причина нападок на творчество Есенина? Правильный ответ можно найти в статье Ст. Куняева «Все начиналось с ярлыков» (Наш современник, 1988. № 8). Есенин оказался одной из жертв кампании против крестьянских поэтов, а его личная вина перед сильными мира заключалась в том, что в поэме «Страна негодяев» в образе Чекистова он вывел Троцкого. Публикуя отрывки поэмы, Есенин в то страшное время совершил гражданский подвиг — бросил неравный вызов бесчеловечному всесилию Троцкого.

Но мы хотим обратить внимание на другое, по-настоящему не изученное произведение Есенина — поэму «Гуляй-поле».

Полный текст ее не сохранился. До нас дошел лишь небольшой отрывок из поэмы под названием «Ленин» и черновой автограф «Но что там за туманной дрожью?», составленный из 36 строк. А вместе с тем поэт Грузинов вспоминал, что Есенин поэму «читал долго». В 1924 году поэма была «почти вся сделана, оставалось обработать некоторые детали». Есенин утверждал, что через несколько дней поэма будет готова полностью. Но в дошедшем до нас тексте неоднократные многоточия и несвязанность отдельных частей с очевидностью свидетельствуют, что сегодня мы читаем лишь отдельные ее фрагменты. Две линии отрывка «Ленин» — тема вождя революции и тема Гражданской войны — выглядят независимыми друг от друга. И если первая подробно изучена литературоведами, то вторая осталась вне их анализа.

Картину Гражданской войны, нарисованную в поэме, мы предлагаем рассмотреть с той точки зрения, что Гуляй-поле — родное село батьки Махно. (В названии поэмы Поле пишется со строчной буквы, поэтому Гуляй-поле вначале воспринимается как поэтическая метафора). Здесь, на земле Гуляй-Польского «вольного района» сражалась революционная повстанческая армия Нестора Ивановича Махно. Судьба этой армии, плоть которой составили крестьяне, оказалась трагичной. На первом этапе боевых действий по соглашению с красным командованием (март 1919 г.) махновская армия стала частью противоденикинского фронта. Однако, вследствие провокационной политики Троцкого по отношению к местным Советам крестьянских депутатов, незаконных репрессий, санкционированных им же, когда громились махновские Советы и коммуны, были схвачены и казнены члены штаба Махно, во второй половине июня повстанческая армия нарушила соглашение и впервые нанесла удар по красным. В дальнейшем махновцы бились на два фронта: и против белых, и против красных (за исключением совместных действий с последними против Врангеля). Заключительный период отношений Махно с красными обернулся разгулом по родному краю, грабежами и бандитизмом; в это время своего кумира покинули самые преданные анархисты.

Движение Махно было типичным примером за землю и волю. Видимо, поэтому крестьянский поэт Есенин и обратился к событиям гуляй-польской вольницы.

История поэмы видится нам следующей. Работая над окончательным вариантом «Гуляй-поля», где естественно должны были переплестись ленинская и гуляй-польская сюжетные линии, и читая его друзьям, Есенин убедился, что опубликовать ее полностью будет невозможно. Правдивый рассказ о гражданской войне на просторах «вольного района» явился бы обвинением Троцкому в преступлениях против крестьянства. Не забылось, вероятно, и то, что друг Есенина, поэт Алексей Ганин был расстрелян в марте 1925 года за поэму, направленную против Троцкого. Поэтому напечатан был только отрывок из поэмы, в котором выделена одна лишь ленинская тема, как доминирующая. Доказательства нашим предположениям находим в сохранившихся вариантах поэмы. В первоначальной редакции были следующие строки:

Укр(айна) страшный, чудный звон
В деревьях тополь, в цветь — подснежник.

В напечатанном отрывке:

Россия —
Страшный, чудный звон
В деревьях березь, в цветь — подснежник.

Поэт избавляется от украинских мотивов в стихах (тополь, например, неотделим от украинского пейзажа), и название поэмы превращается в метафору. По той же причине Есенин не включил в печатный текст автограф «Но что там за туманной дрожью?» Строки из него:

Ужель проснулось Запорожье
Опять на ляхов воевать..?

настойчиво возвращают к событиям войны на Украине. Пытаясь определить суть крестьянской войны, Есенин сравнивает ее с ужасами прежних браней. Что это: восстание народа против засилья иноземцев, отражение нашествия или борьба нового Мазепы за отделение Украины?

Ни то, ни это.
Страшный год,
Год восемнадцатый в истории.
Тогда маячил пулемет
Чуть не на каждом плоскогорье,
И каждое почти село
С другим селом войну вело.

Вот оно главное — восстал брат на брата! И далее:

Здесь в схватках, зверски оголтелых,
Рубили красных, били белых
За провиантовый грабеж,
За то, чтоб не топтали рожь.

Эти строчки выделяют характерную черту политики махновских Советов в «вольном районе» — Махно оборонял крестьян не только от вторжения белых армий, но и не пускал на территорию района продотряды, не позволял создавать комбеды.

Вторая часть неопубликованного отрывка утверждает врожденное отвращение землепашца к войне, его право первым воспользоваться плодами своих трудов, беззащитность хлебной нивы, которую следует любой ценой сберечь, ибо в ней — будущая жизнь, и потому ясно, что, будучи напечатанным, отрывок был бы заклеймен, как воскрешающий «анархо-кулацкий разврат» и «махновщину» (Л. Троцкий).

Избавляясь при подготовке к печати стихотворения «Ленин» от упоминаний о батьке Махно, поэт все же оставил некоторые. В четверостишии

Для нас условен стал герой,
Мы любим тех, кто в черных масках,
А он с сопливой детворой
Зимой катался на салазках.

две последние строчки относятся к Ленину, а первые две? Можно сослаться на романтические образы, созданные русскими поэтами, уставшими от почти десяти лет войны и утрат и тоскующими по вечной нежности и бескорыстной сердечной привязанности, а можно вспомнить, что черная маска — атрибут костюма благородного разбойника-заступника. Вспомним теперь, что начало революционной деятельности Нестора Махно было отмечено экспроприациями у местных богачей денег «на голодающих», причем члены группы, в которую входил Махно, использовали черные маски и черные одежды. Махно в 1921 году бежал от красных в Румынию и, некоторым образом, перешел в разряд несуществующих личностей, по крайней мере, на российских просторах. Разве Есенин, говоря об условности героя, не мог иметь в виду Махно именно как символ, пусть утраченный, но еще близкий и понятный крестьянской душе поэта. Тогда, значит, именно Махно, выходец из бедных крестьян, захваченный выстраданными, но утопическими идеями, противопоставляется пролетарскому вождю, который

С лысиною, как поднос,
Глядел скромней из самых скромных,
но «сумел потрясть... шар земной».

У Махно, просидевшего 10 лет в Бутырской тюрьме, было прозвище «Скромный». Есенин, интересуясь фигурой Нестора Ивановича (Номах из «Страны негодяев» списан с Махно), не мог не знать этого. Включая в текст упомянутую строку о Ленине, поэт словно бы признавал и подчеркивал первенство Владимира Ильича над «благородным разбойником» батькой Махно.

Теперь понятно, какой крепкой нитью связаны были две, казалось бы, независимые линии поэмы. Тема народного вождя в своеобразном сопоставлении двух недюжинных личностей является общей для них.

Издавая стихотворение «Ленин» с примечанием — отрывок из поэмы «Гуляй-поле», Есенин навлекал на себя ненависть главного идеолога антимахновщины — Троцкого. Спаянные общностью тем и выросшие из единого замысла, поэмы «Гуляй-поле» и «Страна негодяев» и были принесшим беду произведением Мастера. И не из-за этих ли поэм критики не столько разбирали достоинства есенинских стихов, мастерство автора, сколько «распинали» самого автора как личность? Ведь Есенин мог бы сказать то же самое, что сказал Мастер Ивану Бездомному: «Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон».

А судьба «Гуляй-поля»? Так же, как и роман булгаковского Мастера, поэма осталась неизвестной читателю. Уничтожил ли ее сам поэт или кто-то другой? А может быть, правило «Рукописи не горят!» распространяется и на нее? Возможно, этот вопрос прояснит не только рассекречивание всех материалов, связанных с судьбой поэта, но и детальное изучение последнего года жизни Галины Бениславской, которая, подобно Маргарите, была неистовой поклонницей, помощницей и бережной хранительницей сочинений почитаемого ею Мастера-Есенина. Сестра Есенина Екатерина вспоминала: «Над поэмой «Гуляй-Поле» Сергей работал много и упорно. Кроме письменных вариантов были и устные. Эти устные варианты он читал Галине Бениславской. Она высказывала замечания». Трудно смириться с мыслью, что Бениславская, уходя добровольно из жизни, не позаботилась о наследии любимого ею человека и поэта.

Сама тайна страшной смерти Сергея Есенина не дает людям покоя, но это — тема не данной работы. Остается только добавить, что, согласно нашей расшифровке романа Булгакова, Мастер-Есенин был убит...

Кому-то может показаться, что образ Есенина не вписывается в событийную канву романа, и тема зашифрованного прототипа «механически» встроена в художественную «плоть» романа. В следующих главах мы покажем, что это не так. Кроме того, на протяжении всего романа Булгаков постоянно поминает русских поэтов-мучеников.

Пред мысленным взором того, кто добрался до заключительных строк булгаковского романа, в последний раз мелькнет фата-моргана Древней Иудеи и кровавый подбой жестокого прокуратора Понтия Пилата, светлая улыбка Иешуа, встревоженный взгляд Мастера и успокоенное лицо Ивана Николаевича Понырева — как изображения трех мучеников на одной иконе.

Но икона эта двухсторонняя. На другой стороне — еще три лика: Грибоедова, Лермонтова, Есенина — трех святых мучеников русской истории и литературы. Великий Грибоедов — первое литературное имя, упоминаемое Булгаковым в его романе. Это тот русский писатель, к творчеству которого вполне можно отнести сакраментальное «Рукописи не горят!» Комедия Грибоедова при жизни автора была запрещена к печатанию по причине ее политической опасности для властей предержащих. Поэма «Горе от ума» расходилась по России в списках, сделанных друзьями автора. В 1824 году он опубликовал «Отрывок из Гете» — вольный перевод «Фауста».

Грибоедов был также крупным политическим деятелем, немало полезного совершившим ради крепости Отчизны и погибшим мученической смертью в результате заговора против него.

История любви Грибоедова и его жены Нины Чавчавадзе — это история той самой «настоящей, верной, вечной любви», которая достойна быть увековеченной в поэме или романе.

В связи с этим приходится по-новому взглянуть на некоторые, казалось бы, незначительные детали романа и заключить, что Булгаков не случайно назвал дом литераторов «Домом Грибоедова». С некоторого момента автор пишет название дома без кавычек: его герои «говорили просто — Грибоедов... к Грибоедову». Так что слова Азазелло: «Это горит Грибоедов» приобретают в полной мере трагический смысл — уничтожается память о поэте. Задумавшегося читателя уже не удивит сожжение дома Мастера, как итог его преследования и убийства.

Второй титан, о котором напоминает нам Булгаков, Лермонтов. В романе, что написан его героем, внимательный читатель отметит некоторые подробности событий, связанных с Иешуа, но не совпадающие с отмеченными в канонических Евангелиях. На смерть Иешуа природа отзывается не землетрясением, а грозой и ливнем; Иешуа не 33 года (Евангелие от Луки), а 27 лет. На память приходит другая смерть — гибель Лермонтова, не дожившего до 27 лет двух с половиной месяцев.

По словам секундантов, лишь только поэт был убит, пошел проливной дождь, ливень, и тело Лермонтова было оставлено на скале во власти стихий на несколько часов, пока родственник и секундант поэта Столыпин-Монго, подобно Левию Матвею, хлопотал о возвращении тела домой и об отпевании в церкви.

Спустя некоторое время после смерти Лермонтова Монго блестяще перевел на французский язык «Героя нашего времени» (вспомним свитки Левия Матвея). Напрашиваются и другие параллели в истории двух смертей: Иуда — Николай Мартынов, Синедрион — космополитический кружок министра иностранных дел Нессельроде, стоявшего во главе «немецкой» партии при дворе и заговора против Лермонтова. Собственно, это были все те же недруги Грибоедова.

Лермонтова, как и Мастера, с юности и до конца жизни влекли к себе и «тема Пилата», и тема «Демона, Ангела Смерти» (от «Корсара», «Преступника», «Думы», «Наполеона» к «Маскараду» и «Демону»). Логика поведения и убийц, и жертв подчинена непреложным законам, а нравственное очищение достигается искупительным страданием. Жизнь и смерть Лермонтова — доказательства этому.

Сергей Есенин — последний из великих русских поэтов, который свидетельствовал, как семь ангелов вылили семь чаш гнева Божия над Россией, и все же увидел над «черною бездной» светлую Инонию, новый Небесный Иерусалим. Есенинские поэмы «Страна негодяев» и «Гуляй-Поле» о современных нераскаявшихся иудах, каифах и синедрионах — одна из причин заговора против него, та «вина», за которую он принял мученический венец, как Грибоедов, как Лермонтов, как Иисус...