А. Гозенпуд. «Последние дни» («Пушкин»). (Из творческой истории пьесы)

Пушкина убила вовсе не пуля Дантеса.
Его убило отсутствие воздуха...

Александр Блок. «О назначении поэта» 1921 г.

1

В необъятной литературе, посвященной Пушкину, немалое место занимают повести, романы, драмы, в которых поэт является главным героем. Правда, удач здесь не так много. Воплотить образ гениального человека средствами художественного слова — задача столь же соблазнительная, сколь и трудная.

Драматург остается лицом к лицу с гением, он должен через действие и речь раскрыть его внутренний мир. Трудность и ответственность увеличиваются многократно от того, что пьеса предназначена для театра, где перед зрителем должен предстать оживший Пушкин. Но как часто вместо него появляется самозванец, в курчавом парике, с бакенбардами, декламирующий хорошо поставленным голосом хрестоматийно известные стихи...

В пьесах В. Каменского «Пушкин и Дантес» (1924) и Н. Лернера «Пушкин и Николай I» (1927) трагедия затравленного светской чернью гения подменялась темой обманутого мужа, узнающего об измене жены. Пасквиль не только оказывался единственной причиной гибели поэта, но, что неизмеримо страшнее, в нем, как считали авторы, заключалась истина. В пьесе Н. Лернера герой произносил, обращаясь к жене: «Какое у тебя лживое и бесчестное лицо. Ты все время мне лгала, лгала. Я все больше узнаю правду о тебе. Так вот перед кем я много раз унижал свой гордый ум»¹.

Император в пьесе Лернера вместе с Бенкендорфом сочиняет текст оскорбительного «диплома» на звание коадьютора ордена рогоносцев, провоцируя дуэль. Николай I занят только тем, что борется с Пушкиным, радуется его гибели (он присутствует в комнате, примыкающей к той, где умирает поэт) и цинично ухаживает за его женой. Он прямой убийца поэта.

Герой пьесы В. Каменского также осыпает упреками жену, увидев, как ее обнимает и целует Дантес. Вызвав Дантеса на дуэль и осушив три бутылки шампанского, он восклицает патетически: «Я поднимаю меч... чтобы отныне не одним только словом бороться с этой мещанской сволочью, но и оружием. Я хочу проучить этого негодяя Дантеса, в котором одном сосредоточены все мерзости общества, весь гной света, весь ужас и зло нашей царской дворни»².

В начале драмы, в селе Михайловском, где уже в 1825 году Дантес преследует изгнанника, поэт заявляет Пущину: «Я сам головою против царя, против нашей жандармской власти... я за народ, за республику. За революцию... за немедленную...»³

Пьеса В. Каменского первоначально заканчивалась смертью Дантеса — его убивал на дуэли Пушкин. А затем, перед занавесом должен был появиться автор и пояснить изумленным зрителям, что у него не поднялась рука на Пушкина⁴. Этот оптимистический финал, однако, не увидел света рампы.

В кинофильме «Поэт и царь» (1927) в то мгновенье, когда Дантес собирался выстрелить, Николай I в кадре нажимал курок пистолета. Так буквально была реализована метафора Э. Багрицкого:

«Наемника безжалостную руку
Наводит на поэта Николай»⁵

С некоторыми из пьес о Пушкине М.А. Булгаков был знаком и, по свидетельству Е.С. Булгаковой⁶, возмущался дерзостью авторов, которые, подобно Ивану Александровичу Хлестакову, утверждали, что они с Пушкиным «на дружеской ноге».

Быть может, одной из причин решения Булгакова писать пьесу о Пушкине без Пушкина, явилось знакомство его с драматургической Пушкинианой 20-х — начала 30-х годов.

В дневнике Е.С. Булгаковой 17 октября 1934 года записано: «М.А. предложил Вересаеву совместно писать пьесу о Пушкине без Пушкина (иначе будет вульгарно)»⁷.

Возможно, что Булгакову были известны и более ранние «драматические сцены» В.Ф. Боцяновского «Натали Пушкина (Жрица солнца)» (1912), в которых поэт молча, на одно мгновение появляется на сцене во время бала⁸. Пьеса эта вызвала многочисленные отклики в печати. Большинство рецензентов укоряло автора в том, что он не раскрыл трагизма судьбы поэта и превратил его в «лицо без речей». П.Е. Щеголев писал в рецензии на пьесу Боцяновского: «Картина, окружающая поэта, абсолютно не соответствует действительности. Если бы она ей соответствовала, если бы все современники так высоко ценили Пушкина, то, конечно, дуэли не допустили бы... На самом деле Пушкин умирал непризнанный и неоцененный. Здесь коренная ошибка пьесы»⁹.

Вряд ли следует думать, что именно пьеса Боцяновского подсказала драматургу мысль о внесценическом решении образа Пушкина, так как была отнюдь не единственной драмой, в которой главный герой остается невидимым, их десятки в литературе Западной Европы.

Думается, замысел Булгакова питался иными источниками. Во многих классических пьесах существенную роль в развитии действия выполняют персонажи, не появляющиеся на подмостках. Таков Ревизор, которого со страхом ожидают чиновники в комедии Гоголя. «Горе от ума» заселено внесценическими персонажами столь реальными, что Московский Художественный театр вывел их в третьем действии на сцену (спектакль 1906 года). Велика действенная функция образов Протопопова и жены Вершинина в «Трех сестрах» или любовника Раневской в «Вишневом саде» А.П. Чехова. Можно сослаться и на драмы Г. Ибсена, в которых судьба живых персонажей в значительной мере определяется роковым воздействием мертвых (Капитан Алвинг в «Привидениях» и Беата в «Росмерсхольме»).

Булгакову, страстно любившему оперу, очевидно, были знакомы «Опричник» Чайковского и «Царская невеста» Римского-Корсакова. Все развитие действия и судьбу героев в них определяет жестокая воля Ивана Грозного, остающегося для зрителей невидимым¹⁰. В «Театральном романе» Булгаков создал поразительный по яркости образ Аристарха Платоновича. Мы видим его глазами других персонажей, он не менее реален, нежели Иван Васильевич, непосредственно участвующий в действии.

2

В статье О. Есиповой выдвинута интересная мысль о том, почему в пьесе Булгакова Пушкин как бы вынесен за пределы действия. «Отсутствие Пушкина в драме — это иной уровень его духовной жизни... Это безмерность его одиночества. Драматург конструирует образ Пушкина в иной, не бытовой реальности... «Перенесение» Пушкина из сферы реальности быта в бездонную реальность бытия — обозначение масштаба его существования»¹¹.

Автор статьи прав, указывая на то, что Пушкин и окружающие его персонажи существуют в разных измерениях. Но все же поэт в пьесе, как и в жизни, живой человек, а не олицетворение «бездонной реальности». И конфликт Пушкина с николаевской Россией — это воплощение всю жизнь волновавшей Булгакова темы несовместимости творческого гения и тирании. Пьеса идейно связана с центральным произведением писателя — «Мастером и Маргаритой».

Стихи Пушкина, песни на его слова не раз встречаются у Булгакова. Один из эпиграфов в «Белой гвардии» — «В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло» — взят из «Капитанской дочки». В тексте романа снежная буря обретает символический смысл, родственный «Двенадцати» Блока. В пьесе «Последние дни» также, как лейтмотив, проходит образ метели. Но если в романе это — символ разбушевавшейся стихии и крушения старого мира, то в драме он предвещает гибель человека. Пьеса начинается романсом на пушкинские слова (музыка, вероятно, М. Яковлева):

«Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя...» —

и завершается строками этого стихотворения, как бы замыкающими картину метельной ночи, в которую Александр Тургенев и жандармский ротмистр везут гроб Пушкина. Эти строки, как иглы, вонзающиеся в мозг и душу Биткова, повторяет в канцелярии 3-го отделения Дубельт.

Пьеса Булгакова — произведение высокой музыкальности, с развернутой лейтмотивной системой, построенное по принципу сонатной формы (экспозиция, детальная разработка, реприза и кода). Структуру четырехактной драмы можно сравнить с четырехчастной симфонией, также использующей структуру сонатного цикла.

В пьесе Булгакова действуют приемы вариационного развития темы, ее постепенной, нарастающей кристаллизации и драматизации. Всего ближе образное содержание «Последних дней», как кажется, к шестой симфонии Чайковского.

Так, в первой части шестой симфонии проходит мелодия молитвы «Со святыми упокой», предвещающая роковой исход. В первой картине четвертого действия (смерть Пушкина) у Булгакова стоит ремарка: «из-за закрытых дверей очень глухо доносится тихий складный хор» — заупокойная служба. Военную музыку, которая слышна в финале третьего действия «Последних дней», можно сопоставить со скерцо-маршем в третьей части шестой симфонии, и т. д.

Важную функцию в развитии действия «Последних дней» выполняет звуковая стихия — особенно голос метели и бой часов, отмечающий последние дни и минуты жизни Пушкина. Не случайно полицейский шпик Битков выступает в обличье часового мастера. Он, вернее те, кто стоят за ним, — хозяева времени, отведенного поэту. Бой часов слышен в начале пьесы, после ухода ростовщика, и после того, как Дантес целует Наталию Николаевну.

Значительна роль музыки в сцене бала, драматически контрастирующая с происходящим.

3

Булгаков в процессе работы над пьесой изучил обширный исторический материал — мемуары современников, исследования пушкинистов и, прежде всего, написанное Пушкиным, в том числе его письма и дневник. Он использовал труды П.Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина», В.В. Вересаева «Пушкин в жизни», М.К. Лемке «Николаевские жандармы и литература», Пушкинский том «Литературного наследства» (вып. 16—18), записки В. Соллогуба, «Литературные воспоминания» И.И. Панаева и ряд других источников.

Трудность задачи состояла не только в том, что Пушкин не появлялся на сцене. Его образ возникал из отношения к нему врагов. Такое решение темы было дерзостно смелым и полностью себя оправдало.

Причину гибели поэта многие авторы видели в поведении Наталии Николаевны, в позорящем честь Пушкина подметном письме. Даже П.Е. Щеголев утверждал: «Мы считаем необходимым в наших целях коснуться только семейственных отношений Пушкина — ближайшей причины рокового столкновения»¹².

Булгаков почерпнул из книги Щеголева существенные данные. Но он коренным образом разошелся с автором в их истолковании. Не преуменьшая значения подметного письма, роли Дантеса и Геккерна, легкомыслия Наталии Николаевны, драматург показал, что против Пушкина выступили многочисленные враги.

В пьесе Пушкин загнан в капкан, его преследуют клевета, зависть, его ненавидят царь, шеф жандармов, светская чернь. Даже друзья не вполне его понимают. Он одинок. Тема одинокого, затравленного гения, впервые прозвучавшая в гениальном стихотворении Лермонтова, — основная в пьесе.

Булгаков не прошел мимо существенного обстоятельства, усугублявшего страдания поэта. В последние годы жизни Пушкина его популярность уменьшилась. Все чаще раздавались голоса о падении его таланта. Появились новые литературные кумиры. Успех стихотворений Бенедиктова и драм Кукольника — притом не только «в высших сферах» — был неизмеримо большим, чем стихотворений Пушкина. Кукольник писал в своем «Дневнике» (1836), что поэт ему завидует.

Одна из самых ярких сцен в пьесе — вторая картина первого действия — у Салтыкова. Она примечательна тем, как Булгаков использует исторические источники. Основные данные для характеристики Салтыкова драматург почерпнул в воспоминаниях музыканта Вильгельма фон Ленца, опубликованных в журнале «Русская старина» за 1878 год. Драматурга заинтересовала оригинальная фигура богача, собирателя книг, хлебосольного хозяина, легендарного враля. Но Булгаков нарисовал не жанровую безобидную картину, а показал, что даже в доме Салтыкова, где бывал Пушкин, собираются враги поэта, рождаются и распространяются сплетни и клевета.

Вслед за Ленцом¹³ Булгаков приводит выдумку Салтыкова, будто Павел I подарил ему звезду с алмазами необыкновенной величины, а также историю с лошадью. Но постепенно фигура забавного лгуна видоизменяется. Салтыков замечает, обращаясь к жене: «Тебя тоже могут отодрать... Меня самого чуть не отодрали однажды». В пьесе эта тема приобретает отнюдь не безобидный характер. Салтыков распространяет пущенную некогда Ф. Толстым сплетню о том, что Пушкина «недавно в третьем отделении собственного его величества канцелярии отодрали»¹⁴.

Создавая образ Салтыкова, Булгаков, очевидно, вспомнил «Мертвые души». Ноздрев рассказывает Чичикову свой сон: «...снилось, что меня высекли, ей-ей. <...> Ей-богу! Да пребольно!»¹⁵

Встреченное Булгаковым у Ленца упоминание о лошади, которую Александр I будто бы хотел купить у Салтыкова, в пьесе приобрело совершенно ноздревский характер. «Император Александр хотел мою лошадь купить и хорошую цену давал — десять тысяч рублей» (с. 357). У Гоголя Ноздрев показывает «гнедого жеребца, на вид и не казистого, но за которого <...> божился, что заплатил десять тысяч»¹⁶.

Для характеристики Кукольника и его отношения к Пушкину Булгаков использовал «Литературные воспоминания» И.И. Панаева. По свидетельству мемуариста, Кукольник однажды сказал: «Пушкин поэт с талантом, но он легкомыслен и не глубок. Он не создал ничего значительного»¹⁷. В пьесе Кукольник заявляет: «У Пушкина было дарование, это бесспорно, неглубокое, поверхностное, но было дарование. Но он растратил, разменял его» (с. 316).

Исторический Кукольник был убежден в своей гениальности и верил печатным отзывам О. Сенковского, сравнивавшего его с Шекспиром и Гете. Но в пьесе Булгакова он называет первым поэтом России Бенедиктова. Возвеличивая его, Кукольник тем самым пытается принизить Пушкина. Но есть в этом и расчет на то, что Бенедиктов уступит ему первенство в царстве поэзии.

По свидетельству Панаева, Кукольник заявил однажды: «...русская публика еще не выросла до понимания серьезных произведений. Я брошу писать по-русски и буду писать по-итальянски. Мне это больно, горько, я люблю Россию горячо, но делать нечего — придется бросить русский язык»¹⁸. Эту мысль в пьесе Кукольник внушает Бенедиктову. Прочитав принесенное Долгоруковым стихотворение Пушкина, он восклицает: «Если сия поэзия пользуется признанием современников, то послушайся, Владимир, не пиши на русском языке! Тебя не поймут! Уйди в тот мир, где до сих пор звучат терцины божественного Алигьери! Протяни руку великому Франческо... Пиши по-итальянски, Владимир» (с. 361) (курсив мой. — А.Г.).

Следует отметить тонкую деталь. Бенедиктов читает в салоне Салтыкова свое стихотворение «Напоминание», но неожиданно останавливается: «Ах, право я забыл... Как... Как...» — и затем, пропустив несколько строк, продолжает. Это стихотворение вызвало резкое осуждение Белинского, который процитировал его и указал, как на особенно пошлые, именно на те строки, которые, декламируя, «забыл» Бенедиктов.

В «Последних днях» одним из злейших врагов Пушкина является князь Петр Долгоруков. Булгаков опирался на данные, приведенные в исследовании П.Е. Щеголева. Ученый был убежден в том, что Долгоруков — автор пасквиля. После смерти Булгакова была установлена недостоверность того графологического анализа пасквиля, на котором строились в значительной степени аргументация Щеголева и его выводы. Но Булгаков верил в виновность Долгорукова и это определило его отношение к персонажу.

Выразительным примером того, как Булгаков искусно использовал источники, может служить сцена в III отделении. Приставленный следить за Пушкиным полицейский шпион Битков сообщает Дубельту, какие книги он увидел, заглянув в кабинет Пушкина: «По левую руку от камина — Сова, ночная птица, Кавалерист-девица, История славного вора Ваньки-Каина... и о запое и о лечении оного в наставление каждому... в университетской типографии...» (с. 374). Вероятно, другой писатель заставил бы шпиона «увидеть» в кабинете поэта «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева — оно действительно там находилось. Булгаков исходил из того, что малограмотный Битков пробыл в кабинете Пушкина всего несколько секунд, и его взгляд случайно упал на четыре книги. Для того, чтобы назвать их, драматург изучил составленный Б.Л. Модзалевским каталог «Библиотека Пушкина» (1910), где и заметил книгу Бриль-Крамера «О запое и лечении оного... в университетской типографии». Затем Булгаков обратился к дополнениям, сделанным сыном ученого — Л.Б. Модзалевским (Литературное наследство, вып. 16—18, 1934), где обнаружил «Сову, ночную птицу», «Записки» Надежды Дуровой и «Историю Ваньки-Каина». Соседство сборника сказок Друковлева «Сова, ночная птица», с воспоминаниями героини 1812 года, «Историей Ваньки-Каина» и книгой о запое, конечно, производит комический эффект и характеризует вкусы Биткова. А упоминание об «Истории Ваньки-Каина» в кабинете начальника штаба корпуса жандармов Дубельта совсем не столь невинно. Ванька Каин — вор и грабитель — был одновременно «доносителем сыскного приказа», то есть фигурой, родственной и Дубельту и Биткову.

4

Одной из самых сложных задач, стоявших перед Булгаковым, было создание образа убийцы Пушкина. Если для обрисовки Николая I, Бенкендорфа, Дубельта и других персонажей драматург располагал обильными историческими данными, то многое в биографии и характере Дантеса оставалось во время работы Булгакова над пьесой неизвестным, его предстояло угадать и воссоздать на основании противоречивых и зачастую неверных свидетельств современников.

Для В.В. Вересаева, бывшего консультантом Булгакова (их сотрудничество в написании пьесы, как известно, не состоялось), Дантес — «содержанка Геккерна», «жизнерадостный, самовлюбленный наглец... действовавший на Наталию Николаевну именно своею животною силой дерзкого самца»¹⁹. Булгаков решительно отверг подобную трактовку. Примечательны его соображения: «Нельзя трагически погибшему Пушкину в качестве убийцы предоставить опереточного бального офицерика²⁰. Дело идет о жизни Пушкина в этой пьесе. Если ему дать несерьезных партнеров, это Пушкина убьет». Важно замечание драматурга: «у меня это фигура [Дантеса] гораздо более зловещая, нежели та, которую намечаете Вы». «Вся беда в том, что пушкинисты (и я это берусь доказывать) никакого образа Дантеса в своем распоряжении не имеют. О нем нет данных ни у кого. Самим надо выдумывать»²¹. В виде доказательства Булгаков приложил к письму подборку высказываний современников о Дантесе, извлеченных из книг Щеголева, Вересаева и брошюры Л. Гроссмана «Карьера Дантеса» (1936).

Б.В. Казанский, занимавшийся историей дуэли и раскрывший в своих работах ее причины, писал в рецензии на упомянутую выше брошюру: «То, что известно из воспоминаний [о Дантесе], дает о нем, за редкими исключениями, одностороннее и предвзятое представление... Даже научное исследование оставалось в плену этой предвзятости, трактуя соперника Пушкина пренебрежительно, как светского фата, послужившего слепым орудием махинаций Геккерна и вражды высшего света»²².

В пьесе Булгакова Дантес отнюдь не пустой фат, он выступает в плаще романтического героя, дерзкий, наглый, опасный, он в чем-то напоминает Соленого в «Трех сестрах». Дантес по природе разрушитель. У него ничего нет за душой, кроме владеющей им страсти. Все у него заемное, присвоенное: имя, титул, звание, мысли, слова и даже жесты чужие. Когда в приступе ярости Дантес стреляет в картину, он подражает Сильвио («Выстрел»). Но, в отличие от героя пушкинской повести, Дантес лишен великодушия и благородства, он убивает противника.

М. Чудакова проницательно указала на то, что Дантес в пьесе повторяет чужие слова. Драматург «переадресовал жалобы Пушкина в письме к жене на хандру и сплин, упоминание о снеге Дантесу»²³, но они в устах убийцы поэта обретают смысл противоположный, превращаясь в пустую фразу.

По мнению исследовательницы, отзвуки писем Пушкина жене слышны и в сцене Дантеса с Геккерном. Справедлив вывод М. Чудаковой — Дантес строится Булгаковым «как абсолютный антипод творческого начала, перевернутое отражение жизни поэта, отрицательная величина из положительной»²⁴.

Драматург — поклонник «Фауста» Гете и одноименной оперы Гуно, быть может, слышал и «Фауст-симфонию» Ф. Листа. Произведение это трехчастно (Фауст — Гретхен — Мефистофель). Музыкальный образ Мефистофеля представляет собой «изнанку», искажение тем Фауста. В известном смысле булгаковский Дантес выполняет ту же разрушительную функцию.

Он «цитирует» не только Пушкина. На испуганное восклицание Наталии Николаевны («Да ведь это же смерть!»), он отвечает: Chaque instant de la vie est un pas vers la mort²⁵ (с. 351). Это слова императора Тита в героической комедии П. Корнеля «Тит и Береника» (д. V, I). Но персонаж пьесы французского драматурга произносит их, отрекаясь от личного счастья, принося его в жертву долгу. В устах Дантеса — это пустая фраза: крылатое выражение, стершееся от частного употребления. Пустой похвальбой звучат слова Дантеса, что Пушкин убьет его: «Меня же положат на лафет и повезут на кладбище» (с. 351). Подобные воинские почести воздавались боевым офицерам, но не людям, убитым на дуэли, каравшейся по закону.

Дантес в пьесе говорит по-русски с акцентом, но он думает по-французски, и его речь, по временам, напоминает дословный перевод. Вот несколько примеров: «не тревожьте себя», «не заклинайте меня», «надлежит слушать». Барон Геккерен, увидев, что Дантес жив, восклицает радостно: «Небо! о небо!» (то есть: Ciel, oh ciel).

Булгаков своеобразно использует цитаты. Мы имеем в виду не стихи и письмо Пушкина Геккерену, письмо Жуковского к отцу поэта или переосмысленные фрагменты воспоминаний, но цитаты, призванные охарактеризовать персонажей. Так Строганов, которому прочитали письмо Пушкина, произносит: «Он карбонарий», повторяя Фамусова. Николай I в сцене с Наталией Николаевной признается, что мечтает «уйти в уединение лесов, в мирные долины» (с. 363), почти как Хлестаков («мы удалимся под сень струй»), то перефразирует слова Князя в «Русалке», признаваясь жене Пушкина: «Какая-то неведомая сила влечет меня к вашему дому» (с. 364)²⁶. Эти «цитаты» пародийны и выполняют важную функцию, обнажая лживую природу царя. Наталия Николаевна, отказывающаяся уехать в деревню, заявляет: «Натурально, чтобы жить в столице» (с. 350). А городничиха в «Ревизоре» на вопрос мужа, «где будем жить? Здесь или в Питере?», отвечает: «Натурально, что в Петербурге».

Мастерски создавая и воссоздавая образы исторических лиц, Булгаков воплощал в них не только их индивидуальные черты, но и свойства целой социальной группы. Писатель не шел по проторенному пути и избегал хрестоматийности. Он не вывел Булгарина, что, вероятно, сделал бы другой, но за Кукольником угадывается тень Фаддея Венедиктовича. В сцене, происходящей в II отделении, Николай I и Бенкендорф появляются на несколько мгновений, но центральной фигурой является Дубельт. Несомненно, Булгаков поступил так, потому что в отличие от прямолинейного, грубого Бенкендорфа, Дубельт был фигурой психологически более сложной и интересной. Герцен, которого он неоднократно допрашивал, оставил яркую характеристику этого обуреваемого сильными страстями, лукавого человека, сочетавшего черты волка и лисицы, безукоризненно вежливого и жестокого, набожного и циничного. Достоевский, которого Дубельт допрашивал по делу петрашевцев, много лет спустя писал: «уверяю, что Леонтий Васильевич был преприятный человек»²⁷. Большой знаток евангельских текстов, он любил их цитировать и применять к житейским обстоятельствам. М.И. Глинка писал в воспоминаниях, что когда, после первого представления «Руслана и Людмилы», «аплодировали очень недружно, между тем усердно шикали... я обратился к бывшему тогда в директорской ложе генералу Дубельту с вопросом: «Кажется, что шикают, идти ли мне на вызов?» «Иди, — отвечал генерал, — Христос страдал более тебя»²⁸.

Дубельт плакал перед картиной Брюллова «Распятие».

В пьесе религиозность генерала не ставится под сомнение. Но она выражается главным образом в презрении к иудам, состоящим у него на службе, и в том, что он платит им соответственно. Дубельт приводит слова Евангелия от Марка: «Иуда Искариотский, иде ко архиереям, они же обещаща сребренники дати...» и поясняет просителю: «И было этих сребренников, друг любезный, тридцать. В память его всем так и плачу» (с. 376).

Тема Христа вновь всплывает в той же сцене, когда Дубельт читает вслух полученное им от знатного иуды стихотворение Пушкина «Мирская власть», навеянное «Распятием» Брюллова. Появление этой темы в «Последних днях» неслучайно. Булгаков как бы проводит параллель между судьбами Пушкина и Иешуа. Их роднит страх представителей мирской власти перед погибшим, тайное погребение, а в пьесе — ужас перед воскресением его из мертвых. Но не Дубельт оказывается Пилатом, а мелкий шпик Битков, которого преследуют муки совести: «Что это меня можжит? Что это меня сосет?» (с. 376).

Именно Битков, покоренный, силой и властью гения Пушкина, оказывается маленьким Пилатом, против своей воли ставшим соучастником преступления, искупить которое ему не дано.

В пьесе никто из главных виновников гибели Пушкина не осознает свершенного. Только Битков, менее других виновный в злодеянии, постигает не разумом, но чувством, тяжесть содеянного и тщетно пытается найти оправдание для себя. «Только истинный бог, я тут не при чем. Я человек подневольный, погруженный в ничтожество» (с. 411). Всего удивительнее в образе Виткова непостижимое слияние — пусть до предела уменьшенных — черт Иуды и Пилата.

В одной из сказок Салтыкова-Щедрина Христос осуждает воскресшего предателя: «ходить из века в век с неусыпным червем в сердце, с погубленной душой»²⁹. Это удел Виткова.

Примечания

1. Лернер Н.Н. Пушкин и Николай I (машинописный экземпляр), с. 67. — Театральная библиотека им. А.В. Луначарского.

2. Каменский В. Пушкин и Дантес (машинописный экземпляр), с. 26. — Театральная библиотека им. А.В. Луначарского.

3. Там же, с. 63.

4. Об этом автору статьи рассказывал постановщик спектакля К.П. Хохлов (Ленинград, Театр драмы).

5. Багрицкий Э. Стихотворения и поэмы. Л., 1964, с. 319.

6. В устной беседе с автором в 1949 г. в Переделкине, на даче К.Г. Паустовского.

7. Чудакова М. Архив М.А. Булгакова... с. 116.

8. Пьеса эта, поставленная 8 октября 1912 года в Театре Рейнеке (Петербург), была опубликована в «Библиотеке театра и искусства», 1912 г., № 12. Ее автор — критик, журналист, драматург (среди его пьес — одноактная «Суд Пилата», 1906), автор книги о В.В. Вересаеве (1904) и многочисленных статей о Пушкине и обстоятельствах роковой дуэли. Это делает предположение о знакомстве Булгакова с пьесой Боцяновского правдоподобным. Отметим, что в пьесе «Суд Пилата» также отсутствует Христос.

9. День, 9 октября 1912, № 10.

10. В «Царской невесте» Грозный появляется молча на мгновение во втором действии. В «Иване Васильевиче» Булгакова звучит музыка «Псковитянки» Римского-Корсакова, а в сцене пира в Кремлевских палатах участвует царица Марфа Васильевна — то есть Марфа Собакина, царская невеста.

11. Есипова О. Пушкин в пьесе М. Булгакова. — Болдинские чтения. Горький, 1985, г. 188.

12. Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. — Исследования и материалы. М., 1928, с. 10.

13. Воспоминания В. Ленца цит. по изд.: «Дневник» А.С. Пушкина. М., 1923.

14. Булгаков М. Драмы и комедии, с. 357. Страницы в тексте указываются по этому изданию. (Примеч. автора.)

15. Гоголь Н.В. Полное собр. соч. М., Акад. наук СССР, 1951, т. VI, с. 393.

16. Там же, с. 377.

17. Панаев И. Литературные воспоминания. М., 1950, с. 45.

18. Там же, с. 42.

19. Цит. по публ. Е. Зайончковского. Из близкого прошлого. — Литературная Россия, 1987, № 16, 17 апреля, с. 16—17.

20. Таким ничтожным и пошлым ловеласом выглядел Дантес в пьесах Каменского, Лернера, Глобы.

21. Булгаков М., Вересаев В. Переписка..., с. 155—157.

22. Казанский Б. Леонид Гроссман. Карьера д'Антеса. М., 1935. — В кн.: Пушкин. Временник, т. 1, М.—Л., 1936, с. 352.

23. Чудакова М. И книги, книги, с. 230—231.

24. Там же, с. 232.

25. Каждое мгновение жизни — это шаг к смерти. (франц.)

26. Искусственная сентиментальность обращения Николая I к Наталии Николаевне в данной сцене несет на себе печать стилизации: «Какая печаль терзает меня, когда я слышу плеск фонтана и шуршание пернатых в этой роще... Сия искусственная природа напоминает мне подлинную... Если бы можно было сбросить с себя этот тяжкий наряд и уйти в уединение лесов и долин». Запоздалый отголосок карамзинской фразеологии подчеркивает фальшь и ложь Николая I. Это важное замечание сделано в кн.: Bazzarelli Eridano. Invito alla lettura di Bulgakow. Milano, 1976, p. 120.

27. Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т. Л., 1978. т. 18, с. 175.

28. Глинка М.И. Литературное наследие, Л.—М., т. 1, с. 227—228.

29. Щедрин Н. (Салтыков М.Е.) Избр. произв. в 7 т. М., 1949, т. 6, с. 204.