Писатель о писателях

Я с детства ненавижу эти слова «кто поверит?». Там, где это «кто поверит?» — я не живу, меня нет. Я и сам мог бы задать десяток таких вопросов: «А кто поверит, что мой учитель Гоголь? А кто поверит, что у меня есть большие замыслы? А кто поверит, что я — писатель?»¹

Одной из любопытных черт биографии литератора является его отношение к другим художникам слова. Уважительные отношения или, напротив, конфликт с тем или иным писателем, участие в литературных кружках, критика чужой творческой манеры, литературные портреты и карикатуры — все это позволяет лучше понять не только личность писателя, но иногда — и его творчество. История знает о взаимной неприязни между Федором Достоевским и Иваном Тургеневым, о «сверхдружеских» отношениях между поэтами Полем Верленом и Артюром Рембо; о случаях, когда дружба перерастала во вражду — как, например, между Максимом Горьким и Леонидом Андреевым. Литераторы восхищались творчеством друг друга и оказывали поддержку, подвергали испепеляющей критике и вызывали на дуэль, посылали едкие эпиграммы и оставляли в дневниках свое истинное мнение. Осколки «суждения о коллегах» обнаруживаются в биографиях многих писателей — известны и случаи прямого оскорбления (как у Ивана Бунина в «Окаянных днях»), и высмеивание ситуации в целом, как у Даниила Хармса с его «всей литературой русской в ночном горшке». Современники Булгакова вспоминали, что в своих литературных суждениях Михаил Афанасьевич был человеком независимым и имел твердые убеждения — нередко он оставался в меньшинстве. Значительное количество исследовательских работ посвящено взаимоотношениям и творческим параллелям между Булгаковым и его современниками: Владимиром Маяковским, Демьяном Бедным, Максимилианом Волошиным, Юрием Слезкиным и другими известными литераторами.

Режиссер Сергей Ермолинский в воспоминаниях о Булгакове подчеркивал, что для писателя не существовало авторитетов в литературе. Его слова подтверждал Валентин Катаев, работавший с Михаилом Афанасьевичем в газете «Гудок» — по словам автора пьесы «Растратчики», в то время как многие современники восхищались романом «Петербург» Андрея Белого и произведениями Вольтера, Михаил Афанасьевич, напротив, предпочитал никого не хвалить и подчеркнуто держался отдельно от текущих литературных споров. К слову, известие о том, что Булгаков пишет роман «Белая гвардия», вызвало у коллег удивление — некоторые из них видели в нем исключительно фельетониста; тот же Катаев вспоминал: «Он был для нас фельетонистом, <...> и когда узнали, что он пишет роман, — это воспринималось как какое-то чудачество... Его дело было сатирические фельетоны...»

Впрочем, впечатление от общения с поэтом и теоретиком символизма А. Белым (Борисом Бугаевым) у Булгакова действительно осталось не самое приятное. Так, 14 января 1925 г. Михаил Афанасьевич был у П.Н. Зайцева на вечере воспоминаний о Валерии Брюсове. Выступление Андрея Белого Булгаков отметил в дневнике следующим образом:

Белый в черной курточке. По-моему, нестерпимо ломается и паясничает. Говорил воспоминания о Валерии Брюсове. На меня все это произвело нестерпимое впечатление. Какой-то вздор... символисты...²

Сестра писателя Надежда Афанасьевна вспоминала, что произведения символистов и декадентов входили в круг чтения семьи Булгаковых — их обсуждали, спорили между собой. Несмотря на упомянутую критику в адрес символистов, исследователи неоднократно отмечали художественные параллели между романом «Мастер и Маргарита» и романами «Огненный ангел» В. Брюсова, «Петербург» А. Белого, «Мелкий бес» Ф. Сологуба и др. Заметим, что Андрей Белый уважительно относился к Булгакову — в архиве Михаила Афанасьевича осталась книга «Московский чудак» с дарственной надписью автора: «Глубокоуважаемому Михаилу Афанасьевичу Булгакову от искреннего почитателя. Андрей Белый (Б. Бугаев). Кучино. 20 сент. 26 г.». Позже Михаил Афанасьевич подарил Андрею Белому экземпляр сборника «Дьяволиада» с надписью: «Подарок автора, который был очень растроган Вашим вниманием».

В начале 1920-х гг. у Булгакова в доме № 10 на Большой Садовой улице бывали Валентин Катаев, Юрий Олеша — последнего Михаил Афанасьевич особо ценил за остроумие и выделял из коллег-гудковцев (Олеша печатал в «Гудке» прозу и поэзию под псевдонимом Зубило). Татьяне Николаевне, первой жене писателя, Юрий Карлович не нравился — по ее словам, он быстро пьянел и был несдержан. Согласно воспоминаниям второй жены, Любови Евгеньевны, Булгаков называл Олешу «малыш», очень тепло к нему относился и даже прощал весьма жестокие шутки — известно, что автор «Трех толстяков» однажды разыграл Михаила Афанасьевича, прислав ему «вызов» в ЦК. Впрочем, позже, в середине 1930-х гг., Юрий Карлович совсем не в шутку вы ступил в мхатовской газете «Горьковец» против спектакля «Кабала святош (Мольер)». Реакция Булгакова, известная нам по донесению одного из осведомителей ОГПУ, во многом отражает понимание писателем своего положения:

Я похож на человека, который лезет по намыленному столбу только для того, чтобы его стаскивали за штаны вниз для потехи почтеннейшей публики. Меня травят так, как никого и никогда не травили: и сверху, и снизу, и с боков. Ведь мне официально не запретили ни одной пьесы, а всегда в театре появляется какой-то человек, который вдруг советует пьесу снять, и ее сразу снимают. А для того, чтобы придать этому характер объективности, натравливают на меня подставных лиц. В истории с «Мольером» одним из таких людей был Олеша, написавший в газете МХАТа ругню. Олеша, который находится в состоянии литературного маразма, напишет все что угодно, лишь бы его считали советским писателем, поили-кормили и дали возможность еще лишний год скрывать свою творческую пустоту.³

Впрочем, не следует полагать, что Булгаков исключительно негативно оценивал творчество современников. В 1924—1925-х гг. Михаил Афанасьевич познакомился с Викентием Викентьевичем Вересаевым — они были в дружеских отношениях, вели переписку, гостили друг у друга. «Не раз за последние удивительные годы снимал я с полки Ваши книги и убеждался, что они живут <...> Я буду держать Вашу новую книгу, и она так же взволнует меня, как много лет назад меня на первом пороге трудной лестницы взволновали "Записки врача"», — писал Булгаков Вересаеву в декабре 1925 г. Объединяла писателей не только литература, но и медицина: оба они по образованию были врачами, оба лечили раненных на полях сражений Первой мировой войны. Впрочем, отношения между писателями заметно охладели после совместной работы над драмой «Александр Пушкин».

«Итак, ура трем Эм — Михаилу, Максиму и Мольеру», — за несколько лет до ругательной статьи Олеши писал Евгений Замятин Булгакову, воздавая хвалу не только автору пьесы и ее главному герою, но и Максиму Горькому. Горький неоднократно оказывал Булгакову поддержку — хоть и с оговорками, но лестно отзывался о повести «Роковые яйца», находил чрезвычайно сильной пьесу «Бег» и пророчил ей «анафемский успех», а по воспоминаниям Любови Евгеньевны, дал благоприятный отзыв о романе «Жизнь господина де Мольера», но сам же признал, что печатать булгаковскую книгу нельзя: «Что и говорить, конечно, талантливо. Но если мы будем печатать такие книги, нам, пожалуй, попадет». Известно, что в 1928 г. Булгаков обращался к Горькому с просьбой оказать помощь в возвращении дневника, изъятого при обыске в 1926 г. Примечательно, что в том же дневнике сохранилась любопытная оценка Булгаковым Горького:

Несимпатичен мне Горький как человек, но какой это огромный, сильный писатель и какие страшные и важные вещи говорит он о писателе.⁴

Булгаков проявлял интерес к творчеству Алексея Николаевича Толстого. Находясь в Берлине, Толстой придерживался идей сменовехства, редактировал литературное приложение к газете «Накануне». Булгакова, присылавшего свои произведения для эмигрантской берлинской публики, Алексей Николаевич оценивал очень высоко. Впоследствии, в 1923 г., Толстой принял решение вернуться в Россию. В Москве, в доме № 12 в Малом Козихинском переулке, Михаил Булгаков в квартире своих близких знакомых, семьи Коморских, устроил вечер в честь приезда столь крупной литературной фигуры. Это событие позже было сатирически изображено Булгаковым в романе «Записки покойника» — в сцене вечеринки в честь Измаила Бондаревского.

Стоит признать, что не только Булгаков высмеивал коллег-литераторов, но и сам становился объектом их иронии и шуток. Так, Илья Ильф, характеризуя творческую манеру и твердость взглядов Булгакова, говорил: «Что вы хотите от Миши? Он только-только, скрепя сердце, признал отмену крепостного права. А вам надо сделать из него строителя нового общества!».

Упомянутый ранее Валентин Катаев и вовсе сделал Булгакова героем одного из своих рассказов («Зимой»), где вывел его в образе скупого и самовлюбленного писателя Ивана Ивановича, отказывающего начинающему писателю в женитьбе на своей сестре. Скупой писатель составляет целый список требований к жениху: «Он хватает ручку и начинает быстро писать на узенькой бумажке рецепт моего права на любовь. Он похож на доктора. Две дюжины белья. Три пары обуви (одна лаковая), одеяло, плед. Три костюма, собрание сочинений Мольера, дюжина мыла, замшевые перчатки, бритва, носки и т. д. и т. д. И Библия».

Дело в том, что Булгаков действительно отказал Валентину Петровичу в женитьбе на своей сестре Елене Афанасьевне. Татьяна Николаевна вспоминала: «Был у нее роман с Катаевым. Он в нее влюбился, ну, и она тоже. Это в году в 23-м, в 24-м было, в Москве. Стала часто приходить к нам, и Катаев тут же. Хотел жениться, но Булгаков воспротивился, пошел к Наде, она на Лельку нажала, и она перестала ходить к нам. И Михаил с Катаевым из-за этого так поссорились, что разговаривать перестали. Особенно после того, как Катаев фельетон про Булгакова написал».

Стоит сказать, что отношения между Булгаковым и Катаевым менялись в разные годы — по воспоминаниям современников, писатели продолжали общаться; известно, что Катаев подарил Булгакову сборник рассказов «Бездельник Эдуард» (с надписью: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу Булгакову с неизменной дружбой плодовитый Валюн»), а позже — экземпляр своей пьесы «Квадратура круга» («В память театральных наших похождений Мишуку от Валюна»). В романе «Алмазный мой венец» Валентин Петрович создал образ «синеглазого», а также оставил любопытные воспоминания о Михаиле Афанасьевиче.

В дневнике Елены Сергеевны остался запечатленным еще один эпизод столкновения между писателями в 1930-е гг. В конце марта 1939 г. в Клубе актера состоялся вечер, на котором присутствовали Булгаковы, артисты и художники МХАТа. Встреча была омрачена внезапно пришедшим без приглашения пьяным Катаевым, который начал критиковать гостей: назвал Григория Конского плохим актером, а работу художника Петра Вильямса — «барахлом». Развязка конфликта осталась за Михаилом Афанасьевичем — по воспоминаниям Елены Сергеевны, он тихо и серьезно сказал Валентину Петровичу:

Вы бездарный драматург, от этого всем завидуете и злитесь. Валя, Вы жопа.⁵

Михаил Афанасьевич оставил суждения не только о современниках, но и о литературных предшественниках. В произведениях Булгакова обнаруживается своеобразный диалог между культурой XX и XIX вв., в который оказываются вовлеченными Александр Пушкин, Лев Толстой, Н. Щедрин и другие авторы.

Писателем, чье творчество оказало наибольшее влияние на художественную манеру Булгакова, заслуженно считается Николай Васильевич Гоголь. Яркие характеры и динамика поэмы «Мертвые души» привлекали Булгакова-драматурга — по мотивам любимого гоголевского произведения Булгаков написал комедию-инсценировку и киносценарий. В фельетоне «Похождения Чичикова» Михаил Афанасьевич переносит персонажей поэмы в советскую «Русь», где авто заменили брички, на смену гостиницам пришли общежития (правда, с теми же тараканами), а взамен старых появились новые, не менее изумительные, схемы обмана государства: оформление пайка на несуществующую жену с ребенком, основание треста по выделке железа из деревянных опилок, аренда несуществующего здания за госсчет...

Не только при жизни, но и после смерти имя Булгакова осталось прочно связанным с Николаем Гоголем. Особо символичной и гоголевской исследователи находят фразу из письма Булгакова 1932 г. к своему другу П.С. Попову:

Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью.⁶

Елена Сергеевна Булгакова вспоминала, что могилу мужа первые годы украшали высаженные грушевые деревья и цветы. Спустя некоторое время в мастерской при Новодевичьем кладбище она обнаружила гранитную глыбу. По словам директора мастерской, это был камень-голгофа с могилы Николая Гоголя. По просьбе Елены Сергеевны камень был перенесен на могилу Булгакова. Позже на камне была сделана надпись: «Писатель Михаил Афанасьевич Булгаков. 1891—1940».

Еще одним любимым литературным предшественником Булгакова был французский комедиограф и актер Жан-Батист Поклен, более известный как Мольер. Пьеса «Кабала святош (Мольер)», роман-биография для серии ЖЗЛ «Жизнь господина де Мольера», пьеса «Полоумный Журден» по мотивам мольеровского «Мещанина во дворянстве» и других пьес, перевод комедии «Скупой» (в булгаковском варианте — «Скряга») — составляют настоящую булгаковскую «Мольериану».

Примечательно, что самого Булгакова косвенно сравнивали с Мольером. В сентябре 1930 г. К.С. Станиславский в письме к Михаилу Афанасьевичу признавался, что во время репетиций пьесы «Дни Турбиных» почувствовал в Булгакове режиссера и актера: «Мольер и многие другие совмещали эти профессии с литературой!» Елена Сергеевна вспоминала, что порой Булгаков, поднимая палец к небу, говорил:

Когда окажусь там, то прежде всего разыщу Мольера.⁷

Примечания

1. Булгаков М.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 8. Письма, записки, телеграммы, заявления. М.: Восток — Запад, 2011. С. 135.

2. Булгаков М.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 8. Письма, записки, телеграммы, заявления. М.: Восток — Запад, 2011. С. 461.

3. Шенталинский В. Мастер глазами ГПУ. За кулисами жизни Михаила Булгакова. Окончание // Новый мир. 1997. № 11.

4. Булгаков М.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 8. Письма, записки, телеграммы, за явления. М.: Восток — Запад, 2011. С. 429.

5. Дневник Елены Булгаковой / Гос. б-ка СССР им. В.И. Ленина. Сост., текстол. подгот. и коммент. В. Лосева и Л. Яновской. Вступ. ст. Л. Яновской. М.: Кн. палата, 1990. С. 248.

6. Булгаков М.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 8. Письма, записки, телеграммы, заявления. М.: Восток — Запад, 2011. С. 147.

7. Лакшин В.Я. Булгакиада. М: Правда, 1987. С. 435.